Текст книги "Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе"

Междоусобные конфликты и консервативный стиль письменности в Италии не позволили эффективно использовать печать, как это происходило во Франции. Поэтому первыми, кто последовал за французами в сферу политической пропаганды, были не искушенные итальянцы, а их противники Габсбурги. После восхождения на престол Карла V и его коронации императором Священной Римской империи в 1519 году он воплотил в жизнь династические планы своего деда Максимилиана. Франция была окружена территориями Габсбургов. Борьба за превосходство сопровождалась бесконечными сражениями, эти конфликты широко освещались в печати.

Увеличение и снижение количества памфлетов наглядно отражало ход конфликта. Французская военная кампания в Италии спровоцировала шквал публикаций в период с 1516 по 1529 год. Коронация Фердинанда I королем Венгрии, сразу за которой последовало возобновление Французской войны, активировала печатную индустрию в Нидерландах. В эти годы Антверпен становится северным новостным средоточием Европы и крупным центром печати. Более тридцати издательств освещали хронику действий императора по усмирению Франции[174]174
  USTC (search ‘Antwerp + news’). Steven Gunn, David Grummitt and Hans Cool, War, State and Society in England and the Netherlands, 1477–1559 (Oxford: Oxford University Press, 2007).


[Закрыть]. Излишне говорить, что обе стороны старались концентрировать внимание людей на победах, а не признавать неудачи. Верные подданные Карла V читали о великой победе короля в Тунисе в 1535 году, но не о катастрофическом поражении в Алжире шесть лет спустя. А в 1527 году именно французы решили предать гласности скандал вокруг Рима, разоренного имперскими войсками под руководством французского перебежчика, герцога Бурбонского. Голландские издатели предпочли не комментировать ситуацию до тех пор, пока триумфальный въезд императора в Рим в 1536 году не предоставил им более приятную тему.

Кульминация этого полемического настольного тенниса пришлась на 1542–1544 годы, период напряженной дипломатии, завершившийся военными действиями на нескольких территориях одновременно. В 1538 году Карл V и французский король Франциск I подписали мирный договор. Теперь перед Франциском стояла деликатная задача объяснить политически информированным гражданам своей страны, почему во время путешествия императора из Италии в Нидерланды противника следует тепло принимать на территории Франции. И вновь на помощь пришли деятели литературы: Климент Маро прославил Карла как нового Юлия Цезаря, на этот раз прибывшего в Галлию с миром. Тем временем французские типографии опубликовали увлекательные отчеты о приеме императора в Орлеане и Париже. Однако к 1542 году хрупкое перемирие развалилось. Французское объявление войны было опубликовано и распространено в четырех французских городах: Париже, Труа, Лионе и Руане[175]175
  Seguin, L’information en France, nos 167-70.


[Закрыть]. В провинциальных городах на тот момент печать была слабо развита. Однако недавно обнаруженные памфлеты, напечатанные в Руане между 1538 и 1544 годами, позволяют нам реконструировать неожиданные подробности того периода[176]176
  Andrew Pettegree, ‘A Provincial News Community in Sixteenth-Century France’, in his The French Book and the European Book World (Leiden: Brill, 2007), pp. 19–42.


[Закрыть]. Брошюры в Руане были очень простыми: они печатались в формате октаво, редко содержали больше четырех страниц. Тем не менее они позволили местным читателям наблюдать за ходом событий.

Брошюры Руана особенно ценны тем, что дают нам редкую возможность взглянуть на новостное сообщество за пределами элитарного круга, принимающего политические решения, а также хорошо информированных граждан столицы. К весне 1544 года император направил войска на север Франции. Однако даже в эти опасные месяцы читателям в Руане предлагали различные оптимистичные бюллетени о незначительных имперских неудачах. Несмотря на то что читателей Руана намеренно вводили в заблуждение с точки зрения общей стратегической ситуации, которая была ужасной, они с удовольствием читали эти памфлеты. В течение шести лет две типографии вели хронику военной обстановки, однако после подписания мирного договора быстро угасли.

