Текст книги "Алый Первоцвет возвращается"

Глава VI. Одно из славных мгновений

Народ еще больше оживился. Все повскакали с мест.

– Робеспьер!

Братский ужин был прерван. Женщины и мужчины визжали, толкались и давили друг друга, заметив застывшую на мгновение в распахнутых воротах появившуюся маленькую фигурку в темном безукоризненном сюртуке. С ним были двое: его правая рука и верный рыцарь – красавец Сен-Жюст, родственник ренегата Армана, сестра которого вышла замуж за богатого англичанина, и осторожный Кутон, чья преданность тирану была плодом настоящего обожания, хотя и смешанного частично с амбициями.

Робеспьер с нескрываемым удовольствием слушал встретивший его рев приветствий: узкие водянистые глаза его излучали торжествующий свет триумфа.

– И ты все еще колеблешься, – горячо прошептал ему на ухо Сен-Жюст. – Почему? Неужели ты не видишь – все они у тебя в кулаке.

– Терпение, друг мой, – предупредил Кутон. – Час Робеспьера еще не пробил. Поспешив, можно все испортить.

Робеспьер немного прошелся, придерживаясь левой стороны улицы. Оба его друга, Сен-Жюст и Кутон в своем кресле-каталке, неотступно следовали за ним.

Затем неожиданно для всех великий человек остановился, повернулся лицом к толпе и властным жестом потребовал внимания. Его спутники расступились, и он встал между ними поближе к факелу, свет которого придавал зловещее выражение жесткому рту и холодным глазам. Взгляд его был устремлен поверх стола, на котором в беспорядке были разбросаны скудные остатки братского ужина.

Ближе всех к нему с другой стороны стола сидела с тесно прижавшимися к ней детьми мадам де Серваль. Жозефина вцепилась в мать, а Жак – в Регину. Лица детей выглядели измученными и несчастными, так же как и лицо самой мадам де Серваль; глаза же Регины, переполненные ужасом, изо всех сил старались выдержать взгляд Робеспьера, который, как ей казалось, смотрел на нее с роковой насмешкой.

– И куда же делся красноречивый оратор? – спокойно спросил великий Робеспьер. – Я сидел у окна, с наслаждением глядя на вашу братскую вечеринку, и вдруг услышал свое имя. Я увидел выступающего и вышел, чтобы получше расслышать, что он вам говорит. Но куда же он делся?

Его невыразительные глаза медленно обводили толпу. И так сильна была власть этого необычного человека, так велик был внушаемый им ужас, что все – мужчины, женщины, даже дети – опустили глаза, не рискуя встретиться с ним взглядом, боясь узнать, что в нем – обвинение или угроза.

Никто не решился ему ответить. Юный оратор исчез, и каждый боялся, что может быть заподозрен в знакомстве с ним или в том, что позволил ему исчезнуть. Того же нигде не было видно, однако его товарищи – две девушки, мальчик и женщина – были тут. Они прижались друг к другу, словно испуганные зверьки, ожидая мести разгневанного народа.

И вот холодный и пристальный взгляд Робеспьера остановился на этой сбившейся группке, такой беспомощной, жалкой, испуганной.

– Граждане, разве вы не слышите, о чем я вас спрашиваю? Где ваш красноречивый друг?

Регина знала, что тот лежит, словно побитый пес, около ее ног. Но, глядя на требовательного тирана, она лишь плотнее сжала дрожащие губы, в то время как Жозефина и Жак вцепились в нее со всей судорожной силой отчаяния.

– Не советуйся с толпой, – поучительно прошептал Сен-Жюст. – Используй этот великий момент, позволь ей самой разобраться с теми, кто осмелился оскорбить тебя.

Народ и в самом деле был уже готов учинить расправу.

– Á la lanterne, les aristos![3]3
  Аристократов – на фонарь! (фр.)


[Закрыть]

Тощие грязные существа навалились на стол, потрясая кулаками в направлении четырех съежившихся фигурок, которым пришлось все более и более отодвигаться в тень. Схватившись за край стола, они уронили его, быть может, в жалкой надежде хотя бы чем-то отгородиться от угрожающих кулаков.

Робеспьер, словно призрак мщения, стоял бесстрастный, но грозный в свете мерцающего смоляного факела, играющего на его лице причудливыми тенями.

– Á la lanterne! – решительно требовал народ, и более всего – женщины.

Робеспьер обернулся к одному из своих провожатых.

– Отведите их лучше в ближайший комиссариат. Я не хочу пачкать кровью наш братский ужин.

