Текст книги "Сегодня мы живы"

Эмманюэль Пиротт
Сегодня мы живы

Emmanuelle Pirotte

TODAY WE LIVE

TODAY WE LIVE by Emmanuelle PIROTTE

© LE CHERCHE MIDI

Фото автора © Emmanuelle Pirotte

© Клокова Е., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

1

Время остановилось. Отец не донес до рта бутерброд. Никто не потянулся за чашкой дымящегося кофе. Потом на улице раздался истерический женский вопль. Кто-то плакал, кричал, ржала лошадь. Отец открыл окно, мгновенно выстудив крохотную кухню, окликнул стоявшего внизу мужчину, что-то спросил и захлопнул створку. Мать и мальчики, Марсель и Анри, молча смотрели на Рене, а она два раза торопливо откусила от ломтика хлеба с маслом – что тут такого, есть ведь все равно хочется…

Отец выглядел постаревшим на десять лет.

– Они возвращаются. – В его голосе прозвучала обреченность.

Мать перекрестилась.

– Нужно что-то делать с Рене, – продолжил он.

– Нет! – Из груди женщины вырвалось рыдание.

Она не смела посмотреть на девочку. Анри тоже отвернулся, зато Марсель не сводил с Рене глаз.

– Ты ведь знаешь, за что расстреляли Батиста? Он хранил в погребе английские флаги. А уж за еврейку в доме…

Она зна́ком велела ему замолчать. Еврейка. Разве можно произносить вслух это слово? Мать никогда толком не понимала, что такое быть евреем, знала одно – это опасно. Рене попала к ним в дом пять месяцев назад. Нелюдимая гордая девочка лет шести-семи с черными цыганскими глазами. Эти глаза не отпускали вас, следили за каждым вашим движением и казались не по-детски умными. Рене всегда держалась настороженно, всем интересовалась, все понимала… Девочка немного их пугала – всех, кроме Марселя, они с Рене стали неразлучны. В сентябре отпраздновали Освобождение, но за ней никто не приехал. И вот кошмар возвращается, да еще среди зимы! И за что только Небеса прогневались на нас… Отец нервно переминался с ноги на ногу.

– Боши будут здесь самое позднее через полчаса. Пирсоны в курсе насчет Рене и как пить дать донесут.

Женщина знала, что муж прав. В церкви, на мессе, она не раз ловила на себе ненавидящие взгляды Катрин Пирсон.

– Пора… Идем, Рене, – выдохнул отец.

Малышка послушалась, и у матери чуть сердце не разорвалось. Одному Богу ведомо, почему ее так потрясла неизбежность расставания с чужим ребенком, которого она и полюбить-то толком не успела. Девочка надела пальто и начала деловито застегивать пухленькими пальчиками пуговицы. Отец резким движением натянул ей на голову шапку с помпоном. Она была спокойна, ужасающе спокойна, но одновременно натянута, как струна, и готова беспрекословно выполнять все, что потребуется. Именно эта странность Рене и раздражала мать… всегда, но не сегодня. Она всхлипнула, выскочила в коридор и побежала верх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

– Прощайтесь, ребята, – велел отец.

Анри, старший, едва коснулся Рене, а одиннадцатилетний Марсель долго не размыкал объятий, так что она в конце концов мягко отодвинула его. Марсель плакал. Девочка посмотрела ему в глаза, чмокнула в щеку и протянула ладошку отцу. В кухню вернулась мать, в одной руке у нее был чемоданчик, в другой – старая тряпичная кукла. Она отдала игрушку Рене и поцеловала ее в лоб. Мужчина схватил чемодан, открыл дверь и увлек девочку за собой в холод, крики, панику и опасность. Замок сухо щелкнул, а мать несколько долгих мгновений стояла, устремив взгляд в пустоту, держа руки ладонями вверх, как делают нищие, потом обернулась к сыновьям и прошептала:

– Она не надела рукавицы…

Отец несся вперед, словно пытался убежать от адских псов, мертвой хваткой сжимая пальцы Рене, так что она едва касалась ногами земли. Ледяной ветер хлестал ее по щекам. Вокруг них царил хаос. В телеге на матрасе сидела заплаканная старуха с орущим грудничком на руках. Мужчина и женщина вырывали друг у друга стеганое покрывало, страшно при этом ругаясь. Мать звала ребенка, истерически рыдая и озираясь по сторонам; остальное семейство уже устроилось в повозке, готовое покинуть деревню. Рене удивило, что они механически болтали ногами, поразительно спокойные посреди всеобщей суеты. Большинство жителей уходили пешком: скарб, детей и стариков они уносили на спинах или везли в колясках.

Отец и Рене оказались на площади, где стоял дом священника. Мужчина позвонил в колокольчик. Дверь открылась почти сразу, и на пороге возникла высокая фигура кюре. Он провел их в гостиную, где в камине горел жаркий огонь, отбрасывая тени на обшитые деревянными панелями стены. В комнате вкусно пахло воском. Отец объяснил, зачем пришел.

