Текст книги "Пять прямых линий. Полная история музыки"

Эндрю Гант
Пять прямых линий. Полная история музыки

Я сам пытался прочитать несколько книг по истории, и… главная проблема с ними в следующем: все они предполагают, что вы уже прочитали большинство других книг по истории. Это замкнутая система. Начать не с чего.

Джулиан Барнс, «Англия, Англия»

Перевод С. Силаковой. – Здесь и далее, если не указано иное, прим. пер.

В память о Джоне Дейви, который любил книги и музыку

Завораживающе… Композитор Эндрю Гант – прекрасный гид, который знакомит читателя с величайшими музыкантами и главнейшими темами в истории музыки.

BBC History Magazine

Невероятная книга… Эндрю Гант отправляется в далекое прошлое, чтобы объяснить настоящее и даже выдвигает предположения о будущем музыки. Знакомиться с его исследованием – настоящее удовольствие.

Church Times

Гениальный, дружелюбный рассказчик с блеском в глазах… Я очарован мастерством слова и благодарен чистоте его мысли.

Spectator

Это глубокое и увлекательное исследование привносит свет и теплоту в изучение темы.

Sunday Times

Увлекательное, информативное чтение, написанное без снобизма.

Literary Review

Я бы посоветовал каждому, кто увлечен музыкой, купить эту книгу.

Нико Мьюли, New York Times

Andrew Gant

FIVE STRAIGHT LINES

A History of Music

© Andrew Gant, 2021

© Рондарев А.В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024

КоЛибри^®

Введение

Это песня одного из самых возвышенных гениев всех времен.

Латынь здесь вымышленная. Если прочесть фразу с сильным баварским акцентом, то выйдет «Поцелуй меня в задницу».

Это шутка, которую Моцарт сочинил, чтобы подразнить друга.

В этой книге много говорится о возвышенных гениях. Но также и о другой музыке.

Наша история неизбежно включает в себя рассказ о великих сочинениях и великих судьбах. Однако в ней также предпринята попытка поместить эти судьбы в определенный контекст. Кто были эти музыканты? Как они себя вели? Как они зарабатывали на жизнь (или, скорее, как в случае с Моцартом, не зарабатывали)? Как их музыка соотносится с интеллектуальными, социальными и технологическими приметами их времени? Какую музыку слушали они сами? Что они пели в пивной после концерта? (Раунды[1]1
  Раунд (англ. round) – тип бесконечного канона, то есть пьесы с несколькими идентичными голосами, вступающими друг за другом через определенные промежутки времени.


[Закрыть] Перселла звучат еще грубее, нежели шутка Моцарта.)

Музыка и слова

Осмотрительный автор книги, подобной этой, неизбежно сталкивается с вопросом – есть ли вообще смысл прибегать к словам для описания такого невербального создания, как музыка? Согласно знаменитому высказыванию Элвиса Костелло, «говорить о музыке – все равно что танцевать об архитектуре»[2]2
  В нашей традиции эту фразу приписывают Фрэнку Заппе, но на самом деле, судя по всему, в том или ином виде она существовала еще в начале прошлого века.


[Закрыть][3]3
  Интервью с Ником Кентом, New Musical Express (25 March 1978). (Вариации этой идеи датируются как минимум 1918 годом.)


[Закрыть].

Но слова – это все, что у нас есть.

Однако, хотя некоторые музыкальные понятия имеют довольно точные и даже научные определения (то, что октава – это расстояние между двумя звуками при делении вибрирующей струны на две равные части, знали еще со времен Пифагора и не оспаривали), большинство ими не обладают. Слово «соната» (буквально «звучащее» или «сыгранное», в отличие от «спетого») может отсылать нас к шумным пьесам для ансамбля, написанным в начале XVII века венецианским композитором Джованни Габриели, или же к прихотливым внутренним сочленениям частей цикла, сочиненных Гайдном или Брамсом. Симфония может быть небольшим струнным фрагментом в начале антема[4]4
  Антем (англ. anthem) – род кантаты в литургических практиках англиканской церкви, популярный в XVI–XVII вв.