Никто толком так и не понял, что произошло после этого. Окружающая темнота с мельтешением слабых отблесков пламени факелов, свечей и жаровен окутала все каким-то непроницаемым мраком. Лишь одно врезалось всем в память с определенной ясностью – размахивающий руками, изрыгающий всевозможные проклятия вперемешку с требованием права лично разделаться с изменниками, нависший над жалкой кучкой гигант астматик Рато.

Один из факелов, находившийся прямо у тяжелых ворот, на мгновение ярко вспыхнул, осветив его беснующуюся фигуру. Затем порыв ветра направил пламя в другую сторону, и исступленный гигант вместе со своими жертвами неожиданно погрузился в полную темноту.

– Рато! – закричал кто-то из толпы.

– Эй! Гражданин Рато! Рато, где ты? – понеслось с разных сторон.

Однако никакого ответа не последовало, а в следующее мгновение где-то неподалеку в темноте, будто от сильного порыва ветра, хлопнула тяжелая дубовая дверь. Гражданин Рато исчез, и с ним вместе исчезли четыре предателя.

Прошло еще несколько мгновений, прежде чем толпа наконец осознала, что ее ограбили. Все было рванулись куда-то, но лишь сбились в кучу, закрыв проход по узенькой загроможденной улочке.

– Эй, Рато! Где ты, Рато? – разносилось во все концы.

Но вот толпа добралась до таинственной двери. Впереди стоящие бросились на нее, а за ними навалились остальные. Но ворота в старом Париже делались на века. Их створки, успешно сопротивлявшиеся течению времени, могли сдержать натиск и своры голодных негодяев.

Разъяренные тем, что их одурачили, все разразились проклятиями. Робеспьер, ставший еще более бледным и мрачным, обернулся к своим спутникам, желая узнать, что они думают по поводу всей этой суматохи.

Массивные дубовые створки уже начинали сдаваться настойчивости толпы. Ворота трещали под натиском слившихся в единый клубок тел, но вдруг проклятья передней части живого тарана заглушили торжествующие вопли людей, находящихся сзади.

Все, кто ломился в дверь, остановились и уставились вверх.

В нескольких метрах дальше по улице, на балконе второго этажа соседнего дома появился Рато. Окно за его спиной было широко распахнуто и, поскольку комната была залита светом, его огромная фигура была видна очень отчетливо; жидкие волосы развевались на ветру, впалая грудь обнажилась, а рубашка свисала лохмотьями.

На левом плече у него лежала безжизненная фигура женщины, правой же рукой он вытаскивал через окно еще одну. Прямо под балконом стояла огромная жаровня, раскалившаяся до малинового сияния.

Всего лишь на несколько секунд он неподвижно застыл на виду у толпы и ее всемогущего тирана, за оскорбление которого только что клялся отомстить. После чего раздался его могучий крик:

– Такое же наказание ждет всех заговорщиков, покушающихся на свободу народа, всех предателей его интересов от руки самого же народа и во славу его Избранника!

Затем, резко наклонившись всем своим неуклюжим телом, он подхватил вторую фигуру, безжизненно лежащую у ног. Какое-то мгновение он держал тела в руках прямо над перилами балкона. Две бесформенные фигуры висели в воздухе над затаившими дыхание фанатиками. Когда же они упали прямо на раскаленную жаровню, дикий вопль радости вырвался у толпы.

– Сейчас полетит еще парочка! – весело заорал Рато.

Поднялась суматоха, сопровождаемая беспорядочными криками. Женщины визжали, мужчины грязно ругались, дети плакали. Возгласы «Да здравствует Рато!» мешались с воплями «Да здравствует Робеспьер!». Все схватились за руки, образовав круг, и дикая сарабанда заплясала вокруг пылающей жаровни. Сумасшедшая оргия длилась уже несколько минут, когда кто-то из тех, кому не посчастливилось попасть в хоровод, разразился простым отчаянным словом:

– Проклятье!

Сразу же наступила тишина. Все уставились на бесформенные тюки, лежащие на жаровне и еще не успевшие превратиться в пепел.

Они и в самом деле были совершенно бесформенны. Это были всего лишь наскоро связанные лохмотья. Всего лишь лохмотья! Народ был чудовищно одурачен, одурачен изменником еще более гнусным, чем те, что убежали от мгновенной расправы.

– Проклятье! Смерть предателю!

