Текст книги "Комната"

– Попугай! – кричит Ма и выключает звук.

– «Я думаю, наиболее мучительным аспектом для всех наших зрителей является то, что вам пришлось пережить, – это как раз больше всего трогает…» – повторяю я слова ведущей.

– У тебя хорошее произношение, – говорит Ма и поясняет: – «Мучительный» значит грустный.

– Давай еще раз.

– То же самое шоу?

– Нет, другое.

Она включает новости, понять которые еще труднее.

– Попугай! – Она снова выключает звук.

– «А со всеми этими дебатами о лейблах, которые следуют сразу же за реформой здравоохранения, не забывая, конечно, о середине срока…»

– Больше ничего не запомнил? – спрашивает Ма. – Тем не менее ты хорошо справился. Только там было не слово «лейблы», а «трудовое законодательство».

– Какая разница?

– Лейбл – это этикетка на помидорах, а трудовое законодательство…

Я громко зеваю.

– Ну, это не важно. – Ма улыбается и выключает телевизор.

Я ненавижу, когда картинка исчезает и экран снова становится серым. В эту минуту мне всегда хочется плакать. Я забираюсь на мамины колени. Она сидит в кресле-качалке, и наши ноги переплетаются. Ма – колдунья, превратившаяся в огромное головоногое, а я – принц Джекер-Джек, который в конце концов убегает от нее. Мы щекочем друг друга, потом Ма подбрасывает меня на ноге, а под конец мы изображаем острые тени на стене, у которой стоит кровать.

После этого я предлагаю поиграть в кролика Джекер-Джека, который всегда ловко обманывает братца Лиса. Он ложится на дорогу, делая вид, что умер, а братец Лис обнюхивает его и говорит:

– Не буду я тащить его домой, он слишком дурно пахнет… – Ма обнюхивает меня с ног до головы, строя уморительные гримасы, а я изо всех сил сдерживаю смех, чтобы братец Лис не догадался, что я живой. Но мне никогда не удается этого сделать – в конце концов я заливаюсь смехом.

Я прошу маму спеть смешную песенку, и она начинает:

– Червяк вползает, выползает…

– Тебя он смело поедает, – продолжаю я.

– Он ест твой нос, он ест твой глаз. И на ногах меж пальцев – грязь.

Потом, лежа на кровати, я принимаюсь сосать, но мой рот скоро засыпает. Ма относит меня в шкаф и укутывает по шею в одеяло, но я высвобождаюсь из него. Мои пальцы отстукивают ритм по красному концу одеяла. В эту минуту раздается бип-бип — это дверь. Ма подскакивает и ойкает, – наверное, она ударилась головой. Она плотно закрывает дверцы шкафа.

В комнату врывается холодный воздух, я думаю, что это воздух из открытого космоса и пахнет он замечательно. Дверь издает звук бамп, значит, Старый Ник уже вошел. Сон с меня как рукой снимает. Я встаю на колени и смотрю в щелочку, но вижу только комод, ванну и еще круглый краешек стола.

– Похоже, что-то вкусное, – раздается низкий голос Старого Ника.

– А, это остатки праздничного пирога, – отвечает Ма.

– Надо было напомнить мне, я бы подарил ему что-нибудь. Сколько ему уже, четыре?

Я жду, когда Ма поправит его, но она молчит.

– Пять, – шепчу я. Но она, должно быть, все-таки услышала мой шепот, потому что подходит к шкафу и сердитым голосом произносит:

– Джек!

Старый Ник смеется – а я и не думал, что он умеет смеяться.

– Смотри-ка, оно умеет говорить!

Почему он сказал «оно», а не «он»?

– Хочешь выйти из шкафа и померить свои новые джинсы?

Он говорит это не Ма, а мне. В моей груди стучит данг-данг-данг.

– Он уже почти уснул, – говорит Ма.

Но я не сплю. Жаль, что я прошептал слово «пять» и он меня услышал. Надо было мне сидеть тихо.

Они о чем-то разговаривают.

– Ну хорошо, хорошо, – звучит голос Старого Ника, – можно я отрежу кусочек?

– Он уже засох. Если ты хочешь…

– Нет-нет, я ничего не хочу, командуешь тут ты.

Ма ничего не отвечает.

– Я здесь всего лишь рассыльный, выношу мусор, хожу по магазинам детской одежды, забираюсь по лестнице, чтобы убрать с окна снег, всегда к вашим услугам, мадам…

Я думаю, он сказал это с сарказмом. Сарказм – это когда тон не совпадает со словами, которые произносит человек.