[Закрыть] Перселла, трехчастным вводным номером к опере Иоганна Кристиана Баха или же, как в случае Малера, воплощением всего мира. Правила правописания и заимствования из других языков также могут порождать проблемы. Почтенный инструмент в вашей гостиной или же в школьном зале известен вам как пианино, но piano это просто итальянское слово, означающее «тихо», которое было заимствовано для названия нового инструмента за его способность менять громкость звуков. Австралийский композитор Перси Грейнджер в свое время объявил войну итальянским терминам, отказавшись использовать даже невинное слово violin, потому что оно произошло из итальянского, и предпочитая ему англосаксонский вариант fiddle (в том числе называя виолончель bass fiddle, а альт, несколько более благозвучно, – middle fiddle)[5]5
  Violin, fiddle – по-английски скрипка (fiddle, впрочем, имеет по большей части значение скрипки как народного, а не академического инструмента), соответственно, bass fiddle – «басовая скрипка» (виолончель), а middle fiddle – «средняя скрипка», то есть альт.


[Закрыть][6]6
  См., напр: Room-music Tit-bits Nr. 7 Arrival Platform Humlet (An Exploration with Boats and Trains) (1908, 1910, 1912).


[Закрыть].

Слова со временем меняются. Слово, которое я использовал в адрес Грейнджера, – «композитор». Практика его употребления привела к тому, что за ним закрепилось значение, которое предполагает вдохновенное, спонтанное высказывание. На деле в его этимологии также содержится идея сборки, соединения вместе каких-либо частей, последовательного расположения деталей рядом. Его значения включают в себя как искусность, так и искусство; как инженерное знание, так и способность слышать потаенные гармонии. Стравинский однажды сказал пограничнику, что он «изобретатель музыки», а не композитор[7]7
  Igor Stravinsky, Poetics of Music in the Form of Six Lessons (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1947), p. 53.


[Закрыть].

В английском языке, этом насыщенном, подвижном, многослойном организме, есть и другие слова, обозначающие людей, которые создают вещи. Тот, кто имеет дело со словами, называется wordsmith (писатель) по аналогии с кузнецом (blacksmith). Человек, пишущий пьесы, называется playwright (драматург) по аналогии с колесником (wheelwright) или судостроителем (shipwright). Может быть, стоит композитора, который придает форму звукам, именовать notesmith или же notewright? Не «мечтатель», а «создатель»?

Имена меняются со временем тоже. Имена английских композиторов XVI века Уильяма Бёрда (William Byrd) и Томаса Таллиса (Thomas Tallis) в современных им документах записывались как Bird, Birde, Byrde, Byrdd и Talles, Talliss, Talless, Taliss и еще множеством вариантов. Моцарт, как и всякий образованный полиглот XVIII столетия, переводил свое имя на язык тех мест, где находился, превращая данное ему при крещении Johannes Chrysostomus Wolfgangus Theophilus в Gottlieb, Amadeus и гибриды типа Wolfgang Amadè Mozart. Другие имена меняются под влиянием переездов, политики или же локального словоупотребления: Роланд де Лассус стал Орландо ди Лассо, Израиль Бейлин – Ирвингом Берлином, Фриц Дилиус превратился в Фредерика, Густав фон Холст утерял приставку «фон», а Шенберг – умляут[8]8
  То есть фамилия Schönberg стала писаться как Schoenberg.


[Закрыть]. Некоторые музыканты известны по названию тех мест, откуда они родом (Палестрина, Виадана, Жиль Беншуа), другие под прозвищем или же сценическим псевдонимом (Генрих Фрауэнлоб[9]9
  Frauenlob – нем. «Хвала Деве».