Все вновь уставились на балкон, лишь пару минут назад принесший им столько радости. Однако окно было уже захлопнуто, и никакого света не было даже в помине.

– Рато! – опять завопил народ.

Но Рато больше не появлялся…

Люди обыскали весь дом, с балкона которого астматик сыграл с ними такую шутку, но найти ничего так и не удалось, и гнев толпы обрушился на старый поломанный буфет – единственную вещь, оказавшуюся в той самой комнате.

На жаровне же медленно дотлевали тюки лохмотьев – молчаливые свидетели существования того, кто со всей столь свойственной толпе стремительностью воображения сразу же превратился в таинственную и легендарную личность.

Впрочем, еще немного погодя в одном из чуланов были обнаружены лампа, моток веревки, лохмотья, деревянные башмаки, рваная шапка и прочий хлам, свидетельствующий о поспешном исчезновении гиганта с жутким загробным кашлем, так ловко одурачившего толпу и поставившего в глупое положение самого Робеспьера.

Глава VII. Две интермедии

Двумя часами позднее на рю Сент-Оноре воцарилась наконец привычная для нее кладбищенская тишина.

Братский ужин, как, впрочем, и во всех остальных кварталах Парижа, закончился. Потные хозяйки, волоча за собой вцепившихся в юбки детей, разошлись по домам. Мужья же отправились обсуждать последнее вечернее приключение в многочисленные клубы, где удивительные события, происшедшие на их улице, можно было посмаковать в беседах, особенно с теми, кто не видел их собственными глазами.

Улица совершенно опустела, лишь изредка проходили по ней какие-то подозрительные субъекты в алых, надвинутых едва ли не на глаза колпаках, весьма озабоченные тем, чтобы не столкнуться с вечно неожиданно появляющимися патрулями. Когда же перестали порхать и эти птички, на грязной мостовой зашевелилось нечто темное. Еще тише и осторожнее, чем охотящийся хищник, странное существо выбралось из-под стола, стоявшего прямо напротив дома, где жил Робеспьер, и совсем рядом с тем местом, на котором буквально пару часов назад гигант астматик сыграл с народом загадочную шутку.

Это оказался Бертран Монкриф. Он был все еще не в себе; тело его болело, поскольку все это время он лежал совершенно неподвижно, не имея никакого представления ни о том, что произошло дальше, ни о судьбе своих товарищей.

И вот теперь он отважился выбраться из своего убежища. С предельной осторожностью, едва дыша, он выполз на середину улицы, опасливо поглядывая по сторонам. Вокруг никого не было.

Бертран с неимоверным усилием поднялся. Боль была столь велика, что он даже не смог удержать неожиданно вырвавшегося крика. Голова гудела и болела чудовищно, колени тряслись. Кое-как добравшись до ближайшего дома, бедняга сел, прижавшись к его прохладной стене.

Немного посидев, он вновь испуганно огляделся. Его глазам представился вид стоящих и валяющихся в беспорядке столов да пары еще дымящихся жаровен. Постепенно, за одним из столов, находящимся от него совсем рядом, Бертран различил какого-то спящего человека.

Тот совершенно не шевелился, и недавний пылкий оратор в конце концов понял, что надо на что-то решиться. Спрятав голову в складках кружевного жабо, он засунул руки поглубже в карманы и осторожно отправился вниз по улице. Поначалу он все оглядывался на неподвижно лежащую на столе фигуру, но та не проявляла никаких признаков жизни. И Бертран, окончательно решив, что в любом случае самое лучшее для него сейчас «делать ноги», прижал покрепче к бокам локти и едва ли не бегом устремился по направлению к Тюильри.

Минутой позднее неподвижная фигура вдруг ожила, быстро поднялась и совершенно бесшумно бросилась бежать в том же направлении…

В это время по всем городским кабакам обсуждалось таинственное пришествие на улице Сент-Оноре. Очевидцы уже рассказывали всевозможные невероятные истории о главном герое этого приключения.

– Он был восьми, да нет, девяти футов ростом, а руками доставал от одного дома до другого. Когда он кашлял, из его рта вырывалось пламя! На голове были рога! Вместо ног – копыта! Поросячий хвостик!..

Впрочем, как бы то ни было, все однозначно сходились в том, что это был сам небезызвестный англичанин – призрачный гнусный обманщик, давно уже надоевший всем комитетам, – Сапожок Принцессы собственной персоной!