– Здесь она тоже не будет в безопасности. – Священник удрученно покачал головой.

– Конечно, будет, – пробормотал отец.

Где угодно, только не в его доме! Пять месяцев назад, соглашаясь приютить Рене, он понимал, какому риску подвергает себя и всю свою семью. Но тогда казалось, что война подходит к концу, немцев в округе не видели уже много месяцев. Но чертовы боши вернулись, и одному Богу известно, чего теперь от них ждать. Поражение озлобило варваров в серо-зеленых мундирах, и они возродились, как вырвавшиеся из преисподней призраки. Отец вспомнил сына аптекаря, которого убили за церковью, представил окровавленные лица сыновей, их тела, простреленные автоматной очередью, его рот мучительно дернулся. Он топтался на месте, все крепче сжимая пальчики Рене в своей огромной ладони.

– Ладно, Жак, – наконец произнес кюре.

Благодарность затопила сердце отца, ему хотелось упасть на колени перед своим спасителем, но он ограничился кривой полубезумной улыбкой. Священник почувствовал жалость к этому доброму по натуре человеку, не сумевшему побороть трусость, и с дружеским участием похлопал его по плечу. Тот осипшим голосом пробормотал «спасибо», выпустил из рук чемоданчик и ладошку Рене, наклонился, взял девочку за плечи, посмотрел ей в глаза и… почувствовал себя ничтожеством. Во взгляде малышки не было упрека, гнева, печали, страха и смирения – только нечто куда более могущественное, с трудом поддающееся объяснению. Потрясенный, сгорающий со стыда, отец коснулся ее лба и сбежал, как вор.

– Любишь гренки? – спросил кюре.

– Ужасно люблю! – ответила Рене.

Слово «ужасно» развеселило священника. Малышка сияла, предвкушая удовольствие от вымоченного в подслащенном молоке и взбитых яйцах хлеба, поджаренного на сливочном масле. Он повел ее на кухню и занялся делом. Она попросила разрешения разбить яйца, была спокойна, собранна, как будто в хороший мирный денек пришла в гости к знакомому. Кюре опустил венчик в миску и вдруг насторожился. С улицы донесся звук мотора. Он подошел к окну и увидел, как на площадь на полной скорости вылетел «Кюбельваген»[1]1
  «Кюбельваген» – немецкий военный легкий вездеход со съемным тентом и без боковых окон. За высокую надежность, живучесть и проходимость автомобиль получил прозвище «немецкий верблюд». (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть]. Солдаты с автоматами на изготовку заняли позиции. Из вездехода вышел офицер. Священник заметил, как блеснули две золоченые молнии на петлицах. Про́клятый знак[2]2
  Зловещая эмблема СС (военизированные формирования НСДАП в 1933–1945 гг.), печально известная миллионам людей, была разработана художником-графиком гауптштурмфюрером СС Вальтером Хеком в 1933 г. Эмблема имела вид сдвоенных рун «зиг» и напоминала латинское написание «SS» (ϟϟ – руническое «SS»). Руна «зиг» – атрибут бога войны Тора. Г. Гиммлер утвердил «сдвоенную молнию» в качестве эмблемы СС.


[Закрыть]. Немцы выгнали из дома его обитателей и выстроили перед фасадом, приказав поднять руки за голову. Эсэсовец медленно шел вдоль строя насмерть перепуганных людей. Кюре обернулся: Рене стояла у него за спиной и во все глаза смотрела на происходящее. Он схватил стоявший посреди комнаты чемоданчик и сжал ее руку. Пропали гренки…

Тяжелые башмаки мужчины оставляли глубокие следы между засыпанными снегом грядками. Они прошли через сад и оказались в открытом поле. Кюре бежал что было сил, и Рене едва за ним поспевала – ее маленькие ножки проваливались в снег по колено. Она упала, он рывком поднял ее, и они продолжили отчаянную гонку. Дорогу и окрестные поля занесло, все вокруг было белым-бело. Низкое пухлое небо сливалось с пейзажем. Рене совсем задохнулась, и кюре подхватил ее на руки. Вдалеке, на дороге, что-то двигалось. Машина. Священник прыгнул в кювет, крепко прижав к себе девочку. Шум мотора приблизился. Кюре выглянул, перекрестился и улыбнулся Рене. Американский джип, значит, ребенок спасен. Он выскочил на обочину и принялся отчаянно махать руками. Водитель резко затормозил, едва не задев его крылом.

– You take girl![3]3
  Возьмите девочку! (англ.)


[Закрыть] – крикнул кюре.

Солдаты переглянулись.

– Are you crazy?![4]4
  Вы рехнулись?! (англ.)


[Закрыть] – ответил сидевший за рулем.

– She[5]5
  Она (англ.).


[Закрыть] еврейка! В деревне СС! She kaput![6]6
  Ее уничтожат! (искаж. англ.)