[Закрыть], Уильям «Каунт» Бейси[10]10
  Count – англ. граф.


[Закрыть], Якоб Климент-не-Папа – последний, судя по всему, получил прозвище в силу не вполне сейчас понятной шутки). Некоторые имена и поныне не имеют однозначной формы: ученые до сих пор спорят о том, был ли знаменитый английский энциклопедист XV века Джон Данстейбл на самом деле Данстейплом. Сам композитор не написал ни единой невмы, которая могла бы пролить свет на этот вопрос.

Есть еще и проблема технической терминологии, которая ставит перед нами вопрос о выборе языка для беседы о музыке. Можно писать так: «Главная тема изложена в минорной тональности, прежде чем разрабатываться после тонального сдвига с помощью тройного обратимого контрапункта в ракоходном движении».

Или же так: «Я повел ее прогуляться, и посреди фуги / она шла в g-moll / я вдруг начал в мажоре, и нечто совершенно шутливое, но в том же темпе, а затем наконец снова заиграл тему, но задом наперед; в конце концов мне пришло в голову, а не смогу ли я эту шутливость использовать для темы фуги? Я недолго задавал себе этот вопрос, а тут же так и сделал, и вышло все так аккуратно, будто мерку снимал сам Дазер»[11]11
  Цит. по: Моцарт В. А. Полное собрание писем. М.: Международные отношения, 2014. С. 73–74.


[Закрыть][12]12
  Wolfgang Amadeus Mozart, letter to Leopold Mozart from Augsburg (23–25 Octoberc 1777), in Robert Spaethling (ed. and trans.), Mozart’s Letters, Mozart’s Life (London: Faber & Faber, 2004), p. 78.


[Закрыть].

Первый фрагмент – компиляция тех инструкций, которые учителя гармонии и контрапункта произносят с незапамятных времен. Второй – это Моцарт.

Какой из фрагментов писатель и пианист Чарльз Розен сурово назвал «несоблюдением критических приличий»?[13]13
  Charles Rosen, The Classical Style: Haydn, Mozart, Beethoven (London: Faber & Faber, 1971), p. 35.


[Закрыть]

На самом деле оба способа необходимы и неизбежны. Как сказал поэт-песенник Сэмми Кан, «одно без другого не существует»[14]14
  . ‘Love and Marriage’ (1955), lyrics by Sammy Cahn, music by Jimmy van Heusen (Barton Music Corp.).


[Закрыть]. Фокус в том, чтобы сохранять баланс.

Насколько подготовленным должен быть при этом читатель – вопрос дискуссионный. Надеюсь, этим я достаточно вам польстил. В любом случае осмотрительный автор может утешаться тем, что эта проблема не нова. В предисловии к своей великолепной «Истории музыки» 1776 года сэр Джон Хокинс предупреждал читателя:

Стилистически эта книга весьма однородна; немного отягощена техническими понятиями и свободна от дидактических оборотов речи настолько, насколько это возможно при объяснении доктрин и систем; также следует отметить, что существенные усилия были приложены мною для того, чтобы не позорить сей труд использованием фантастических фраз и способов изложения, которые, как говорится, были изобретены вчера и умрут завтра; они не составляют часть языка, они ничего не прибавляют к знанию и, по чести сказать, являют собой отборный вздор[15]15
  Sir John Hawkins, A General History of the Science and Practice of Music (London: T. Payne, 1776), vol. 1, preface.


[Закрыть].

Я оставляю право своему читателю самому отыскать современные эквиваленты «фантастических фраз» и «отборного вздора», которые упоминает Хокинс. Так или иначе, данный путеводитель по мириадам музыкальных тайн разумнее всего читать, имея под рукой хорошую звуковую систему и стриминговый сервис (а лучше билет на концерт), чем слепо полагаться на ненадежные, малозначимые и недостоверные слова, заполняющие эти страницы.

