Текст книги "Анархизм. Сочинения одного из лидеров мирового анархического движения начала ХХ века"

Джон Берроуз установил, что экспериментальное изучение животных, находящихся в неволе, совершенно бесплодно. Их характер, привычки, аппетиты – все полностью меняется, когда они оторваны от родной стихии в поле и в лесу. Когда человек заключен в тесную клетку и каждый день подвергается побоям, как мы можем говорить о его развитии и прогрессе?

Свобода, широкие рамки, случай, а более всего мир и спокойствие могут нас научить, каковы на самом деле главные факторы человеческой природы и всех ее удивительных возможностей.

Анархизм поэтому выступает за освобождение человеческого ума от владычества религии, за освобождение человеческого тела от владычества собственности, за освобождение от оков и стеснений правительства. Анархизм выступает за порядок, основанный на свободной ассоциации людей в целях производства истинного общественного богатства, за порядок, гарантирующий каждому человеку свободный доступ к земле и полное пользование всеми необходимыми для жизни вещами, сообразно личным желаниям, вкусам и наклонностям.

Это не есть дикая фантазия или увлечение ума. К такому выводу пришли очень и очень многие интеллигентные мужчины и женщины в мире, и их вывод основан на внимательном и точном изучении основных тенденций современного общества: личной свободы и экономического равенства, пробуждающего в человеке все лучшее и благородное.

Теперь о методах. Анархизм, как думают некоторые, теория будущего, которая реализуется божественным вдохновением. Он – действенная сила в нашей жизни, постоянно созидающая новые условия. Поэтому в методах анархизма нет точно выработанной программы, обязательной для исполнения при любых условиях. Методы должны вырасти из экономических нужд и потребностей каждой территории и климатической зоны и сообразоваться с интеллектуальными и личными особенностями индивидуума. Спокойный, ясный характер Толстого потребует совсем других методов общественной перестройки, чем глубокая, стремительная личность Михаила Бакунина или Петра Кропоткина. Также должно быть ясно, что экономические и политические нужды России потребуют более решительных мер, чем Англии или Америки. Анархизм не выступает за военную муштру и единообразие. Он выступает за мятеж и восстание в любой форме против всего мешающего человеческому прогрессу. Все анархисты сходятся в этом точно так же, как в отрицании политической парламентской борьбы, как средства достижения больших социальных перемен.

«Всякое голосование, – сказал Торо, – есть своего рода игра, как игра в карты, не больше и не меньше, его идейное значение столь же ничтожно, как и целесообразность. Даже голосование за правильный принцип ровно ничего для него не достигает. Разумный человек не откажется от своего права на произвол случая и не захочет подкреплять его властью большинства». Внимательное изучение политического аппарата и его достижений приведет нас к тем же выводам, что и Торо. Что обнаруживает история парламентаризма? Ничего, кроме провалов и неудач, – ни одной реформы, улучшающей экономическое и социальное положение народа. Принимались законы, издавались постановления для улучшения и охраны труда, но толку от этого никакого. Так, только в прошлом году было доказано, что в штате Иллинойс с его самыми строгими законами охраны шахтерского труда в рудниках произошла самая ужасная катастрофа. В штатах с законами об охране детского труда эксплуатация детского труда свирепствует сильнее, чем где бы то ни было. Хотя у нас рабочие пользуются всеми политическими привилегиями, капитализм в Америке достиг наивысшего расцвета.

И даже имей рабочие своих депутатов, за что ратуют наши социалисты, какие у тех были бы шансы реализовать свои добрые намерения? Следует только вспомнить, что такое самый процесс политической борьбы, к каким средствам прибегают политические деятели для достижения своих целей: в ход идет все – лоббирование, интриги, ложь, обман. К этому нужно прибавить всегдашнее полное отсутствие честности и убеждений, чтобы понять, что от таких людей ничего хорошего не дождешься. Неоднократно народ по доверчивости обращался к ним, поддерживал их, верил, отдавал последнюю копейку, и каждый раз они его обманывали.

Могут возразить, что воистину честные люди не поддадутся влиянию этой политической мельницы. Возможно, и нет. Но такие люди будут совершенно беспомощны оказать хотя бы малейшее влияние в защиту интересов труда, что уже доказано многими примерами. Государство – экономический хозяин своих слуг. Хорошие люди, если таковые есть, или останутся верны своим политическим убеждениям и поэтому не получат поддержки, или же встанут на сторону своего экономического хозяина и ничего хорошего не сделают. Политическая арена не оставляет иной альтернативы – входящие на нее должны быть или глупцами, или негодяями.