[Закрыть]

Священник поднял Рене и посадил ее на заднее сиденье. Второй солдат обернулся и встретился с ней взглядом. Джип сорвался с места и исчез в белой мгле, а детский чемоданчик остался лежать на дороге.

Рене сильно трясло. Она достала из кармана своего тряпичного человечка и тут услышала, как шофер обратился к товарищу:

– Und jetzt, was machen wir?[7]7
  Ну и что нам теперь делать? (нем.)


[Закрыть]

Девочка сразу узнала язык тех, с кем никогда и ни за что не должна была встречаться. Она всего дважды слышала, как он звучит, но с другим точно бы не спутала. Он жалил, как крапива, текстурой напоминал ледяную глыбу, и все же… И все же за словами скрывались ясность, свет, нечто теплое и знакомое слуху, что-то смутное, необъяснимое.

Она вдруг ужасно замерзла. Схватилась покрепче за спинку переднего сиденья и застыла, стуча зубами. «Фальшивые американцы» обменялись еще несколькими фразами. Джип въехал на лесную дорогу. Рене нервничала. Слава богу, солдаты на нее не смотрят. Пусть все это прекратится! Сейчас же! Шины захрустели по насту, машина затормозила, вильнула и остановилась. Водитель вышел, без малейших церемоний вытащил Рене и поставил ее на землю, потом достал пистолет и рукояткой подтолкнул девочку в спину. Второй солдат шел следом.

Вокруг было совсем тихо, звук шагов по обледеневшему снегу гулко разносился в морозном воздухе. Верхушки высоченных сосен раскачивались под ветром, ласкаясь к небу. Рене думала о том, что ужасно хочет пить, и чувствовала, что высокий немец целится в нее. Неужели она на самом деле умрет в этом лесу, после того как столько раз избегала худшего? Что это значит – умереть? Девочка знала приметы смерти, понимала ее необратимость и была наделена даром: чувствовала, как подкрадывается Безносая, и умела уворачиваться… Но на сей раз что-то пошло не так. Рене говорила себе, что потерпела поражение в игре, которая началась очень давно, возможно, когда она была совсем маленькой.

Девочку вконец измучила жажда, она резко остановилась и присела на корточки. Солдат передернул затвор, но Рене не испугалась, зачерпнула полную пригоршню снега, поднесла ладонь к губам, жадно лизнула вкусную зернистую мякоть и… зашагала дальше.

Немца, замыкавшего шествие, ошеломил этот жест. Он давным-давно перестал замечать лица осужденных на смерть людей – взрослых, детей, стариков, они оставались для него безликими силуэтами, которым предназначено было исчезнуть без следа. Но эту малышку он увидел. Она должна была умереть, знала это и все-таки ела снег, чтобы утолить жажду. Он не мог не оценить уверенности, даже беззаботности движения – плавного, по-звериному гибкого. Что-то в нем всколыхнулось, дрогнуло, словно некая внутренняя сила мягко, но настойчиво напомнила о себе. Он знал эту силу в другой своей жизни в великих северных лесах.

Солдат, державший Рене на мушке, проорал «стой!» и так напугал спавшую на дереве ворону, что та разразилась хриплым карканьем.

Рене замерла на месте и выронила куклу. Сердце у нее билось очень часто, грозя разорваться. Зачем этот человек так кричит? Рене выдохнула, и ее дыхание облачком застыло на ледяном ветру. Ей было до слез жалко куклу. Бедняжка Плок вот-вот осиротеет и останется один в стылом зимнем лесу.

Немец никак не мог нажать на спусковой крючок. Он сошел с дороги и теперь целился девочке в висок с расстояния трех-четырех метров. Второй солдат видел, как дрожит его рука, и раздраженно бросил:

– Давай я.

Он вытащил пистолет, направил его на малышку – силуэт без лица, которому суждено исчезнуть.

Рене попыталась представить, как выглядит тот, кто ее убьет, тот, что держался сзади, тот, чей взгляд она мельком поймала в джипе. Как выглядит этот мужчина с низким голосом? Она хотела на него посмотреть. Хотела, чтобы он увидел ее, начала медленно оборачиваться, и они снова встретились взглядом. Глаза у солдата оказались прозрачно-холодными. Они вдруг вспыхнули странным светом, зрачки расширились. Немец выстрелил. Рене вздрогнула, на мгновение зажмурилась, а когда подняла веки, другой солдат уже лежал на снегу, и выражение лица у него было изумленное. В первый момент Рене не поняла, что осталась невредимой. Стрелявший стоял, вытянув вперед руку с пистолетом, и смотрел на девочку, с головы до пят забрызганную кровью.

Эхо выстрела еще звучало в морозном воздухе, а убийца все никак не мог отвести взгляд от спасенной им жертвы, потом опомнился, убрал оружие в кобуру и зашагал по тропинке обратно. Рене подобрала Плока и кинулась вдогонку. Солдат прыгнул в машину, включил зажигание, и она едва успела влезть на соседнее сиденье. Джип сорвался с места, взъярив шинами снег.