И кстати, почему бы не станцевать об архитектуре, если вам этого хочется?

Перспектива

Еще один вопрос занимает историка музыки: сколько истории и сколько музыки? Как много о людях и как много о нотах? Намерение вместить практически всю западную музыку в один том иногда напоминает педантичную попытку Касобона написать «Ключ ко всем мифологиям» в романе «Миддлмарч»[16]16
  «Миддлмарч» – роман английской писательницы Мэри Энн Эванс, писавшей под псевдонимом Джордж Элиот.


[Закрыть] или же состязание «Перескажи Пруста» в скетче «Монти Пайтон»[17]17
  В скетче участникам состязания предлагается за 15 секунд изложить суть «В поисках утраченного времени».


[Закрыть]. Но у такого метода, пусть и немного безумного, есть свои преимущества.

Если смотреть на историю музыки в перспективе, то можно разглядеть в ней разнообразные связи, а также понять, как и почему менялись со временем музыкальные стили.

Всякая музыка рождается внутри своего локального контекста. Какая-то ее часть выходит за его пределы. Ретроспективно мы, как правило, хорошо различаем лишь выдающиеся работы, упуская из виду всю ту окружающую их почву, на которой они взросли. Исключения со временем становятся образцами: уникальное делается парадигмальным.

Помимо исторических перемен в перспективе мы также можем увидеть и контекстуальные изменения, и речь не только об исполнительских практиках, хотя они, конечно, чрезвычайно важны, но и о том, как меняется практика слушания. У акта слушания есть социальное, эстетическое, интеллектуальное, моральное и духовное измерения. В разные времена люди слушали – равно как и писали, и исполняли – музыку по-разному, и нам необходимо понять, как они это делали, а также и то, для чего, по их мнению, они слушали то или иное произведение. Месса Палестрины напоминает пастве ее место в отношениях с Богом и церковью. Скромный менуэт Люлли[18]18
  Люлли Жан-Батист – французский композитор и дирижер XVII в. – Прим. ред.


[Закрыть] – не просто милая мелодия. Он тешит самолюбие слушателя, позволяя предположить, будто тот знает верные движения – не только в танце, но и в остальных ритуалах столь драгоценного для него общества. Квартет Моцарта отражает идеи порядка, равновесия и рациональности, определявшие мысль XVIII столетия. Искусство в то время тайком прописывалось в договоре, заранее заключенном между композитором и слушателем, и ему не следовало быть слишком откровенным.

Бетховен все изменил. Бетховен сказал слушателям, что он опередил их; их задача – его догнать. Если мы его не понимаем – это наша вина.

Отличная идея, если ты Бетховен.

Однако приписывать ценности одного времени другому – логическая ошибка. Она может привести к тому, что мы примемся разыскивать в каждом поколении выдающихся гениев, даже если их, как Макавити[19]19
  Персонаж книги стихов Т. С. Элиота «Популярная наука о кошках, написанная Старым Опоссумом» и мюзикла «Кошки» Э. Л. Уэббера, поставленного по этой книге.


[Закрыть], не существует. Книги, подобные этой, дают вам возможность прочитать как о композиторах, которых вы слышали и любите, так и о тех, кого вы не слышали или не любите, и обращаются с последними так же, как и с первыми.

С этим придется смириться. Всякую музыку следует оценивать сообразно с ее внутренними достоинствами – и она этого определенно заслуживает. Школы и стили не однородны, имеют мало общего и не наследуют друг другу. Еще более пагубной и вредной представляется идея о том, что популярная или структурно простая музыка по определению менее интересна, нежели самопровозглашенная «серьезная» или «сложная» музыка. Подобного рода различия бесполезны, и им пора исчезнуть.

Музыканты просто делают свою работу. Некоторые лишь инстинктивно догадываются, что развивают музыкальную мысль в новом направлении. Другие думают, что именно этим и занимаются (хотя на деле нет). Бо́льшая часть просто занимается своим делом – настолько хорошо, насколько может.

