Текст книги "Неуловимый Сапожок"

ГЛАВА VII
ПРЕДЧУВСТВИЕ

Маргарита продолжала стоять молча и неподвижно. Она почувствовала, что на нее устремлены две пары глаз, и призвала на помощь всю свою силу воли, чтобы удержать в жилах кровь, стремящуюся покинуть лицо, чтобы заставить веки даже малейшей дрожью не выдать того леденящего ужаса, который заполнил всю ее душу при виде Шовелена.

Итак, он стоял перед ней, в своей обычной печальной одежде, с едва ли не унижением в проницательном взгляде, который всего лишь год назад в скалах Кале взирал на нее с беспощадной ненавистью.

Странно, но в этот момент она инстинктивно испугалась. Что, однако, не могло заставить ее отказаться от мимолетного жалостного взгляда на человека, пытавшегося так жестоко обойтись с ней и потерпевшего полное поражение в этом.

Низко и почтительно поклонившись, Шовелен приблизился с видом впавшего в немилость придворного, просящего аудиенции у своей королевы. Но как только он подошел ближе, Маргарита судорожно отпрянула назад.

– Быть может, вы предпочитаете вообще не разговаривать со мной, леди Блейкни? – покорно спросил он.

Она едва верила своим глазам и ушам. Это представлялось невозможным: как мог человек так решительно перемениться всего за несколько месяцев? Он казался теперь даже ниже ростом, съежившийся, вжавшийся сам в себя. Его волосы, которые он всегда носил без пудры, были теперь обильно припорошенными.

– Мне уйти? – добавил он после паузы, видя, что Маргарита и не собирается отвечать на его приветствие.

– Пожалуй, это было бы лучше всего, – холодно ответила она. – Нам с вами, месье Шовелен, вряд ли есть о чем говорить друг с другом.

– Воистину, вряд ли, – тихо согласился он. – Победителю и счастливцу всегда не о чем говорить с побежденным и униженным. Однако я надеялся, что у леди Блейкни на вершине ее триумфа найдется немного места для сострадания и прощения.

– Не думаю, что вам, месье, нужно от меня что-либо из этого.

– Сострадания, может быть, и нет, но прощения…

– Если вам это необходимо, то, ради Бога, считайте, что вы его получили.

– После того как я проиграл, вы могли хотя бы попытаться забыть об этом.

– Это выше моих сил. Но, можете мне поверить, я больше не думаю о том зле, которое вы собирались мне причинить.

– Но я проиграл, – запротестовал он, – и, кроме того, я не хотел причинить вреда вам.

– Нет, но тому, кого я люблю и о ком беспокоюсь, месье Шовелен.

– Я должен был служить моей стране всеми силами. Я не хотел причинять вреда вашему брату; он теперь в Англии и в полной безопасности. А Сапожок Принцессы был для вас ничто.

Она попробовала угадать в его словах скрытое значение. Предчувствие предупреждало ее, что этот человек во все времена может быть для нее только врагом. Однако он казался теперь таким сломленным и униженным, что презрение к его уничижительному поведению из-за понесенного поражения, окончательно изгнало из ее сердца чувство страха.

– Но даже этой таинственной персоне я не смог причинить никакого вреда, – продолжал Шовелен все с тем же унижением в голосе. – Сэр Перси Блейкни, как вы помните, перепутал все мои карты, конечно же, совершенно непреднамеренно… Я проиграл, а вы победили. Удача мне изменила, и наше правительство предоставило мне ничтожную должность за пределами Франции. Я наблюдаю здесь за интересами находящихся в Англии французских подданных. Миновали дни моей власти. Падение мое окончательно. Но я не ропщу, ибо я проиграл битву умов… но я проиграл… я проиграл, я проиграл… Теперь я почти изгнанник и почти лишен милости. Вот какова моя история на сегодняшний день, леди Блейкни, – заключил он, сделав еще один шаг по направлению к ней. – И вы должны понять, что если вы вновь протянете мне руку, то это будет великим утешением, и если вы позволите мне почувствовать, что никогда более у вас не возникнет желание меня видеть, то все же вашей женской теплоты хватит на то, чтобы заставить сердце простить меня и, может быть, даже сострадать мне.

