Текст книги "Прозрение"

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Отплытие большого лайнера всегда вызывает в душах провожающих ни с чем не сравнимые чувства, в то время как для тех, кто стоит на палубе, наблюдая за поднятием трапа, все выглядит несколько по-другому. Последние поглощены ожиданием чего-то нового, неизвестного, и туманная перспектива грядущих событий в некоторой мере компенсирует боль разрыва и расставания. Поезд быстро набирает ход; лошади переходят на стремительный галоп при первом же ударе хлыста. Кораблю спешить некуда: он нарочито медленно отдаляется от причала, как бы давая возможность друзьям, родственникам, влюбленным, остающимся по разные стороны от постепенно расширяющейся полосы воды, вдоволь наглядеться друг на друга. Звучит музыка, воют сирены, реют на ветру вымпелы, и толпы взволнованных провожающих долго-долго машут руками вслед удаляющемуся кораблю, пока он не превратится в маленькое пятнышко и не скроется где-то за горизонтом.

Джудит сразу же решила, что присутствовать при отправлении Даунширского стрелкового полка в Дурбан окажется выше ее сил; но все же в тот пасмурный январский день она, как и многие другие англичанки – жены, матери, сестры, поехала в саутгемптонский порт, чтобы еще раз увидеть любимое лицо.

Уже в порту Джудит пожалела о том, что приехала сюда: если бы она осталась в Лондоне, расставание с Алексом было бы, наверное, не столь болезненным… Над причалами неслись звуки военной музыки. Казалось, сам воздух Саутгемптона был напоен духом воинской доблести и славы. Джудит впервые в своей жизни увидела длинные колонны солдат, маршировавших по пирсу, сгибаясь под тяжестью амуниции. Никогда раньше не задумывалась она о том, что военная служба—еще и тяжелый труд… При виде ящиков с боеприпасами, коробок с медикаментами, зловеще поблескивавших ружейных стволов и лошадей, которых с трудом загоняли в трюмы, ее охватили мрачные предчувствия. Жуткий скрежет лебедок, ржание коней, крики офицеров и ругань матросов сливались в одну зловещую музыку, еще более усугубляя ее тревогу.

Офицеры недовольно осматривали личную амуницию и принадлежавших им строевых скакунов; сержанты охрипшими голосами выкрикивали команды, перемежая приказы отборной бранью; солдаты кое-как перебирались с берега на борт корабля, понуро думая о том, что если бы сейчас их оставили в покое и не морочили голову противоречащими друг другу командами, они давно бы уже завершили погрузку.

Чуть поодаль, на пирсе, солдаты в шинелях с наигранной бравадой прижимали к себе плачущих жен и шутливо выдавали подзатыльники испуганным детишкам, изо всех сил стараясь скрыть, что самим им тоже хочется плакать… Как трудно бывает иногда оставаться «настоящим мужчиной!» Матери крепко держали за руки своих розовощеких сыновей, словно удивляясь, когда же успели их мальчики вырасти. Солдаты смущенно старались не смотреть в глаза матерям, разрываясь между желанием казаться суровыми взрослыми мужчинами и нахлынувшими на них чувствами.

Сержанты с нарочитым спокойствием давали последние наказы своим супругам и детишкам и, крепко обняв их на прощание, отходили к краю пирса, молодцевато покручивая усы и глядя в сторону моря, чтобы родные не заметили, что и у них в глазах стоят слезы.

Офицеры и их дамы стояли немного в стороне от общей сутолоки. Мужчины, как и ожидалось, держались стоически; дамы улыбались, стараясь, по мере сил, сделать расставание не столь тяжелым, но их глаза все равно выдавали те чувства, которые не позволяло выставлять напоказ аристократическое воспитание.

Джудит было не по себе. Толпы людей в военной форме, ружья, лошади; громко стучащие башмаки, грубые звуки приказов; женщины с белыми как мел лицами, напуганные детишки, не способные понять, почему папы вдруг себя так странно ведут, – все это наводило на мысли о чем-то страшном и жестоком; но именно об этом ей меньше всего хотелось думать… Джудит изо всех сил старалась убедить себя, что эти люди отправляются не на войну. «Ну конечно, все они обязательно вернутся домой», – убеждала она себя. Ведь о возможности войны в Южной Африке говорят уже так много лет подряд – со времен того самого конфликта с бурами, который произошел в тысяча восемьсот восьмидесятом… Ну и что же?! Ведь за все эти годы война так и не вспыхнула – какие же есть основания опасаться ее сейчас? Просто-напросто Даунширский стрелковый отправлялся на два года в заморские владения – что же в этом страшного? И все-таки в этом прощании была слышна какая-то нота отчаяния, которую каждый пытался заглушить.