– И на том спасибо. – Голос у Ма какой-то чужой. – После этого стало светлее.

– Обидеть человека не трудно.

– Прости. Большое спасибо.

– Так больно бывает, когда рвут зуб, – говорит Старый Ник.

– Спасибо за продукты и джинсы.

– Не стоит благодарности.

– Вот тебе тарелка; может, в середине он не такой сухой.

Я слышу, как что-то звякает, – наверное, она угощает его пирогом. Моим пирогом.

Минуту спустя он говорит каким-то смазанным голосом:

– Да, совсем зачерствел.

Рот у него набит моим пирогом.

Лампа с громким щелчком выключается, и я подпрыгиваю от неожиданности. Я не боюсь темноты, но не люблю, когда она наступает внезапно. Я ложусь под одеяло и жду.

Когда под Старым Ником начинает скрипеть кровать, я принимаюсь считать эти скрипы пятерками, по моим пальцам. Сегодня их двести семнадцать. Я считаю до тех пор, пока он не вздыхает и кровать не перестает скрипеть. Я не знаю, что произойдет, если я не буду считать, но я всегда считаю.

А что происходит в те ночи, когда я сплю? Не знаю; может быть, Ма считает вместо меня. После двухсот семнадцати скрипов все затихает.

Я слышу, как включается телевизор, они слушают новости, в щелку я вижу танки, но это совсем неинтересно. Я засовываю голову под одеяло. Ма и Старый Ник разговаривают, но я уже не слушаю.

Я просыпаюсь в кровати. На улице идет дождь – я догадываюсь об этом потому, что окно на крыше затуманилось. Ма дает мне пососать и тихонько поет «Я пою во время дождя».

Молоко в правой груди сегодня совсем невкусное. Я сажусь на кровати, вспомнив вчерашний разговор.

– Почему ты не сказала ему заранее, что у меня день рождения?

Ма перестает улыбаться.

– Я думала, ты уже спал, когда он пришел.

– Если бы ты сказала ему, он принес бы мне подарок.

– Как же, принес бы, – произносит она, – он всегда только обещает.

– А что бы он принес? – Я жду ее ответа. – Надо было напомнить ему.

Ма вытягивает руки над головой.

– Я не хочу, чтобы он тебе что-нибудь приносил.

– Но воскресные подарки…

– Это совсем другое, Джек. Я прошу у него только то, что нам нужно для жизни. – Она показывает на комод, там лежит что-то голубое. – Кстати, вот твои новые джинсы.

Она уходит пописать.

– Ты могла бы попросить, чтобы он сделал мне подарок. Я никогда еще не получал подарков.

– Но ведь я сделала тебе подарок, разве ты забыл? Твой портрет.

– Мне не нужен этот дурацкий портрет, – плачу я.

Ма вытирает руки, подходит ко мне и обнимает:

– Ну, успокойся.

– Он мог бы…

– Я тебя не слышу. Вдохни поглубже.

– Он мог бы…

– Объясни мне, в чем дело.

– Он мог бы принести мне щенка.

– Что?

Я не могу остановиться и говорю сквозь слезы:

– В подарок. Он мог бы принести мне настоящего щенка, и мы назвали бы его Счастливчик.

Ма вытирает мне глаза тыльной стороной ладоней.

– Ты же знаешь, у нас нет места для собаки.

– Нет, есть.

– Со щенком нужно гулять.

– Мы гуляем.

– Но щенок…

– Мы много бегаем по Дорожке, и Счастливчик мог бы бегать с нами. Я уверен, что он бегает быстрее тебя.

– Джек. Щенок свел бы нас с ума.

– Нет.

– А я говорю, свел бы. Запертый в комнате, он бы постоянно лаял, скребся…

– Счастливчик не стал бы скрестись.

Ma закатывает глаза. Она подходит к кладовке, достает подушечки и высыпает их в миску, не считая. Я изображаю рычащего льва.

– Ночью, когда ты уснешь, я встану, вытащу фольгу из дыр и выпущу оттуда мышонка.

– Какой ты глупый.

– Это не я глупый, это ты глупая тупица.

– Послушай, я понимаю…

– Мышонок и Счастливчик – мои друзья. – Я снова начинаю плакать.

– Нет никакого Счастливчика, – произносит Ма сквозь зубы.

