Текст книги "Вся ваша ненависть"

В комнате отдыха мы ставим еду на столик. Мама достает несколько бумажных тарелок и пластиковые приборы, которые хранит в тумбочке как раз на такой, как сегодня, случай. Мы молимся и приступаем к трапезе. Ест мама сидя на столешнице.

– М-м-м-м! То что надо. Сэвен, солнышко, спасибо. Я сегодня только пачку «Читос» успела ухватить.

– Как, прям без обеда работаешь? – спрашивает Секани, набив рот рисом.

Мама указывает на него вилкой.

– Я кому говорила не болтать с полным ртом? Но если хочешь знать, то да, без обеда. В перерыв у меня была встреча. Теперь расскажите, как у вас дела. Как школа?

Секани, по обыкновению, болтает дольше всех, потому что не упускает ни малейшей подробности. Сэвен лишь коротко отвечает, что все хорошо, и я тоже не разглагольствую:

– Все нормально.

Мама отпивает газировки.

– Что-то случилось?

Я испугалась, когда мой парень ко мне прикоснулся, но…

– Нет, ничего.

Тут в дверях возникает мисс Фелисия.

– Лиза, не хочу тебя отвлекать, но у нас проблема.

– У меня перерыв, Фелисия.

– Да я знаю. Там это… Бренда хочет тебя видеть.

Мать Халиля.

Мама ставит тарелку на стол и, посмотрев мне в глаза, говорит:

– Оставайся здесь.

Но я очень упрямая, а потому иду за ней в приемную. Мисс Бренда сидит, закрыв лицо руками. Волосы ее растрепаны, а некогда белая футболка вся в грязи. Руки и ноги у нее все в ранках и струпьях, и, поскольку кожа у нее светлая, ранки эти особенно бросаются в глаза.

Мама садится рядом с ней на корточки.

– Брен, привет…

Мисс Бренда отнимает руки от лица. Ее красные глаза напоминают мне о том, как когда-то в детстве Халиль сказал, что его мама превратилась в дракона, и добавил, что однажды он станет рыцарем и спасет ее.

И поэтому я не понимаю: как он мог торговать наркотиками? Мне всегда казалось, что боль от утраты собственной матери ему не позволит…

– Мой малыш, – рыдает его мать. – Лиза, мой малыш…

Мама берет ее ладони в свои и потирает их, забыв о том, как отталкивающе они выглядят.

– Я знаю, Брен.

– Они убили моего малыша.

– Я знаю.

– Его убили.

– Знаю.

– Господи Иисусе, – вздыхает мисс Фелисия, стоя на пороге приемной.

За ней возвышается Сэвен, обнимая Секани одной рукой. Кое-кто из посетителей в приемной сочувственно качает головой.

– Но Брен, тебе нужно завязать, – говорит мама. – Он бы этого хотел.

– Я не могу. Моего малыша больше нет.

– Еще как можешь. У тебя же есть Кэмерон, и он в тебе нуждается. И твоя мама тоже.

И Халиль в тебе нуждался, хочу сказать я. Он плакал и ждал тебя. Только где ты была? Теперь уже плакать нет смысла. Нет. Слишком поздно.

Но она плачет. Плачет и покачивается на месте.

– Мы с Тэмми тебе поможем, Брен, – шепчет мама. – Но на этот раз ты должна очень этого захотеть.

– Я не могу так жить.

– Я знаю. – Мама жестом подзывает мисс Фелисию и передает ей свой телефон. – Поищи у меня в контактах номер Тэмми Харрис. Позвони ей и скажи, что ее сестра здесь. Брен, когда ты в последний раз ела?

– Не знаю. Я не… Мой малыш…

Мама выпрямляется и гладит мисс Бренду по плечу.

– Я принесу тебе покушать.

Я следую за мамой в комнату отдыха. Мама идет быстро, но проходит мимо еды к столу. Потом опирается на столешницу, стоя спиной ко мне, и, не произнеся ни слова, опускает голову.

Все, что я хотела сказать в приемной, вырывается наружу.

– С чего вдруг она грустит? Ее рядом с Халилем никогда и не было. Знаешь, сколько он по ней плакал? На каждый свой день рождения, на каждое Рождество… Зачем она плачет теперь?

– Старр, пожалуйста…

– Она никогда не была ему матерью! А что сейчас – он ни с того ни с сего стал ее малышом? Черта с два!

Мама резко ударяет по столешнице, и я вздрагиваю.