Насколько эффективны были эти попытки мобилизовать общественное мнение? В 1543 году английский посол в Париже сообщил, что подданные французского короля «сплетничают не только здесь, но и повсюду в его владениях»[177]177
  Potter, Renaissance France at War, p. 267.


[Закрыть]. Нужно учитывать, что посол был представителем враждебной страны и вряд ли беспристрастным свидетелем. На самом деле, в этот период страна была невероятно сплочена. Во всяком случае, об этом можно судить по публикациям того периода. Анонимный парижский летописец составил повествование о событиях, основанное на документах, находящихся в открытом доступе. Он верит этим документам и выступает настоящим конформистом, пытается понять и оправдать правителей. Даже те, кто имели более привилегированный доступ, описывали события как настоящие патриоты. Такие авторы, как Жан Буше, который написал подробные отчеты о военных кампаниях, твердо возлагали ответственность за войну на врагов короля. Гийом Парадин оправдал войну 1542 года, назвав ее следствием предательства императора, даже возложив на Карла ответственность за смерть дофина в 1536 году, «отравленного неслыханной злобой императора». Отголоски можно найти даже в «Гаргантюа и Пантагрюэле» Рабле, а именно в нечестном пасквиле на Пихрохоле, правителя, который считает себя новым Александром.

Попытки представить королевскую политику и военные события в позитивном ключе в целом были хорошо восприняты, гораздо опаснее было оставлять людей без информации, с чем французская корона столкнулась после битвы при Павии в 1525 году. Известие о поражении и захвате Франциска I было передано местным управленцам письмом. Публике же ничего не рассказали. Неудивительно, что тут же появились слухи о том, что поражение означало «проигрыш в войне и разрушение королевства»[178]178
  Там же, с. 277.


[Закрыть].

В Нидерландах усилия по формированию патриотической идентичности посредством новостей не увенчались успехом. Семнадцать провинций, объединенных Карлом V, никогда не были нацией, а присоединение последних независимых территорий было завершено лишь в 1543 году с подчинением герцога Гелдерланда. Каждая из провинций тщательно поддерживала свои собственные отношения с императором, который был графом Фландрии, герцогом Брабантским, лордом Голландии и т. д. Таким образом, было непросто продвигать идею общего дела против общего врага. Это в особенности касалось южных франкоговорящих земель. Когда в 1513 году город пал перед англичанами, Генрих VIII описал город так: «…неисправимые и плохо воспитанные люди, сочиняющие фарсы, баллады и песни о своих соседях»[179]179
  Gunn, Grummitt and Cool, War, State and Society, p. 263.


[Закрыть].

Известно, что голландцы не были склонны помогать соседним общинам, которые могли стать их коммерческими соперниками, во время войны. Сбор средств для продолжения войны с Францией предоставил императору Карлу возможность убедить своих подданных из Нидерландов, что они должны вспомнить о своем долге «защищать свое отечество»[180]180
  Steven Gunn, ‘War and Identity in the Habsburg Netherlands’, in Stein and Pollman (eds), Networks, Regions and Nations, p. 160.


[Закрыть]. Однако одних слов было недостаточно, чтобы создать единство нации там, где его раньше не было. Книги, в которых изображены торжества и сцены въезда в Антверпен сына Карла, Филиппа, в 1549 году, спустя годы комментировали как свидетельство неуместной экстравагантности. В периоды опасности Нидерланды выступали единым фронтом. Поражение вражеского генерала во время войны императора с герцогом Гелдерландом в 1542 году праздновалось на всей территории. Однако истинное чувство национальной принадлежности появляется лишь во второй половине столетия, когда эта нация выступит против иностранных угнетателей[181]181
  Alastair Duke, ‘From King and Country to King or Country? Loyalty and Treason in the Revolt of the Netherlands’, in his Reformation and Revolt in the Low Countries (London: Hambledon, 1990), pp. 175-97.


[Закрыть].