– Нет, есть, и я его люблю.

– Ты его просто выдумал.

– Зато есть мышонок, он – мой настоящий друг, а ты его прогнала…

– Да, – орет Ма, – чтобы он ночью не бегал по твоему лицу и не кусал тебя!

Я плачу так сильно, что дыхание у меня сбивается. Я и не знал, что мышь может укусить меня в лицо, я думал, что это делают только вампиры.

Ма падает на одеяло и лежит неподвижно. Через минуту я подхожу к ней и ложусь рядом. Я поднимаю ее футболку и начинаю сосать, но мне приходится прерваться, чтобы вытереть пот. Молоко в левой груди вкусное, но его мало.

Потом я примеряю джинсы, но они все время падают. Ма вытаскивает из них нитку.

– Не надо.

– Они и так тебе велики. Дешевое… – Но она не говорит что.

– Это – деним, – сообщаю я ей, – из него делают джинсы. – Я кладу нитку в кладовку в коробочку, где хранятся разные вещи для починки.

Ма достает швейный набор и ушивает джинсы в поясе, после чего они уже не сваливаются.

Мы проводим все утро в делах. Сначала мы переделываем пиратский корабль, изготовленный на прошлой неделе, в танк. Водителем служит воздушный шар; когда-то он был таким же большим, как и мамина голова, и к тому же розовым и круглым, а теперь он стал размером с мой кулак, красным и сморщенным. Мы надуваем шар первого числа каждого месяца, поэтому до начала апреля не можем подарить нашему шарику братца. Ма играет с танком, но не долго. Ей очень быстро надоедает играть – это потому, что она взрослая.

Понедельник – день стирки; мы кидаем в ванну носки, белье, мои серые штаны, измазанные кетчупом, рубашки и кухонные полотенца и смываем с них грязь. Ма включает обогреватель, чтобы высушить белье, достает Одежного коня из-за двери и раскладывает его, а я велю ему стоять крепко и не падать. Мне хотелось бы покататься на нем, как я делал, когда был еще малышом, но теперь я тяжелый и могу сломать ему спину. Было бы круто, если бы я мог по своему желанию уменьшаться, а потом становиться великаном, как Алиса. После стирки мы выжимаем белье и развешиваем его. В комнате жарко, мы с Ма стаскиваем с себя футболки и по очереди суем голову в холодильник, чтобы охладиться.

На обед у нас салат из фасоли, который я тоже терпеть не могу. После дневного сна мы каждый день кричим, кроме субботы и воскресенья. Мы прочищаем себе глотки и взбираемся на стол, чтобы быть поближе к окну. Мы держимся за руки, чтобы не упасть.

Ма произносит:

– По моему знаку приготовились, вперед, – после чего мы открываем пошире рот и кричим как можно громче. Сегодня я кричу, как никогда, громко, потому что мои легкие увеличились оттого, что мне исполнилось пять.

Потом мы говорим «ш-ш», приложив к губам палец. Однажды я спросил маму, к чему это мы прислушиваемся, и она ответила:

– На всякий случай.

Потом я делаю рисунки вилки, расчески, крышек от банок и швов на своих джинсах с помощью притирания. Самая подходящая бумага для этого – разлинованная, но для множества рисунков лучше использовать туалетную. Сегодня я нарисовал кота и попугая, игуану и енота, Санта-Клауса, и муравья, и Счастливчика, и всех моих друзей из телевизора, друг за другом, и себя самого – короля Джека. Закончив, я смотал бумагу обратно в рулон, чтобы можно было им вытирать попу. От другого рулона я отрезал кусочек, чтобы написать письмо Доре, но для этого мне пришлось заточить красный карандаш гладким ножом. Я сильно нажимаю на карандаш, поскольку он такой короткий, что от него почти ничего не осталось. Я пишу очень хорошо, только иногда переворачиваю буквы задом наперед. «Позавчера мне исполнилось пять, ты можешь съесть последний кусочек пирога, но у нас нет для него свечей, с любовью, до свидания, Джек». В начале слова «пирога» бумага немного порвалась.

– Когда Дора его получит?

– Ну, – говорит Ма, – я думаю, через несколько часов это письмо попадет в море, потом его выбросит на берег…

Ее слова звучат очень смешно, потому что она сосет ледяной кубик, чтобы уменьшить боль в зубе. Берег и море существуют только в телевизоре, но я думаю, что, если послать письмо, они ненадолго станут настоящими. Я спускаю воду в туалете, и письмо уносится вместе с ней.