– Замолчи! – кричит она и поворачивается ко мне. По лицу ее катятся слезы. – Он был ей не каким-то дружком! Он был ей сыном, понятно? Сыном! – У мамы надламывается голос. – Она выносила этого мальчика и родила его. И у тебя нет права ее судить.

Во рту у меня пересыхает.

– Я…

Мама закрывает глаза и потирает виски.

– Прости, – говорит она тихо. – Принеси ей поесть, ладно, малыш? Принеси ей поесть.

Я накладываю еды в тарелку – чуть больше обычной порции – и отношу ее мисс Бренде. Она забирает тарелку и бурчит что-то похожее на «спасибо». И когда она смотрит на меня сквозь красный туман в глазах, я вижу взгляд Халиля и понимаю, что мама права. Мисс Бренда – его мать. Несмотря ни на что.

Шесть

Мы с мамой приезжаем в полицейский участок ровно в половине пятого.

Одни копы говорят по телефону, другие – печатают что-то на компьютерах или просто стоят. Ничего особенного, все как в «Законе и порядке»[49]49
  Американский телесериал.


[Закрыть], – но у меня перехватывает дыхание. Я считаю: раз. Два. Три. Четыре. Дойдя до двенадцати, я сбиваюсь со счета, потому что здесь у каждого есть кобура, а в ней пистолет.

У каждого. А нас только двое.

Мама сжимает мою ладонь.

– Дыши.

Я не сразу понимаю, что вцепилась в ее руку.

Я делаю глубокий вдох, затем еще один, и она каждый раз кивает и говорит:

– Вот так. Все хорошо. Все хорошо.

Появляется дядя Карлос, и они с мамой ведут меня к его столу; мы садимся. Я чувствую, как в меня со всех сторон вперились взгляды. Легкие сдавливает еще сильнее. Дядя Карлос протягивает мне запотевшую бутылку воды, и мама подносит ее к моим губам.

Я медленно глотаю и осматриваю стол дяди Карлоса, дабы не встречаться взглядом с любопытными копами вокруг. Здесь почти столько же фотографий со мной и Секани, сколько с его собственными детьми.

– Я везу ее домой, – сообщает ему мама. – Сегодня я принуждать не буду. Она не готова.

– Я понимаю, Лиза, но рано или поздно Старр придется с ними поговорить. Она играет ключевую роль в расследовании.

Мама вздыхает.

– Карлос…

– Да, я понимаю, – произносит он, заметно понизив голос. – Поверь, понимаю. Но, к сожалению, если мы хотим, чтобы расследование провели как полагается, ей придется заговорить. Не сегодня, так в другой день.

Другой день – и снова сомнения и страх в ожидании того, что неминуемо случится. Я этого не выдержу.

– Я хочу покончить с этим сегодня, – бормочу я. – Не хочу тянуть.

Они удивленно переводят взгляды на меня, словно только сейчас обо мне вспомнили.

Дядя Карлос садится рядом со мной на корточки.

– Ты уверена, зайчонок?

Я киваю, пока совсем не оробела.

– Хорошо, – вздыхает мама. – Но я пойду с ней.

– Конечно, так тоже можно, – говорит дядя Карлос.

– Да мне плевать, можно или нет. – Мама смотрит на меня. – Одна она туда не пойдет.

Эти слова согревают меня, как объятия.

Дядя Карлос приобнимает меня одной рукой и ведет в маленькую комнату, где нет ничего, кроме стола и нескольких стульев. Спрятанный где-то кондиционер громко гудит и гоняет по комнате ледяной воздух.

– Ну все, – говорит дядя Карлос. – Я подожду снаружи, ладно?

– Ладно, – отвечаю я.

Он, как обычно, дважды целует меня в лоб. Мама сжимает мою руку – так крепко, что я понимаю, о чем она думает: «Я с тобой».

Мы садимся за стол и все еще держимся за руки, когда входят два детектива: молодой белый парень с блестящими черными волосами и латиноамериканка с морщинами вокруг рта и взъерошенной короткой стрижкой. У обоих на поясе пистолеты.

Держи руки на виду.

Не делай резких движений.

Говори только тогда, когда к тебе обращаются.

– Здравствуйте, Старр, миссис Картер, – произносит женщина, протягивая руку. – Я детектив Гомез, а это мой напарник, детектив Уилкс.

Я отпускаю мамину ладонь, чтобы пожать руки детективам.

– Здравствуйте.

Мой голос тут же меняется. Это всегда случается с «чужими» людьми, будь то в Уильямсоне или где-то еще. Я веду себя по-другому, и голос звучит иначе; я тщательно подбираю и проговариваю слова. Ни за что не позволю никому подумать, что я девчонка из гетто.