Маргарита заколебалась. Она уже готова была подать ему руку, тем более что ее горячая импульсивная натура была склонна к доброте, но чутье продолжало еще сопротивляться; это странное чутье, которому она опять отказывала во взаимности. Да и чего ей бояться ничтожного, скрюченного червяка, который не может даже достойно перенести поражение? Что плохого он может сделать ей или тому, кого она любит? Ее брат в Англии! Ее муж!! Ба! И будь даже весь мир враждебен ей, она не станет бояться за него! Но инстинкт, отталкивающий ее от Шовелена, словно от ядовитого аспида, был не страх. Это была ненависть! Она ненавидела этого человека!

Ненавидела за все пережитое, за все выстраданное из-за него; за ту страшную ночь в скалах Кале! За ту угрозу ее мужу, который был теперь так бесконечно дорог! За унижения и за те терзания совести, что выпали ей по его милости!

Да! Это была ненависть! А ненависть для нее – самое презренное из чувств.

Ненависть? Да можно ли ненавидеть безвредную болотную жабу или кусающуюся муху? Это казалось смешным, недостойным, жалким – думать о ненависти к поверженному интригану, к этому падшему лидеру революционной Франции.

Он протягивал ей свою руку. Если она даже коснется ее кончиками пальцев, то совершит лишь величайший акт прощения и великодушия, о котором он так молил.

Дезире Кондей всколыхнула в ней последний осадок ненависти, уже уснувшей. Фальшивая, насквозь театральная, как и подозревала в первый момент Маргарита, она возникла вкупе с Шовеленом ради этой весьма неприятной сцены.

Леди Блейкни перевела взгляд с одного на другую, дабы скрыть презрение под маской индифферентности. Кондей по-прежнему стояла рядом с явно расстроенным, но отнюдь не удивленным видом. Ее бесконечной отстраненности было достаточно, чтобы Маргарита поняла окончательно: бывшая актриса Театра варьете ничего не знала о событиях, на которые намекал Шовелен. Таким образом, она представляла собой всего лишь простое орудие в руках бывшего посла. А в данную минуту актриса и вовсе выглядела бестолковым ребенком, не понимающим, о чем говорят взрослые.

Маргарита обещала ей помощь и протекцию, радушный прием в своем доме и посулила приличный гешефт для начала. Для того чтобы отказаться сейчас от своего обещания и пойти на попятный из-за непонятного страха, леди Блейкни была слишком горда, хотя появление Шовелена и придавало делу совсем иной оборот. Она не обещала ему гостеприимства, согласившись принять в своем доме лишь официального шаперона беззащитной девушки, и быть сердечной с самым смертельным врагом мужа она отнюдь не вызывалась.

Маргарита была готова выкинуть Шовелена навсегда из своей жизни с последним вырвавшимся словом прощения и полувысказанным обещанием забвения. С таким и только таким отношением она была готова на мимолетное касание его руки.

Жена сэра Перси Блейкни смотрела на своего падшего врага и видела его унижение и несчастье! Отлично! И пусть теперь он уйдет из ее жизни. Для нее было гораздо проще проявить подобную, возможно не совсем достойную, слабость, чем настаивать на абсурде ненависти.

Эти мысли, ощущения и сомнения пронеслись с огромной скоростью в ее мозгу. Колебания ее длились не более пяти секунд. Шовелен все еще стоял с неуверенностью и мольбой во взгляде, протянув ей руку. Тряхнув головой, Маргарита повернулась к нему с уже готовой фразой, которой собиралась раз и навсегда вычеркнуть его из жизни, как вдруг совсем рядом раздался знакомый тягучий смех и ленивый голос произнес.

– А-а-а-а! Клянусь, этот воздух может оказаться ядовитым для вас! Умоляю, ваше высочество, повернитесь спиной к этим вратам ада, здесь лишь потерянные души могут чувствовать себя дома, но никак не ваш покорный слуга.