Поначалу она даже не пыталась найти в этой толпе своего жениха. Со дня новогоднего бала ей довелось увидеться с Алексом всего один раз – на прощальном обеде, устроенном сэром Четсвортом в его лондонском особняке. Атмосфера того вечера была весьма натянутой. Алекс был напряжен и оскорбительно равнодушен. Джудит поняла, что в этот момент лучше к нему не подходить. Она раскаивалась в том, что не смогла сдержаться в ту новогоднюю ночь и наговорила ему столько лишнего. Тотчас же после этого разговора в каминной гостиной Алекс возвратился в танцевальный зал, где откровенно флиртовал со всеми своими партнершами по танцам, не пропуская при этом ни одной возможности опорожнить лишний бокал шампанского… Когда большие часы пробили двенадцать раз, ознаменовав наступление нового, тысяча восемьсот девяносто девятого года, все кавалеры – следуя традиции – поцеловали своих дам. Алекс последовал примеру остальных. Джудит замерла в его объятиях, а он, саркастически улыбнувшись, бросил:

– Ах, милая Джудит, один поцелуй вовсе не означает любовь до гроба.

– Что ж, весьма разумное замечание, – ледяным тоном произнесла Джудит. – Надеюсь, ты понимаешь, что оно относится к нам обоим?

– Ты ведешь игру по своим правилам; так позволь же и мне играть по-своему, – проговорил Алекс немного заплетающимся языком.

Официальные слова прощания, сказанные Алексом, когда они остались наедине, были сухи и кратки. В какой-то момент Джудит испугалась, что он напоследок пожмет ей руку, как один из многих ее знакомых. Его враждебность повергла ее в глубочайшее уныние, и она не смогла произнести те слова, которые так много раз повторяла про себя накануне: Джудит хотелось извиниться за те резкости, которые она наговорила Алексу, и сказать, что она будет очень скучать без него…

И вот она приехала в Саутгемптон, лелея надежду использовать эту последнюю возможность, чтобы рассказать Алексу о том, о чем он и не догадывался. Еще несколько недель назад она ощущала себя на пороге супружеской жизни, в то время даже три месяца, остававшиеся до свадьбы, казались ей целой вечностью. Но сейчас – сейчас она превратилась в солдатскую невесту, обреченную на два года томительного и тревожного ожидания… Джудит чувствовала, что отныне массивное обручальное кольцо будет с каждым днем становиться все тяжелее и тяжелее.

Вдруг она увидела Алекса: его лицо промелькнуло в просвете между солдатскими фуражками и украшенными цветами дамскими шляпками, и Джудит, расталкивая толпу, бросилась к нему. Но когда ей с большим трудом удалось пробраться сквозь толпу к тому месту, где пять минут назад стоял молодой Рассел, его уже там не было…

Охваченная волнением, она стала вглядываться в каждое лицо под козырьком форменной фуражки, надеясь узнать знакомые черты. Пройдя к самому краю пирса, она медленно брела вдоль огромного белоснежного борта корабля… Она должна встретить Алекса: именно сейчас, в минуту расставания она найдет те единственно верные слова, которым он поверит. Все, что она чувствовала, все, на что она надеялась, все, о чем он не догадывался, готово было сорваться с ее губ… Она могла бы последовать за ним, и они поженились бы в Дурбане. Как только он узнает правду, он поймет, что ему не нужно убегать от нее, чтобы вырваться на свободу. Ее признание в любви к нему станет тем фундаментом, на котором они смогут построить свое счастье. О, если бы он только знал истинные причины ее нежелания отказаться от него!

С замирающим сердцем Джудит подошла к трапу.

Сержанты перестраивали солдат в колонну по одному; женщины и дети громко рыдали. Джудит остановилась. Она поняла, что не может плакать наравне со всеми остальными женщинами, хотя Алекс находился здесь. Он стоял возле верхней ступеньки трапа и о чем-то говорил с весьма свирепым на вид старшим сержантом.

