Текст книги "Дикая магия"

Джессериты не проронили ни слова до тех пор, пока Каландрилл не спросил, куда сложить обмундирование. На его вопрос вперёд вышел человек, низко и почтительно поклонился и сам предложил убрать куртки, словно работа эта была ниже их достоинства.

– Ахрд, их подобострастие выводит меня из себя, – пробормотал Брахт на энвахе.

– Они приравнивают нас к котузенам, – заметил Каландрилл, – а котузены достойны почитания.

Керниец буркнул что-то невнятное и посмотрел на джессеритов, в молчании ожидавших распоряжений. Видимо, в присутствии высоких гостей серые туники не имели права продолжать работу.

– В Куан-на'Форе все проще, – проговорил Брахт. – Даже в Секке и то проще.

– Но мы сейчас здесь, – ухмыльнулся Каландрилл и передал джессериту свою куртку. – А в чужой земле лучше следовать её обычаям.

Брахт хмыкнул, но ничего не сказал, бросив снаряжение джессериту. Катя и Ценнайра последовали его примеру, и джессерит удалился.

– Ну что? Поищем трапезную? – предложила Катя – у меня разыгрался аппетит.

– Только бы не заблудиться в этом лабиринте, – вставил Брахт уже не столь бодро, как прежде. – Чем быстрее мы отправимся в путь, тем лучше.

– Брахт, – с наигранной серьёзностью сказала Катя, обращаясь к Ценнайре, – всегда чем-то недоволен, если не скачет целый день на коне.

– Каландрилл мне уже говорил, – с улыбкой ответила Ценнайра.

Она вдруг сообразила, что как это ни странно, но ей легко в компании этих троих молодых людей, словно они и вправду стали её товарищами. Однако сразу же пришла другая мысль, и улыбка слетела с её лица: тем труднее будет их убивать.

Она отогнала от себя неприятную мысль и вместе со всеми отправилась на поиски трапезной.

В большой комнате, так же скудно освещённой, находился только Очен. Он восседал в одиночестве за высоким столом, на котором были расставлены блюда с холодным мясом, сыром и хлебом. В искорёженной возрастом руке старец держал кубок с вином.

Он радостно приветствовал их и жестом пригласил за стол по обеим сторонам от себя. Полуденная трапеза, как выяснилось, уже прошла, и посему на столе оставались только холодные закуски.

– За тренировкой мы забыли о распорядке, – сказал Каландрилл, наливая себе вина.

Вазирь с ухмылкой кивнул.

– Котузены строго придерживаются своего этикета, – заявил он. – Но вы не обращайте внимания, пусть это вас не заботит.

– Нам ещё многому предстоит научиться, – как бы извиняясь, сказал Каландрилл.

– Нам тоже, – возразил Очен. – Мы так давно живём в полной изоляции, что наши обычаи могут показаться вам смешными. Для некоторых из нас сама мысль о том, что женщина может носить оружие, крамольна. Однако, не будь у тебя оружия, – он с улыбкой повернулся к Кате, умудрившись при этом подмигнуть и Ценнайре, – боюсь, Рхыфамун уже взял бы над вами верх.

– И мы, скорее всего, уже были бы мертвы, – согласился Брахт, поднимая кубок в честь женщины-воительницы. – Не приди к нам Катя в Харасуле, чайпаку разделались бы с нами.

Катя рассеянно улыбнулась, больше думая о пище, чем о комплименте. Каландрилл сказал:

– Как бы там ни было, я бы не хотел обижать наших хозяев. Если будет у тебя время, я с удовольствием познакомлюсь с вашими обычаями хотя бы в общих чертах.

– Время у меня есть прямо сейчас, – сказал Очен. – Форт очищен и защищён оккультными силами. Чазали и Тэмчен охраняют его с мечами в руках. Так что, если тебе больше нечем заняться…

– Не мне, а нам. – Каландрилл, опасаясь, что Брахт предложит вывести на прогулку лошадей, торопился опередить кернийца. – Да, да, это было бы очень полезно.

– В таком случае можем начать. – Очен опустошил свой кубок и наклонился вперёд, облокотившись на стол. – Кое с чем вас уже познакомил Чазали.

– А он – коту, – сказал Каландрилл, кивнув, – и принадлежит к касте воинов.