Политические предрассудки все еще владеют умами и сердцами народных масс, но истинные любители свободы обязаны от них освободиться. Вместо этого они вместе с Штирнером будут считать, что человек получает такую свободу, какую хочет иметь. Анархизм поэтому стоит за прямое действие, за открытый вызов и борьбу против всяких законов и стеснений – экономических, социальных и моральных. Но вызов и борьба нелегальны. В этом залог спасения человека. Все нелегальное требует от него цельности, положительности, храбрости и мужества, требует свободного, независимого духа, людей твердых, сильных и преданных делу.

Всеобщее избирательное право обязано своим происхождением прямому действию. Если бы не дух возмущения и вызова со стороны наших отцов, американских революционеров, то их потомки до сих пор были бы подданными короля. Если бы не прямое действие Джона Брауна и его товарищей, Америка до сих пор торговала бы черными рабами. Правда, торговля белыми рабами продолжается, но когда-нибудь благодаря прямому действию прекратится. Тред-юнионизм, экономическая арена современного гладиатора, обязан своим существованием прямому действию. Еще недавно закон и правительство пытались раздавить профсоюзное движение и осуждали выступавших за право рабочих организовываться к наказанию, как заговорщиков. Если бы они тогда стали защищать свое право просьбами, юридическими доводами, компромиссами, то профсоюзы остались ничтожной величиной. Во Франции, в Испании, в Италии, в России и даже в Англии (доказательство – растущее революционное движение среди английских профсоюзов) прямое революционное экономическое действие стало такой крупной силой в борьбе за индустриальную свободу, что мир был принужден признать огромное значение силы рабочих. Всеобщая стачка, высшее выражение экономического сознания рабочих, недавно еще осмеивалась в Америке. Теперь каждая крупная стачка, чтобы одержать победу, должна признать важность общего солидарного протеста.

Прямое действие, ценность которого в экономической борьбе доказана, столь же хорошее орудие защиты личных прав. Сотни враждебных сил наступают на человека, и только упорное сопротивление может окончательно его освободить. Прямое действие, направленное против власти на производстве, против судебной власти, против навязчивой, назойливой власти наших моральных норм, – это логичный и последовательный метод борьбы анархизма.

Приведет ли это к революции? Да, приведет. Настоящие социальные перемены еще нигде и никогда не происходили без революции. Люди часто или не знают истории своей страны, или не уразумели, что революция есть не что иное, как мысль, превращенная в действие.

Анархизм, сильная закваска человеческой мысли, сегодня проникает повсеместно во все отрасли и стороны человеческой деятельности. Наука, искусство, литература, драма, борьба за улучшение экономического положения, вообще всякая личная и общественная оппозиция статус-кво – все это находится под влиянием идейного света анархизма, философии, ставящей на первый план человеческую личность, теории социальной гармонии и великой, растущей, живой силы, стремящейся перестроить весь мир и уже приближающей нас к заре будущего.

Меньшинство против большинства

Потребуйте от меня назвать наиболее характерную черту нашего времени – я бы сказала: количество. Количество, множество доминирует повсюду, подавляя качество. Вся наша жизнь – производство, политика, образование – основана на количестве, на численности. Рабочего, некогда гордившегося совершенством и качеством своей работы, заменили неразумными, некомпетентными автоматами, производящими огромное количество вещей, не имеющих никакого значения сами по себе, а в широком смысле зачастую вредных для остального человечества. Так количество, вместо увеличения комфорта и спокойствия жизни, увеличило лишь лежащее на человеке бремя.

В политике важно только количество. Однако по мере его роста принципы, идеалы, справедливость и честность полностью заглушаются набором чисел. В борьбе за власть различные политические партии затыкают друг друга за пояс в хитрости, обмане, фальсификациях и темных махинациях, уверенные, что добившийся успеха обязательно будет провозглашен большинством победителем. А за счет чего, какой ужасной ценой получена эта победа, считается не важным. И чтобы доказать эту печальную истину, нам не придется далеко ходить.

Никогда прежде коррупция, полная прогнилость нашего правительства не демонстрировалась столь наглядно, никогда прежде американский народ не сталкивался лицом к лицу с иудиной натурой этого политического органа, годами заявлявшего о своей абсолютной безупречности и о том, что он опора наших институтов, истинный защитник прав и свобод людей.