Александр Рассел уже покинул английскую землю. Джудит поняла, что она потеряла его навсегда. Она не могла подняться на корабль, а он – спуститься на берег. Если бы она была простой работницей – простой солдатской подружкой, она бы кричала изо всех сил, махала бы руками, чтобы привлечь его внимание. Но благородные леди имели право показывать свои чувства только тет-а-тет—и то не всегда. Ни за одним из офицеров не бежала по пирсу молодая женщина, растирая по щекам слезы и повторяя охрипшим голосом последние прощальные слова, – офицерские жены и невесты были обязаны вести себя иначе.

Он был так близко от нее—совсем рядом, и тем не менее совершенно недоступен. Джудит оставалось лишь одно: молиться о том, чтобы Алекс посмотрел в ее сторону и, прервав беседу со старшим сержантом, спустился по трапу… Но она знала, что этого не случится. Алекс никого не ждал, и, кроме того, он был полностью поглощен своими командирскими обязанностями.

Вот уже несколько минут она стояла здесь, высокая девушка в темно-синем пальто с меховой оторочкой, моля Бога о том, чтобы его взгляд хотя бы на короткое время оторвался от бумаг, которые держал в руках старший сержант, чтобы он перестал думать о тех людях в ярко-зеленой форме, которые нескончаемым потоком поднимались на борт лайнера и среди которых были и его непосредственные подчиненные… Ей казалось, что он не может не откликнуться на ее упорный взгляд, в который она вложила всю силу своей души, но он не замечал ее.

Наконец Алекс закончил разговор с сержантом и рассеянным взглядом окинул толпу провожающих. Сердце Джудит бешено застучало. На какую-то долю секунды их глаза встретились, и она выдохнула его имя, но Алекс тут же отвернулся, словно не заметил ее. Он перекинулся еще несколькими словами со старшим сержантом и пошел по палубе по направлению к одной из дверей; нагнув голову, он скрылся в низком проеме…

Нет, наверное, он просто не заметил ее. Даже такой человек, как Алекс, не мог обойтись с ней так жестоко. Оставаться дольше на пирсе было теперь совершенно бессмысленно. На встречу с Алексом не оставалось никакой надежды, а при виде медленно удаляющегося корабля ей стало бы еще больнее. С трудом сдерживая рыдания, Джудит стала пробиваться обратно сквозь толпу бледных женщин с мокрыми от слез щеками. Впрочем, среди них попадались и такие же сдержанные, аккуратно одетые юные леди, как сама Джудит. Они только что распрощались с такими же сдержанными и воспитанными молодыми людьми, еще недавно сидевшими за партами в английских колледжах, а теперь покидавшими родные берега с благородной целью – послужить Отечеству и короне. Джудит скользила взглядом по лицам этих юных дам, пытаясь понять, удается ли ей самой сохранять столь же невозмутимый вид… Впрочем, едва ли кто-нибудь из них уходил в этот день из саутгемптонского порта в таком же смятении, как она, не дождавшись ни слова утешения от своих возлюбленных.

Джудит плохо помнила, как дошла до вокзала и села в вагон. За окном проносились идиллические пейзажи: луга, невысокие холмы, аккуратные фермы, средневековые города с узенькими улочками, но Джудит не обращала никакого внимания на эти красоты – она видела лишь собственное отражение в стекле вагона.

Мягкие пряди пепельных волос, правильные черты лица, классическая красота—вот такой он увидел ее. Светлые волосы, убранные наверх, в прическу, делающую ее еще более высокой; изящная и стройная фигура; голубые глаза, ясные и светлые, во взгляде которых не было и капли той волнующей глубины, которая была в его глазах – все говорило о ее холодности. Он считал ее неприступной и равнодушной. И ничто не могло убедить его в обратном.

Как только она увидела его, она забыла о своем решении отказаться от его предложения. Непреодолимое физическое влечение властной и безжалостной рукой смело, как ненужный хлам, все доводы рассудка, так, что она почувствовала себя такой безоружной перед этим чувством, какой никогда раньше не могла себя представить. Она лгала и скрывала свои истинные чувства, потому что боялась его насмешек над ними. А он, оказывается, смеялся над ее неприступностью и бесстрастностью – сейчас она понимала это!