– Здесь все коту, – пояснил Очен. – Но даже среди коту есть свои различия: Чазали, Тэмчен и те воины, кого вы видели сегодня утром, являются котузенами. Это – высшая каста.

– Они носят чёрные доспехи? – предположил Каландрилл.

– Верно, – подтвердил Очен, и его морщинистое лицо расплылось в довольной улыбке. – Только котузенам позволено носить подобные доспехи, на кои в свою очередь наносятся знаки их ранга и рода. Обладай я достаточными магическими силами, я бы вложил в вас и знание письменного языка. Но, как это ни грустно, сие мне не по силам.

– Ты дал нам знание своего языка. Это уже много! – Каландрилл улыбнулся вазирю. – Кто же те люди, что носят кольчугу и кожу?

– Они котуанджи, – пояснил Очен. – Это пешие воины, которые при необходимости могут скакать и на коне.

– Люди, коих видела я по ту сторону Кесс-Имбруна, – вмешалась Ценнайра, – были в кольчуге и кожаных доспехах. Тот, в кого вселился Рхыфамун, был одет… именно так.

– Значит, это был котуандж, – задумчиво пробормотал Очен. – В таком обличье найти его будет ещё труднее: котузенов относительно немного, а котуанджей гораздо больше.

Брахт едва слышно выругался. Вазирь пожал плечами, и одежды его зашуршали.

– Надеюсь, что, если будет на то воля Хоруля, это не помешает нам его найти, – сказал старик. – Но забудем пока о Рхыфамуне и о его грязных намерениях. До рассвета мы все равно ничего не можем поделать. Так что давайте говорить о более приятных вещах.

Каландрилл был доволен: его тянуло поближе познакомиться с этой странной землёй.

– А слуги? – поинтересовался он. – Те люди в серых туниках? Они тоже коту?

– Здесь все коту, – повторил Очен. – Только коту могут служить в крепости, коя охраняет подступы к нашей земле. Посему здесь вы не видите женщин, за исключением, – он кивнул в сторону Кати и Ценнайры, – наших досточтимых гостей. Кто прислуживает за столом и выполняет лакейские обязанности – это котуджи. Прежде чем стать котуанджами, они должны доказать, что достойны этого.

– А котуанджи? – спросил Каландрилл, которому было страшно любопытно разобраться в столь сложной организации общества. – Они тоже стремятся стать котузенами?

– Сие невозможно, – ответил Очен. – Котузеном можно стать только по праву рождения. Это – право крови.

– Ахрд, странная у вас здесь земля. – Брахт, нахмурившись, покачал головой. – В Куан-на'Форе все мужи равны, если, конечно, они того желают.

Очен виновато улыбнулся.

– Сии устои создавались веками, – вежливо пробормотал он. – Куан-на'Фор, видимо, более свободная страна, чем многие другие, ибо, насколько мне известно, в Лиссе и Кандахаре тоже существуют подобные сословия.

– Кандахаром управляет тиран, – сказала Ценнайра.

– А в городах Лиссе заправляют доммы, – добавил Каландрилл, – чуть ниже стоят аристократы.

– А в Вану? – спросил Очен у Кати. – Как обстоят дела в твоей загадочной земле?

– У нас все равны, – пояснила девушка. – Все мы выбираем представителей, которые говорят за нас в советах, дабы был услышан голос любого мужчины и любой женщины.

– Каждому своё, – пробормотал Очен, явно сбитый с толку столь необычной организацией общества. В следующее мгновение он усмехнулся. – Хоруль, если подобные мысли придут в голову нашим женщинам или низшим сословиям, на этой земле задуют свежие ветры.

Такую мысль старик явно нашёл забавной. Он широко улыбался, качая головой и сузив в щёлки и без того узкие глаза. Каландриллу показалось, что она, мысль эта, была далеко ему не противна, словно он сам желал ветра перемен в своей стране.

– А вазири? – поинтересовался Каландрилл. – Каково положение твоей касты?

Очен несколько посерьёзнел, хотя улыбка все ещё играла на его устах.