Но когда преступления этой партии стали настолько наглыми, что их увидели даже слепые, ей стоило лишь собрать приспешников, и перевес был обеспечен. Так, сами жертвы, сотни раз обманутые, преданные, оскорбленные, решили не против победителя, а в его пользу. Некоторые удивленно спрашивали потом, как же большинство предало традиции американской свободы? Где же был его разум, способность к логическому мышлению. В том-то и дело, что большинство рассуждать не может, у него нет разума. Не имея совершенно ни оригинальности, ни нравственного мужества, большинство всегда вверяло судьбу в руки других. Неспособное нести ответственность, оно всегда шло за вождями, пусть и ведущими его к погибели. Доктор Штокман был прав, говоря: «Самый опасный враг истины и справедливости среди нас – сплоченное большинство, проклятое сплоченное большинство». Лишенная цели и инициативы сплоченная масса ничто не ненавидит так, как любое новшество, она всегда противилась, осуждала и преследовала новатора, первопроходца новой истины.

Сегодня среди политиков, включая и социалистов, часто повторяют следующие слова: «Наше время – эра индивидуализма, эра меньшинства». Думать так могут лишь те, кто не отличается глубиной мысли. Не сосредоточено ли богатство мира в руках немногих? Не они ли хозяева, самодержцы ситуации? Тем не менее их успех – результат не индивидуализма, а инерции, запуганности и полного подчинения народной массы. Она только того и хочет, чтоб над нею властвовали, ею руководили, ее усмиряли. Что касается индивидуализма, еще никогда в истории человечества он не имел меньше шансов, чем теперь, на нормальное и здоровое проявление и утверждение. Оригинальный и честный педагог, художник или писатель с ярко выраженной индивидуальностью, независимый научный деятель или исследователь, не поклоняющийся общепринятым авторитетам, реформатор, не желающий идти на компромиссы, ежедневно принуждены отступать на задний план перед людьми, чьи знания и творческая способность уже обветшали.

Таких педагогов, как Феррера, не терпят нигде, а люди, жующие давно пережеванную жвачку, вроде профессоров Эллиота и Батлера, – успешные продолжатели века глупых ничтожеств. В литературе и драме массы боготворят Хэмфри Уорд и Клайда Фитча, но немногие знают и ценят красоту и гений Эмерсона, Торо, Уитмена, Ибсена, Гаутпмана, Уильяма Батлера Йейтса или Стивена Филлипса. Они подобны одиноким звездам, далеко за горизонтом большинства.

Издателей, театральных антрепренеров и критиков интересует не присущее творческому искусству качество, а то, будет ли оно хорошо продаваться, понравится ли оно толпе? Увы, это плохой критерий, массе нравится только то, что не требует умственного напряжения. В результате на литературном рынке появляются преимущественно посредственные, ординарные, обывательские произведения.

Стоит ли говорить, что те же печальные выводы относятся и к изобразительным искусствам? Достаточно просто прогуляться по нашим паркам и улицам, чтоб убедиться в вульгарности и отвратительном безобразии нашего искусства. Только большинство могло допустить такие оскорбительные для подлинного искусства произведения. Фальшивые по композиции и варварские по исполнению статуи, наполняющие американские города, имеют такое же отношение к настоящему искусству, как языческие идолы к скульптурам Микеланджело. И только такое искусство имеет успех. Подлинный художественный гений, не подлаживающийся под принятые вкусы, творящий оригинально и желающий быть верным жизни, влачит безвестное и жалкое существование. Однажды его труд может стать предметом поклонения толпы, но не раньше, чем его истощенное сердце перестанет гнать по жилам кровь, в нем умрет искатель новых путей, а орда безыдейных и ограниченных людей убьет наследие великого мастера.

Говорят, что сегодня художник не может творить, поскольку он, как Прометей, прикован к скале экономической необходимости. Но это относится к искусству всех времен и эпох. Микеланджело зависел от святейшего патрона не меньше, чем теперешний скульптор или художник, причем знатоки искусства тех времен были на голову выше нашей глупой толпы. Они считали за честь получить разрешение поклоняться в святилище маэстро.

Современный покровитель искусства знает лишь один критерий, одну ценность – доллар. Его заботит не качество любой великой работы, а количество долларов, которое означает его покупка. Так, финансист из пьесы Мирбо «Дела есть дела» говорит, указывая на расплывчатую красочную мазню: «Взглянете, какое великое произведение, оно стоит 50 тысяч франков». Точно как наши собственные парвеню. Баснословные суммы, заплаченные за их великие художественные открытия, призваны компенсировать скудость их вкуса.