И в следующее мгновение в балагане появился его королевское высочество, сопровождаемый сэром Перси Блейкни.

ГЛАВА VIII
ПРИГЛАШЕНИЕ

Ситуация была действительно странная: сэр Перси вновь встретился с бывшим послом Шовеленом. Маргарита подняла глаза на мужа и заметила, что, увидев Шовелена, он пожал широкими плечами и со свойственной ему ленивой манерой окинул взглядом съежившуюся фигурку примолкшего француза. Слова, которые она только что собиралась произнести, замерли у нее на губах, теперь она ждала, что скажут друг другу два этих человека.

Привычка великосветской дамы и модной леди, во всем подчиняющейся этикету, позволила ей, однако, благодаря глубокому почтительному реверансу перед его королевским высочеством, собраться с мыслями. Сам же принц был настолько поглощен происходящим, что даже забыл о принятой галантности. Он с любопытством переводил глаза то на траурную фигурку Шовелена, то на роскошно одетого сэра Перси. Он пытался угадать, что творится сейчас под ровным высоким лбом неподражаемого денди, что таится за неописуемо сонным выражением синих глаз.

Из пяти человек, находившихся в пыльном и сумрачном балагане, сэр Перси Блейкни выглядел, конечно же, самым безмятежным. Он молчал, давая Шовелену возможность полностью насытиться чувствами досады и раздражения, после чего подошел к бывшему послу, протягивая руку с самой привлекательной из своих улыбок.

– Ха! – воскликнул он добродушно и даже отчасти застенчиво. – Мой милый французский друг! Надеюсь, сэр, наш чертовский климат ничуть не повредил вашему здоровью и добросердечию!

Его приятный веселый голос, казалось, снял напряжение.

Маргарита облегченно вздохнула. Да и можно ли было ожидать чего-нибудь другого от милого и беззаботного сэра Перси, который совершенно естественным образом приветствовал человека, поклявшегося однажды отправить его на гильотину?! И сам Шовелен, уже привыкший к отчаянному хладнокровию противника, вряд ли этому удивился. Он низко поклонился его королевскому высочеству, который, хотя и был весьма удивлен шуткой Блейкни, хотя и чувствовал отвращение к хорошо известному лидеру правительства цареубийц, все же предпочитал быть любезным с каждым. Однако принц вполне ясно увидел в скрюченной фигурке скрытую мишень для язвительных стрел своего друга, и, кроме того, хотя никто из историков и не решится утверждать этого, было известно, что Джордж, принц Уэльский, знал о двойной жизни сэра Перси и всегда был готов присоединиться к возможности поставить в неловкое положение всякого из негласных врагов Сапожка Принцессы.

– Я тоже несколько месяцев не имел чести видеть месье Шовелена, – с явной иронией сказал его королевское высочество. – Если я не ошибаюсь, сэр, то вы как-то весьма скоропалительно покинули двор моего отца в прошлом году?

– Нет, ваше королевское высочество, – весело вмешался сэр Перси. – У моего друга, месье… э-э-э… Шобертена, и у меня было одно очень важное дельце, которое можно было обсудить только во Франции… Я прав, месье?

– Совершенно, сэр Перси, – жестко ответил Шовелен.

– Нам было необходимо обсудить отвратительный суп в Кале, – продолжал сэр Перси все тем же насмешливым тоном. – А также вино, которое, клянусь, было просто уксусом. Месье… э-э-э… Шабелен… Нет, нет, прошу прощения… Шовелен… Месье Шовелен и я совершенно сошлись в этой точке зрения. Единственное, в чем мы с ним не сговорились, был табак.

– Табак? – рассмеялся его королевское высочество весьма удивленно.

– Да, ваше высочество, табак… У месье Шовелена, к примеру, если вы позволите так выразиться, несколько изощренный вкус, и он предпочитает смешивать табак с перцем… Разве не так, месье… э-э-э… Шодурен?

– Шовелен, сэр Перси, – сухо поправил бывший посол.