– Мы самый привилегированный слой, – ответил он – Всякие мужи или женщины, обладающие оккультным даром, могут стать вазирями независимо от происхождения. Талант этот проявляется ещё в детстве. За обладателями его внимательно наблюдают, и если они того достойны, их направляют учиться на вазиря. Временами дар пропадает, но те, кому суждено стать вазирем, приравниваются к самым знатным из котузенов. Выше них – только вазирь-нарумасу, кои приравниваются к шенгиям, к величайшим из великих.

– И все же, несмотря на все своё величие, – вставил Брахт, – они не в состоянии разгромить восставших, угрожающих Анвар-тенгу.

– Ты прав, – подтвердил Очен. – Но дело тут вот в чем: если вазирь-нарумасу прибегнут к чёрной магии, то они потеряют власть над воротами, кои держат они запертыми, и тогда… Тогда, если пробудится Фарн, как они помешают ему вернуться в мир?

Брахт нахмурился, поиграл кубком и сказал:

– Если Безумный бог пробудится, зачем ему возвращаться в мир через Анвар-тенг? Он же может пересечь Боррхун-Мадж. Или вазирь-нарумасу охраняют и эти горы?

– Хороший вопрос, – серьёзно сказал Очен. – Боррхун-Мадж вазирь-нарумасу не охраняют. На него ещё Первые боги наложили такие заклятия, что даже Фарну не по силам их преодолеть.

Теперь нахмурился Каландрилл.

– Но ведь ты сам говорил, что Рхыфамун может попробовать добраться до Фарна через эти горы – тщательно взвешивая каждое слово, произнёс он. – Ты сказал: через горы либо Анвар-тенг. Но если и тот, и другой пути так сильно охраняются, то как он доберётся до Фарна?

– Я утверждаю, что пересечь Боррхун-Мадж невозможно простому смертному, – медленно пояснил вазирь. – а существование ворот в Анвар-тенге хранится в строжайшей тайне. Но… – Он замолчал и вздохнул, лицо его вдруг ещё более постарело. – Но… у Рхыфамуна в руках «Заветная книга», так ведь? А книга сия является одновременно и его проводником, и его хранителем. Она, без сомнения, приведёт Рхыфамуна к воротам и поможет ему выжить в Боррхун-Мадже.

Смысл его слов ударил Каландрилла как острый меч; он с трудом перевёл дыхание и хрипло спросил:

– Значит ли это, что, добравшись до цели – до Анвар-тенга или до гор, – он одержит победу?

Очен внимательно посмотрел Каландриллу в глаза и вновь покачал головой, пояснив с некоторым сомнением в голосе:

– Сие возможно, но вовсе не обязательно. Дабы пройти через ворота, сначала ему надо добраться до Анвар-тенга и войти в город в новом теле, что не так уж и просто. Скорее всего, ежели он выберет этот путь, то вступит в союз с восставшими в надежде, что осада будет успешной и что в последующей неразберихе он войдёт в город. Для того же, чтобы пересечь Боррхун-Мадж, ему надо сначала до него добраться, но даже с «Заветной книгой», надеюсь, ему это быстро сделать не удастся. С благословения Хоруля мы перехватим его до того.

– А если нет? – прямо, как обычно, спросил Брахт. Каландрилл молчал, поражённый. – Ежели мы все-таки его не догоним и он доберётся… ну туда, что за горами?

– Тогда те, кто может, должны будут последовать за ним, – заявил Очен. – Пересечь Боррхун-Мадж или пройти через ворота – ещё не все. Даже после того, как Рхыфамун найдёт опочивальню Фарна, его надо ещё пробудить.

– Те, кто может? – переспросила Катя. – Что ты хочешь этим сказать?

– То, что заклятие, наложенное на ворота, и близко не подпустит к ним большинство смертных, – пояснил вазирь. – Были уже в прошлом неоднократные попытки людей моего призвания уничтожить Безумного бога, но уничтоженными оказались они.

Брахт горько рассмеялся, опустошил кубок и сказал:

– Наши шансы тают с каждым днём.

– Значат ли твои слова, что ты намерен повернуть вспять? – спросил Очен елейным голоском. – Ещё не поздно.

– Все люди смертны. – Керниец был то ли озадачен, то ли оскорблён. Наливая ещё вина, он покачал головой – Разве это достаточная причина, чтобы сдаваться?

– Нет, это не причина, – пробормотал Каландрилл, которого тут же поддержала Катя.