Периоды войны неизбежно вызывали сильные эмоции. Публикуя в основном патриотические новости, издатели брошюр отражали надежды своих читателей. Беспристрастного анализа реальной обстановки в прессе не стоило ожидать, даже если бы это было разрешено. К этому времени в большинстве государств Европы были свои способы контроля над прессой, направленные на предотвращение распространения не одобренных текстов. После протестантской Реформации эти системы проверки перед публикацией (скорее теоретические, чем практические) были усилены суровыми наказаниями. Издатели знали, что им нужно действовать осторожно. Но было бы неправильно приписывать исключительно лояльный тон новостных брошюр в первую очередь цензуре. Хотя французская пресса тщательно регулировалась, большинство типографий охотно выпускли патриотическую литературу. В тумане войны стало невозможно узнать истинное положение дел из новостных публикаций. Те, кому нужна была более точная информация, например продавцы с партиями товаров в пути, продолжали охранять свои собственные конфиденциальные средства связи.

Непрекращающаяся война XVI века спровоцировала расширение государственного аппарата. Армии становились больше, военные кампании – длиннее, а оборонительные укрепления – сложнее. Все это требовало развития разветвленной бюрократии и привлечения еще большего количества денег. Правители Европы понимали, что постоянное взимание денежных пожертвований от находящихся в тяжелом положении граждан требует объяснения и определенной степени убеждения. Это было общество, которое все еще верило в то, что король, как и другие великие лорды, должен жить за счет доходов со своих земель. И хотя это уже было не так, более практичного объяснения еще не придумали, и граждане должны были регулярно отдавать часть своего дохода для поддержки государственного аппарата.

В XVI веке дела правительства все чаще освещались в прессе. Печатные указы, законы и прокламации были призваны информировать граждан о новых обязательствах и постановлениях, собирать деньги, требовать повиновения и предупреждать о беспорядках. Но у них также была важная новостная функция. Чтобы побудить граждан добровольно платить налоги, государственные органы часто предлагали довольно подробные объяснения того, почему возникла необходимость введения новых сборов.

То же самое и с регулированием преступности или торговли. Сведения о намерениях часто излагались в преамбуле к печатному указу, а далее следовал очень подробный и откровенный отчет о процессе принятия того или иного решения.

Информационные брошюры, конечно, были популярны, но большинство людей, не относящихся к политической и коммерческой элите, не были затронуты описываемыми событиями. Закон, напротив, предъявлял требования ко всем, поэтому должен был быть широко известен. В государствах Западной Европы информацию о приказах короля приходилось доводить до сведения рассредоточенного населения. Во Франции монархия сознательно использовала систему налогообложения для обоснования своих внешнеполитических целей.

В первой половине века, несмотря на то что право короны на взимание налогов теоретически было неограниченным, запросы о дополнительных сборах часто сопровождались подробным объяснением того, почему они были необходимы. Взысканные в 1517 году 2,4 миллиона ливров были оправданы как цена достижения мира; аналогичная сумма, собранная в 1522 году, свидетельствует о нуждах артиллерии для сопротивления английскому вторжению в Бретань[182]182
  Potter, Renaissance France at War, pp. 267-8.


[Закрыть]. В 1526 году, в период кризиса после Павии, сбор дополнительных средств королева-регент сопровождала подробными объяснениями политических решений, которые привели короля в Италию, и в то же время уверяла народ в своём постоянном стремлении к миру.

Большинство сообщений было передано традиционно, посредством рукописных писем. Их авторы доверяли ограниченному кругу лидеров местного сообщества. Большинство людей получили бы информацию вместе с требованием налогов, отправленных из провинциальных столиц. Однако по прошествии столетия все большее количество королевских указов печаталось. Во времена правления Франциска I было напечатано только 2 процента королевских актов, но ко времени правления его внука Франциска II (годы правления 1559–1560) эта доля возросла до 20 процентов. В смутные времена французских религиозных войн правительство активно использовало печать. В течение столетия королевские указы были изданы более чем пятью тысячами копий[183]183
  Lauren Jee-Su Kim, ‘French Royal Acts Printed before 1601: A Bibliographical Study’ (University of St Andrews PhD dissertation, 2007); Potter, Renaissance France at War, p. 262.


[Закрыть]. Указы, изданные в Париже, распространялись по провинциям путем ретрансляции местным издательствам.