Musikgemälde[20]20
  Музыкальная картина, музыкальное полотно (нем.).


[Закрыть] и муом

Как и в случае с другими областями науки, многие использовали открытия Чарльза Дарвина с целью показать, как развивается и меняется музыка (хотя один видный историк музыки и предостерегал их об опасностях «аналогий с биологической эволюцией», достойных только «простаков»)[21]21
  Cuthbert Girdlestone and Philip Gossett, Jean-Philippe Rameau: His Life and Work (New York: Dover Publications, 1969), p. 14.


[Закрыть]. Другая модель из области естествознания предлагает иной взгляд на развитие музыкальных стилей.

Немецкий натуралист Александр фон Гумбольдт отмечал, что природа порождает сходные реакции в ответ на сходные импульсы, даже невзирая на пространство и время. Он представил эти подобия в виде чудесной диаграммы, которую он назвал Naturgemälde, непереводимым немецким словом, буквально значащим «картина природы», однако также, согласно его биографу, подразумевающим ощущение союза или цельности[22]22
  Andrea Wulf, The Invention of Nature: The Adventures of Alexander von Humboldt, the Lost Hero of Science (London: John Murray, 2015), p. 88.


[Закрыть]. Области сходств нанесены здесь на схематичное изображение склона вулкана Чимборасо в Андах. Современная наука называет эти области «биомами»: классами живых существ, выказывающими определенное сходство за счет того, что реагируют на сходные воздействия и стимулы.

Может ли наблюдение Гумбольдта за природными свойствами послужить моделью наблюдения за историческим развитием музыки? И Арнольд Шенберг, и Чарли Паркер сочли унаследованный ими музыкальный язык устаревшим – и оба деконструировали его гармонию и звукоряд. Они существовали в одном и том же музыкальном эквиваленте биома (может быть, назовем его «муом»?), реагируя на воздействия со сходными характеристиками. И придворная опера XVII века, и французская большая опера XIX столетия, и пышные бродвейские постановки, и стадионный глэм-рок с их красивыми мелодиями, трико, ярким светом и прочей мишурой удовлетворяют спрос на дорогие массовые развлечения. Одни и те же запросы, один и тот же «муом». Современный автор-исполнитель с гитарой – то же, что и трубадур с лютней. Изысканный паспье[23]23
  Паспье (фр. passe-pied) – французский танец, возникший в Средние века в крестьянской среде и позднее получивший придворный статус. – Прим. ред.


[Закрыть] барочного композитора Мишеля Ришара Делаланда и песня Ирвина Берлина Cheek to Cheek служат одной и той же цели: дать возможность шикарно одетой паре знаменитостей продемонстрировать свои танцевальные навыки в кругу восхищенных зрителей. «Вестсайдская история», с другой стороны, относится к тому же типу произведений, что и «Риголетто»: утонченная техника вкупе с напевным стилем, служащие серьезной цели. Мотеты[24]24
  Мотет (фр. motet) – полифоническое вокальное произведение, получившее распространение в Европе в Средние века. – Прим. ред.


[Закрыть] Уильяма Бёрда о вавилонском пленении перекликаются со струнными квартетами Шостаковича. Французский ars subtilior[25]25
  «Утонченное искусство» (лат.) – исторический музыкальный стиль, характеризующийся крайней изысканностью нотации и приемов голосоведения, считается переходным стилем от средневековой музыки к ренессансной.


[Закрыть] воплощает выдержанную чувственность последних дней умирающей традиции, равно как и песни Хуго Вольфа и Рейнальдо Ана, написанные в конце XIX столетия.

Гумбольдт настаивал на необходимости изучать жизнь во всей ее полноте. Может быть, его метод позволит нам рассмотреть музыку во времени так же, как он рассматривал природу в пространстве, – как живое целое, а не как мертвую совокупность фактов.