Чуть помолчав, она добавила:

– Как ты думаешь, мы выживем?

– Вам уже доводилось проходить через ворота, так ведь? – Очен твёрдо посмотрел в серые глаза девушки. – И вы выжили. Разве гадалка в Лиссе не предсказывала вам троих? Древние в Гессифе не повторили того же? Я уверен, что вы трое выживете, даже если весь мир развалится.

– Трое? – Каландрилл взглянул на Ценнайру, едва не схватив её за руку. – Нас теперь четверо, а может, и пятеро, если принимать во внимание и тебя.

– Пока – да. – Очен согласно кивнул и тоже посмотрел на Ценнайру. – Я уверен, что вас четверых соединили Молодые боги. А я окажу вам всяческую помощь, коя окажется в моих силах. Но если понадобится, чтобы вы вышли в другой мир… Я не знаю.

– И ты даже не попытаешься? – поинтересовался Брахт. – А если это будет необходимо?

– Все люди смертны, – передразнил Очен кернийца. – Я не говорю, что не попытаюсь. Я только хочу сказать, что могу погибнуть.

– Мне кажется, в твоих жилах течёт кровь куан-на'форца. – Брахт сверкнул в полумраке белозубой улыбкой, одобрительно рассмеялся, и вокруг голубых глаз его образовались многочисленные морщинки. – Если я обидел тебя, приношу свои извинения.

– В этом нет необходимости, – сказал Очен. – Но я тебе благодарен.

– Значит, если возникнет необходимость, то пойдём мы втроём. – Каландрилл уставился на вазиря. – Стоит ли Ценнайре идти с нами?

Очен с мгновение помолчал, не сводя глаз с кандийки. Ценнайра выдержала его бесстрастный взгляд. Вазирь вдруг вновь улыбнулся, кивнул и сказал:

– Вместо троих вас теперь четверо. Ничего не бойтесь. Госпожа Ценнайра скачет под охраной рода Макузен. Она в безопасности.

– Может, лучше оставить её в Памур-тенге? – предположил Каландрилл.

– Нет! – выпалила Ценнайра. – Я поеду с вами.

Почему она так сказала? Из страха перед Аномиусом или потому что хочет быть рядом с Каландриллом? Она не знала. Знала только то, что не должна их оставлять. Это вдруг стало для неё превыше всего. О причинах она подумает позже.

– Ценнайра… – Каландрилл взял её за руку. – Может статься, что тебе нельзя идти с нами. К тому же Памур-тенг безопаснее, чем поле битвы или Боррхун-Мадж.

– Я не оставлю вас, – горячо настаивала она, думая только о том, как бы его убедить.

Каландрилл сжал ей руку, нежно улыбнулся и сказал:

– Ты можешь погибнуть и в воротах, и в горах. Я не хочу брать на себя такую ответственность.

– И не бери. Оставь это мне, – заявила Ценнайра, удивляясь самой себе: может, и вправду у неё появилась совесть, как однажды цинично заметил Аномиус? – Я пойду с вами.

Улыбка его стала шире, и ей даже стало совестно, когда он взял её за обе руки и произнёс:

– Наше путешествие слишком рискованно, я не хочу, чтобы ты подвергала себя такой опасности. Это наша задача – так записано в Книге Богов. Тебе не стоит рисковать.

Глаза его светились. Ценнайра и без сверхъестественных способностей понимала, что он чувствует. Едва сдержавшись, чтобы не крикнуть, что у неё нет жизни, что ей нечем рисковать, что у неё осталась только надежда вновь стать самой собой и освободиться от всяких хозяев, Ценнайра покачала головой. Подыскивая убедительные слова, она уже и сама не знала, чего больше боится: разоблачения или отказа.

– До Памур-тенга долгий путь, – разрядил обстановку Очен. – Подумаем об этом позже.

Ценнайра благодарно кивнула. Брахт и Катя обменялись удивлёнными, но весёлыми взглядами. Каландрилл покраснел и выпустил руки Ценнайры. Уже не столь уверенно он произнёс:

– Решим в Памур-тенге.

– Сама по себе дорога туда очень опасна, – вставил Брахт.

– Почему? – Каландрилл посмотрел на кернийца. – С нами Очен и воины Чазали. Ты думаешь, что восставшие или тенсаи посмеют напасть на нас?