– Позвольте, позвольте, какой же он англичанин? – неожиданно удивился гражданин Гото, колоритный хозяин кабаре де ля Либерте, весьма популярного кабачка на площади Карусель. – Какой же он англичанин, если вы все утверждаете, что это был гражданин Рато? Черт побери, – добавил он, принявшись едва ли не с остервенением чесать свою голову.

– Это был англичанин, говорю вам! – жарко настаивал один из его завсегдатаев. – Спросите любого, кто был там сегодня вечером!

– Да, да, я тоже могу сказать! – зашумел мясник, гражданин Сикаль. – Это был гражданин Рато. Что я, Рато не знаю, что ли? – добавил он, стукнув тяжелым кулаком по столу так, что затряслись бутылки и оловянные кружки, и обвел свирепым взглядом собрание.

Но один человечек все же решился принять этот вызов – хилый мужичонка с лицом цвета мореного дуба и непокорными волосами, скачущими как попало над его высоким, будто полированным лбом, – наборщик по профессии.

– А я могу сказать вам, гражданин Сикаль, – начал он с твердой решимостью, – и вам, и всем остальным, что гражданин Рато во всей этой истории совершенно ни при чем, и все вы просто лжете. Потому что… – замолчав на мгновение, он обвел глазами присутствующих, будто профессиональный актер, намеренно желающий усилить эффект приготовленной фразы. Его крошечные, словно бусинки, глаза странно блеснули в свете масляной лампы. – Потому что…

– Так почему же? – раздались в конце концов нетерпеливые голоса.

– А потому, что пока вы там на открытом воздухе ужинали за государственный счет и выслушивали шуточки какого-то неизвестного шарлатана, гражданин Рато, в стельку пьяный, храпел себе в приемной матушки Тео, прорицательницы, совсем на другом конце Парижа!

– Откуда вы это знаете, гражданин Лэнлуа? – спросил ледяным голосом хозяин заведения, поскольку гражданин Сикаль очень не любил, когда ему возражали, а он был одним из лучших его завсегдатаев.

Однако маленький Лэнлуа, поблескивая крохотными смеющимися глазками, невозмутимо продолжил:

– Pardi![4]4
  Черт побери! (фр.)


[Закрыть] Очень просто. Я сам в это время сидел у матушки Тео и видел его своими глазами.

Далее Лэнлуа рассказал все, что знал по этому поводу. О том, что пришел в четыре часа пополудни к матушке Тео и спокойно ждал своей очереди рядом с приятелем Рато, который около двух часов хрипел и задыхался в этой душной комнате. Что в шесть часов или чуть позднее этот чертов аристократ – видите ли, ему стало слишком душно – вышел, якобы подышать, а на самом деле хлебнул еще. Затем около половины седьмого, – бойко продолжал наборщик, – подошла моя очередь идти к старой ведьме. Когда же я вышел оттуда, был уже девятый час, и совершенно стемнело. Рато, полупьяный, сидел, развалясь, на скамейке в приемной. Я попробовал с ним заговорить, но тот в ответ только хрюкал. Я пошел немного перекусить, а в десять вновь проходил мимо дома колдуньи. Как раз в это время оттуда выходили последние люди. Они ворчали, поскольку их просто выгнали. Рато же кричал больше всех, но я оттащил его. Потом мы пошли вместе на рю де л'Анье, где он снимает квартиру. И я сразу пришел сюда! – победно заключил Лэнлуа, с торжеством поглядывая на скептические лица окружающих.

Хотя рассказ и не вызвал никаких сомнений, его, тем не менее, подвергли немедленному перекрестному допросу. Но маленький мужичонка нигде ни разу не сбился. Кроме того, через некоторое время появились еще люди из тех, что ходили в этот день на прием к матушке Тео. И все они подтвердили сказанное гражданином Лэнлуа. Одной из них оказалась даже невестка Сикаля! Теперь как хотите, так и думайте.

Но кто же тогда был на рю Сент-Оноре?

Глава VIII. Прекрасная испанка

В луврском квартале Парижа на рю Вилледо есть пятиэтажный каменный дом с серыми ставнями на окнах и железными балконами, ничем не отличающийся от сотен других домов этого великого города. Маленькая калитка его неуклюжих ворот обычно бывала распахнута целыми днями. За калиткой просматривалась небольшая темная подворотня, в которой находилась квартира консьержа. Далее – внутренний двор с выходящими на него с четырех сторон пятью рядами окон с вечно закрытыми ставнями, что придавало дому вид слепого.