Что теперь делать? Куда ехать? Куда ему деваться с этой девчонкой, которая обернулась? Кто оборачивается и смотрит на своего палача? Такую сцену только в кино и увидишь, в жизни никто подобного не делает. Тем более еврейка.

А эта еще и снега решила поесть! Мужчина покосился на свою незваную спутницу. Она смотрела прямо перед собой, щуря глаза на морозе. Брызги крови у нее на лице высохли, черные локоны развевались на ветру. Она напоминала юную Медузу горгону. Чертовка! А его кретин-напарник – Франц? Нет, Ганс, – веривший в победу тысячелетнего рейха, новый золотой век и прочий вздор, лежит сейчас в снегу и смотрит мертвыми глазами в небо. Вместо девчонки он убил товарища и теперь сам не понимал, зачем.

Они покинули базовый лагерь два дня назад, утром 16 декабря. Для начала взорвали мост с несколькими америкашками. Это в программу не входило, но, раз уж те оказались не в том месте и не в то время… Оставшихся в живых и раненых Матиас прикончил ножом, из экономии патронов, а Ганс только смотрел, и в его глазах плескался ужас. Потом они развернули дорожные указатели, чтобы сбить союзников с толку, отправить в одну жалкую деревушку вместо другой. С янки разговаривал он: у Ганса был чудовищный баварский акцент, и он понятия не имел, кто такой Лестер Янг[8]8
  Лестер Янг (1909–1959) – американский тенор-саксофонист и кларнетист, один из крупнейших музыкантов эпохи свинга. Американская контрразведка отслеживала немецких диверсантов, проверяя знание пароля и документы, а также задавая элементарные на первый взгляд вопросы, ответить на которые мог только настоящий американец. Один из генералов, например, попал под арест до «выяснения личности», когда не сумел назвать имя мужа актрисы Бетти Грейбл – трубача Гарри Джеймса. От участия в тестах освобождались только негры.


[Закрыть]. Американцы проявляли осторожность и задавали много вопросов – их проинструктировали насчет выброски диверсантов. «Гриф»[9]9
  «Гриф» – немецкая операция, замысел которой принадлежал Гитлеру, началась 16 декабря 1944 г. Перед диверсантами стояли грандиозные задачи: убийство главнокомандующего англо-американскими войсками Дуайта Эйзенхауэра, захват одного или нескольких мостов через реку Маас, создание хаоса в американских тылах. В этой операции задействовали около 3 тыс. англоговорящих диверсантов, переодетых в форму армии США и перемещавшихся на американской военной технике. Операция провалилась еще на этапе захвата моста, руководивший ею Отто Скорцени (см. ниже) бежал в Берлин, многие диверсанты были схвачены и расстреляны. 29 января 1945 г. союзники начали вторжение в Германию.


[Закрыть] – такое помпезное название получила задуманная Гитлером операция, реализацию которой он поручил Отто Скорцени[10]10
  Отто Скорцени (1908–1975) – немецкий диверсант австрийского происхождения, оберштурмбаннфюрер СС, получивший широкую известность в годы Второй мировой войны благодаря успешным спецоперациям. Самая известная – освобождение из заключения свергнутого итальянского диктатора Бенито Муссолини (1883–1945).


[Закрыть]. Фюрер рассчитывал занять мосты через Маас и дойти до Антверпена, чтобы захватить самый крупный арсенал союзников. План, само собой, был самоубийственный, и в возможность его осуществления верили только тупицы вроде Ганса.

Он вдруг почувствовал себя опустошенным, свернул на какую-то дорожку и углубился в лес, решив, что будет двигаться, пока есть бензин. Сейчас ему хотелось одного – выспаться, думать он будет потом. Дорога закончилась у ручья, мужчина с девочкой бросили джип и пошли вдоль замерзшей воды. Малышка молча семенила следом за своим спасителем, ловко уклоняясь от обледенелых сугробов. Время от времени немец ловил на себе ее взгляд и дико раздражался. За толстым буком показалась хижина, выглядела она пустой. Он приблизился к дому, двигаясь плавно, как большая дикая кошка, достал оружие и секунду слушал у двери. Рене стояла рядом, почти не дыша. Наконец он решился, резко толкнул ногой створку и шагнул через порог. Никого. Он кивком позвал Рене за собой.

Внутри оказалась всего одна комната с большим очагом в каменной стене. Скудная кухонная утварь и матрас на полу свидетельствовали о том, что здесь кто-то бывает. Немец насобирал веток и разжег огонь. Рене старательно помогала, хотя пальцы у нее совсем окоченели. Закончив, он рухнул на матрас и мгновенно заснул с пистолетом в руке.

Рене сидела на полу у стены и смотрела, как он спит. Она не уйдет. Не шелохнется. Будет его сторожить и разбудит, если почувствует опасность. Где-то далеко стреляли. Немец громко задышал, расслабился, подтянул колени к груди. Лицо его разгладилось, как бывает только в глубоком сне. Рене по-прежнему очень хотела пить, но решила дождаться, когда он проснется и добудет им воды.