Как изменился Алекс за последние годы! Она хорошо помнила его подростком: он был таким тихим, таким вежливым… И вдруг – такая разительная перемена… вместо воспитанного мальчика – распутник и гуляка, герой скандальных историй, исключенный из университета за несколько месяцев до получения диплома… Джудит вдруг поймала себя на мысли, что ни разу не задумывалась о том, что послужило причиной такой перемены. Тетушка Пэн поведала ей, что сэр Четсворт поставил сыну ультиматум: он поступает на военную службу и женится на нелюбимой девушке. Алекс был озлоблен. Он ненавидел ее, он ненавидел военную службу. По правде говоря, он ненавидел все на свете и боролся со всем на свете, кроме своего отца. А она даже не попыталась понять, в чем причина этой покорности.

Вместо того чтобы прийти Алексу на помощь, она сосредоточила все силы на борьбе со своими, такими естественными чувствами, боясь, что они заведут ее слишком далеко. Она хотела Алекса, хотела, чтобы произошло чудо и он тоже захотел ее, но ей и в голову не приходило, что сначала нужно попытаться понять, кем стал этот вчерашний мальчик. Джудит поняла, что то ее чувство нельзя было назвать любовью. Любовью было то, что она ощущала теперь, – та душевная боль, которую она испытывала, вспоминая этого несчастного человека, все поведение которого было проявлением отчаяния и полного одиночества. Под стук колес она вспоминала его гневный взгляд и слова, полные горечи. Такие, как Алекс, не просят о помощи. Они борются в одиночку, если только друг сам не придет на помощь.

По возвращении в Лондон Джудит погрузилась в лихорадочную деятельность. Сначала она решила нанести визит сэру Четсворту. Когда будущая невестка появилась на пороге его дома, старый аристократ был настолько удивлен, что даже не попытался скрыть свое замешательство: действительно, этот визит мог показаться в высшей степени странным – Джудит пришла в общем-то без всякой причины, исключительно для того, чтобы поговорить об Алексе. Сэр Четсворт не имел возможности уделить девушке достаточное количество времени – он спешил на очередное заседание парламента. К тому же разговоры о непутевом сыне явно не доставляли ему удовольствия. Джудит пыталась было расспросить его о студенческой жизни Алекса, но сэр Четсворт перевел разговор на другую тему, ограничившись саркастическим замечанием по поводу напрасно потраченного времени и денег. Попрощавшись с пожилым аристократом, Джудит медленно пошла по направлению к дому, пытаясь понять, о чем так и не стал рассказывать ей сэр Четсворт. Ей показалось, старик охотнее говорил о Майлзе Расселе, чем об Алексе.

«Может быть, в этом и таятся ответы на все вопросы?» – подумала Джудит.

Возвратившись домой, она немедленно направилась в комнаты миссис Девенпорт, которая, казалось, знала, как вел себя Алекс, но не знала, почему он себя так вел. Единственное, что тетушка могла рассказать, так это то, что воспитанный в строгости молодой человек отбился от рук при первой же возможности.

– Хорошо еще, что у Четсворта хватило ума до поры до времени не отдавать этому мальчишке причитающееся ему наследство, – задумчиво произнесла миссис Девенпорт. – Пойди-ка, поволочись за дамочками, когда в кармане ни гроша! – Да, Джудит, – продолжала она после небольшой паузы, – я ведь знаю Четсворта уже много лет. Он всегда был молчуном, а после смерти бедной Сисси стал совсем угрюмым… Ты ведь, наверное, знаешь, что она умерла, рожая Александра. Овдовев, Четсворт совсем разучился смеяться и стал излишне строг с детьми. А когда Майлз утонул, спасая жизнь брату, он, очевидно, решил, что во всем виноват Александр и захотел отправить мальчика куда-нибудь подальше, чтобы тот не напоминал ему этой трагедии… Честно говоря, я считаю, что Алексу повезло: это избавило его от гнетущей атмосферы Холлворта.

Джудит попросила рассказать ей о Майлзе Расселе и услышала в ответ, что это был очень красивый мальчик – копия матери – и что уже к десяти годам всем было ясно, что ребенок необычайно одарен.