– Очень приятно с вами познакомиться, – говорит Уилкс.

– Учитывая обстоятельства, я бы так не сказала, – отвечает мама.

Лицо и шея Уилкса наливаются краской.

– Он имел в виду, что мы многое о вас слышали, – поясняет Гомез. – Карлос всегда сентиментальничает насчет своей прекрасной семьи. Нам кажется, будто мы с вами уже давно знакомы, – подчеркнуто произносит она. – Пожалуйста, присаживайтесь. – Гомез указывает на стул, а потом они с Уилксом садятся напротив. – Просто чтобы вы были в курсе: наш разговор записывается, но лишь потому, что нам необходимы записи с показаниями Старр.

– Ладно, – говорю я.

Голос снова веселый и бойкий. Я такой никогда не бываю.

Детектив Гомез произносит дату, время, имена людей, находящихся в комнате, и еще раз напоминает, что наш разговор записывается. Уилкс что-то строчит в своем блокноте. Мама гладит меня по спине. Пару секунд слышно только, как карандаш скользит по бумаге.

– Ну хорошо. – Гомез усаживается поудобнее и улыбается; морщины вокруг ее рта становятся глубже. – Старр, не нервничай. Ты не сделала ничего плохого. Мы просто хотим понять, что произошло.

«Я знаю, что не сделала ничего плохого», – думаю я, но вслух говорю:

– Да, мэм.

– Тебе шестнадцать, верно?

– Да, мэм.

– Как долго ты знала Халиля?

– С трех лет. Его бабушка с нами нянчилась.

– Ух ты, – говорит она, растягивая слова на манер дружелюбной училки. – Это долго. Ты можешь рассказать нам, что случилось в ночь инцидента?

– Вы имеете в виду, в ту ночь, когда его убили?

Черт.

Улыбка Гомез блекнет, а морщины почти исчезают; она говорит:

– В ночь инцидента, да. Начинай, когда будешь готова.

Я смотрю на маму. Она кивает.

– Мы с моей подругой Кенией пошли на вечеринку к парню по имени Дарий, – говорю я.

Тук-тук-тук. Я барабаню пальцами по столу.

Стоп. Не делай резких движений.

Я прижимаю руки к столу и держу их на виду у полицейских.

– Он устраивает вечеринки на каждые весенние каникулы, – говорю я. – Халиль меня заметил и подошел поздороваться.

– Ты знаешь, зачем он пришел на вечеринку? – спрашивает Гомез.

А зачем вообще ходят на вечеринки? Чтобы тусоваться.

– Полагаю, он хотел развлечься, – говорю я. – Мы с ним поболтали о том, что происходит у нас в жизни.

– Например?

– У его бабушки рак. До того разговора я об этом не знала.

– Ясно, – кивает Гомез. – Что случилось потом?

– Потом на вечеринке началась перестрелка, поэтому мы вместе уехали на его машине.

– Халиль имел отношение к перестрелке?

Я поднимаю бровь.

– Не-а.

Блин. Скажи по-нормальному.

Я выпрямляю спину.

– То есть нет, мэм. Когда она началась, мы разговаривали.

– Ладно, значит, вы остались вдвоем. И куда поехали?

– Он предложил подвезти меня домой или в папин магазин. Но мы не успели решить куда, потому что нас остановил Сто-пятнадцать.

– Кто?

– Тот полицейский. Это номер его жетона, – объясняю я. – Я его запомнила.

Уилкс что-то пишет.

– Ясно, – говорит Гомез. – Можешь рассказать, что случилось потом?

Не думаю, что смогу когда-нибудь забыть о произошедшем, но рассказать – не то же самое, что помнить. Рассказывать трудно.

В глазах щиплет. Я моргаю, уставившись в стол, а мама продолжает гладить меня по спине.

– Смотри прямо, Старр.

У моих родителей есть пунктик насчет того, что нужно всегда смотреть в глаза собеседнику. Они утверждают, что глаза говорят больше, чем слова, и если мы смотрим собеседнику в глаза и отвечаем серьезно, то он не будет сомневаться в наших намерениях.

Я смотрю в глаза Гомез.

– Халиль съехал на обочину и выключил зажигание, – продолжаю я. – Сто-пятнадцать включил фары. Он подошел к окну и попросил Халиля показать права и техпаспорт.

– Халиль подчинился? – спрашивает Гомез.

– Сначала он спросил полицейского, почему он нас остановил. А потом показал права и техпаспорт.

