Текст книги "Небесные преследователи"

Два – рассмейся звонко

3

Я не заметила, как настало утро. Погода изменилась: поднялся ветер, потеплело, хотя я все равно вся окоченела от недосыпа. Всю ночь думала про треклятый ларец и рисунки внутри. Мы так и сидим у тропинки. Ночью мне показалось, что безопаснее остаться на месте и не следить за миссис Делакруа, когда она пошла обратно в город. В какой-то момент мы с Коко приютились под живой изгородью да так там и остались. Петушок спит, прижавшись к моей руке. Он не любит рано вставать и совсем не кукарекает. Иногда мне кажется, что он больше похож на карманную собачонку, чем на птицу.

Я выбираюсь из-под изгороди. Бумаги куда-то исчезли. Все до одной. Видимо, ветер унес… Не знаю, рада я или разочарована.

По крайней мере, небо сегодня красивое. Таким оно мне нравится больше всего: высокое, лазурное, с быстро бегущими облачками. Мысли у меня проясняются, и я чувствую прилив храбрости. Пусть эта мерзкая тетка найдет кого-нибудь другого, кто станет таскать ее ящики. Когда она придет просить меня, я ей сразу скажу, куда засунуть этот ларец.

Я стою, опершись на ворота, и обдумываю этот новый план. И тут я замечаю в небе нечто удивительное. Прямо перед нами над маленькой рощицей. Поначалу я думаю, что мне мерещится. Что я слишком устала и проголодалась. Однако оно движется нам навстречу, и я все яснее вижу белые очертания. Это не облако. Абсолютно точно не облако. И не воздушный змей. И не птица. Мне почему-то отчаянно хочется побежать за ним следом.

Я срываюсь с места, хватаю сонного Коко, кладу его в сумку и прохожу за ворота. Огромное поле, заросшее по-зимнему жухлой травой, спускается с холма к самому городу. Когда мы выходим за изгородь, ветер ударяет меня со всей силы и прижимает к ногам юбку. Чтобы не упасть, я переношу вес на пятки. Метрах в десяти над моей головой предмет мчится вперед. Он похож на гигантскую простыню, которую ветер сорвал с веревки для белья и несет по небу.

Раздается мужской голос:

– Хватай веревку! Ради всего святого, не упусти его!

Я потрясенно замираю. Мне не видно говорящего, но голос раздается как-то слишком близко. Я бы предпочла, чтобы меня не видели в полях ранним утром: это вызывает подозрения. Лучше всего будет припасть к земле и притаиться.

– Ох, папа, может, позволим ему полетать? – отвечает голос помоложе. – Он никогда еще так далеко не забирался!

На поле выбегают две фигуры. Мне видно их со спины: мужчина в потрепанном парике и взволнованный темноволосый мальчик. Они преследуют летящий предмет. На полпути мужчина останавливается, схватившись за бок, словно у него расходится шов.

– Беги за ним! Хватай! – кричит мужчина вслед мальчику.

Я с интересом наблюдаю. Теперь, когда предмет хорошо видно, я могу разглядеть, что случилось: с летящей простыни свисают веревки, и, так как за них никто не держится, предмет быстро улетает прочь.

Воровать – дело занимательное, но смотреть за погоней гораздо интереснее. Где же приземлится это неведомое устройство? На дальнем поле? В реке? В каком-нибудь городе?

Мальчик продолжает бежать, однако догнать предмет у него не получается: слишком неуклюж, слишком тяжело ступает. Словно ломовая лошадь. Наконец, изловчившись, он хватается за веревку. Успел! Резкий порыв ветра дергает предмет ввысь, и тот танцует и кружится в воздухе.

Мальчик держится крепко. Он бежит широко расставляя ноги, словно пытаясь придать себе веса и устойчивости. Но ветер сильнее: предмет движется так быстро, что волочит мальчика по земле, спиной к полю.

– Не могу! Папа, не могу! – вскрикивает мальчик и добавляет что-то про узел на запястье.

Слов я не разбираю, но ужас в голосе слышу отчетливо. Я и сама начинаю волноваться.

– Держись! Просто держись! – кричит ему мужчина.

Еще один порыв ветра – такой крепкий, что предмет аж трещит по швам. Он приближается ко мне, выделывая виражи над травой. Мужчина тянется к веревкам, что полощутся на ветру. Он бросается вперед, выставив вперед руки. Промахивается.