Он вынужден был сохранять самообладание и выглядеть спокойным и любезным, в то время как враг нагло шутил и насмехался над ним. Маргарита не сводила внимательных глаз с его лукавого проницательного личика; пока трое мужчин разговаривали, она словно потеряла ощущение реальности. Все происходящее казалось странно знакомым, как сон, виденный однажды.

И вдруг ей стало совершенно отчетливо ясно, что вся сцена была тщательнейшим образом спланирована и подготовлена: и балаган с ярким плакатом, и мадемуазель Кондей, домогающаяся ее покровительства, и приглашение молодой актрисы, и неожиданное появление Шовелена – все, все это было замешано и сварено не здесь, не в Англии, а где-то там, в Париже, среди темного сброда кровожадных убийц, приготовивших последнюю западню отчаянному авантюристу, известному под именем Сапожка Принцессы. Она же была всего лишь марионеткой, играющей отведенную ей роль – сделав все, что они предполагали, и сказав именно те слова, которых от нее ждали. Но, взглянув на мужа, она увидела, что он совершенно далек от всего этого, что он совершенно не подозревает о западне, о которой все, кроме него, здесь знали. Маргарита попыталась избавиться от колдовского наваждения, досады, ощущения себя механической игрушкой, но это ей не удалось. Воля ее казалась парализованной, а язык и вовсе отказывался служить.

Словно во сне, она слышала, как его королевское высочество спрашивает имя молодой актрисы, просящей милостыню для бедняков Парижа.

Это тоже было заранее подстроено. Принц Уэльский на мгновение стал марионеткой, созданной лишь для того, чтобы сказать и сделать то, что предписали для него Шовелен и его коллеги во Франции. И Маргарита уже абсолютно автоматически представила принцу демуазель Кондей.

– Если вашему высочеству будет так угодно, – проговорила она, – мадемуазель Кондей споет несколько очаровательных старых французских песенок завтра на моем вечере…

– Ради Бога, ради Бога, – поспешил ответить принц. – Мне довелось слышать кое-какие из них во времена моего детства. Они поэтичны и милы… Я знаю… Мы будем в восторге, если мадемуазель нам споет. А, Блейкни? – добродушно добавил он. – Ты разве не пригласишь завтра на свой раут и месье Шовелена?

– О, об этом и говорить нечего, ваше высочество, – откликнулся сэр Перси с живостью гостеприимства и самым доброжелательным поклоном в адрес своего жесточайшего врага. – Мы ждем месье Шовелена. Мы с ним так давно не виделись, что он будет принят в доме Блейкни с великой радостью.

ГЛАВА IX
ДЕМУАЗЕЛЬ КОНДЕЙ

Происходила она из самых низов: говорили, что мать ее была кухаркой в доме герцога де Марни. Однако Дезире получила кое-какое образование и, несмотря на то, что начала свой жизненный путь костюмершей в одном из небольших парижских театриков, очень быстро сделалась едва ли не самой популярной актрисой Парижа.

Дезире была невысокого роста, смуглая, изящная в манерах и обращении, с грациозной гибкой фигуркой. Ее крохотные ручки и ножки никоим образом не выдавали низкого происхождения. Волосы ее, всегда свободные от пудры и уложенные так, что слегка нависали надо лбом, были мягкие и пышные. Подбородок был круглым и маленьким, шея гибкой и длинной, губы – невероятно красными. Тем не менее хорошенькой ее нельзя было назвать – в этом сходились все женщины. Кожа была грубовата и слишком темна, а глаза узки и раскосы. Нет, она решительно не была хорошенькой.

Однако она пленяла мужчин! Возможно потому, что так безыскусно стремилась к этому! Женщины утверждали, что демуазель Кондей никогда не оставит мужчину в покое, пока не пленит, не захватит его внимания хотя бы на пять минут в перерывах между танцами, при переходе грязной улицы… В течение этих коротких мгновений она стремилась полностью поглотить внимание мужчины и даже попытаться вызвать восторг и обычно всегда преуспевала в этом.