– Во время разговора Халиль был зол?

– Не зол, а раздражен, – отвечаю я. – Он решил, что коп до него докапывается.

– Это он сам тебе сказал?

– Нет, было и так понятно. Мне самой так показалось.

Черт.

Гомез подается вперед. На зубах у нее пятна яркой помады, а изо рта пахнет кофе.

– Это почему?

Дыши.

В комнате не жарко, просто ты нервничаешь.

– Потому что мы не делали ничего плохого, – говорю я. – Халиль не превышал скорости и вел спокойно. У полицейского не было причины нас останавливать.

– Ясно. Что произошло потом?

– Полицейский заставил Халиля выйти из машины.

– Заставил? – переспрашивает она.

– Да, мэм. Он его вытащил.

– Потому что Халиль медлил, верно?

Мама издает гортанный звук, словно хочет что-то сказать, но сдерживается. Затем сжимает губы и принимается кругами гладить меня по спине.

Я вспоминаю, что говорил папа: «Не позволяй им навязать тебе чужое мнение».

– Нет, мэм, – отвечаю я Гомез. – Он вышел из машины сам, но дальше полицейский все время его толкал.

Она еще раз повторяет свое «ясно», но ясно ей быть не может – она этого не видела, а потому, скорее всего, мне не верит.

– Что случилось потом?

– Полицейский трижды обыскал Халиля.

– Трижды?

Ага. Я считала.

– Да, мэм. И ничего не нашел. Тогда он приказал Халилю оставаться на месте, пока он проверит его права и техпаспорт.

– Но Халиль не стоял на месте, правда?

– Да, но и сам в себя он не стрелял.

Черт. Долбаный язык без костей.

Детективы переглядываются. С секунду они безмолвно друг с другом разговаривают.

На меня надвигаются стены. Легкие снова сдавливает. Я оттягиваю воротник футболки.

– По-моему, на сегодня хватит, – говорит мама и, поднимаясь, берет меня за руку.

– Но, миссис Картер, мы еще не закончили.

– Да мне все равно…

– Мам, – говорю я, когда она переводит взгляд на меня. – Все нормально. Я продолжу.

Тогда она одаривает детективов таким взглядом, каким одаривает нас с братьями, когда мы испытываем ее терпение, и садится обратно, но руку мою уже не отпускает.

– Ладно, – говорит Гомез. – Значит, он обыскал Халиля и приказал ему не двигаться, пока будет проверять права и техпаспорт. Что дальше?

– Халиль открыл пассажирскую дверь и…

Бах!

Бах!

Бах!

Кровь.

По моим щекам текут слезы. Я вытираю их рукавом.

– Полицейский застрелил его.

– Ты… – начинает Гомез, но мама тычет в нее пальцем.

– Пожалуйста, дайте ей секунду. – Звучит как приказ, а не просьба.

Гомез не отвечает. Уилкс продолжает что-то записывать.

Мама вытирает мне щеки.

– Как будешь готова, – шепчет она.

Я сглатываю комок в горле и киваю.

– Ладно. – Гомез делает глубокий вдох. – Старр, ты знаешь, почему Халиль подошел к двери?

– Мне кажется, он подошел, чтобы спросить, все ли у меня в порядке.

– Кажется?

Я не телепат.

– Да, мэм. Он уже начал спрашивать, но не закончил, потому что полицейский выстрелил ему в спину.

На губы мне падает еще пара соленых слезинок. Гомез вновь подается ко мне через стол.

– Мы все хотим докопаться до сути этого дела, Старр. И мы ценим твое сотрудничество. Я понимаю, что сейчас тебе очень тяжело.

Я снова вытираю лицо рукой.

– Да.

– Да. – Она улыбается и говорит в том же сахарном, сочувственном тоне: – А теперь скажи, как считаешь: Халиль продавал наркотики?

Пауза.

Какого хрена?

Слез больше нет. Серьезно, глаза мгновенно высыхают. И прежде чем я успеваю что-то сказать, подключается мама:

– Какое отношение это имеет к делу?

– Это просто вопрос, – говорит Гомез. – Ты что-нибудь об этом знаешь, Старр?

Все ее сочувствие, все ее улыбки и понимание были лишь приманкой…

Они хотят узнать, что случилось на самом деле, или оправдать коллегу?

У меня есть ответ на ее вопрос. Я все поняла, когда увидела Халиля на вечеринке. Он никогда не носил новую обувь. И украшений (маленькие цепочки за девяносто девять центов из магазина косметики не в счет). К тому же мисс Розали уже все подтвердила. Но какое, нафиг, отношение это имеет к его смерти? Неужели это оправдывает убийство?