Еще порыв. На этот раз предмет поднимается выше, утягивая мальчика за собой. Раскрыв рот, я наблюдаю, как его ноги отрываются от земли. Он приземляется, пружинит, поднимается снова. В животе у меня что-то обрывается: погоня явно идет не по плану. Мальчик начинает кричать.

Отбросив мысли, я со всех ног несусь к веревкам. Поравнявшись с мужчиной, я вижу изумление на его лице: он не ожидал увидеть на поле кого-то еще. Однако он машет мне, умоляя бежать дальше.

– За ним! Ты добежишь быстрее! – запыхавшись, произносит он.

Я киваю:

– Подержите моего петуха, пожалуйста.

Мужчина озадаченно вскидывает брови.

– Просто не выпускайте его, – поясняю я и всучиваю ему Коко.

Через несколько секунд я уже догоняю мальчика, вернее, его ноги, которые свисают где-то на уровне моих глаз. Ветер немного стихает. Предмет снижается, а вместе с ним и мальчик. Однако отпустить веревку он не может: слишком крепко она привязана к его руке.

– Не пинайся, – предупреждаю я. – Я попробую тебе помочь.

Он ошарашенно смотрит на меня. Странно… Его смугловатое лицо отчего-то кажется мне знакомым. И тут меня осеняет: я и правда его знаю. И это очень, очень плохо. Я вся съеживаюсь. Это тот самый мальчик из дома, где я была вчера. Мальчик с ручной уткой, который поймал меня с поличным.

Понятия не имею, узнал ли он меня. От всей души надеюсь, что нет, тем более что шарф я сняла. Однако времени любезничать у нас нет: ветер опять поднимается. Я слышу, как шумят деревья.

– Сосредоточься, – говорю я. – Если поспешим, вдвоем мы справимся с этой штукой.

Однако мы опаздываем.

Огромный мешок с ревом раздувается и поднимается резко вверх. Мальчик все еще привязан к нему. Ветер вырывает у меня из рук веревку.

– Держись! – кричу я. – Не отпускай!

Хотя что ему еще остается, раз мы так и не развязали проклятый узел. Мальчик несется через поле, покачиваясь на ветру вверх-вниз. Я мчусь следом. Мы пробегаем еще одно поле. Перемахиваем через заборы. Пересекаем тропинку. Ноги едва меня слушаются, когда предмет – ох, наконец-то! – приземляется в центре очередного поля. Мальчик касается ногами распаханной земли. Я, запыхавшись, останавливаюсь рядом.

– Подует ветер – и он опять взлетит, – ловя воздух ртом, говорю я. – Ради всего святого, развяжи уже этот узел.

– Я не смею, – отвечает он. – Если он улетит без меня, мы потеряем прототип.

– И тебя тоже потеряем, – говорю я, не спрашивая, что такое «прототип».

Однако, судя по всему, страх совершенно его парализовал. Поэтому я сама принимаюсь за узел, и вскоре мне удается его ослабить. Тем временем ветер ерошит мне волосы.

Летающий предмет снова надувается. В-в-в-в-в-жух – и он готов сорваться в воздух. Мальчик вскрикивает, пытаясь удержаться на ногах. Но предмет взмывает над землей, и мальчик, спотыкаясь, бежит следом. Я в отчаянии пытаюсь схватить его за куртку. За ноги. За что угодно. Но он бежит слишком быстро.

Из-за моей спины раздается крик:

– Бога ради, хватайся за другую веревку!

Рядом со мной по ветру хлопает длинный канат, и я из последних сил хватаюсь за него руками. Теперь меня тоже несет вперед. Я все еще бегу по земле, еле успевая перебирать ногами.

Внезапно земля уходит у меня из-под ног. Мы поднимаемся. И поднимаемся. У меня ёкает в груди. Я бегу по воздуху. Веревка резко дергается у меня в руках, и мне остается лишь вцепиться в нее покрепче.

Однако мальчик не выдерживает. Сердце колотится у меня в горле, пока я наблюдаю, как он медленно, медленно, медленно отпускает веревку и беззвучно падает. Я зажмуриваюсь: не могу смотреть вниз.