– А кто его найдет? Диего?

– Наверное. И отвезет его своей кузине Доре…

– В своем «джипе-сафари». Зум-зум через джунгли.

– Так что она получит твое письмо завтра утром. Или самое позднее – в обед.

Ледяной кубик уже не так выпирает за маминой щекой.

– Покажи!

Ма высовывает язык – на нем лежит маленький кубик.

– Я думаю, у меня тоже болит зуб.

Но Ма отмахивается от меня:

– Брось, Джек.

– Нет, правда болит. Ой-ой-ой!

Ее лицо меняется.

– Если хочешь пососать лед, так соси, и не надо ничего придумывать.

– Мне больно.

– Меня этим не испугаешь.

А я и не собирался ее пугать.

– Может быть, он заболит, когда мне будет шесть.

Доставая из холодильника кубики, она громко выдыхает:

– У врунишки вспыхнули штанишки.

Но я не вру, а только притворяюсь.

Снаружи идет дождь, Бог на нас не смотрит. Мы поем песни «Штормовая погода», «Идет дождь» и еще одну – о том, как пустыня ждет дождя.

На ужин у нас рыбные палочки с рисом, я давлю лимон, но он не настоящий, а из пластика. Однажды у нас был настоящий лимон, но он слишком быстро закончился. Ма закапывает кусочек своей рыбной палочки в землю под цветком.

По вечерам планеты мультфильмов нет, наверное, потому, что темно, а у них на телевидении нет ламп. Я выбираю программу, где готовят еду, но только не настоящую, потому что у них нет консервных банок. Потом я переключаюсь на планету фитнеса, где люди в нижнем белье на разных машинах много раз подряд выполняют одни и те же движения. Я думаю, их здесь заперли. Но эта программа быстро заканчивается, и начинается программа о строителях сборных домиков. Они собирают дома самых разных форм и красят их в миллионы различных оттенков. Дома похожи на множество соединенных между собой комнат. Люди в телевизоре живут в основном в них, но иногда выходят наружу и попадают под погоду.

– А что, если передвинуть кровать сюда? – предлагает Ма.

Я удивленно смотрю на нее, а потом туда, куда она показывает.

– Но это же телевизионная стена.

– Это мы ее так называем, – отвечает Ма, – но кровать, наверное, войдет сюда, если поставить ее между туалетом и… нам придется немного отодвинуть шкаф. Тогда мы поставим на ее место комод, а на него телевизор.

Но я с силой трясу головой:

– Тогда мы ничего не увидим.

– Нет, увидим, мы же будем сидеть вот здесь, в кресле-качалке.

– Это плохая идея.

– Хорошо, забудем об этом. – Ма складывает руки на груди.

Женщина в телевизоре плачет, потому что ее дом стал желтым.

– Может быть, ей больше нравится коричневый? – спрашиваю я.

– Нет, – говорит Ма.

– Она плачет от счастья.

– Это очень странно.

– Может, ей грустно и радостно одновременно, как тогда, когда по телевизору передают красивую музыку?

– Нет, она просто дура. Давай выключим телевизор.

– А можно через пять минут? Ну пожалуйста.

Ма отрицательно качает головой.

– Тогда давай поиграем в попугая, у меня ведь получается все лучше и лучше.

Я напряженно вслушиваюсь в слова телевизионной женщины, потом говорю:

– «Моя мечта осуществилась, должна сказать вам, Доррен, что даже в самых смелых мечтах я не могла представить себе такое, а карнизы…»

Но тут Ма выключает телевизор. Я хочу спросить ее, что такое карниз, но думаю, что она все еще обдумывает свой безумный план – как передвинуть мебель.

Забравшись в шкаф, я не сплю, а считаю наши стычки с Ма. За три дня у нас произошло три ссоры: одна – из-за свеч, другая – из-за мышонка и третья – из-за Счастливчика. И мне хочется снова стать четырехлетним, если пять лет означают постоянные ссоры с Ма.

– Спокойной ночи, комната, – очень тихо говорю я. – Спокойной ночи, Ма и шарик.

– Спокойной ночи, плита, – говорит Ма, – и спокойной ночи, стол.

Я улыбаюсь.

– Спокойной ночи, бумажный мяч; спокойной ночи, ноги, замок; спокойной ночи, ковер.