Там, в лесу, она сразу поняла, что он ее не убьет. А потом второй немец, тот, что ужасно трусил, рухнул на снег. Умереть должен был он. Так и вышло. Девочка обвела взглядом комнату, бревенчатые стены в паутине, маленькие грязные окошки, языки огня в очаге.

Мужчина шевельнулся, чуть отвел назад правое плечо, и Рене заметила бьющуюся на шее жилку. Он лежал на спине, положив руку на мерно вздымавшуюся грудь, готовый вскочить при малейшем шорохе, чтобы защитить ее, а если понадобится – снова убить. Окропить снег кровью.

2

Он достал из кармана куртки алюминиевую флягу, отвинтил пробку, сделал несколько больших глотков, потом протянул ее девочке, и она жадно допила все до последней капли. Он вытащил пачку армейских сухарей, вытряхнул один на ладонь и отдал остальное Рене, которая тут же взяла по сухарю в каждую руку.

– Не жадничай… – велел он.

Голос у него был особенный – низкий, как далекий раскат грома, опасно-вкрадчивый.

– Ты и по-французски говоришь? – спросила она.

Немец не ответил, только взглянул с легкой насмешкой. Он проспал несколько часов – за окном стемнело, стрельба стихла – и в глубине души надеялся, что девчонка сбежит, но, когда очнулся, она смотрела не него чернильно-черными глазами, прижимая к груди старую грязную куклу с рожицей деревенского дурачка. Малышка могла воспользоваться моментом и покалечить его, ударить по голове поленом или – того хуже – кочергой, характера ей было не занимать. Это упростило бы жизнь им обоим, но она поступила иначе. Просидела много часов, поджав под себя ноги и пристроив рядом игрушку. Он с самого начала войны не спал так крепко, но голова не прояснилась. Что ему делать с ребенком? Да и с собой… Он протянул девочке еще один сухарь.

– Как тебя зовут? – спросила она.

Вот ведь любопытная пигалица! Он совсем не хотел, чтобы девчонка называла его по имени: Матиас. «Я хочу есть, Матиас», «Я замерзла, Матиас», «Мне надо пописать, Матиас» и прочее детское нытье. Внезапно он сообразил, что пока не слышал от нее ни одной просьбы. Она ни разу не пожаловалась с того самого момента, как он… пристрелил Ганса. За убийство товарища и за то, что пощадил еврейку, ему полагается смертная казнь, и еще неизвестно, которое из преступлений тяжелее.

Когда началось наступление в Арденнах, травля евреев перестала быть приоритетной задачей и уж точно не являлась частью его задания в рамках операции «Гриф», хотя фюрер был все так же одержим уничтожением этого народа. Эшелоны на восток больше не шли, и просто отправить евреев в Освенцим не представлялось возможным, так что приходилось делать грязную работу собственноручно – как в самом начале, до появления газовой камеры[11]11
  3 сентября 1941 г. по приказу заместителя коменданта Освенцима К. Фрицша были запущены первая газовая камера и крематорий. В этот день погибли 600 советских военнопленных и 250 других узников.


[Закрыть]. Матиасу это никогда не нравилось. Да, он любил убивать – но не безоружных, слабых и отчаявшихся.

Матиас никогда не был прямо задействован в «окончательном решении еврейского вопроса», как называли уничтожение по национальному признаку в высших кругах рейха. В 1939 году он завербовался в только что созданный легендарный 800-й полк особого назначения «Бранденбург», элитное разведывательно-диверсионное подразделение абвера, а в 1943-м Скорцени переманил его к себе. Отто Скорцени, прозванный Меченым из-за шрама на щеке, который он получил во время дуэли на шпагах. Матиас стал членом диверсионной группы «Фриденталь», куда вошли сливки нацистских супергероев. Свирепые шпионы-полиглоты, мечта злого двенадцатилетнего мальчишки, начитавшегося американских комиксов. Матиас здорово «повеселился», участвуя в «планерном»[12]12
  В 1943 г. по заданию Гитлера О. Скорцени разработал операцию по освобождению Б. Муссолини, арестованного по приказу короля Виктора Эммануила III. Двенадцать планеров «DFS 230» с одним пилотом и девятью десантниками на борту каждого приземлились в горах рядом с отелем «Кампо Императоре», где содержался дуче. Две немецкие роты захватили в долине станцию канатной дороги. Все произошло молниеносно, итальянцы были так потрясены, что не оказали никакого сопротивления. На легком одномоторном самолете «Физелер-Шторх» капитан Г. Герлах вывез Муссолини на военную базу в 30 км от Рима. 14 сентября 1943 г. на «Юнкерсе-52» он прилетел в ставку Гитлера в «Волчьем логове».