Однако тревога пересиливает: мне надо убедиться, что с мальчиком все в порядке. Я бросаю взгляд на землю. Он лежит в траве, в метрах трех подо мной. Я вижу макушку склонившегося над ним мужчины.

– Скажи что-нибудь, сынок? Тебе больно?

Голос доносится до удивления четко:

– Очень. Честно сказать, папа, больше я на это не согласен. Так что не спрашивай.

Мальчик – его сын – с трудом садится. И замечает меня:

– Посмотри! Эта девочка! Ох, боже правый! Посмотри!

Они, задрав головы, таращатся на меня. На их лицах написано изумление. Даже зависнув в воздухе, я не могу не заметить, как это странно. Никто никогда не смотрел на меня такими глазами.

Сбросив вес мальчика, мешок поднимается выше. Подо мной проносится очередное поле, потом еще одна тропинка, по которой бредут коровы. Я пролетаю над крышей сарая. Поднимаюсь выше. Мускулы у меня в руках горят от напряжения, долго я не выдержу. И я понимаю, что упасть с такой высоты будет не просто больно. Земля налетит на меня на страшной скорости, а потом… БУМ! Я умру.

Мне остается лишь молиться, чтобы смерть наступила сразу.

От этих мыслей меня охватывает странное спокойствие. Если настали мои последние минуты на земле, будет глупо их пропускать. Я осматриваюсь. От вида внизу захватывает дух.

Ветер несет меня мимо сельских домов, через ряд деревьев. Руки взрываются от боли, но я постепенно привыкаю к этому ощущению прыгучей невесомости. Поверить не могу: я лечу. Сколько раз я, задрав голову к небу, мечтала о полете! Как я завидовала голубям в канаве, которые могут взмахнуть крылом и сбежать с грязных улиц! А теперь это происходит со мной. Я чувствую такую легкость. Словно можно забыть про тело. Впервые в жизни мне не холодно, не хочется есть. Я сильная, я смелая. Я жива.

Мир отсюда выглядит совсем иначе, словно за витриной кукольного магазина. Словно зачарованный. Все такое маленькое, такое милое. Коровы на полях похожи на крошечные фарфоровые фигурки. Река течет из города зеркальной лентой. Острые древесные верхушки напоминают артишок. А сама я – птица, что глядит вниз, задаваясь вопросом: неужели это может когда-нибудь мне наскучить?

Однако соскучиться я не успеваю.

Ветер внезапно стихает. Пузырь над моей головой стремительно схлопывается. Деревья летят мне навстречу. Еще секунда – и я касаюсь ногами верхних ветвей. Мешок безжизненно сдувается. Ветки хрустят под моим весом, потом одна ломается, и я лечу вниз.

Я падаю медленно, словно перышко, однако совсем не так изящно. Мои волосы, кожа, одежда – все цепляется за деревья и рвется, пока я лечу вниз.

Я приземляюсь с оглушительным треском. Воздух со свистом вылетает у меня из груди. Все как-то… как-то неправильно. Я не знаю, как пошевелиться. Когда я пытаюсь сесть, левое плечо издает хрустящий хлопок. Я не кричу. Однако по спине у меня ползет холодная испарина. Кольцо деревьев сжимается у меня над головой. Темнеет. Последнее, что я вижу, – две пары ног в белых чулках бегут в мою сторону.

4

Похоже, что я умерла и попала на небо, в рай. Тут не так уж и плохо – тепло, уютно, – лишь бы меня не заставляли двигаться. Однако я открываю глаза и вижу простыни, одеяло, смятую подушку под головой. Впервые в жизни я лежу в настоящей кровати.

Мальчик с добрым лицом сидит рядом с кроватью и читает книгу. Его ручная утка примостилась на спинке стула. Она первой замечает, что я проснулась. Могу поклясться, что тупая утка злобно зыркает в мою сторону. Я смотрю на нее в упор, и она сердито крякает.

Мальчик отрывается от чтения и с улыбкой поднимает голову:

– Bonjour![3]3
  Здравствуй! (фр.)


[Закрыть] Как ты себя чувствуешь?

Я пытаюсь устроиться поудобнее. Это получается с трудом: левая рука туго привязана к груди. А еще мне больно. Ощущения такие, будто меня истоптал дикий буйвол, а потом развернулся и пробежал по мне в обратную сторону.