– Спокойной ночи, воздух, – говорит Ма.

– Спокойной ночи, все звуки.

– Спокойной ночи, Джек.

– Спокойной ночи, Ма, и не забудь про клопа.

– Ночь, скорее засыпай, – говорит Ма, – клоп, малютку не кусай!

Когда я просыпаюсь, окно на крыше ярко-голубое, снега на нем нет даже в уголках. Ма сидит на своем стуле, держась за щеку, – значит, у нее опять болит зуб. Она смотрит на стол, на котором стоят две вещи. Я вскакиваю и хватаю одну из них.

– Это же джип! Джип с дистанционным управлением! – Я вожу его по воздуху – он красный и величиной с мою ладонь. Прямоугольная дисташка серебристого цвета. Когда я нажимаю на одну из кнопок своим большим пальцем, колеса джипа начинают крутиться – жж-жж-жж.

– Это тебе запоздалый подарок на день рождения.

Я знаю, что его принес Старый Ник, но Ма не говорит мне об этом. Я не хочу есть подушечки, но Ма говорит, что я буду играть со своим джипом только после завтрака. Я съедаю двадцать девять подушечек и больше уже не могу. Ма говорит, что нельзя выбрасывать еду, и доедает все остальное.

Я заставляю свой джип двигаться с помощью одной лишь дисташки. У нее тонкая серебристая антенна, я могу делать ее длинной или короткой, как мне захочется. Одна кнопка заставляет джип двигаться вперед или назад, а другая – поворачивать вправо или влево. Если же я нажму обе одновременно, машину парализует, словно в нее попала отравленная стрела, и она говорит аргххх.

Ма заявляет, что надо начинать уборку, ведь сегодня вторник.

– Осторожнее с ним, – предупреждает она. – Не забывай, что его легко сломать.

Я это знаю – все на свете ломается.

– И если ты будешь все время гонять его, то батарейки сядут, а у нас других нет.

Я заставляю джип объехать всю комнату, это легко, только по краям ковра он застревает, потому что ковер под его колесами собирается в складки. Дисташка – начальница, она говорит:

– Ну давай, выезжай, а то тащишься как черепаха. Объезжай дважды вокруг ножки стола, лентяй. Крути своими колесами.

Иногда джип устает, и его колеса крутятся со звуком грррр. Потом шаловливая машинка прячется в шкаф, но дисташка чудесным образом находит ее и заставляет ездить туда и обратно, долбя дверцы шкафа.

По вторникам и пятницам у нас всегда пахнет уксусом. Ма трет под столом тряпкой, которая когда-то была моей пеленкой. Я уверен, что она смахнула паутину, но теперь мне уже не до паутины. Потом она достает пылесос, который ревет и гоняет пыль – ва-ва-ва.

Джип прячется от него под кроватью.

– Выходи оттуда, мой маленький джипчик, – говорит ему дисташка. – Если ты станешь рыбой в реке, я превращусь в рыбака и поймаю тебя сетью.

Но хитрый джип затаился под кроватью. Усталая дисташка засыпает, убрав антенну, а джип подкрадывается к ней сзади и вытаскивает батарейки, ха-ха-ха.

Я играю с джипом и дисташкой весь день, только когда я моюсь в ванне, они стоят на столе, чтобы не заржаветь. Когда мы с Ма кричим, я поднимаю их прямо к окну, и джип как можно громче вращает своими колесами.

Ма ложится, снова держась за щеку. Время от времени она делает несколько глубоких вздохов подряд.

– Почему ты так долго выдыхаешь?

– Пытаюсь победить боль.

Я сажусь у ее головы и убираю с ее глаз волосы. Лоб у нее липкий от пота. Она хватает меня за руку и крепко сжимает.

– Все в порядке, Джек.

Но я вижу, что не в порядке.

– Хочешь поиграть с джипом, дисташкой и со мной?

– Чуть попозже.

– Когда ты будешь играть, то отвлечешься и забудешь про свою боль.

Она слабо улыбается, но ее следующий выдох больше похож на стон.

В 5:57 я говорю:

– Ма, уже почти шесть.

И она встает, чтобы приготовить ужин.

Джип и дисташка сидят в ванной, поскольку там теперь сухо и это их пещера, где они прячутся.

– А ты знаешь, джип умер и улетел на небеса, – говорю я, стараясь побыстрее съесть свои кусочки цыпленка.

– Неужели?