– Восставшие – нет, – за Брахта ответил Очен. – Тенсаи могут, если обнаглеют. Но боюсь, товарищ твой говорит о другой опасности.

Каландрилл, не понимая, нахмурился.

– Ты уже забыл, что Рхыфамун имеет привычку оставлять после себя колдовство? – спросил керниец. – Помнишь волка у Ганнских скал? А Морраха? А что он сделал с фортом? Неужели ты думаешь, он ограничится только этим?

– Дера! – воскликнул Каландрилл и со вздохом кивнул. – Истинно, я уже и забыл.

– Вполне возможно, – предупредил Брахт, – что впереди, нас ждут новые колдовские творения.

Глава шестая

Когда они выехали из крепости, солнце едва-едва поднялось над горизонтом: прохладный воздух напоминал о том, что лето уже на исходе. Копыта лошадей выбивали из земли заглушавшие топот облачка пыли. Во главе процессии ехал Чазали в агатово-чёрных сверкающих на солнце доспехах. Позади, в окружении свиты из пятидесяти котузенов, скакали Каландрилл и его Друзья, и Очен в золотисто-серебристых одеяниях, выделявших его из всех. Воины были вооружены мечами и Длинными изогнутыми луками. Каландрилл не сомневался, что подобный эскорт защитит их от кого угодно, даже от крупных банд тенсаев, но вряд ли от магии Рхыфамуна. Таинственные силы, которые разглядел в нем Очен, делали Каландрилла особенно оккультно уязвимым. Но, как говорил тот же Очен, кто предостережён, тот вооружён, да и сам вазирь был хорошей защитой от чёрной магии. Каландрилл пытался не думать о превратностях пути, который вёл их на север.

Когда дымка растаяла под лучами поднимающегося солнца и развеялась под ветром, глазам их открылась унылая равнина. Здесь трава мучилась от жажды. Как таковой дороги тут не было, но за многие века ноги путников вытоптали и утрамбовали полосу земли шириной в пятьдесят шагов, бежавшую вперёд на много лиг, теряясь за зыбким горизонтом. Над головой в тёплых потоках воздуха летали птицы – чёрные чёрточки на стального цвета небе. Лишь на востоке клубились небольшие облака.

Было в этой земле что-то неопределённо запретное, и Каландрилл вспомнил неприятное предчувствие, овладевшее им ещё на подъезде к крепости. Земля словно чего-то ждала, она знала, что по ней едут именно они, и наблюдала молча, как огромный дикий зверь. Каландрилла передёрнуло, хотя воздух уже достаточно прогрелся.

– Ты тоже чувствуешь?

Каландрилл резко обернулся; лицо Очена пряталось в тени, отбрасываемой козырьком шлема, но юноша разглядел вопрос в узких глазах вазиря.

– У меня такое ощущение… – Он пожал плечами, не найдя слов.

– Что за тобой следят, – закончил за него старик, – словно на тебя смотрят невидимые глаза.

Каландрилл кивнул и быстро посмотрел на Брахта и Катю – они ехали с беспечным видом. Угрожай им какая-нибудь осязаемая опасность, керниец наверняка бы её почувствовал. Но ни Брахт, ни Катя не чувствовали никакой опасности и радовались, что наконец вновь оказались на открытой местности и вновь скачут на коне.

– Что происходит? – спросил Каландрилл, начиная нервничать: если Очен задал свой вопрос, значит, это не игра воображения.

– Земля тревожится, – произнёс Очен под ровный перестук копыт. – Эфир неспокоен, война требует крови, и это не может не отражаться на оккультном мире. Ты связан с эфиром и потому не можешь не чувствовать волнения земли.

Каландрилл нахмурился.

– Подобные ощущения впервые овладели мной, – сказал он. – Если не считать того случая, когда мы подъезжали к крепости. Там это, видимо, было из-за колдовства, оставленного Рхыфамуном.

– С каждым мгновением мы все более приближаемся к воротам, сквозь которые может пройти Фарн, – пояснил Очен. – А пролившаяся кровь придаёт богу новые силы, и ты это чувствуешь.

– Значит, ощущение будет усиливаться? – Каландриллу стало не по себе.

– Полагаю, да. – Спокойствие, прозвучавшее в словах Очена, напугало Каландрилла. – Но ты привыкнешь, я не сомневаюсь.