В Англии сменявшие друг друга правители столкнулись с трудной задачей примирить верующих. Отказ Генриха VIII от Римской церкви и папы превратил Англию в протестантское государство во время правления его сына Эдуарда VI (1547–1553). С приходом к власти Марии I в 1553 году политикам стало ясно, что страна вернется к католицизму. Это было осуществлено парламентским актом 1554 года, после череды действий, направленных на подавление религиозных дебатов и нежелательных демонстраций против политики королевы.

Желания Марии были поддержаны прокламацией от августа 1553 года, запрещающей религиозные споры, а также несанкционированные пьесы или печатные издания. В тексте прокламации читателя убеждали в том, что королева, хотя и была вынуждена по совести следовать своей религии, не имела намерения навязывать свой выбор своим подданным, если эта мера не будет общепринята. Также там освещалась проблема беспорядков, вызванных религиозным инакомыслием. И только после шестисот слов (и помните, что это должно было быть провозглашено вслух) прокламация доходит до сути вопроса: всем запрещается «печатать какие-либо книги, материалы, баллады, рифмы, интерлюдии [пьесы], если только у них нет письменного разрешения ее светлости на сие деяние»[184]184
  Paul L. Hughes and James F. Larkin, Tudor Royal Proclamations, 3 vols (New Haven, CT: Yale University Press, 1969), no. 390.


[Закрыть].

Печатались прокламации в Лондоне, но несанкционированная постановка представляла опасность в любой точке королевства. Поэтому прокламация была напечатана в типографии королевы и распространена повсеместно. Местные чиновники, получившие копии, должны были ознакомиться с документом и передать суть местным правоохранительным органам. Трудно представить себе текст такой сложности, зачитанный традиционно в общественных местах. Таким образом, распространение печатных текстов играет все более важную роль в пропаганде государственной политики. Королевские акты и воззвания вывешивались на постах или досках в общественных местах. Однако следует отметить, что это воззвание, как и многие прокламации Тюдоров, было напечатано на одном листе с обеих сторон; его было бы нелегко прочитать, если бы он был прикреплен к доске. Листовки также можно было найти в магазинах и общественных местах. В апреле 1537 года Адам Льюис, школьный учитель из Вест-Моллинга близ Мейдстона в графстве Кент, зашел в местный магазин, «где лежали некоторые акты, касающиеся одежды, артиллерии и незаконных игр»[185]185
  Adam Fox, Oral and Literate Culture in England, 1500–1700 (Oxford: Oxford University Press, 2000), p. 367.


[Закрыть].

4.2. Елизавета I. Прокламация о ввозе в королевство незаконных и крамольных книг

В 1563 году перед королевой Елизаветой стояла еще более сложная задача. Ее смелая попытка возобновить союзные отношения с Францией путем сотрудничества с французскими гугенотами закончилась катастрофой. В то же время английский экспедиционный корпус в Ньюхейвене (Гавр) был поражен чумой. Командующему экспедицией графу Уорику не оставалось ничего другого, кроме как всеми правдами и неправдами вывести остатки гарнизона[186]186
  Wallace T. MacCaffrey, ‘The Newhaven Expedition, 1562–1563’, Historical Journal, 40 (1997), pp. 1-21.


[Закрыть]. Когда побежденная армия отступила домой, правительство издало прокламацию, в которой запрещало возвращение заразной армии. Значительная сумма в 17 фунтов стерлингов была выделена на оплату посыльных, которые разносили печатные копии по королевству[187]187
  Hughes and Larkin, Tudor Royal Proclamations, no. 510.


[Закрыть].

Это была реакция на события чрезвычайного характера, введение большинства законов в XVI веке было довольно рутинным занятием. В текстах часто делалась сноска, где утверждалось, что постановления были приняты по инициативе заинтересованных граждан. В целом некоторые законы действительно иногда стимулировались призывами заинтересованных сторон. Чаще всего это были кулуары парламента, которые хотели ограничить конкуренцию, обеспечить соблюдение правил ученичества или отремонтировать дороги и мосты.