[Закрыть] освобождении Муссолини и похищении «принца» Венгрии[13]13
  15 октября 1944 г. в ответ на объявление регентом Венгерского королевства адмиралом М. Хорти перемирия с СССР Германия начала операцию «Панцерфауст». Сын регента был похищен диверсантами Скорцени. Немцы угрожали убить Хорти-младшего, если его отец не передаст власть лидеру венгерских фашистов Ференцу Салаши. Регент выполнил все требования, его сын пережил войну, а венгерские евреи пополнили ряды узников немецких концлагерей.


[Закрыть].

Он играл в шпиона, внедрялся под прикрытием и не думал о том, что происходило в концлагерях, но не мог не догадываться, что каждая акция прославленных диверсантов влечет за собой гибель евреев, цыган или гомосексуалистов. Война Матиаса была ничуть не чище войны солдата, заталкивающего старую венгерскую еврейку и ее оборванного внука в газовую камеру. Он был винтиком машины разрушения, дубиной голодного людоеда, что не мешало ему спокойно спать. Матиас согласился на лучшее, что могла предложить система, точно зная, в какое дерьмо вляпывается. Никто не звал его на бал, он сам решил потанцевать.

Уже несколько месяцев мрачный карнавал стремительно летел к своему апофеозу. Война была проиграна, но этого как будто никто не замечал. Операция «Гриф» – чистой воды посмешище, да и разве может быть иначе, если в ней участвует горстка юнцов, чей английский ничуть не лучше, чем у фермерши из Швабии! Роль сыновей дяди Сэма они играют так же убедительно, как Геббельс бьет степ, маскируются весьма приблизительно, а их форма напоминает «кобеднешные»[14]14
  «Кобеднешную» одежду надевали к главной дневной службе – литургии, иначе, обедне.


[Закрыть] одежки приютских сирот. И все-таки Матиас и еще несколько человек из банды Меченого согласились поучаствовать: лучше уж изображать заблудившихся в лесу янки, чем взрывать трамвай в Копенгагене[15]15
  К осени 1943 г. в Дании усилилось сопротивление захватчикам. В октябре немцы ужесточили оккупационный режим и распустили парламент. Гитлер распорядился провести акции устрашения, и в начале 1944 г. Скорцени отправил в Данию пятерых своих людей под руководством О. Швердта. На счету этой группы было 10 политических убийств, 30 нападений на общественные собрания и более 20 нападений на предприятия, в том числе на общественный транспорт.


[Закрыть]. Именно этим был сейчас занят Отто Швердт, верный пес Скорцени, ветеран-фанатик, не разделявший взглядов Матиаса на героизм. Ну или на то, что от него осталось. Стоило рисковать шкурой, чтобы оказаться в лесной хижине наедине с малолетней еврейкой! Приехав в 1939-м в Германию, он был готов ко множеству вещей, но уж точно не к такому. Девочка тихонько ворковала со своим тряпичным грязнулей и кормила его сухарными крошками.

– Хочешь еще? Не наелся? Больше нету…

Ну и хитрюга! Не хочет прямо сказать, что голодна, и использует свою дурацкую куклу. Матиасу внезапно наскучила эта игра, он поднялся и вышел. Девочка напряглась – ей больше всего на свете хотелось побежать следом, не отпускать Матиаса ни на шаг, но она сдержалась. Человеку нужно побыть одному. Она подошла к окну, протерла запотевшее стекло и увидела, как огонек зажигалки на мгновение осветил его лицо. Высокий силуэт четко вырисовывался в лунном свете. Казалось, что этот наделенный хищной грацией мужчина – свой в лесу, который стал свидетелем их негласного договора. Он здесь у себя дома.

На следующее уро Матиас повел Рене ставить силки́. Его злило, что приходится тащить девчонку за собой, но оставить ее одну в хижине он не мог. Они шли по лесу и искали звериные следы. На хорошую добычу Матиас не рассчитывал – если кто и попадется, то разве что старый полуглухой-полуслепой заяц. Он не охотился много лет и слегка утратил навык, но чувствовал себя на удивление хорошо – несмотря на присутствие малышки. Вообще-то она была очень осторожна, ступала бесшумно, молчала и внимательно за ним наблюдала, пытаясь запомнить каждую деталь. Матиас поставил ловушку, которую смастерил из шнурка и палочки. Они спрятались в папоротниках и долго ждали. Вокруг шелестел, шуршал, поскрипывал мир дикой природы. Канонада, как по волшебству, стихла. Малышка ужасно замерзла, но проявляла неслыханное терпение. Наконец появился заяц, покрутился вокруг силка и, конечно же, попался. Девочка и глазом не моргнула, глядя, как он бьется, отчаянно борясь за жизнь.

Матиас достал нож странной формы и прикончил зверька, потом одним ловким движением освежевал его. Рене смотрела на глянцевую розовую тушку и думала, что немец не людей всю жизнь убивал, а зверюшек потрошил. Да нет, она ошибается, он наверняка не раз делал и то, и другое. Матиас протянул девочке шкурку, и она сунула замерзшие ладошки в еще теплое окровавленное нутро.