Каландрилл стёр пыль с губ и спросил:

– Больше никто этого не чувствует?

– Нет, – подтвердил Очен, – они не обладают той силой, которая дарована тебе.

Каландрилл состроил гримасу; пока что та сила, которую видели в нем колдуны, приносила ему одни лишь неприятности.

Очен, от которого не укрылась его скептическая ухмылка, грустно улыбнулся.

– Я уверен, – заявил он, – со временем ты поймёшь, что эта сила – благодать, а не проклятие.

– Когда это будет?

Каландрилл напрасно ждал ответа вазиря. Тот только кивнул, все ещё улыбаясь, и несколько поотстал, словно избегая дальнейших разговоров. Каландрилл смотрел на него и думал, что Брахт прав: колдуны говорят одними загадками. Как бы там ни было, слова Очена немного успокоили его. Одно дело, когда ты не знаешь, почему за тобой наблюдают; другое – когда ты знаешь, что к чему. Он по-прежнему спиной ощущал на себе чей-то взгляд, но теперь ему уже не было так страшно – видимо, этого и добивался Очен; Каландрилл распрямил плечи и постарался избавиться от неприятного чувства.

Постепенно, по мере того, как день входил в свои права, он начал забывать о своём ощущении. Пейзаж оставался все таким же монотонным. Джессериты были явно не расположены к разговорам, да и скакали они так быстро, что на болтовню не оставалось времени. Брахт и Катя наслаждались скачкой, а Ценнайра была слишком занята лошадью и поводьями, чтобы позволить себе отвлекаться. Постепенно Каландрилл начал забывать о своём желании подняться на стременах и оглядеться. Он свободнее уселся в седле и отпустил поводья, давая гнедому возможность скакать в ногу с другими.

В полдень они остановились у низкого колодца из жёлтого камня. Каландрилл уселся на землю рядом с Чазали. В ожидании трапезы киривашен отцепил от шлема железную сетку, прикрывавшую лицо. Любопытство взяло над Каландриллом верх, и он спросил, зачем джессериты носят подобные вуали.

– Те, кого мы убиваем, не должны забрать с собой в другую жизнь наш образ. – Он сказал это так, словно это само собой разумелось, но, увидев изумление в глазах Каландрилла, пояснил: – Если мне придётся убить человека, он проклянёт меня. И если моё лицо отпечатается в его глазах, дух его запомнит и будет преследовать меня. Разве в Лиссе не так?

– Нет, – Каландрилл отрицательно покачал головой. – По нашим поверьям, мёртвые оставляют этот мир, если только колдун не позовёт их назад. Все они предстают перед Дерой, коя судит их и никогда не отпускает назад.

– Странно, – вежливо сказал Чазали, – а я не мог понять, почему вы ходите без масок.

– А Хоруль не судит ваших мёртвых? – поинтересовался Каландрилл.

– Судит, когда приходит час, – ответил Чазали, явно обеспокоенный направлением, которое принимал разговор, – но на подобные темы тебе лучше поговорить с вазирем. Очен разбирается в этом лучше меня.

Поняв, что киривашен не расположен продолжать разговор, Каландрилл не стал настаивать, решив, однако, по себя расспросить Очена. Несмотря на все тяготы пути в нем ещё жил учёный, который жаждал получше узнать народ, вдруг ставший ему союзником.

После обеда они так же молча продолжали скакать вперёд по монотонной равнине. Маленькие лошадки джессеритов оказались на редкость выносливы и без устали несли всадников вперёд, пожирая одну лигу за другой между колодцами. Второго они достигли, когда солнце коснулось западного горизонта. На востоке выкатил полумесяц; на темно-синем бархате заката высыпали первые звезды. Котузены, хотя и привыкли к услугам котуджи, были явно неприхотливы и легко переносили тяготы пути. Молча и деловито они стреножили лошадей и разожгли костры, выставили часовых, сняли тетиву с луков; на кострах забулькали котелки. К трапезе они приступили, когда уже совсем стемнело. Шелест ветра в траве, лёгкое постукивание копыт, похрапывание лошадей, яркие отблески от костров и даже молчаливые, одетые в доспехи воины – все это успокаивало. Но с наступлением ночи ощущение, что за ним следит пара внимательных глаз, усилилось, словно сгустившаяся за ярким кругом огня тьма превратилась в живое существо.