– Подумать только, какая страшная история, – проговорила напоследок тетушка Пэн. – И все из-за самого обычного детского непослушания! Знаешь, Александр был поначалу в таком шоке, что мы даже начали опасаться за его душевное здоровье… К счастью, он все-таки пришел в себя…

– Помнится, в детстве эта история казалась мне романтичной, – задумчиво произнесла Джудит. – Мне казалось, это так интересно – испытать трагедию в восьмилетнем возрасте. Тогда, в Холлворте, когда праздновали день рождения Алекса, я даже влюбилась в него… А может, не в него, а в храброго Майлза – я даже не могу сейчас вспомнить, в кого именно…

– А теперь ты знаешь в кого? Джудит взглянула на тетушку:

– Да, кажется, я действительно знаю, что делать. Однажды ты посоветовала мне не превращаться в одну из тех бедняжек, которые не могут прожить ни минуты без предмета своей любви. Но одна мысль о том, что я не увижу его целых два года, для меня невыносима. Я должна поговорить с ним. Письма – это совсем не то, что нужно. – Девушка прикусила нижнюю губу и продолжила: – Я… Я была сегодня в представительстве пароходной компании и разузнала, сколько стоит билет до Дурбана. – Едва заметная грустная улыбка тронула ее губы. – Знаешь, у меня было такое ощущение, что я уже сделала шаг навстречу Алексу.

Джудит поднялась со стула и прошлась по комнате; остановившись у самого окна, она резко обернулась и, глядя миссис Девенпорт прямо в глаза, спросила:

– Как ты думаешь, тетя Пэн, это очень страшно – отправиться в такое дальнее путешествие совсем одной?

– Такой девушке, как ты, – очень, – решительным тоном ответила пожилая дама. – Ты росла в тепличных условиях, детка. Ты не можешь справиться даже сама с собой… Могу себе представить, что ждет тебя в пути: такая красивая девушка, как ты, непременно привлечет внимание далеко не самых порядочных мужчин… К тому же юной леди из хорошей семьи не пристало мчаться на край света за убежавшим женихом…

– Что же остается делать этой юной леди? – воскликнула Джудит.

Миссис Девенпорт смерила племянницу внимательным взглядом:

– Полагаю, что ей следует с достоинством принять сложившуюся ситуацию, никого не посвящая в свои чувства. Что поделаешь, удел настоящих леди – скрывать свои истинные чувства.

Джудит промолчала: она слишком хорошо понимала, что тетя Пэн абсолютно права. Она понимала и другое: это именно она была виновата, что Алекс уехал в дальние края, даже не пытаясь скрыть надежду на скорое расторжение их помолвки. Да, она с самого начала вела себя неправильно, чем и заслужила презрение со стороны молодого человека. Тетя Пэн щадила ее чувства – она не стала говорить об этом, но Джудит видела, что миссис Девенпорт думает то же самое, что и она…

Но с каждым днем Джудит все глубже осознавала, что не сможет прожить эти два года без Алекса. Она была не в силах «с достоинством принять сложившуюся ситуацию», мечтая лишь об одном – как можно скорее оказаться рядом с ним. Джудит чахла на глазах, она стала бледной и вялой, от ее прежней живости не осталось и следа. По ночам она подолгу не могла заснуть, проклиная дурацкие правила, обязывающие женщин оставаться дома, когда мужчины покидали пределы родной страны. «Два года! Два года!» – без конца повторяла девушка, ворочаясь на смятой постели. Нет, она не должна спокойно ждать его возвращения, если не хочет потерять его навсегда.

Прошел месяц с того дня, как Алекс отплыл в Дурбан. Джудит превратилась в живую тень. Бесцельно слоняясь по дому, она думала только о нем… Наверное, Алекс уже успел освоиться в Южной Африке. Ощущая полную свободу от обязанностей жениха, он, должно быть, без стеснения общается с местными женщинами… А она—она с таким благоговением носит на пальце его кольцо… Джудит и в голову не приходило думать о других мужчинах – они попросту не существовали для нее.

В середине марта на имя Джудит пришло письмо из южноафриканского городка под названием Ледисмит – в этом месте был расквартирован Даунширский стрелковый полк. Алекс писал о красотах местного пейзажа, о положительных сторонах военной службы, – в общем, создавалось впечатление, что предстоящие два года нисколько не пугали его. Лист бумаги был исписан размашистым почерком – судя по всему, молодому человеку хотелось поскорее закончить письмо. Джудит впала в еще более глубокое уныние…

В тот вечер они сидели втроем в маленькой уютной гостиной, которая в последнее время стала для Джудит ненавистной. Жизнь в окружении двух пожилых дам становилась все более невыносимой…

– Положение в Южной Африке продолжает обостряться, – рассудительным тоном произнесла миссис Девенпорт. – Эти буры совсем распоясались.