Слева в подворотне, прямо напротив жилища консьержа, находилась высокая стеклянная дверь, через которую можно было попасть в вестибюль с парадной лестницей, ведущей в главные апартаменты, более комфортабельные, чем те, что имели вход со внутреннего двора. Там, в дальних его углах, находились самые обыкновенные лестницы, страшно темные и зловонные. Так что освещенность этих квартирок, особенно на первом этаже, можно сказать, не зависела даже от капризов небес.

Однако с наступлением темноты калитка, конечно же, закрывалась, и припозднившийся визитер или же сам квартирант должен был позвонить в колокольчик, в ответ на что консьерж дергал соединительный шнур, и калитка открывалась. После чего служитель выходил, чтобы именем закона спросить, как зовут пришедшего и номер квартиры, в которую тот направляется, и закрывал калитку вновь. Но это еще не все. Консьерж должен был проводить посетителя до самой квартиры, чтобы получше запомнить его внешность на случай каких-нибудь полицейских надобностей.

И вот в эту апрельскую ночь, около двенадцати часов, зазвонил колокольчик. Консьерж, гражданин Леблан, очнувшись от едва охватившей его сладкой дремы, дернул за шнур. Через калитку проскользнул какой-то молодой человек без шляпы, в рваном сюртуке и грязных ботинках, бросив на ходу: «Гражданка Кабаррюс».

Услышав это имя, хорошо ему знакомое, консьерж повернулся на другой бок и сладко захрапел, не только не отправившись проводить позднего посетителя, но и не поинтересовавшись его именем. Гражданка Кабаррюс была молода и очень хороша собой, а молодость и красота даже в те дни пользовались немалыми привилегиями; так чего же требовать от пылкого патриота гражданина Леблана? Кроме того, он считал, что лучше не соваться в чужие секреты, ибо это могло принести всякие неприятности.

Так что нынешний поздний визитер совершенно беспрепятственно проскочил к темной лестнице внутреннего двора.

Он очень спешил, голова его кружилась от вони и, поднимаясь по лестнице, он вынужден был придерживаться за грязную стену. На площадке второго этажа силы покинули его, и он уже на коленях приблизился к двери с номером 22. Будучи совершенно не в состоянии дотянуться до звонка, он слабо постучал влажной ладонью.

Дверь быстро распахнулась, и несчастный упал в прихожую прямо к ногам какого-то высокого, одетого во все белое, призрака с маленькой настольной лампой над головой. Призрак от неожиданности даже вскрикнул, затем, быстро поставив лампу, втащил полуживого молодого человека, вцепившегося в отчаянии со всей силой в полы белой одежды, в дальнюю часть прихожей.

– Я пропал, Тереза, – жалобно простонал пришедший. – Ради бога, спрячьте меня.

Тереза Кабаррюс даже не сделала ни малейшей попытки оказать помощь скорчившейся фигурке. Громко крикнув: «Пепита!», она продолжала все так же неподвижно стоять, но изумление на ее лице уступило место страху.

В следующее мгновение откуда-то из темноты выползла старуха и, увидев лежащее на полу тело, обеспокоенно всплеснула руками. Но едва она раскрыла рот, чтобы разразиться потоком причитаний и сетований, молодая хозяйка оборвала ее приказанием прежде закрыть дверь.

– Помоги гражданину Монкрифу добраться до софы в моей комнате. Дай ему что-нибудь подкрепляющее да проследи, чтобы не говорил ничего лишнего.

Затем, решительным жестом оторвав от своего платья судорожно вцепившиеся в него руки, она быстро вышла из небольшой приемной, покинув несчастного Бертрана, оставив его на попечение Пепиты. В 1794 году Терезе Кабаррюс исполнилось двадцать четыре года; быть может, это был самый яркий период ее красоты. Даже сейчас, стоя среди страшного беспорядка в своей темной комнатке, она походила на разгневанную богиню.

Через некоторое время пришла Пепита.

– Ну, – нетерпеливо обратилась к ней девушка.

– Бедняга месье Бертран очень болен, – с нескрываемой симпатией откликнулась старая служанка. – У него жар. Единственное, что ему сейчас нужно, это постель…

– Тебе хорошо известно, Пепита, что он не может остаться здесь, – оборвала ее надменная красавица. – Твоя голова точно так же, как и моя, находится под угрозой, пока этот человек здесь.

– Но ты же не можешь вышвырнуть на улицу среди ночи совершенно больного, беспомощного человека!

– Почему же? – холодно улыбнулась Тереза.

– Потому что он сдохнет у тебя на пороге!

Тереза лишь пожала плечами.