Он почему-то вспомнил, как Ганс целился ей в голову, а она как ни в чем не бывало ела снег. Теперь девочка пытается согреть руки мехом только что погибшего зверька и наслаждается теплом. Она тенью следует за Матиасом по лесу, пожирает своего спасителя взглядом бездонных глаз, караулит его сон и дает ему нечто такое, чего он никогда не знал и не мог постичь. Нечто очень смутное заполняло его душу и тело тихим счастьем. Рене подняла глаза, уловив смятение своего спутника, и Матиас отвернулся и зашагал по тропинке к хижине.

Они сидели у очага и молча жевали. Рене проглотила последний кусочек и вытерла губы рукавом. Это был второй их вечер в лесном домике. Накануне она рассказала Матиасу историю. Он ее об этом не просил, но пришлось слушать сказку об огромном волшебном коне, путешествовавшем по империи Карла Великого с четырьмя братьями на спине. У этих всадников был зуб на Карла – Матиас не очень понял за что, равно как и сама рассказчица. Итак, братья, четыре сына Эмона, затеяли войну с императором. Им помогал странный парень – волшебник в медвежьих шкурах и венке из листьев на голове. Он жил в лесах и умел становиться невидимым. Можис – так его звали. А огромного-преогромного коня звали Баярд, и ему ничего не стоило перепрыгнуть Маас. Волшебный был конь. Рассказывая, девочка произносила слова как заклинание – священное, древнее и варварское. Матиас получал удовольствие, слушая сказку[16]16
  Рене, как умеет, пересказывает Матиасу сюжет французской эпической поэмы «Четыре сына Эмона» (XIII в.) о многолетней вражде четырех сыновей графа Эмона (Аймона) Дордонского с императором Карлом Великим. Сюжет таков: на следующий день после принятия четырех братьев в рыцари, они убили двоюродного брата Карла, поссорившись с ним после проигрыша в шахматы. Император неустанно преследовал их. Один из самых известных персонажей этой поэмы – конь Баярд, от природы наделенный человеческой мудростью и способностью вытягиваться так, что на его спине умещались все четыре брата. Другой ключевой персонаж – волшебник Можис.


[Закрыть].

Баярд все время спасал братьев от стражей Карла, он над ними открыто насмехался, и император поклялся отомстить. «Я убью проклятого коня! Он умрет лютой смертью!» Баярд попал в западню и…

На этом месте Рене остановилась, сказав, что устала и закончит завтра. Она его провела! Матиасу не терпелось узнать, что случилось с треклятой клячей: пока малышка говорила, он чувствовал себя удивительно легким и умиротворенным. Он забыл о войне и вернулся в типи[17]17
  Ти́пи – повсеместно принятое название традиционного переносного жилища кочевых индейцев Великих равнин – предгорного плато в США и Канаде, к востоку от Скалистых гор.


[Закрыть] старой индианки. Тогда были другие времена, и он тоже был совсем другим.

– Хочешь узнать, чем кончилось? – спросила Рене.

Он что-то пробурчал, девочка приняла это за «да» и уселась поудобнее, держа спину прямо, как маленькая балерина. Ее глаза блестели, в зрачках отражалось пламя очага. Карл приказал повесить жернов на шею коню и столкнуть его в Маас. Баярд прыгнул, и император возрадовался: он наконец уничтожил непокорное животное, магию и тех, кто противился его власти. Но как же он изумился и разгневался, когда над водой появилась голова волшебного коня! Тот ударил копытом по жернову, разбил его и выскочил на берег. Вот так! Рене изобразила рукой сноп брызг. Баярд ускакал в лес, и никто больше его не видел. Никогда[18]18
  Увы, благородного коня ждал трагический конец. Баярд служил верой и правдой новому хозяину, не раз спасал жизнь братьям, но сыновья Эмона, чтобы купить прощение императора, предали друга, отдав его Карлу Великому. Правитель приказал привязать грузы к копытам Баярда и привести его на середину моста через Сену. Затем на глазах у хозяина коня столкнули в воду. Волшебство не спасло от предательства.


[Закрыть].

Понятно. Никогда…

Загадочный тон девочки звучал почти комически, и Матиас улыбнулся. Она нахмурила брови.

– А знаешь, Баярд жив. Его дом – густой лес, и он может скакать, куда захочет, далеко-далеко…

Она сделала паузу и добавила:

– Даже к тебе домой.

Матиас вздрогнул, и Рене это заметила.

– В Германию…

Он промолчал. Малышка знала, что у него была другая жизнь – раньше, до солдатской. Матиас прекрасно говорил по-французски. Лес был его вселенной. Рене завораживала эта тайна, смутная неизвестность пугала и притягивала. Во всех историях, сказках и легендах ей больше всего нравились таинственные, никому не доверяющие герои. В своей нынешней, опасной жизни гонимого существа она встречала разных людей и знала, что самые милые на вид, те, кто улыбается с прищуром, очень часто не заслуживают и капли доверия.