Таким образом, женщины ее ненавидели; мужчинам она нравилась: всегда лестно вызывать подобное внимание.

И Кондей могла бы быть вполне довольна собой – она, как Мадлен из мольеровских «Жеманниц», была просто неподражаема.

И вся эта жизнь Дезире Кондей происходила как раз в те золотые деньки накануне страшных времен, когда Париж сошел с ума, когда в нем поселилась Королева Террора и бывший король Людовик был казнен.

Кондей своей легкомысленной головкой сразу же поняла, что лучше всего в такой ситуации сбежать в Лондон. Идея, конечно, была весьма авантюрна; эти скучные англичане за морем так плохо понимали, что такое настоящая актерская игра! Трагедия? Хорошо! Passons! Их тяжеловесные актрисы еще могут сыграть одну-две большие сцены, в которых гренадерская внешность и командирский голос не окажутся лишними, а выпирающие зубы останутся незамеченными в агонии драматического экстаза.

Но комедия! Ах, ça non, par example![4]4
  Здесь: нет, например! (фр.)


[Закрыть] Демуазель Кондей видела несколько английских леди и джентльменов в былые времена в Тюильри и решительно никого не могла представить играющими пикантные сцены из Мольера и Бомарше.

Демуазель Кондей считала, что у каждого англичанина врожденные огромные зубы, а большие зубы отнюдь не способствуют комедийному действу, где нужно хорошо говорить, улыбаться и кокетничать.

Ее же собственные зубки были маленькими, белыми и острыми, как у котенка. Да! Демуазель Кондей думала, что это будет страшно интересно – приехать в Лондон и показать лавочной нации, какое приятное и изящное наслаждение может давать театр.

Разрешение на выезд из Парижа было сделать довольно легко. Да и вообще эта прекрасная дама никогда не встречала особых трудностей на пути к тому, чего ей очень хотелось.

В данном случае у нее оказалось предостаточно друзей в высших кругах. Еще был жив Марат, великий поклонник театрального искусства, Тальен был личным ее обожателем, а депутат Дюпон готов был сделать все, что бы она ни попросила.

Дезире хотелось играть в лондонском театре «Друри Лейн»; ей хотелось в Англии играть Мольера на французском языке, и она даже нашла некоторых своих коллег, готовых присоединиться к ее авантюре. Они решили давать публичные представления в пользу голодающих французов; в Лондоне множество всяких социалистических клубов, приближающихся по взглядам к якобинцам, которые и окажут им Полную поддержку.

Тогда Дезире стала бы служить своей стране и своим соплеменникам, а заодно посмотрела бы мир и поразвлекалась сама. В Париже она скучала. Она помнила также и о Маргарите Сен-Жюст из «Maison Molière», отхватившей в Англии муженька с несметным богатством. Демуазель Кондей не приходилось бывать в «Maison Molière», она была ведущей актрисой в одном из небольших, но очень изысканных театров Парижа и чувствовала себя совершенно спокойной и готовой так же овладеть каким-нибудь милордом, ссудившим бы ее хорошими деньгами и одолжившим бы свое английское имя.

С такими намерениями она отправилась в Лондон. Однако ее экзерциции не увенчались абсолютным успехом. Поначалу ее компания получила несколько ангажементов в небольших театрах, согласившихся давать представления классических французских комедий на языке оригинала. Но в моду они, увы, не вошли. Неприязнь к Франции и всем ее действиям была слишком сильна среди тех, кого так старалась пленить своими талантами демуазель Кондей, и золотая молодежь совсем не горела желанием смотреть Мольера, играемого французами и на французском.

К тому же и находящиеся в Англии соотечественники Дезире не очень-то интересовались ее успехами. Одни из них – аристократы и эмигранты – смотрели на актрису, подружку парижских якобинцев, как на каналью, всячески игнорировали ее присутствие в свободной стране или же ругали при всяком удобном случае. Других, состоящих в основном из агентов и шпионов революционного правительства, она сама презирала от всей души. Поначалу они имели виды на ее дарование и время, но Кондей очень быстро устала от них и стала вести себя все более и более осторожно, чтобы ничем не походить на людей, имеющих дурную репутацию у той самой jeunesse dorée, которую ей так хотелось пленить.