– Он умрет, если уйдет, мы умрем, если не уйдет, – медленно, с расстановкой произнесла хозяйка. – Иди, скажи ему, чтобы он уходил. Скоро должен прийти гражданин Тальен.

Благообразная старуха даже вздрогнула.

– Уже поздно, – попробовала протестовать она, – гражданин Тальен уже не придет сегодня.

– Не только он, но… но… и еще кое-кто… Ты прекрасно знаешь, Пепита, о тех людях, которые договорились сегодня ночью собраться здесь.

– Но не в такой же поздний час!

– После заседания конвента.

– Но уже полночь. Никто не придет, – продолжала настаивать старуха.

– Они договорились встретиться именно здесь, чтобы обсудить вопросы партии, – твердо продолжала гражданка Кабаррюс. – И они придут. Так что иди и скажи гражданину Монкрифу, чтобы он немедленно уходил. Оставаясь здесь, он подвергает меня опасности.

– Тогда сделай сама это грязное дело, – мрачно пробормотала старуха. – Я не хочу быть убийцей.

– Ну что ж, если для тебя жизнь гражданина Монкрифа дороже, чем моя… – язвительно начала Тереза, но не успела закончить.

В комнату тихо вошел все еще бледный и дрожащий Бертран.

– Вы желаете, чтобы я ушел, Тереза? Надеюсь, по крайней мере, вы не думаете, что я могу сделать что-либо, подвергающее вашу жизнь опасности? Боже! – страстно добавил он. – Разве вы еще не знаете, что я в любое время готов отдать за вас жизнь?

Тереза лениво повела своими роскошными плечами.

– Разумеется, Бертран, – с легким нетерпением, но явно стараясь быть доброй, сказала она. – Но все-таки я бы просила вас не ударяться в столь поздний час в героизм и не разыгрывать здесь трагедию. Вы прекрасно должны понимать, что и для меня, и для вас будет ужасно, если вас обнаружат здесь и…

– Я ухожу, Тереза, – закончил он за нее. – И никогда более не появлюсь. Я поступил по-дурацки, как обычно, – горько добавил он. – Но после этой чудовищной заварухи я был не в себе и плохо соображал, что делал.

На прекрасном лбу красавицы появилась досадливая складка.

– Заварухи? – быстро переспросила она. – Какой заварухи?

– На рю Сент-Оноре. Я думал, вам уже все известно.

– Нет, ничего не знаю, – ответила она дрогнувшим голосом. – Но что случилось? Что произошло там?

– Они воспевали там эту скотину Робеспьера…

– Тихо, – грубо оборвала она. – Никаких имен.

– Этого кровожадного тирана. А я…

– А вы вскочили с места… – вновь вмешалась она, рассмеявшись злым ироничным смехом. – И пустились напропалую в богохульство… О, я знаю! Знаю! – шептала она возбужденно. – Вы и ваши фаталисты или как вы там себя называете! Мученики идеи!..

Бертран попытался остановить ее.

– Я ухожу, – с предельной серьезностью сказал он. – Тереза, любимая, постарайтесь простить меня.

– Нет, нет, – прошептала она хрипло, – подождите. Пусть сначала Пепита проверит, нет ли кого на лестнице.

Вскоре старуха вернулась. Когда Бертран нетерпеливо рванулся дверям, Тереза едва не крикнула ему что-то, но удержалась. Однако Пепита резко втолкнула гостя обратно в комнату.

– Гражданин Тальен, – торопливо пробормотала она. – Там, уже на площадке… Идите сюда, – уже не ожидая более никаких приказаний, обратилась она к несчастному и потащила его по узкому коридору в небольшую темную кухню. Втолкнув его туда, служанка закрыла дверь на ключ. Гражданка Кабаррюс оставалась совершенно неподвижной. Глаза ее были переполнены ужасом и, казалось, спрашивали у старухи, все ли та сделала, чтобы скрыть непрошеного гостя. Пепита как могла жестами объяснила ей, куда увела Бертрана, и показала ключ.

Тереза прижала ее к себе. Новый посетитель уже начал нетерпеливо колотить в дверь. На одно коротенькое мгновение глаза служанки и госпожи встретились. Тереза быстро привела себя в порядок, в то время как Пепита, на ходу поправляя фартук, отправилась открывать дверь. Тереза же громко и внятно, дабы стоящий за дверью мог хорошо ее слышать, произнесла:

– Ну наконец-то, хотя бы кто-то пришел! Пепита, открывай побыстрее!