Род: человек. Вид: композитор

Гении по определению уникальны. Однако, как правило, между великими творцами есть нечто общее. В первую очередь – их упорный труд.

Раннее обучение – ключ к успеху: Бенджамин Бриттен усвоил от своего наставника Фрэнка Бриджа все то же, что и Моцарт – от своего отца, а Томас Морли – от Уильяма Бёрда (равно как и то, что было неизвестно последним, разумеется). Музыка часто (хотя и не всегда) была семейным занятием, в силу чего в жизнь юного композитора с ранних лет входили не только звуки, но и повседневные правила практики и профессионализма.

Всем художникам требуется определенный распорядок дня: пусть даже идеи и льются непрерывным потоком («как из крана», по словам Аарона Копленда[26]26
  Широко известная цитата, см., напр.: Howard Pollack, Aaron Copland: The Life and Work of an Uncommon Man (New York: Henry Holt & Co., 1999), p. 516.


[Закрыть]), однако для того, чтобы придать им форму, необходима дисциплинированная работа за столом или фортепиано: многие из них полагали, что раннее утро – самое подходящее время для этого.

Стабильная работа – еще одна константа. Большинство великих умов вынуждено было тратить время и силы на споры со своими заказчиками, и далеко не все одерживали в них верх. Менее талантливые сочинители зачастую более преуспевали в мирских делах – на каждого Перселла приходится свой Николас Стаггинс[27]27
  Николас Стаггинс (ум. 13 июня 1700) – английский композитор, даже среди своих современников имевший славу посредственности.


[Закрыть], на каждого Шостаковича – свой Николай Набоков[28]28
  Николай Набоков (1903–1978) – русский композитор, педагог, писатель, двоюродный брат Владимира Набокова. Во время визита в Нью-Йорк в 1949 г. советской делегации, в составе которой был Шостакович, задал последнему на пресс-конференции ряд вопросов, связанных с запретом современной западной музыки в СССР. Шостакович уклонился от ответа. Распространено мнение, что Набоков пытался поставить Шостаковича в трудное положение в силу творческой зависти к нему.


[Закрыть]. Степень влияния коммерческих реалий на художественные императивы композиторов (и наоборот) – еще одна важная тема. Стравинский говорил: «Фокус состоит, конечно, в выборе заказа, в том, чтобы сочинить то, что хочешь, а потом уже принять заказ на написанное…»[29]29
  Цит. по: Стравинский И. Диалоги. Л.: Музыка, 1971. С. 270.


[Закрыть], и ему это часто удавалось[30]30
  Robert Craft and Igor Stravinsky, Conversations with Igor Stravinsky (1959; London: Faber & Faber, 2011), p. 92.


[Закрыть]. Многие – точнее, большинство из них – преподавали и исполняли музыку с тем, чтобы поддерживать себя в форме. Бриттен вспоминал, как одна светская дама на теннисном корте спросила его, чем он намерен зарабатывать себе на жизнь. «Я собираюсь стать композитором», – ответил молодой человек. «Надо же, – сказала дама, – а чем еще?»[31]31
  Benjamin Britten, speech, ‘On Receiving the First Aspen Award’ (31 July 1964).


[Закрыть] Эту историю обычно преподносят как пример неспособности пожилой женщины понять артистические устремления художника, хотя на деле дама была совершенно права.

В роли исполнителей композиторы часто уясняют, как будет звучать то, о чем они мечтали за письменным столом. Гайдн «выучился тому, как следует обращаться с музыкантами, дабы с помощью сдержанности, подобающей похвалы и учтивого поощрения артистической гордости завоевать любовь оркестра»[32]32
  Georg August Griesinger, Biographische Notizen über Joseph Haydn (Leipzig: Breitkopf & Härtel, 1810).