– А потом ночью, когда Бог уснул, джип выбрался оттуда и спустился по стеблю гороха в нашу комнату, чтобы повидаться со мной.

– Как мило с его стороны.

Я съедаю три зеленые фасолины и делаю большой глоток молока, потом еще три – в тройках они проходят гораздо быстрее. Конечно, глотать их пятерками было бы еще быстрее, но я не могу этого сделать, поскольку впятером они не пролезут в горло. Однажды, когда мне было четыре, Ма написала в списке того, что надо купить: «Зеленая фасоль / другие замор. зеленые ов.», а я вычеркнул слова «зеленая фасоль» оранжевым карандашом, и она решила, что это очень смешно. Под конец я ем мягкий хлеб, потому что люблю держать его во рту, когда он размокает от слюны.

– Спасибо, младенец Иисус, особенно за кусочки цыпленка, – говорю я, – и, пожалуйста, не присылай мне подольше зеленую фасоль. Послушай, а почему мы благодарим младенца Иисуса, а не его?

– Кого?

Я киваю на дверь.

Ее лицо становится злым, хотя я не называл его имени.

– За что нам его благодарить?

– Но ты же как-то сказала ему спасибо за продукты и еще за то, что он убрал снег и купил мне штаны.

– Нечего подслушивать.

Иногда, когда она по-настоящему злится, ее рот почти не открывается.

– Он не достоин, чтобы его благодарили.

– Но почему?

Ма грубо обрывает меня:

– Он только приносит нам разные вещи. Не по его воле растет в поле пшеница.

– В каком поле?

– Не по его воле светит солнце, идет дождь и все остальное.

– Но, Ма, хлеб приходит к нам совсем не с поля.

Она крепко сжимает губы.

– Почему ты сказала…

– Пришло время смотреть телевизор, – быстро говорит Ма.

Сегодня она включает видеофильм, я обожаю видео. Обычно Ма смотрит кино вместе со мной, но не сегодня. Я запрыгиваю на кровать и учу джип и дисташку болтать ногами. Сегодня я смотрю Рианну, Т. И., леди Гагу, Кейни Уэста.

– А почему рэперы носят темные очки даже ночью? – спрашиваю я Ма. – У них что, глаза болят?

– Нет, они просто хотят казаться крутыми. И чтобы фанаты не смотрели им все время в лицо, потому что они такие знаменитые.

Я ничего не понимаю.

– А почему фанаты знаменитые?

– Да не фанаты, а певцы.

– А они что, не хотят быть знаменитыми?

– Думаю, что хотят, – говорит Ма и встает, чтобы выключить телевизор. – Но им хочется побыть и наедине с собой.

Пососав молока, я прошу Ма разрешить мне взять с собой в постель джип и дисташку, ведь они мои друзья, но она не позволяет. Она говорит, что они постоят на полке, пока я буду спать.

– А то они еще задавят тебя ночью.

– Не задавят, они обещают.

– Послушай, давай сделаем так – поставим джип на полку, а ты будешь спать с дисташкой, потому что она маленькая, особенно если убрать антенну. Договорились?

– Договорились.

Убрав джип, я забираюсь в шкаф, и мы разговариваем через щелку.

– Благослови Бог Джека, – говорит Ма.

– Благослови Бог Ма и сделай так, чтобы у нее не болел зуб. Благослови Бог джип и дисташку. Благослови Бог все, что есть здесь, в открытом космосе, и еще джип. Ма?

– Да?

– А куда мы деваемся, когда засыпаем?

Я слышу, как она зевает.

– Никуда. Мы остаемся здесь.

– Тогда что такое сны? – Я жду ответа. – Они что, из телевизора? – Но она не отвечает. – Может быть, мы переселяемся в телевизор, когда нам снятся сны?

– Нет. Никуда мы не переселяемся. Мы все время здесь. – Ее голос звучит словно издалека.

Я лежу, поджав ноги, и трогаю пальцами кнопки на дисташке. Я шепчу:

– Не можете уснуть, маленькие кнопочки? Ну хорошо, пососите немного. – Я прикладываю их к своим соскам, и они по очереди сосут. Я почти совсем уснул.

Бип-бип. Это дверь.

Я напряженно вслушиваюсь. В комнату врывается холодный воздух. Если бы я высунул голову из шкафа, то через открытую дверь увидел бы звезды, космические корабли, планеты и пришельцев, которые носятся повсюду в своих НЛО. Как бы мне хотелось, как бы мне хотелось, как бы мне хотелось их увидеть!