Гомез склоняет голову набок.

– Старр? Пожалуйста, ответь на вопрос.

Я не собираюсь помогать им оправдывать убийство моего друга.

Выпрямившись, я смотрю Гомез прямо в глаза.

– Я никогда не видела, чтобы он продавал или употреблял наркотики.

– Но как ты считаешь? – спрашивает она.

– Он никогда мне ничего об этом не говорил, – отвечаю я, ведь это правда. Сам Халиль мне не признавался.

– Но ты хоть что-нибудь об этом слышала?

– Что-то слышала.

Это тоже правда.

Она вздыхает.

– Ясно. Ты знаешь, состоял ли он в банде «Королей»?

– Нет.

– А в банде «Послушников из Сада»?

– Нет.

– Ты употребляла алкоголь на вечеринке?

Этот прием я знаю по «Закону и порядку». Она пытается меня дискредитировать.

– Нет. Я не пью.

– А Халиль?

– Так, секундочку, – перебивает мама. – Вы пытаетесь отдать под суд Старр с Халилем или копа, который его убил?

Уилкс отрывается от своих записей.

– Я не совсем вас понимаю, миссис Картер, – бормочет Гомез.

– Пока что вы не задали моей дочери ни одного вопроса о том копе, – говорит мама. – Вы все время спрашиваете ее про Халиля, словно это он виноват в своей смерти. Старр уже сказала: сам он в себя не стрелял.

– Мы просто хотим восстановить полную картину происшедшего, миссис Картер. Только и всего.

– Сто-пятнадцать убил Халиля, – говорю я. – А Халиль не сделал ничего плохого. Что еще вам нужно знать?

Пятнадцать минут спустя мы с мамой покидаем полицейский участок. И обе понимаем одно: нас ждет не расследование, а фикция.

Семь

Похороны Халиля пройдут в пятницу. Завтра. Ровно через неделю после его смерти.

В школе я стараюсь не думать о том, как он будет выглядеть в гробу, сколько придет людей, как он будет выглядеть в гробу, знают ли другие, что я была рядом, когда он погиб… Как он будет выглядеть в гробу.

У меня не получается об этом не думать.

В понедельник в вечерних новостях наконец раскрывают подробности убийства и назвают Халиля по имени, но при этом навешивают на него ярлык: Халиль Харрис, подозреваемый в торговле наркотиками. А еще никто не удосуживается упомянуть, что он был безоружен. Говорят лишь, что «неизвестного свидетеля» уже допросили и что полиция по-прежнему ведет расследование.

Я не до конца понимаю, что еще можно «расследовать» после моих показаний.

В спортзале все уже переоделись в форменные синие шорты и золотые футболки Уильямсона, но урок еще не начался. Чтобы убить время, кое-кто из девчонок вызывает парней посоревноваться в баскетболе. Они играют на ползала, и под ногами у них скрипят полы. Девчонки постоянно взвизгивают «Ну хва-а-атит!», когда парни их перекрывают. Это флирт по-уильямсонски.

Хейли, Майя и я сидим на трибуне в другом конце зала. Внизу перед нами парни, так сказать, танцуют – оттачивают движения к выпускному. «Так сказать» – потому что подобную фигню и танцем-то не назовешь. У Райана, бойфренда Майи, еще кое-как получается, при том что он просто стоит и делает даб[50]50
  Танцевальное движение, зародившееся в хип-хоп-среде.


[Закрыть], свое фирменное движение. Он крупный и широкоплечий лайнбекер[51]51
  Полузащитник в американском футболе.


[Закрыть], так что выглядит малость смехотворно, но в том и преимущество быть единственным чернокожим парнем в классе: можешь дурачиться сколько влезет и все равно оставаться крутым.

Крис сидит в нижнем ряду. Он включил на телефоне один из своих миксов для танцующих парней и поглядывает на меня через плечо. Однако по бокам у меня два телохранителя, которые и близко его не подпустят: с одной стороны Майя, весело подначивающая Райана, а с другой – Хейли, которая ржет над Люком и снимает его на телефон. И они обе до сих пор злы на Криса.

А я, если честно, нет. Он совершил ошибку, и я его прощаю – причем во многом благодаря его готовности опозориться перед всей школой и «Принцу из Беверли-Хиллз».