В собственной стране она всегда была доброй республиканкой. Марат явил миру талант благодаря крепким фразам о ее дарованиях в своей популярной газете; в Париже она общалась с актерами, являющимися республиканцами по убеждениям. А в Лондоне, хотя аристократы и эмигранты ругали ее, ей тем не менее не хотелось связываться с санкюлотскими журналистами и памфлетистами, томящимися в социалистических клубах столицы и являвшихся первыми организаторами всех мятежных сборищ и опасных союзов, которые доставляли так много беспокойства и озабоченности мистеру Питту и его коллегам.

Постепенно почти все актеры, сопровождавшие Дезире Кондей, один за другим возвратились на родину, а когда была объявлена война, то, по условиям «Билля об альянсе», выслали уже и последних ее компаньонов. Но Дезире осталась. Ее старые парижские друзья смогли предупредить ее, что теперь она будет принята далеко не с радостью. Санкюлотские журналы Англии, агенты и шпионы революции желали отыграться за те ругательства, которыми поносила их молодая актриса, а в те дни во Франции самая простая неприязнь могла иметь непредсказуемые последствия. И Кондей возвращаться не решалась, во всяком случае сейчас.

Она твердо верила в свои интриганские способности, в свое хорошо известное обаяние, в восстановление дружбы с якобинской кликой и потому вновь обратила внимание на социалистические клубы Англии, столь падкие на всякие усыновления. Однако, пытаясь удержаться на двух стульях, Кондей, в полном соответствии со славянской поговоркой, очень скоро грохнулась на землю. Ее махинации стали известны в официальных кругах, связь ее с мятежными клубами была предана широкой огласке, и однажды вечером Дезире оказалась лицом к лицу с адресованной ей бумагой. Последняя, присланная из Канцелярии малой государственной печати его королевского величества, гласила, что, согласно главе V Уложения 33-го Георга III, она, Дезире Кондей, французская подданная, находящаяся в данный момент в Англии, обязана покинуть королевство по приказу его королевского величества в течение семи дней с момента получения уведомления. Если же означенная Дезире Кондей откажется выполнить приказание, она будет подвергнута аресту, предана суду и приговорена к тюремному заключению сроком на один месяц, после чего будет в кратчайший срок депортирована во Францию под угрозой лишения жизни. Это означало, что демуазель Кондей имеет только семь дней для того, чтобы установить полное примирение со своими бывшими друзьями, управляющими теперь Парижем безжалостными и не-просыхающими от крови руками. Так что ничего удивительного, что в ночь после получения бумаги Дезире Кондей страдала зловещей бессонницей.

Она не решалась вернуться на родину, а из Англии ее вышвыривали! Что же с ней будет?!

Это случилось как раз за три дня до того знаменательного ричмондского праздника и двадцать четыре часа спустя после появления на берегах Темзы бывшего посла Шовелена. Кондей и Шовелен вскоре же встретились в Клубе французских якобинцев в Сохо. И вот теперь красавица Дезире оказалась в Ричмонде и наслаждалась ощущением, что удача еще не совсем покинула ее.

Всего лишь один разговор с гражданином Шовеленом вновь склонил ветреницу фортуну к услугам демуазель Кондей. Более того, молодая актриса увидела впереди интригу, драматические ситуации, приятные укусы мщения – короче говоря, все то, что представляло для Дезире пищу, воду и кислород.

Она будет петь в одном из самых модных салонов Англии! Это так приятно! Принц Уэльский увидит и услышит ее! Это открывает пикантнейшие возможности! И нужно всего-то сыграть порученную гражданином Шовеленом роль, придерживаться его указаний, делать то, что он от нее хочет. Отлично! Это было совсем не сложно, поскольку предложенная ей роль полностью соответствовала наклонностям и талантам маленькой интриганки. Она оглядела себя в зеркале критическим взором. Горничная Фаншон, малолетняя французская беспризорница, подобранная на помойках Сохо, укладывала на голове Дезире строптивый, не поддающийся гребню локон.