Скорее из желания отогнать от себя это чувство, чем из любопытства Каландрилл завёл новый разговор с вазирем.

– Эти колодцы, – начал он как ни в чем не бывало, – они стоят вдоль всей дороги?

– Да. – Очен поплотнее запахнул на себе халат. Фантастические знаки, вышитые на ткани, отливали малиновым в свете костров. – Между всеми тенгами, по крайней мере почти между всеми, проложены тропы с колодцами на таком расстоянии, чтобы путник мог добраться до них в полдень и вечером. Это, – усмехнулся он, спрятав узловатые руки в рукава, – досталось нам в наследство от великого хана. Колодцы были вырыты по его приказу, дабы войска не знали недостатка в воде.

– Великий хан, – пробормотал Каландрилл. – Я ни разу не слышал его имени.

Вытащив из рукава руку со сверкающими в свете костров накрашенными ногтями, вазирь сделал неопределённый жест и покачал головой.

– Оно нигде не написано, – сказал он. – И ни один из монументов, возведённых им самому себе, не сохранился до наших дней. Таково было повеление махзлина и вазирь-нарумасу: все, что напоминает о великом хане, должно быть забыто, имя его никогда не должно произноситься. Когда он умер, останки его были сожжены и прах развеян над озером Галиль, дабы ветер унёс его с этой земли.

Каландрилл кивнул. Ветер слегка пошевелил его волосы, и ему показалось, что его погладили призрачные пальцы. Каландрилл едва сдержался, чтобы не мотнуть головой. Дабы успокоиться, он опустил руку на рукоятку меча и сказал:

– Не хочу быть настырным, но сегодня я разговаривал с Чазали о масках, которые носят ваши воины…

Он повторил то, что услышал от киривашена, и Очен кивнул. Затем, помолчав с мгновение, сказал:

– Ваша Дера сильно отличается от нашего Хоруля, как и ваша земля от нашей. Мы живём разной жизнью и умираем разной смертью. По нашим поверьям, у человека несколько жизней; количество их зависит от того, что совершит он в каждой из них. Когда тело умирает, дух переходит в Заджанма, то есть мир, расположенный за нашим, где обитают духи, не до конца освободившиеся от мирского существования, и там дожидаются нового рождения, нового цикла на земле. Перед каждой душой Хоруль ставит задачу, и душа должна её выполнить, прежде чем перейти в новую ипостась. Наконец, когда цикл будет завершён, душам, которыми будет доволен Хоруль, даруется вечный покой в Харугакита.

– Ваши поверья сильно отличаются от наших, – согласился Каландрилл. – Но все же я не понимаю, зачем воины прячут лицо.

– А затем, – терпеливо продолжал Очен, – что есть духи мстительные. Заджанма – это нечто вроде покоя ожидания. Представь себе палату со многими дверьми, из которой заблудшая душа может запросто сбежать. И если душа эта будет знать лицо того, кто убил её тело, она попытается отомстить обидчику, она будет преследовать его. Так что враг не должен видеть твоего лица. Потому коту прячут своё лицо.

– Но ты его не прячешь, – пробормотал Каландрилл, – а ведь сам же говоришь, что твоя магия может быть использована и в военных целях.

– Я пребываю в исключительном цикле на земле, – без тени сомнения заявил Очен. – Обладающий оккультным талантом находится на последнем витке своего земного существования, ему нечего бояться мести духа.

– А мы? – Каландрилл махнул рукой в сторону Брахта и Кати, которые, лёжа на одеялах, мирно беседовали, и на Ценнайру, сидевшую невдалеке от них и прислушивавшуюся к разговору. – Мы тоже отправимся к Харугакита, если погибнем по дороге? Или вернёмся к себе?

Очен задумался, наблюдая за вылетавшими из огня искрами.

– Я не ведаю, – сказал он наконец. – Возможно, каждый из вас вернётся в лоно своего бога, а может, это ваша последняя жизнь. Я знаком лишь с поверьями своей земли.

Каландрилл подумал с мгновение и спросил:

– Ты боишься смерти?