– Ничего, жить буду. – Я не привыкла, чтобы меня спрашивали о здоровье. Неловко это как-то. – А мы вообще где?

– У меня дома… то есть у моих родителей. Мы принесли тебя сюда, когда ты упала. Ты не помнишь?

Я качаю головой. Мысли у меня по-прежнему путаются. Воспоминания приходят урывками: вид с высоты… хрустнувшее плечо… И какая-то тень, от которой у меня все внутри сжимается от ужаса.

– Как тебя зовут? – спрашивает мальчик. – Меня – Пьер Монгольфье. А это, – он поворачивается и чешет утку под клювом, – моя ручная утка Вольтер.

– Звучит солидно, – замечаю я.

Пьер широко улыбается:

– Ты считаешь? Знаешь, я ведь назвал его в честь писателя.

Я не знаю.

– Ну да это неважно, – продолжает он. – Как тебя зовут?

– Хм… – Наверно, легче было бы что-нибудь выдумать. Но у Пьера такое доброе лицо. Оно мне нравится. – Я Сорока, – отвечаю я.

– Сорока? Это такое женское имя?

Я начинаю сердиться:

– Это мое имя… Ты вообще о чем?

– А фамилия у тебя какая?

Я непонимающе моргаю. Фамилия? Нет у меня никакой фамилии. Мой папа приплыл на лодке из Алжира, насколько я знаю. От него мне достались цвет кожи и волос, да еще страсть к приключениям. Мама обладала страстями другого рода: она любила джин и умерла от него, когда я была совсем маленькой. Так или иначе, я всегда жила сама по себе.

– Сорока, – повторяю я. – Меня зовут Сорока. Как давно я тут лежу?

Пьер считает на пальцах:

– Две недели и еще один день… нет, еще два.

– Правда?!

Я в ужасе.

Я нигде не задерживаюсь даже на две ночи. Новая ночь – новый порог, таков мой девиз. Так безопаснее: если постоянно быть на ходу, тебя не догонят. На меня опять накатывает чувство ужаса. Еще чуть-чуть – и я вспомню, с кем мне до смерти не хочется встретиться снова. Если этот человек узнает, что я здесь, он придет за мной. А мне бы так не хотелось навлечь неприятности на семью Пьера.

– Ну ладно. Спасибо за все, но мне, похоже, пора, – говорю я и скидываю ноги с кровати.

Я пытаюсь встать, но пол, похоже, решил мне помешать: он качается, как корабль в бурю. Я снова падаю на кровать.

– Неплохая попытка. Но ты никуда не пойдешь, пока не поправишься.

– Мне уже лучше! – протестую я. – С вашей стороны было очень мило меня приютить. А теперь скажи, что вы сделали с моим петухом, и я пойду.

– Это птица, которую ты оставила папе? Которая постоянно спит? – спрашивает Пьер. – Он шел за нами до дома. Не смогли от него отвязаться.

– С ним все хорошо?

Пьер кивает:

– Он все это время караулил у тебя под дверью. Он тоскует по тебе, Сорока.

Бедный Коко! Как бы не расплакаться.

– Можно его увидеть?

Пьер открывает дверь. И там в самом деле стоит мой драгоценный рыжеперый друг. Если петухи умеют улыбаться, то именно это я вижу сейчас. Пьер не успевает его поймать, и Коко мчится через комнату. Он запрыгивает ко мне на кровать и укладывается на сгибе моей здоровой руки, словно мы и не расставались. Мне и правда становится лучше.

– Нам правда пора, – говорю я, снова пытаясь встать. И снова безрезультатно.

– Не упрямься. Тебе надо отдохнуть, – говорит Пьер. – Ты упала с большой высоты, когда помогала нам с прототипом.

Снова это странное слово.

Оно открывает замок на моей памяти и медленно, мало-помалу туман в мыслях начинает рассеиваться. Теперь я вспоминаю веревки… они волочатся по земле. Ветер был сильнющий, не так ли? Белый предмет слишком наполнился воздухом или… или… что-то в этом духе. Он несся слишком быстро и потом поднялся над землей.