Использование печати для достижения таких целей было нецелесообразно ввиду недолговечности материалов. Повседневная печать такого рода не предназначалась для хранения: выставленные копии, как правило, оставляли прикрепленными до тех пор, пока они не становились неразборчивыми из-за дождя или не закрывались другими объявлениями. А иногда они терпели и не такие унижения. В 1535 году четыре человека были вызваны к магистратам Ковентри, их обвиняли в срыве прокламаций, вывешенных на рынке, что расценивалось как подстрекательство к мятежу. Оказалось, что они выпили и пошли справить нужду, и один из них использовал бумагу, чтобы «подтереть свой хвост»[188]188
  G. R. Elton, Policy and Police: The Enforcement of the Reformation in the Age of Thomas Cromwell (Cambridge: Cambridge University Press, 1972), p. 134.


[Закрыть].

Данные печатные материалы не предполагалось сохранять, поэтому нам повезло обнаружить архив антверпенского печатника Кристофа Плантена. Плантен известен публикацией некоторых величайших книг, изданных в Нидерландах в ту эпоху, он также занимался печатью постановлений для местного городского совета. В своем личном архиве он сохранил копии[189]189
  They are listed in Leon Voet, The Plantin Press (1555–1589): A Bibliography of the Works Printed and Published by Christopher Plantin at Antwerp and Leiden, 6 vols (Amsterdam: Van Hoeve, 1980-3).


[Закрыть]. Благодаря этому в случае с Антверпеном мы можем проследить деятельность городской администрации в течение десятилетнего периода.

Антверпен был одним из величайших городов Европы, а времена были неспокойные. Городские указы отражают влияние на городскую жизнь восстания в Испании и повторного завоевания 1585 года. Во время этих великих событий было необходимо обеспечить продовольствием большую часть населения города. Большое внимание уделяется правильному регулированию рынков. Например, в указе была рассмотрена проблема нарушений в торговле птицей: было обнаружено, что торговцы продают своих цыплят далеко от назначенного птицеводческого рынка. Поэтому постановлено, что отныне будут применяться следующие правила, и далее перечислялись наказания для нарушителей[190]190
  Voet, The Plantin Press, nos 144, 169, 438, 528.


[Закрыть].

Часто историки не придавали значения подобным законам, однако для европейцев того периода это были самые важные законы, ведь они не хотели привезти на рынок свой товар, чтобы развернуться и поехать обратно или чтобы его попросту конфисковали. Более того, изучая законы такого рода, мы обнаруживаем зарождение новостной культуры, затрагивающей внутренние дела. Это были новости, которые раньше были просто сплетнями, а не тем, что освещалось в международной переписке и печати. А в XVI веке вопросы внутренней политики начали появляться в печатных изданиях.

Многие граждане Европы так или иначе становились свидетелями казней. Это было неотъемлемой частью жизни средневекового сообщества[191]191
  Pieter Spierenburg, The Spectacle of Suffering (Cambridge: Cambridge University Press, 1984).


[Закрыть]. О большинстве преступников вскоре забывали. Однако иногда подробности преступлений могли зафиксировать в дневнике или в переписке. Зачастую информацию о преступлениях можно найти только в записях суда, который слушал дело и выносил приговор. В XVI веке новый тип публикаций позволил широкой пуб-лике узнавать о наказаниях из рекламных проспектов.

Эти иллюстрированные листовки стали характерной чертой немецкой печатной культуры XVI века. У них был очень красивый дизайн. В верхней половине листа был рисунок с кратким описанием события. Листовки не были предназначены для хранения, обычно их передавали из рук в руки или развешивали на стенах. Информацией о них мы во многом обязаны священнику-коллекционеру из Швейцарии Иоганну Якобу Вику.

Вик начал собирать свою коллекцию вскоре после того, как получил должность в Цюрихском соборе в 1557 году[192]192
  Matthias Senn, Die Wickiana. Johann Jakob Wicks Nachrichtensammlung aus dem 16 Jahrhundert (Zurich: Raggi, 1975); Franz Mauelshagen, Wunderkammer auf Papier. Die “Wickiana” zwischen Reformation und Volksglaube (Zurich: Bibliotheca academica, 2011).