[Закрыть]. Бернстайн – нет. (Хотя мало кто обращался со своими коллегами так безобразно, как Чарльз Мингус, который во время репетиции разбил кулаком рот тромбонисту Джимми Непперу, испортив ему амбушюр[33]33
  Амбушюр (фр. embouchure, от bouche – «рот») – положение губ, языка и лицевых мышц музыканта при игре на духовых инструментах.


[Закрыть], из-за чего диапазон игры последнего уменьшился на октаву.)

Композиторы создают музыкальные стили, но и стили создают композиторов. Композиторы должны обладать подобающей техникой. Их труд требует усвоить все предыдущее музыкальное наследие с тем, чтобы привнести в него нечто новое, использовать его как основу или же отбросить все то, чему они выучились, сообразно со своими нуждами. Их орудия – это ремесло, грамматика, приемы: правила. Стравинский предпочитал «творить в оковах», полагая, что «индивидуальность ярче выделяется и приобретает большую рельефность, когда ей приходится творить в условных и резко очерченных границах»[34]34
  Цит. по: Стравинский И. Хроника моей жизни. М.: Издательский дом «Композитор», 2005. С. 293, 330.


[Закрыть][35]35
  Igor Stravinsky, Chronicle of My Life (London: Victor Gollancz, 1936), p. 215.


[Закрыть]. Биограф Гайдна, Георг Август Грайзингер, писал о его убежденности в том, что «сухое следование правилам зачастую порождает сочинения, лишенные вкуса и чувства… в музыке совершенно запрещено лишь то, что оскорбляет разборчивый слух». Правила для Гайдна были подобны «тесной одежде и обуви, в которых человек не может ни вздохнуть, ни шевельнуться»[36]36
  Griesinger.


[Закрыть]. Однако из этого не следовало, что композитор может сбросить полностью с себя одежду и обувь: юный друг Гайдна Моцарт считал, что музыкальная пьеса подобна «хорошо скроенному платью» и обязана «доставлять удовольствие, то есть должна во всякое время оставаться Музыкой…»[37]37
  Цит. по: Моцарт В. А. Указ. соч. С. 290.


[Закрыть][38]38
  Mozart, letter to Leopold Mozart from Vienna (26 September 1761), in Spaethling (ed.), p. 285.


[Закрыть]. Анализ техники может подсказать нам, за счет чего это достигается (как правило, подобные описания делаются тогда, когда композиторы уже полностью сформировали свой стиль). Как говорил пианист и музыкальный критик Чарльз Розен, «возможности искусства бесконечны, но не безграничны»[39]39
  Rosen, p. 53.


[Закрыть]. Другими словами, их бесконечность разворачивается внутри намеренно очерченных границ.

Какими они были? Легко сделать поверхностные выводы о связи между свойствами личности, привычками и творческим методом. На деле биографии великих композиторов демонстрируют целый спектр различных способов существования. Музыканты, в общем, почти такие же люди, как мы. Некоторые были счастливы в браке, как, например, Бах и Перселл. Другие, подобно Гайдну, – нет. Некоторые выказывали наряду с высокой творческой потенцией еще и сексуальную, как в случае Моцарта и Шумана; другие – как, скажем, Гендель, – нет. Некоторые, как Вагнер, были эгоистичны и почти маниакально сосредоточены на себе. Другие, подобно Мендельсону, были весьма доброжелательными и социальными созданиями, обожаемыми целым кругом друзей. Всем им приходилось иметь дело и с такими физическими условиями существования своего времени, как смерть, болезни и дрянная медицина. Одни только Бах, Перселл и Моцарт вкупе похоронили во младенчестве не менее 18 детей. Сколько творческих замыслов легло в землю вместе с их маленькими телами? Где теперь призраки этих детей? Можно ли разглядеть их в музыке и письмах отцов? Их трудно отыскать. Или же привычкой того времени в самом деле было рассматривать смерть как неизбежную случайность, которая так понятно объясняется расхожими религиозными фразами? Трудно в это поверить.