Самым непростительным грехом в нашем обществе считают независимость мысли. То, что об этом грехе так много говорят в стране, признанном символе демократии, весьма выразительно указывает на огромную силу большинства.

Уэнделл Филлипс пятьдесят лет назад сказал: «В нашей стране абсолютного демократического равенства общественное мнение не только всемогуще, оно вездесуще. От его тирании нет убежища, от его проникновения нет укрытия, а потому, взяв старый греческий фонарь и отправившись на поиски среди сотни американцев, вы не найдете ни единого, кто не связывал бы реальный или, как минимум, воображаемый успех или провал своих честолюбивых замыслов, общественной жизни или бизнеса с расположением и голосами окружающих. В результате мы не масса индивидуумов, каждый из которых бесстрашно провозглашает свои убеждения, мы как народ по сравнению с другими народами – масса трусов. Больше чем любой другой народ мы боимся друг друга». Очевидно, мы не слишком далеко ушли от описанного Уэнделлом Филлипсом состояния.

Теперь, как и тогда, общественное мнение – вездесущий тиран; теперь, как и тогда, большинство представляет собой массу трусов, готовых принять того, кто отражает нищету нашей собственной души и ума. Это объясняет беспрецедентный подъем такого человека, как Рузвельт. Он воплощает в себе наихудшие элементы психологии толпы. Политик, он знает, что большинству малоинтересны идеалы или честность. Чего оно жаждет, так это зрелищ. Не важно, будет ли это выставка собак, боксерский поединок за денежный приз, линчевание негра, облава на какого-нибудь мелкого правонарушителя, свадьба богатой наследницы или акробатические трюки экс-президента. Чем отвратительнее выходка, тем больший восторг и аплодисменты толпы она вызывает. Потому грубый материалист и вульгарный мещанин Рузвельт продолжает оставаться героем дня.

С другой стороны, над людьми, возвышающимися над уровнем этих политических пигмеев, людьми утонченной культуры и способностей, надсмехаются и затыкают им рот, как слабакам. Нелепо говорить, что современность – эра индивидуализма. Современность – лишь более острое повторение феномена, свойственного всей истории: всякое стремление к прогрессу, к просвещению, к науке, к религиозной, политической и экономической свободе исходит от меньшинства, а не от массы. Сегодня, как и всегда, это меньшинство неправильно понимают, преследуют, сажают в тюрьмы, пытают и убивают.

Принцип братства, возвещенный агитатором из Назарета, заключал в себе жизненное зерно истины и справедливости, пока оставался маяком света для немногих. Но с того момента, как за него уцепилось большинство, великий принцип превратился в ничего не значащий ярлык и предвестник крови и огня, несущий страдание и несчастие. Атака на всемогущество Рима, возглавляемая такими колоссами, как Гус, Кальвин и Лютер, была первым солнечным лучом в ночной тьме. Но едва Лютер и Кальвин обратились в политиков и начали подлаживаться к мелким князькам, дворянству и духу толпы, так тотчас же они подвергли опасности все огромные возможности Реформации. Они добились успеха у большинства, но это большинство оказалось не менее жестоко и кровожадно в преследовании мысли и разума, чем католики. Горе еретикам и меньшинству, которое не преклонится перед их диктатом. После бесконечных усилий, стойкости и жертвоприношений человеческий разум наконец освободился от религиозного фантома, меньшинство продолжает погоню за новыми победами, а большинство отстает, страдая от устаревшей истины.

Политически человечество пребывало бы до сих пор в рабстве, если бы не Джоны Боллы, Уоты Тайлеры, Вильгельмы Телли и другие бесчисленные борцы-гиганты, которые сражались шаг за шагом против власти королей и тиранов. Если бы не отдельные борцы, то мир не был бы потрясен до самого основания огромной волной Французской революции. Великим событиям обыкновенно предшествуют незначительные с виду происшествия. Так, красноречие и пыл Камилла Демулена были подобны трубе иерихонской, стирающей с лица земли этот символ пыток, надругательства, ужаса, Бастилию.

Всегда, во все времена знаменосцами великой идеи и освободительной борьбы становились немногие храбрецы, а не толпа, всегда служившая мертвым балластом, мешающим движению вперед. В России эта истина доказана яснее, чем где бы то ни было. Тот кровавый режим уже поглотил тысячи жизней, но чудовище на троне не унимается. Почему идеи, культура, литература, глубочайшие и тончайшие чувства стонут под железным ярмом? Большинство, эта сплоченная, неподвижная, сонная масса, русский мужик, после века борьбы, жертв, неисчислимых страданий, продолжает веровать, что прикончившая «белоручку»[1]1
  Интеллигент.