– А теперь, мадемуазель, ожерелье! – с явным возбуждением пискнула горничная.

Ожерелье только что доставил гонец. Большой чехол из сафьяна, лежащий теперь открытым на туалетном столике, являл взору невероятное содержимое.

Кондей едва ли когда-нибудь ранее осмелилась бы дотронуться до такого, а ныне это предназначалось ей. Вместе с ожерельем гражданин Шовелен передал записку.

«Гражданка Кондей, примите этот дар от правительства Франции в знак признания полезности Вашей службы – прошлой и будущей».

Письмецо было подписано не только Шовеленом, но даже самим Робеспьером лично. Футляр из сафьяна хранил в себе бриллиантовое ожерелье, достойное королей.

«В знак признания полезности Вашей службы – прошлой и будущей», – это было обещанием других наград, полным прощением за все ошибки, местом в «Комеди Франсез», участием в грандиозном параде, в апофеозе, где гражданка Кондей будет олицетворять богиню Разума под гром рукоплесканий возбужденного Парижа. И все это лишь за одно исполнение простой и маленькой роли, указанной Шовеленом!

Как странно! Невероятно! Кондей дрожащими пальцами взяла ожерелье и стала задумчиво разглядывать бесценные камни. Когда-то они красовались на шее герцогини де Марни, в услужении у которой была ее мать. Будучи еще ребенком, Дезире часто смотрела на дивную даму, казавшуюся волшебной феей из другого мира, к которому никогда не сможет принадлежать бедная кухонная девка.

Как удивительны повороты судьбы! Дочь кухарки, Дезире Кондей наденет сегодня драгоценности своей бывшей хозяйки. Она догадывалась, что ожерелье было конфисковано, когда последняя из рода Марни, юная Джульетта, бежала из Франции, а ныне предложено ей, Кондей, как вознаграждение или взятка!

В любом случае украшение было великолепным!

Тщеславие актрисы было умаслено. Она знала, что Джульетта Марни в Англии и что этой ночью у леди Блейкни она встретится с нею. После множества тычков, полученных Дезире от французских аристократов, живущих в Англии, она с наслаждением предвкушала свой триумф.

Интрига возбуждала ее. Она не знала в точности, какую именно цель преследовал Шовелен, какого завершения событий он ожидал от услуг и от той роли, к которой ее подготовил и теперь с нетерпеньем ожидал исполнения… В том, что планы его предполагают далеко идущие последствия, а финал будет грандиозен, она не сомневалась. Награда, ею полученная, говорила достаточно в пользу этого.

Маленькая Фаншон стояла удивленная, наблюдая, как ее хозяйка безмолвно поглаживает роскошное ожерелье.

– Мадемуазель наденет бриллианты этой ночью? – спросила она с нескрываемым беспокойством. Бедная девочка была бы страшно разочарована, если бы эта великолепная вещь вновь скрылась в темном сафьяне футляра.

– О да, Фаншон! – вздохнула глубоко удовлетворенная Дезире. – Посмотри, чтоб оно застегнулось получше, моя милая.

И когда Дезире надела ожерелье на грациозную шейку, Фаншон проверила, надежно ли застегнут замочек. Неожиданно раздался громкий стук в двери.

– Это пришел месье Шовелен, чтобы проводить меня до экипажа! Фаншон, я вполне готова? – спросила Кондей.

– Да, мадемуазель! – улыбнулась малышка горничная. – Мадемуазель сегодня такая красивая!

– Но леди Блейкни, Фаншон, тоже очень красива, – простодушно возразила актриса. – Однако я сомневаюсь, приходилось ли ей носить что-либо, подобное этому ожерелью.

Стук в дверь повторился. Кондей бросила последний взгляд в зеркало. Она знала свою роль и чувствовала, что одета для нее прекрасно. Осторожным движением поправив бриллианты на шее, она взяла у Фаншон плащ и капор и приготовилась к выходу.