[Закрыть]. Здесь он работал с лидерами цюрихской церкви Генрихом Буллингером и его преемником Рудольфом Гвальтером. Оба много привнесли в его коллекцию, в частности, Буллингер был участником одной из самых развитых сетей по переписке в Европе, и он охотно передавал своему коллеге крупицы интересных новостей. Вик начал собирать свою коллекцию в 1560 году. С тех пор и до самой смерти в 1588 году Вик каждый год собирал массивные издания, заполненные сообщениями о великих событиях в Швейцарии и за ее пределами. Как и все великие коллекционеры, Вик был эклектичным в своих пристрастиях. Иногда он записывал отчеты из писем или дипломатических депеш – священник проявлял особый интерес к борьбе гугенотов во Франции. О его коллекции быстро узнали местные жители и заходили к нему с рассказами о событиях и чудесах, которые они видели или слышали. Вик тщательно записывал эти отчеты вместе с текстами из информационных брошюр, которые ему приносили. Многие из этих рукописных заметок дополнялись изящными иллюстрациями. В его альбомах также сохранились и печатные материалы: в общей сложности 500 брошюр и 400 листовок. Важным источником для Вика был цюрихский типограф Кристоф Фрошауэр, который привозил для коллекционера материалы с Франкфуртской ярмарки. Именно поэтому большинство печатных листов в сборнике происходит из Германии.

Эти материалы представляют собой незаменимый ресурс для изучения ранних новостей о преступлениях. Стилистически ксилографические иллюстрации делятся на три группы. Первые, их меньше всего, иллюстрируют основной драматический момент в повествовании. Примером может послужить рассказ об ученике, который убил десятилетнюю девочку и расчленил ее тело. Гравюра на дереве показывает преступника в окружении частей тела[193]193
  Zurich ZB, Pas II 12:76, reproduced in Walter L. Strauss, The German Single-Leaf Woodcut, 1550–1600, 3 vols (New York: Abaris, 1975), p. 842.


[Закрыть]. Чаще изображали несколько последовательных сцен, повествующих о событиях от места преступления до места казни. Этот стиль, присущий средневековой живописи, был особенно хорошо адаптирован для освещения преступлений, где жестокость способа казни сопоставлялась с жестокостью преступления. На некоторых из этих листовок также изображали преступника, которого пытали по пути к месту казни[194]194
  Strauss, German Single-Leaf Woodcut, pp. 246, 700, 701, 831.


[Закрыть]. Данный вид иллюстрации был разбит на отдельные фрагменты, которые складывались в повествование, в манере комикса. Одно преступление, которое отобразили в обоих стилях иллюстрации, – это шокирующее дело Блазиуса Эндреса, который, обнаружив, что его жена крадет у него деньги, убил ее и их шестерых маленьких детей[195]195
  Там же, с. 1, 086, Zurich ZB Pas II 27:7; там же, 848, Zurich ZB, Pas II 22:10.


[Закрыть]. Это преступление было совершено в Вангене, в 150 километрах к северу от Цюриха. Один из плакатов был напечатан в Линдау, другой – в Аугсбурге, что на 150 километров севернее.

4.3. Истинное преступление. Изображение убийства молодой женщины подмастерьем-немцем

О самых невероятных преступлениях молва уходила далеко за пределы не только города, но даже страны. Лондонский печатник Томас Пурфут опубликовал в 1586 году отчет о тройном убийстве, совершенном французом в Руане, жертвами которого были трактирщик, его жена и ребенок[196]196
  A most straunge, rare, and horrible murther committed by a Frenchman of the age of too or three and twentie yeares who hath slaine and most cruelly murthered three severall persons (London: Purfoot, 1586); STC 11377.