– Опять ты о политике, Пэнси! – всплеснула руками миссис Берли. – Неужели больше не о чем поговорить? Да и к чему эти разговоры: ты ведь сама знаешь, что я в этих вопросах совершенно не разбираюсь.

Миссис Девенпорт тяжело вздохнула и проговорила:

– Не разбираешься? А жаль. Пора бы тебе наконец понять, что мир гораздо шире, чем этот уютный домик.

Миссис Берли вздрогнула:

– Ты несправедлива ко мне, Пэнси. Что поделать, если люди делятся на тех, кто познает мир рассудком, и тех, кто постигает его сердцем! Я отношусь ко второй категории. Я всегда переживаю за тех, кто страдает, за тех, кому тяжело. Как я расстроилась, узнав о том, что Алекс уплывает в Африку! Какой ужас – ведь это произошло всего за несколько месяцев до свадьбы! Знаешь, я до сих пор не могу прийти в себя. Но все равно, следить за международной политикой – явно не мое дело!

Миссис Девенпорт звонко рассмеялась:

– Только этого нам не хватало, Алисия! Можешь даже не стараться, все равно из тебя не выйдет специалиста по международным вопросам… Но только не надо думать, что, зарыв голову в песок, ты разрешишь все проблемы.

– Ты начала говорить о бурах, тетя Пэн, – с тревогой проговорила Джудит. – Что еще там произошло?

Миссис Девенпорт поставила чашку с кофе на стол и уселась поудобнее:

– Видишь ли, милая, эти буры оказались совсем не простыми людьми. Сначала они выдавали себя за богобоязненных людей, для которых заповеди Божьи—прежде всего. А сейчас выясняется, что «благочестие» отнюдь не мешает им с презрением относиться ко всем остальным людям. Бог создал всех людей равными, а они считают себя избранным народом.

– По-моему, ты сгущаешь краски, тетушка. Буры – простые фермеры, им приходится бороться за выживание в окружении диких туземцев. Бурским женщинам приходится работать наравне с мужчинами, к тому же чуть ли не каждый год они рожают своим мужьям детишек. Питаются они тем, что сами выращивают, или же тем, что удается добыть во время охоты. Эти люди ведут поистине спартанский образ жизни.

– Такие люди всегда вызывали у меня чувство тревоги, – запричитала миссис Берли. – Знаешь, они очень напоминают тех нищих бродяг, которые в августовские дни собирают по лугам вереск. Я всегда стараюсь поскорее пройти мимо них. Чуть замешкаешься, остановишься на минутку – они тотчас же станут приставать, клянчить деньги… Хорошо еще, если только деньги, – добавила она после небольшой паузы.

– Позволю себе заметить, что ты выбрала не самое удачное сравнение, Алисия, – улыбнулась миссис Девенпорт. – У буров мало общего с цыганами; в отличие от последних они вовсе не стремятся к кочевой жизни. Напротив, они полны решимости осесть на своей земле, которую ни с кем не собираются делить. Именно такой землей является для них Трансвааль.

– Не собираются ни с кем делить? – переспросила миссис Берли. – По-моему, это очень эгоистично. Нельзя же думать только о себе.

Миссис Девенпорт постепенно теряла терпение. Глупость сестры выводила ее из себя.

– Скажи, Алисия, тебе часто приходилось находить залежи полезных ископаемых? Золота, например? По логике вещей бедные люди должны были воспринять эти сокровища как Божий дар, но они проклинают тот день и час, когда это золото было обнаружено в недрах их земли.

Джудит сразу же вспомнила тот разговор, который происходил в день их помолвки, – тогда речь шла о золоте Трансвааля…

– Мне кажется, этих людей можно понять, – сказала Джудит. – Золотые копи притягивают к себе других переселенцев – особенно англичан, а буры хотят, чтобы все оставили их в покое; именно ради этого они уехали на край света… Так, по крайней мере, говорил Алекс.