Когда Рене было три или четыре года, ее приютили супруги-фермеры. Их соседка Мари-Жанна, высокая костистая тетка, все время угощала ее сластями, гладила по волосам, называла красавицей. А потом Рене разбудили среди ночи и сказали, что она должна бежать – сейчас же, не одеваясь, что немцы вот-вот придут за ней. Пьер, муж мамаши Клод, вывел машину из сарая, и они долго ехали. Рене притворялась спящей и слушала разговор супругов о Мари-Жанне. Оказалось, они ей платили за молчание, потом Пьеру это надоело, он отказался давать деньги, и гадина тут же донесла немцам. Благодарение Иисусу-Марии-Иосифу, один очень храбрый деревенский мальчишка случайно обо всем узнал и не побоялся предупредить фермеров. Если бы не он – благослови его Господь! – они бы уже лежали в сырой земле. Фермерша плакала и все повторяла: «Благодарю тебя, кроткий Иисус, за то, что сжалился над нами, Пресвятая Дева Мария, прости нам грехи наши! Если бы они пришли раньше, нас бы уже не было на белом свете!»

Матиас уснул. Рене легла на старый матрас. Себе он устроил отдельную подстилку из соснового лапника. Она закрыла глаза и мгновенно соскользнула в дрему. Ей снилось, что Мари-Жанна стоит на коленях перед Карлом Великим и просит пощады. На шее у нее веревка, к концу привязан жернов, огромный-преогромный. Император глух к мольбам Мари-Жанны, он велит солдатам бросить женщину в Маас, она читает Ave Maria[19]19
  «Аве Мария» (лат.) – католическая молитва к Деве Марии, названная по ее начальным словам: «Радуйся, Мария…»


[Закрыть] и тонет, пуская пузыри.

Матиас разбудил Рене, подергав ее за руку, и приложил палец к губам. Кто-то или что-то скреблось в дверь. Он достал свой большой нож и зажал его в зубах, затем стремительно подтянулся на руках и замер над притолокой. Стук стал громче.

– Откроешь на счет «три», – шепнул Матиас.

Он начал отгибать пальцы, на третьем Рене распахнула створку и спряталась за ней. Они услышали звук шагов, да нет, скорее шарканье, сопровождавшееся громким сопением. Матиас перехватил нож рукой и спустился с «насеста». Его лицо застыло от изумления, он кивнул Рене, она вылезла из укрытия и увидела большого оленя с ветвистыми рогами. Взгляд у нежданного гостя был кроткий и одновременно надменно-гордый, гладкую матовую шкуру припорошил снег. Рене видела оленей только на картинках, а этот, живой, оказался огромным. Может, она все еще спит? Только бы не спугнуть его… Матиас медленно и плавно протянул к оленю руку, и в этом движении была какая-то давняя, интимная близость. Зверь шагнул вперед и долгое мгновение смотрел человеку в глаза, потом опустил свою прекрасную тяжелую голову и ткнулся губами ему в ладонь. Рене осенило: у немца есть Дар! Он – повелитель леса и диких животных. Теперь она знает его секрет. Он почти не говорит с ней, даже имени своего не назвал (а она в отместку не сказала своего), но это совершенно не важно. Олень отступил назад, попрощался с ними взглядом, повернулся и исчез в темноте.

Следующий день Рене навсегда запомнит как «день подарка». Она видела, как немец что-то шил из заячьей шкурки, используя вместо ниток жилы. Девочка и не подумала спросить: «Что ты делаешь?» – знала, что ответа все равно не получит, и ждала, когда он позовет ее.

– Эй, иди сюда!

Рене подошла, и он надел на ее маленькие обмороженные руки рукавицы мехом внутрь. Настоящие рукавички, которые он сшил специально для нее.

Она редко получала подарки. Самым любимым, бесценным был Плок, ведь его подарила мама. Во всяком случае, так ей сказали. Плок был ужасно симпатичный и смешной, с внимательными глазами и ежиком шерстяных волос на заостренной макушке. Маму он наверняка рассмешил, потому она его и выбрала. А еще у Рене был подарок от Марселя – книга «Четыре сына Эмона», но она осталась в чемоданчике, брошенном на дороге. Другую куклу – память о Катрин – однажды утром забыли в замке. Она умоляла вернуться за игрушкой, но ей объяснили, что это невозможно. Вообще-то Рене не так уж любила кукол, но эта была напоминанием о подруге. Немцы забрали ее и, конечно же, убили, закопали в сырую землю, «на корм одуванчикам», как говаривала фермерша Клод. Рене нравилось это выражение, она никогда не верила в сладкие истории о небесах, ангелах и добром Боженьке. Земля, поросшая одуванчиками, куда надежней. Кто-то из взрослых объяснил Рене, что Катрин забрали в особенное место, где много других деток и где она, наверное, снова встретится с родителями. Если все так чудесно, почему у сестры Марты из Сакре-Кёр было такое печально-озабоченное лицо? Воссоединение с семьей – это здорово, спору нет, но что немцы станут делать с кучей людей, которых они ненавидят?