Правда, в тот миг, когда он схватил меня за руки, я словно вернулась в ту самую ночь и внезапно по-настоящему, по-настоящему осознала, что Крис белый. Как Сто-пятнадцать. Да, я понимаю, что сижу рядом со своей белой лучшей подругой, но иметь белого парня – это почти то же, что показать Халилю, папе, Сэвену и всем остальным чернокожим парням в моей жизни средний палец. Крис нас не останавливал, не стрелял в Халиля, но что, если, встречаясь с ним, я предаю саму себя?.. На этот вопрос мне только предстоит найти ответ.

– Боже мой, какая же тошниловка, – морщится Хейли. Она перестала снимать и отвлеклась на игру. – Они даже не пытаются.

Совсем не пытаются. Мяч пролетает мимо кольца – целилась в него Бриджит Холлоуэй. Либо у нее проблемы с координацией, либо она промазала специально, потому что теперь Джексон Рейнольдс показывает ей, как нужно бросать мяч. И буквально трется об нее. Да еще и без футболки.

– Не знаю, что хуже, – фыркает Хейли. – То, что парни поддаются им, потому что они девчонки, или то, что девчонки позволяют себе поддаваться.

– Даешь равноправие в баскетболе! Да, Хейлс? – подмигивает ей Майя.

– Да! Погоди-ка… – Хейли с подозрением на нее косится. – Ты надо мной смеешься или говоришь серьезно, Коротышка?

– И то и другое, – улыбаюсь я, опершись на локти, и из-под футболки у меня выглядывает живот – мой «обеденный малыш». Мы только поели, и на обед была жареная курица – одно из тех блюд, которые в Уильямсоне готовят как надо. – Они ведь просто так играют, Хейлс, – говорю я ей.

– Ага. – Майя гладит меня по животу. – Когда рожать будешь?

– В один день с тобой.

– О-о-о-о-о-о! Будем воспитывать наших обеденных отпрысков как родных братьев.

– Скажи! Своего я назову Фернандо, – говорю я.

– Почему Фернандо? – спрашивает Майя.

– Хрен знает. Звучит как имя для обеденного малыша. Особенно если как следует прорычать букву «р».

– А я рычать не умею.

Она пытается, но изо рта у нее вырывается какой-то странный звук, и во все стороны летит слюна. Я ржу.

Хейли показывает пальцем на площадку.

– Нет, вы только посмотрите! Вот из-за таких, как они, и появилась фраза «играет как девчонка», с помощью которой мужчины принижают женщин! При том что мы играем не хуже них!

Боже мой. Ее действительно это расстраивает.

– Долго не жди! – кричит она кому-то из девчонок.

Майя встречается со мной взглядом, и ее глаза лукаво блестят – все в точности как в средней школе.

– Когда ведешь один![52]52
  Здесь и далее – текст песни «Ты владеешь мячом» из фильма «Классный мюзикл», которую на русском исполнил Сергей Лазарев.


[Закрыть] – вопит Майя.

– И не зеваем, не спим! – подхватываю я. – И не зеваем, не спим!

– Не дремлем, когда бросок необходим!

– Иначе не победим! – скандирую я.

Это песня «Ты владеешь мячом» из «Классного мюзикла». Теперь она застрянет у меня в голове на всю неделю. Мы были одержимы «Классным мюзиклом» в то же время, когда и Jonas Brothers. «Дисней» тогда обобрал наших родителей как липку.

Мы уже не сдерживаемся и поем вовсю. Хейли с трудом делает вид, что сердится. А потом фыркает.

– Пошли! – Она встает и тянет нас с Майей за собой. – И не зеваем, не спим!

А я думаю: «Ага, значит, ты можешь потащить меня играть в баскетбол в приступе феминизма, но фолловить мой тамблер с фотками Эмметта Тилла – нет?»

Не знаю, почему так сложно поднять эту тему. Это же просто тамблер.

С другой стороны, это же тамблер.

– Эй! – кричит Хейли. – Мы тоже хотим пограть.

– Нет, не хотим, – бормочет Майя, и Хейли пихает ее локтем.

Я тоже не хочу, но по какой-то причине решения в нашей группе принимает Хейли, а мы с Майей лишь плетемся следом. Не то чтобы мы изначально так задумывали. Просто случается одно, потом другое, и в один прекрасный день ты вдруг осознаешь, что в вашей компании есть лидер, и это не ты.

– Дамы, прошу. – Джексон кивком подзывает нас на площадку. – Для красивых девчонок место всегда найдется. Мы постараемся вас не покалечить.