Но ярче всего мне вспоминается не падение, а то, что случилось до него. Полет. Его я вижу как наяву. Земля уходит из-под ног… изумление на лицах Пьера и его отца. Ничего волшебнее, прекраснее со мной раньше не случалось. От одной мысли сердце у меня подпрыгивает.

– Честно говоря, я бы и сейчас не отказалась вам помочь, – говорю я. – Жаль, что ты упал так рано. Там, в небе, просто невероятно. Тебе бы понравилось.

– Поверь мне, не понравилось бы, – отвечает Пьер. – Мы вообще не собирались летать в тот день, и я не собираюсь повторять эксперимент. Это небезопасно.

– Может, когда-нибудь потом…

Он не отвечает, вместо этого быстро меняя тему:

– Сорока, я не хочу показаться грубияном, но от тебя пахнет, как от старого осла. Вернее… даже хуже, чем от старого осла.

– Ну а от тебя пахнет, как от…

Я не могу придумать. Если честно, он такой чистый, что от него не пахнет совершенно ничем.

Через полчаса в комнату заходит угрюмая девочка-служанка с пятнами пота на спине и под мышками. У нее что, жар? А, нет, это она волочит за собой жестяную ванну.

– Тащила ее из самого подвала, так что скажи спасибо, – сообщает она сердито.

Поставив ванну рядом с кроватью, она исчезает и вскоре возвращается с кувшином горячей воды. Она приносит кувшин за кувшином, пока ванна не наполняется. Отправившись за очередной порцией, девочка забывает закрыть дверь. Мне слышно, как она жалуется кому-то в коридоре:

– Я ношу воду для ванны, мадам Верт. А ведь еще и животину надо кормить, и мсье Жозеф ведет себя престранно: то ему карандаш заточи, а то как начнет кричать и комкать бумагу! Говорит, что новые чертежи совсем не выходят.

– Это все его одержимость полетами, Одетт, – отвечает женский голос постарше. – С тех пор как исчезли его бумаги, он совсем сдался.

Я навостряю уши. Исчезли бумаги? Звучит знакомо…

И вот головоломка сложилась. Это было все равно что вскрыть замок шпилькой для волос. Именно так я и проникла в дом той ночью, хотя гордиться тут, конечно, нечем. На самом деле мне даже стыдно. И бумаги, которые я взяла, картинки с небом, и на каждой летающий предмет…

Это ведь были чертежи мсье Монгольфье?

Я издаю печальный стон. Дрянное дельце я сделала, даже по собственным низким стандартам.

Снова раздается голос Одетт:

– А я думаю, что виноват несчастный случай. И я уж молчу про эту Сороку… Я слышала, что и сам Пьер чуть не сделался калекой.

– Да уж, единственным сыном рисковать им нельзя! – соглашается мадам Верт.

– А как посмотреть на мадам Монгольфье, так и единственным ребенком. Уж ей-то и без этого забот хватает.

Когда Одетт снова вваливается в комнату, я делаю вид, что не слушала. Она вручает мне какой-то комок, завернутый в бумагу. Я осторожно нюхаю подношение.

– Это мыло. – Она таращится на меня, словно не веря своим глазам.

Одетт достает из кармана садовые ножницы и приближается ко мне.

Я в ужасе вжимаюсь в подушки:

– Это еще зачем?

– Для твоих волос. Мадам Верт говорит, что надо их срезать. У тебя вши.

– А вот и нет.

В ту же секунду я тянусь почесать голову. Мои волосы, разумеется, кишат вшами.

Одетт приказывает мне подняться с кровати и сесть на стул. С ножницами она особо не церемонится. Вскоре пол уже весь усыпан волосами. Волос так много, что я боюсь, что стала совсем лысой. Поморщившись от отвращения, она сметает их в ведро, чтобы сжечь.

На мне что-то вроде ночной сорочки с просторными рукавами. Одетт закатывает их и снимает повязку с моей больной руки. Не успеваю я опомниться, как она сдергивает с меня и сорочку. И вот я уже стою, голая и дрожащая, посреди комнаты.

– Не подглядывай! – предупреждаю я Одетт.

Она закатывает глаза:

– Вот еще, таращиться на твое тщедушное тельце.

К моему удивлению, я даже с какой-то радостью залезаю в ванну. Сидеть в ней – все равно что очутиться в огромной теплой луже, и это вполне даже приятно. Однако Одетт так скребет мне спину, словно перепутала ее с каменным полом.