– Александру было легко рассуждать о проблемах Южной Африки, сидя в Лондоне, – строгим голосом проговорила миссис Девенпорт. – Полагаю, что теперь он получит возможность разобраться во всем на месте… Нет, я решительно отказываюсь понять этих буров! Неужели они не видят, что золото—настоящее спасение для всей Южной Африки?! Вырастут новые города, новые фабрики, люди забудут о нищете – все люди, а не одни только голландские поселенцы.

Алисия Берли поднялась с кресла:

– Извини, Пэнси, но от этих разговоров у меня начинается мигрень. Я никак не возьму в толк, какое отношение имеют ко мне какие-то угрюмые фермеры, переселившиеся из Голландии в Южную Африку. – Шурша складками ярко-розового платья и благоухая лавандой, она прошлась по комнате. – Джудит, милая, буду тебе очень признательна, если минут через десять ты зайдешь ко мне в комнату: если эта головная боль не пройдет сама по себе, только прикосновение твоих пальчиков сможет унять ее. Ты ведь у меня самая настоящая волшебница.

– Да, да, мама, конечно, я зайду к тебе, – покорным голосом произнесла Джудит, думая о том, как ей невыносимо тяжело находиться здесь, рядом с изнывающей от безделья матерью, в то время как ее место рядом с Алексом. До того дня, на который изначально была назначена свадьба, оставалась всего неделя… При одной мысли об этом Джудит охватило чувство глубокого уныния – когда же наконец она сможет оказаться рядом со своим возлюбленным!

Миссис Берли вышла из гостиной, Джудит поспешно приблизилась к фортепьяно, надеясь, что музыка немного успокоит ее. Но стоило ей поднять крышку инструмента, как она поняла, что ей нужно вовсе не это…

– Нет, они, конечно, не запрещают англичанам добывать золото на территории Трансвааля, – продолжала миссис Девенпорт с таким видом, словно предыдущая ее фраза не была прервана уходом Алисии. – Но вот гражданские права они им предоставить отказываются. Почему, почему эти буры не хотят, чтобы англичане принимали участие в выборах? Это просто вопиющая несправедливость: люди работают в поте лица и при этом остаются гражданами второго сорта! Почему эти фермеры не хотят ни с кем делить власть? Ведь сами они ни на что не способны! Стоит ли удивляться, что англичанам надоело такое положение дел?! Гнуть спину на правительство, считающее людьми первого сорта одних голландцев, просто унизительно! Люди, добывающие золото, достойны другой участи.

Джудит оторвала взгляд от клавиатуры и вопросительно посмотрела на тетушку:

– А зачем оно вообще нужно, это золото? Неужели оно имеет для нас, англичан, такое значение?

– Конечно имеет. Лично я, например, вложила кучу денег в эти копи.

– Неужели из-за этого… – попыталась было возразить Джудит, но миссис Девенпорт не дала ей окончить фразу:

– Повторяю: я вложила очень крупную сумму в эти копи. Четсворт пытается сейчас выяснить, какова ситуация в Иоганнесбурге: он ведь тоже лицо заинтересованное. Почти все деньги Расселов вложены в золотые прииски Южной Африки… – Тетушка Пэн подошла к племяннице, по-прежнему стоявшей возле раскрытого фортепьяно, и продолжала: – Несмотря на все свое влияние и связи, Четсворт так и не смог ничего толком разузнать: ему даже не удалось выяснить, где находится сейчас управляющий его прииском, – беднягу арестовали еще в прошлом месяце, обвинив в организации «массовых беспорядков». На самом деле он просто созвал митинг, участники которого обратились к правительству Трансвааля с просьбой предоставить избирательные права английским переселенцам.

Миссис Девенпорт погладила рукой блестящую черную поверхность фортепьяно.

– У Четсворта слишком много дел в Англии, – продолжала она, – но пускать дело на самотек просто недопустимо. Я решила лично отправиться в Южную Африку и выяснить, что же там происходит. Я не столь богата, чтобы выбрасывать на ветер такие суммы! – Миссис Девенпорт внимательно посмотрела на Джудит и добавила: – Ты, наверное, понимаешь, что я не могу отправиться в такое путешествие одна? Как тебе кажется, кто бы мог составить мне компанию в этой поездке? Может быть, у кого-нибудь из твоих знакомых есть свои интересы в Южной Африке?

Со слезами на глазах Джудит бросилась на шею миссис Девенпорт – она была рада, что не ошиблась в своей тетушке…