Хейли смотрит на меня, я смотрю на нее, и выражения лиц у нас у обеих каменные. Мы оттачивали их с пятого класса: рот слегка приоткрыт, и мы еле держимся, чтобы не закатить глаза.

– Вот и славно, – киваю я. – Давайте сыграем.

– Стритбол[53]53
  От обычного баскетбола стритбол отличается количеством игроков (три на три) и зоной игры (половина поля).


[Закрыть], – говорит Хейли, когда мы встаем на позиции. – Девочки против мальчиков. Простите, дамочки, но мы тут сами разберемся, окей?

Бриджит одаряет Хейли презрительным взглядом, а потом уходит с поля в компании своих подружек. Танцам приходит конец; парни выстраиваются перед нами, и к ним присоединяется Крис. Он что-то шепчет Тайлеру, участвовавшему в предыдущем матче, и вступает в игру вместо него.

Джексон передает мяч Хейли. Я оббегаю Гарретта, стоящего в защите, и Хейли пасует мне. Вне зависимости от того, что творится между нами за пределами площадки, когда мы с Хейли и Майей встречаемся на поле, наши ритм, химия и сноровка сплетаются в нечто невероятное.

Гарретт кроет меня, но тут подбегает Крис и отпихивает его.

– Че творишь, Брайант? – вопит Гарретт.

– Она моя, – отвечает Крис и становится в защиту.

Мы оказываемся лицом к лицу. Я чеканю мячом.

– Привет, – говорит он.

– Привет.

Я пасую Майе, открытой для броска в прыжке. Она прыгает.

Два – ноль.

– Отличная работа, Янг! – улыбается тренер Мейерс, только что вышедшая из кабинета.

Ей достаточно намека на настоящую игру, и она тут же переходит в тренерский режим. Тренер Мейерс напоминает мне тренеров по фитнесу из реалити-шоу. Она изящная, но мускулистая, и – боже мой! – эта женщина умеет кричать.

Гарретт с мячом у задней линии.

Крис бежит, пытаясь открыться для броска. С полным желудком мне приходится прилагать куда больше усилий, чтобы его закрыть. Мы бежим бедро к бедру и наблюдаем за Гарреттом, который решает, кому дать пас. Касаемся руками… И вдруг во мне что-то переклинивает; теперь все мои чувства поглощены одним лишь Крисом. Он в шортах, и ноги у него такие красивые… А еще от него пахнет «Олд спайсом», и при малейшем прикосновении я ощущаю, какая нежная у него кожа.

– Я скучаю, – говорит он.

Бессмысленно врать.

– Я тоже.

Мяч летит к нему в руки, и Крис его ловит. Теперь я оказываюсь в защите и стою лицом к Крису, пока он чеканит мячом. Мой взгляд падает ему на губы; они чуть влажные и прямо молят о поцелуе. Потому я и не могу играть с ним в баскетбол. Слишком многое меня отвлекает.

– Может, хотя бы поговоришь со мной? – спрашивает Крис.

– Картер, защита! – орет тренер Мейерс.

Я сосредотачиваюсь на мяче и пытаюсь его перехватить, но делаю это недостаточно быстро. Крис обводит меня и бежит прямо к корзине, однако в последний момент пасует Джексону на трехочковой линии.

– Грант! – зовет тренер.

Хейли несется назад и, когда из рук Джексона вылетает мяч, задевает его кончиками пальцев. Мяч меняет траекторию и летит у нас над головами, а я делаю рывок и ловлю его.

Теперь ничто не отделяет меня от кольца, кроме Криса за моей спиной. Если точнее – его промежность вплотную прижата к моей заднице, а грудь – к спине. Я толкаю его и пытаюсь сообразить, как забросить мяч в дырку. Звучит пошлее, чем есть на самом деле, особенно в таком положении. Впрочем, теперь я понимаю, почему Бриджит мазала.

– Старр! – зовет Хейли.

Она открыта на трехочковой. Я пасую ей.

Бросок. Попадание. Пять – ноль.

– Ну же, мальчики, – дразнится Майя. – И это все, на что вы способны?

Тренер аплодирует.

– Отличная работа! Просто отличная!

Джексон на задней. Пасует Крису. Крис пасует обратно.

– Не понимаю, – говорит он. – Ты так разнервничалась в коридоре… Что происходит?

Гарретт пасует Крису. Я встаю в защиту и слежу за мячом. Не за Крисом. На Криса смотреть нельзя, а то глаза меня выдадут.

– Поговори со мной, – продолжает он.

Я снова пытаюсь отнять мяч, но безуспешно.

– Играй, – говорю я.