[Закрыть]. Читатели были ошеломлены этим преступлением, несмотря на то, что в данном случае событие произошло за границей. Людям нравилось читать о шокирующих поступках и правосудии, что обеспечивало хороший спрос для такого рода информационных брошюр[197]197
  Joseph H. Marshburn, Murder and Witchcraft in England, 1550–1640, as Recounted in Pamphlets, Ballads, Broadsides, and Plays (Norman, OK: University of Oklahoma Press, 1971); Peter Lake and Michael Questier, The Antichrist’s Lewd Hat: Protestants, Papists and Players in Post-Reformation England (New Haven, CT: Yale University Press, 2002), pp. 3-53.


[Закрыть]. Наказание в данном случае рассматривалось как необходимая составляющая борьбы между добром и злом. В обществе, где у государства были весьма ограниченные ресурсы для превентивных мер охраны правопорядка, было широко распространено мнение, что только страх ужасной смерти может действовать как сдерживающий фактор. В криминальной литературе большинство задержанных перед смертью раскаивались. А умереть благочестивой смертью было важной частью процесса искупления[198]198
  J. A. Sharpe, ‘Last Dying Speeches: Religion, Ideology and Public Execution in Seventeenth-Century England’, Past and Present, 107 (1985), pp. 144-67.


[Закрыть]. В своем дневнике Вик записывает случай, когда молодой вор шутил всю дорогу до места казни, а умер со словами: «Господь Иисус, прими мою душу»[199]199
  Senn, Wickiana, p. 149.


[Закрыть].

Последний случай был недостаточно интересным и не заслужил пуб-ликации. В печать попадали только самые яркие события, как, например, человек, который замаскировался под дьявола, чтобы совершить свои преступления[200]200
  Strauss, German Single-Leaf Woodcut, p. 488.


[Закрыть]. Такие истории часто приукрашивали сверхъестественными деталями, и они становились сенсациями, приносящими много денег издательствам. В печати регулярно появлялись рассказы о чудовищных новорожденных, странных животных, необычных погодных явлениях и стихийных бедствиях[201]201
  Jennifer Spinks, Monstrous Births and Visual Culture in Sixteenth-Century Germany (London: Chatto & Pickering, 2009); Aaron W. Kitch, ‘Printing Bastards: Monstrous Birth Broadsides in Early Modern England’, in Douglas A. Brooks (ed.), Printing and Parenting in Early Modern England (Aldershot: Ashgate, 2005), pp. 221-36.


[Закрыть]. Землетрясения и наводнения тщательно документированы. Безусловно, наиболее популярными среди покупателей были рассказы о небесных явлениях. Вик усердно и без скептицизма фиксировал эти события. Кометы и другие небесные явления интерпретировались как предвестники грядущих бедствий. Северное сияние в 1560 году связывали с необычайным количеством различных событий в течение следующего десятилетия. В записях Вика сохранилось великолепное изображение северного сияния из более позднего периода[202]202
  Zurich ZB, PAS II 15:17, Strauss, German Single-Leaf Woodcut, p. 481.


[Закрыть]. В 1571 году он скопировал отрывок из французской брошюры за авторством Нострадамуса, описывающего комету, увиденную в небе над Лангром. Некоторое время спустя Вик вернулся к этой странице, чтобы добавить еще одно размышление: «Я считаю, что это явление можно рассматривать как предупреждение об ужасных убийствах, которые произошли в следующем году в день святого Варфоломея в Париже и других местах Франции[203]203
  Senn, Wickiana, pp. 216-17.


[Закрыть].

Особый интерес в печати вызывали преступления, совершенные женщинами. Отчасти потому, что они были исключительно редкими. Всесторонний обзор немецких юридических документов для Вюртемберга XVI века показывает, что только около 5 % преступ-лений совершались женщинами[204]204
  Ulinka Rublack, The Crimes of Women in Early Modern Germany (Oxford: Oxford University Press, 1999).


[Закрыть]. Например случай, описанный в английской брошюре, повествует о женщине, которая подстрекала своего любовника убить ее мужа, вызвал дикий восторг публики. Особенно шокировали преступления женщин против собственных детей. Мы обнаружили листовку от 1551 года, где проиллюстрирован случай с женщиной, которая убила своих четверых детей, прежде чем совершить самоубийство[205]205
  Strauss, German Single-Leaf Woodcut, p. 936.