– Смерти – нет, – спокойно ответил Очен, – я боюсь лишь способа. Я столь же подвержен боли, как и любой смертный, и предпочёл бы испустить дух в мягкой постели в окружении дружеских лиц, чем, скажем, от меча или стрелы тенсая.

– Ты думаешь, такое может случиться? – Упоминание о тенсаях заставило Каландрилла забыть о метафизике и вспомнить об опасностях, поджидавших их в пути. – Отважатся ли тенсаи напасть на такой отряд?

– Если их будет больше, то да, – подтвердил Очен. – Или если они будут слишком голодны.

Голос его звучал по-философски бодро, словно эта опасность не особенно его страшила. Каландрилл инстинктивно сжал руку на эфесе меча и перевёл взгляд с вазиря на часовых, охранявших лагерь по периметру. Очен заметил это и усмехнулся.

– Не бойся, – сказал он, – по крайней мере сейчас нам ничего не грозит. Мы совсем близко от крепости, и пока опасность нам не угрожает. Если тенсаи нападут, то это будет дальше.

– Дальше? – Слова колдуна вовсе не успокоили Каландрилла.

– Дня через два, – пояснил Очен. – После того как появятся холмы и плодородные и влажные долины. Там есть деревни, поселения гетту. Вот они – лёгкая добыча для тенсаев. Обычно воины Памур-тенга держат бандитов в узде, но с проклятой войной… – он помолчал, вдруг посерьёзнев, – все воины ушли на войну, и посему тенсаи получили возможность бесчинствовать. Хоруль! Безумный бог упивается кровью и хаосом. Земля моя погружается в пучину.

– А гетту не дерутся? – спросил Каландрилл.

– Гетту? Это же крестьяне, – ответил Очен с тем же выражением, с каким раньше говорил о них Чазали. Затем, покачав головой, он усмехнулся и продолжал: – Прости, я совсем забыл, что ты почти не знаком с нашими обычаями. Гетту не могут драться, потому что Хоруль предписал им заниматься землёй, а не носить оружие. Их задача выращивать урожай и ходить за скотом – самые обыкновенные крестьянские заботы, – а не воевать; посему рассчитывают они на коту, в задачу коих входит защищать их. Когда это невозможно, они отдают тенсаям то, что те требуют.

Каландрилл задумался, несколько сбитый с толку столь строго разграниченной общественной организацией. Джессеритские боги и правители всячески поощряли касту воинов. Каландрилл считал унизительным и непростительным тот факт, что целые деревни были вынуждены покорно сносить буйство преступников. В Лиссе всякий имел право носить оружие, а преступников, коих было мало, очень быстро отлавливали либо городские легионеры, либо местные жители.

Но он побоялся расспрашивать об этом Очена, не желая обижать вазиря. Вместо этого спросил:

– А тенсаи, их судьба тоже предначертана Хорулем? Неужели бог обязал их жить вне закона?

Каландриллу так и не удалось скрыть сомнения в голосе и Очен посмотрел на него так, как некогда наставники в Секке, когда ему случалось задать вопрос, шедший вразрез с темой их беседы. Каландрилл понял свою оплошность, но вазирь не обиделся и с улыбкой сказал:

– Существует два учения. Кое-кто утверждает, что Хоруль сам создаёт души тенсаев; по мнению же других, они – те самые буйствующие духи, кои убегают из Заджанма и берут от жизни то, что могут.

– А ты? – спросил Каландрилл. – Что думаешь ты?

– Я придерживаюсь третьего направления, – сказал Очен – Нас очень мало, и мы сомневаемся. Проще говоря – я не знаю.

Морщинистое лицо старца расплылось в дружеской улыбке, и Каландриллу ничего не оставалось, как тоже улыбнуться, а потом рассмеяться.

– И каждое мгновение, проведённое с тобой и с твоими товарищами, вселяет в меня ещё больше сомнений, – продолжал Очен. – Я сильно подозреваю, друг мой, что ваше присутствие изменит нашу землю до неузнаваемости. Взять хотя бы Чазали – он же смирился с тем, что женщины ваши ходят с оружием. Раньше об этом и помыслить было невозможно, как и о том, что вы скачете без масок. Он признает вас равными котузену или вазирю, а вы, первые чужеземцы, которых он видел в жизни, вы заставили его думать по-новому! И меня тоже.