Закончив, она протягивает мне свежую ночнушку. От ванны я так ослабела, что с восторгом забралась в кровать на дрожащих ногах. Словно по команде, в дверях появляется голова утки Вольтера, а потом и лицо Пьера.

– Совсем другое дело, – широко улыбается он. – Можно мы войдем?

Я устало пожимаю плечами. Похоже, что мальчишкам вроде него и уткам вроде Вольтера больше совершенно нечем заняться. Снова усевшись на стул рядом с кроватью, Пьер протягивает мне серебряное зеркальце. За такое я бы получила несколько монет.

– Посмотри на себя.

Я неохотно беру зеркало. На что там смотреть? Я достаточно нагляделась в витрины и лошадиные поилки, чтобы знать, что не красавица. И все же увидеть себя без волос – совсем другое дело. Я потрясена. На свою внешность мне наплевать, но сейчас лицо у меня совсем какое-то острое, мрачное. Я настоящий заморыш. Пихаю зеркало обратно Пьеру в руки.

– Я похожа на мальчишку, – бормочу я, прижимая к себе Коко. Ему, по крайней мере, все равно, как я выгляжу.

Однако Вольтер, важно восседающий у Пьера на коленке, квакает в ответ.

– Видишь? Даже твоя утка так считает.

– Сейчас ты выглядишь лучше, чем раньше, – возражает Пьер.

Я настораживаюсь: что значит это «раньше»? До ванны? Или раньше… на первом этаже, когда я пыталась украсть ларец? Что, если он узнал меня, несмотря на шарф? Что, если он знает, кто я такая?

И снова мне кажется, что эта комната – эта прелестная, удобная спальня – это ловушка.

– Меня посадили под стражу? – спрашиваю я, нервничая.

– Под стражу? – Пьер задумчиво хмурится. – Ну, это зависит от того, кто ты такая.

– А кто я такая?

– Может, ты шпионка.

Я фыркаю от смеха, пытаясь притвориться, что закашлялась.

Шпионка?

Видимо, Пьер перечитал слишком много книг. Но по крайней мере он не считает меня воровкой. Вот и хорошо. Раньше меня не волновало, что обо мне думают, но с Пьером почему-то дело другое.

– Нет, я серьезно, – возражает Пьер. – Вокруг полно шпионов. Готов поспорить, они даже наблюдают за домом прямо сейчас.

Он складывает руки на груди. Видимо, и правда не шутит.

Полная любопытства, я кое-как сажусь в кровати:

– А за чем они охотятся, эти шпионы?

– За знаниями, – отвечает Пьер. – Не мы одни пытаемся придумать способ летать. Тут целое соревнование! И никто не хочет прийти вторым.

– А на кого работают шпионы?

– На англичан. – Пьер шумно вздыхает. – Хотя, если верить слухам, получается у них не лучше нашего. Им тоже не удается поддерживать устройство в раздутом состоянии. И с весом сложности.

Я морщу лоб:

– С весом?

– Сколько устройство может выдержать… Нужно, чтобы оно могло подняться в воздух и пролететь на приличное расстояние, но при этом не зависеть целиком от воли погоды.

– Ты про ветер? – Уточняю я, вспоминая, как меня метало по воздуху, точно обрывок бумаги.

– Именно.

– Так что, англичане пытаются украсть ваши идеи?

– Да, Сорока, я знаю это наверняка. Я их видел. Шпионов разглядеть несложно, если знать, на что обращать внимание.

– Ну-ка, ну-ка. – Я пытаюсь сдержать улыбку. – Как же вычислить шпиона?

– Если кто-то ведет себя неестественно. Бывает, кто-нибудь проговорится о чем-то, чего не может знать. Или… – Пьер приподнимает бровь. – Или если этот кто-то шныряет по чужим домам посреди ночи.

– А. Поняла. – Мне становится не до смеха. Шпионы, получается, очень похожи на воришек. Забирают то, что им не принадлежит.

Хотя в глубине души мне кажется, что это как-то неправдоподобно, но я никак не могу перестать думать о полете. И о том, что как только в мире появляется что-то ценное, так тут же вокруг него начинают кружить другие… вынюхивать, завидовать. Уж кому это знать, как не воровке.