Крис бежит влево, потом быстро разворачивается и несется направо. Я пытаюсь следовать за ним, но полный желудок меня замедляет. Крис добирается до кольца и забрасывает двухочковый. Красиво. Пять – два.

– Да блин, Старр! – орет Хейли. Она принимает мяч и кидает его мне. – Давай живее! Представь, что мяч – это жареная курочка, может, тогда ты его не потеряешь.

Что.

Это.

Была.

За.

Хрень?

Мир словно мчится вперед без меня. Я держу мяч и смотрю, как Хейли удаляется, а за спиной у нее подпрыгивают синие пряди. Поверить не могу, что она это сказала… Она не могла. Нет.

Мяч выпадает у меня из рук, и я ухожу с площадки. Я тяжело дышу, глаза щиплет.

В женской раздевалке душно. Здесь я всегда нахожу утешение после проигрыша – при желании в раздевалке можно поплакать и выругаться. Я принимаюсь мерить ее шагами от одного шкафа к другому.

Тут вбегают запыхавшиеся Хейли и Майя.

– Что с тобой такое? – спрашивает Хейли.

– Со мной? – переспрашиваю я, и от шкафчиков отскакивает эхо. – Что это был за комментарий?

– Да расслабься! Я просто была в игровом запале.

– Шутка про «жареную курочку» – это «игровой запал»? Серьезно?

– В столовке давали курицу! Вы же с Майей сами об этом шутили… И на что ты вообще намекаешь?

Я продолжаю нарезать круги.

Тут глаза у Хейли округляются.

– О боже. Ты решила, что это расистская шутка?

Я перевожу на нее взгляд.

– Ну, ты так пошутила про единственную чернокожую девчонку в зале. Как еще это понимать?

– Блин, Старр? Серьезно? После всего, через что мы прошли, ты думаешь, что я расистка?

– Нельзя сказать что-то расистское и не быть расисткой.

– Да что с тобой происходит, Старр? – вмешивается Майя.

– Почему меня все об этом спрашивают? – огрызаюсь я.

– Потому что в последнее время ты странно себя ведешь! – огрызается Хейли в ответ. Она смотрит мне в глаза и спрашивает: – Это как-то связано с полицейским, который застрелил драгдилера в твоем районе?

– Ч-что?

– Я слышала по новостям и знаю, что теперь ты увлекаешься подобными вещами…

Подобными вещами? Что это еще, блин, значит?

– По телику сказали, что дилера звали Халиль, – продолжает Хейли, и они с Майей переглядываются.

– Мы хотели спросить, не тот ли это Халиль, который был у тебя на днях рождения, – добавляет Майя. – Но не знали как.

Драгдилер. Вот, значит, кто он для них. Не важно, что его в этом только подозревают. «Драгдилер» звучит гораздо убедительнее, чем «подозреваемый в торговле наркотиками».

Интересно, как будут воспринимать меня, если станет известно, что в машине с ним была я? Как оборванку из гетто с наркоторговцем? И что обо мне подумают учителя? Друзья? Да и вообще весь мир?

– Я…

Я закрываю глаза. Халиль смотрит в небо.

«Старр, не суй нос куда не надо!» – говорит он.

Я сглатываю и шепчу:

– Этого Халиля я не знаю.

Такое предательство даже хуже, чем то, что я встречаюсь с белым парнем. Черт, отрекаясь от него, я почти стираю все те мгновения, когда мы смеялись и плакали вместе, все те секунды, что провели вместе. В голове звучат миллионы «прости», и я надеюсь, что Халиль их слышит, где бы он сейчас ни находился. Пускай этого и недостаточно, но я должна была так поступить. Должна была.

– Так в чем тогда дело? – спрашивает Хейли. – Сегодня годовщина Наташи или что?

Я смотрю в потолок и моргаю как можно чаще, чтобы не зареветь. В Уильямсоне, кроме моих братьев и учителей, о Наташе знают только Хейли и Майя. Но мне жалость не нужна.

– Пару недель назад была мамина годовщина, – говорит Хейли. – И у меня несколько дней подряд было хреновое настроение. Поэтому, если тебе грустно, я все понимаю, но, Старр, как ты можешь обвинять меня в расизме?

Я моргаю чаще. Боже, я отталкиваю ее и отталкиваю Криса. Черт, разве я их заслуживаю? Я храню случившееся с Наташей в секрете и только что отреклась от Халиля, хотя сама могла оказаться на их месте. У меня даже не хватает порядочности чтить о них память, хотя мы были лучшими друзьями.