[Закрыть]. Как и большинство печатных плакатов, тексты были представлены в стихах, повествующих о том, что голодающая женщина не видела другого выхода из своего затруднительного положения. Эта история демонстрирует самые сильные страхи общества, в котором многие жили на грани выживания и где внезапная смерть кормильца, неблагоприятная погода, разразившаяся война могли ввергнуть в нищету. Подобные опасения объясняют появление иной сказки о божественном провидении, в которой голодающая семья спасается дождем из кукурузы. Этот рассказ был напечатан в нескольких вариантах и даже был включен в английский сборник Божественных чудес в конце XVII века[206]206
  Там же, с. 395, Zurich ZB PAS II 2:23; Zurich ZB PAS II 12:78. USTC 699843; ‘Shower of Wheat that Fell in Wiltshire’, in J. Paul Hunter, Before Novels: The Cultural Contexts of Eighteenth-Century English Fiction (New York: Norton, 1990), p. 186.


[Закрыть]. Болезненное внимание к небывалому граду и экстремальной погоде говорит о сильном беспокойстве по поводу продовольствия.

Большинство памфлетов и информационных листков о преступ-лениях были опубликованы без указания автора. Чаще всего, если автор указывался, то это был священнослужитель. Это менее удивительно, чем может показаться. Такие драматические события были отличной почвой для проповедей. Ужасные преступления подтверждали порочность человеческой натуры и дьявольские деяния. Успех плаката 1551 года, описывающего убийство четырех детей голодающей матерью, во многом был обусловлен умелым слогом Буркарда Вальдиса, лютеранского пастора. Вальдис был плодовитым сочинителем басен, пьес и антипапской сатиры, и он смог выжать каждую каплю пафоса из ужасной сцены, когда юный сын, загнанный в угол в подвале, умолял:

 
О матушка, пощади меня, я сделаю все, что ты скажешь.
И воду я буду носить за тебя.
Пожалуйста, не убивай меня!
Мольбы были тщетны, все было напрасно.
Во власти дьявола была и жизнь ей не мила была[207]207
  Burkard Waldis, Eyne warhafftige und gantz erschreckliche historien (Marburg, 1551). Joy Wiltenburg, ‘Crime and Christianity in Early Sensationalism’, in Marjorie Plummer and Robin Barnes (eds), Ideas and Cultural Margins in Early Modern Germany (Aldershot: Ashgate, 2009), pp. 131-45, here p. 135.


[Закрыть].
 

В каждой истории приветствовалась мораль. Для пастора Йоханнеса Фуглина из Базеля ужасные убийства, совершенные молодым ткачом Полом Шумахером, были классическим случаем порочности из-за праздного житья во грехе. «Такие шокирующие и ужасающие случаи, связанные с пролитием человеческой крови, случались и в прошлом, но в наши дни они случаются все чаще»[208]208
  Wiltenburg, ‘Crime and Christianity’, p. 140.


[Закрыть].

4.4. Дождь из кукурузы. Иоганн Вик был не менее увлечен этими рассказами о вдохновляющих чудесах

Неудивительно, что эти сенсационные дела привлекали к себе внимание прессы, даже если преступления совершались далеко или прошло уже много времени. Плакат Уолдиса был напечатан трижды в 1551 году и еще раз спустя более двадцати лет. Принимая во внимание распространенное мнение XIX века, что подобные события удовлетворяют вкусы лишь низших классов, стоить отметить, что в Средние века подобные новости уважались и читались всеми социальными классами[209]209
  Joy Wiltenburg, ‘True Crime: The Origins of Modern Sensationalism’, American Historical Review, 109 (2004), pp. 1, 377-1,404.


[Закрыть]. Общества XVI и XVII веков окружало много рисков; требовались смелость и стойкость, чтобы пробиться сквозь многочисленные опасности к процветанию. Ирония заключается в том, что в основном эти криминальные листовки читали те, кто добился определенной стабильности и материального успеха. Они служили напоминанием о том, что даже в самых счастливых домах опасность непредсказуемо таится за каждым углом, а мир и порядок может быть разрушен в одно мгновение.