Бум – это захлопывается дверь, и Старый Ник рассказывает Ма, что одних продуктов не было, а цены на другие стали совершенно невообразимыми.

Интересно, посмотрит ли он на полку и увидит ли джип. Он принес его мне, но, я думаю, сам с ним не играл. Он не знает, как рычит джип, когда я включаю дисташку, – врумммм.

Ma разговаривает с ним недолго. Щелк – выключается лампа, и Старый Ник начинает скрипеть кроватью. Сегодня для разнообразия я считаю не пятерками, а единицами. Но так я сбиваюсь со счета и снова перехожу на пятерки. Так быстрее, и у меня получается триста семьдесят восемь скрипов.

Наконец все стихает. Я думаю, он уснул. Интересно, а Ма тоже засыпает, когда он отключается, или бодрствует и ждет, когда он уйдет? А может, они оба спят, а я бодрствую? Как странно! Я могу нарисовать их обоих в кровати или сделать что-нибудь еще. Интересно, а как они спят – рядышком или на разных концах кровати?

И тут мне в голову приходит ужасная мысль.

А что, если он тоже сосет у Ма молоко? Разрешает ли ему Ма или говорит: «Ни за что, это только для Джека»?

Если он напьется молока, он может превратиться в настоящего! Мне хочется вскочить и закричать. Я нахожу на дисташке кнопку включения и нажимаю на нее – она становится зеленой. Было бы хорошо, если бы магическая сила дисташки заставила колеса джипа крутиться прямо на полке. Тогда Старый Ник в ужасе проснется, ха-ха-ха.

Я нажимаю на кнопку «вперед», но ничего не происходит. Ах ты черт, я же забыл вытащить антенну. Я вытягиваю ее на всю длину и снова нажимаю кнопку, но дисташка все равно не работает. Тогда я высовываю антенну в щель – теперь она снаружи, а я внутри. Я нажимаю на кнопку. Я слышу слабый звук. Это, наверное, у джипа закрутились колеса, и тут…

БАХХХХХ!

Старый Ник ревет; я никогда еще не слышал, чтобы он так ревел. Он поминает Иисуса, но ведь это сделал не младенец Иисус, а я. Включается лампа, свет сквозь щель бьет мне в глаза, и я зажмуриваюсь. Я откатываюсь назад и закрываюсь одеялом с головой.

Старый Ник орет:

– Что это ты задумала?

Голос у Ма заспанный, она говорит:

– Что с тобой? Тебе приснился кошмар?

Я кусаю одеяло – оно мягкое, словно серый хлеб у меня во рту.

– Ты хотела со мной расправиться? Это правда? – Его голос звучит уже тише. – Я уже говорил тебе однажды, что если ты…

– Я спала, – отвечает ему Ма приглушенным тоненьким голоском. – Смотри, смотри – это дурацкий джип свалился с полки.

Джип совсем не дурацкий.

– Извини, – говорит Ма, – извини, надо было поставить его в другое место, тогда бы он не упал. Мне и вправду очень, очень…

– Ладно, успокойся.

– Давай включим свет…

– Нет, – отвечает Старый Ник. – С меня довольно.

Никто ничего не говорит. Я считаю – один бегемот, два бегемота, три бегемота…

Бип-бип, это дверь открывается, а потом захлопывается – бум. Он ушел. Лампа гаснет. Я ощупываю пол у шкафа в поисках дисташки и обнаруживаю ужасную вещь. Ее антенна стала короткой и острой, – наверное, она сломалась.

– Ма, – шепчу я.

Нет ответа.

– Дисташка сломалась.

– Спи. – У нее такой хриплый и пугающий голос, что мне показалось, будто это не она.

Я пять раз пересчитываю свои зубы; у меня всякий раз получается двадцать, но я делаю это снова и снова. Ни один из зубов не болит, но, может быть, заболит, когда мне будет шесть.

Я, наверное, все-таки уснул, потому что вдруг снова просыпаюсь. Я лежу в шкафу, в комнате темно. Ма еще не забрала меня к себе в кровать. Почему? Я открываю дверцы и прислушиваюсь к ее дыханию. Она еще спит; она же не могла сойти с ума во сне?

Я забираюсь под одеяло. Я лежу рядом с Ма, не касаясь ее. От нее исходит жаркое тепло.