[Закрыть] веревка приносит удачу.

В истории американской борьбы за свободу большинство было не меньшим камнем преткновения. Идеи Джефферсона, Патрика Генри, Томаса Пейна до сих пор отвергаются и продаются их потомками. Масса не хочет знать никого из них. Поклонялись величию и мужеству Линкольна, но забыли людей, создававших фон для панорамы того времени. Истинные покровители чернокожих были представлены горсткой бойцов в Бостоне, Ллойдом Гаррисоном, Уэнделлом Филлипсом, Торо, Маргарет Фуллер и Теодором Паркером, чье великое мужество и стойкость достигли высшей точки в мрачном великане Джоне Брауне. Их неутомимое рвение, красноречие и настойчивость подорвали твердыню южных лендлордов. Линкольн и его приспешники присоединились только тогда, когда отмена рабства и работорговли стала вопросом, признанным практически всеми.

Около пятидесяти лет тому назад на политическом горизонте мира метеором сверкнула ослепительная идея социализма – была столь многообещающа, столь революционна и всеобъемлюща, что в сердца всех тиранов закрался страх. Для многих же миллионов эта идея была вестником радости, счастья и надежды. Первопроходцы знали о трудностях на своем пути, знали о сопротивлении, преследованиях и лишениях, которые им предстояло вынести, но они гордо и бесстрашно пошли вперед. Сегодня эта идея стала заурядным, избитым лозунгом. Сегодня чуть не каждый социалист – богач не меньше своей бедной жертвы, защитники закона и власти не меньше несчастных преступников, вольнодумец не меньше упорно цепляющегося за религию ханжи, разряженная модная дама не меньше бедно одетой девицы. Почему бы и нет? Ведь эта истина, появившаяся пятьдесят лет назад, сегодня, когда ее обкорнали со всех сторон, обрезали, лишили юношеского вдохновения, отняли силы и революционный идеал, обратилась в ложь. Почему бы и нет? Сегодня это уже не прекрасная мечта, а «практически реализуемая схема», основывающаяся на воле большинства. Почему бы нет? Политический интриган всегда воскуряет фимиам большинству – бедное, обманутое, одураченное большинство, если бы только оно последовало за нами.

Кто не слышал эту песню? Кто не знает, как ее неустанно напевают все политиканы? О том, что народ истекает кровью, что его грабят и эксплуатируют, я знаю не хуже, чем эти господа, ищущие голоса избирателей. Однако я утверждаю, что не кучка паразитов, а сами массы ответственны за это ужасное положение вещей. Большинство раболепствует перед господами, обожает кнут и первым готово кричать: «Распни его!», едва кто-то возвышает голос против святости власти капитала или другого отжившего учреждения. И неизвестно еще, как долго прожила бы власть и частная собственность, если бы не готовность народных масс служить солдатами, полицейскими, тюремщиками и палачами. Социалистические демагоги знают это не хуже меня, но поддерживают миф о достоинствах большинства, потому что их программа также выступает за продолжение власти. А как можно добиться власти без большинства? Власть, принуждение, подчинение основывается на большинстве, а свобода, и свободное развитие человека, и создание свободного общества от большинства не зависят.

Большинство как творческую силу я отрицаю не потому, что я не сочувствую всем притесняемым и обездоленным, и не потому, что не знаю ужасных, позорных условий жизни народных масс. Отнюдь нет! Но большинство я отрицаю потому, что мне слишком хорошо известно, что массы никогда не выступали за справедливость и равенство. Большинство всегда подавляло человеческий голос, подчиняло человеческий дух и заковывало в оковы человеческое тело. Его целью всегда было сделать жизнь однообразной, серой, монотонной, как пустыня. Как большинство, оно всегда уничтожало индивидуальность, свободную инициативу и оригинальность. Поэтому я вместе с Эмерсоном считаю, что «массы грубы, убоги, их влияние, их требования вредны, им нельзя льстить, их нужно только воспитывать и учить. Я не желаю делать им никаких уступок, их следует тренировать, разделить, разбить и вырвать из них отдельные личности! Массы! Массы – это бедствие. Я не хочу никаких масс, а хочу иметь дело только с отдельными честными мужчинами и милыми даровитыми женщинами».

Другими словами, всякая живая, верная мысль об общественном и экономическом процветании может стать реальностью исключительно благодаря энергии, мужеству и твердой решимости интеллигентного меньшинства, но ни в коем случае не большинства.