Текст книги "В дурном обществе"

Мой добровольный поход в полицейский участок оказался неправильным решением. Я сразу оказалась там не в своей стихии и, наверное, выглядела так, словно пришла сознаваться в том, что я – камденский убийца с бензопилой.

В участке царила тишина. За стойкой сидел пожилой дежурный сержант и пил чай из кружки, на которой было написано «Джордж». Чуть поодаль толстуха в красном плаще и черном берете жаловалась женщине-констеблю на соседа – как мне показалось, уже не в первый раз.

– Он нарочно разгуливает голым у меня на глазах! – говорила толстуха. – Каждый вечер подходит к окну!

– Мы навели справки, – ответила женщина-констебль. – Кроме вас, никто из соседей на него не жалуется, а он все отрицает.

– Каждый вечер! – не сдавалась толстуха. – И на нем нет ничего, кроме бейсболки!

Дежурный сержант, заметив, что я внимательно прислушиваюсь, поставил кружку и спросил:

– Да?

Я извинилась за рассеянность и сказала, что пришла дать показания.

– Вам к сержанту Хендерсону, – ответил дежурный. – Подождите вон там, посидите. Кстати, вы опоздали. Вы должны были явиться утром, ровно в десять.

– Почему я не могу дать показания вам? – удивилась я. Похоже, у сержанта сейчас не было других дел, кроме чаепития и, как я заметила, решения кроссворда.

– Все отпущенные условно-досрочно должны отмечаться каждый день, – ответил он, – у сержанта Хендерсона. Вами занимается он.

Я объяснила – очень сдержанно, учитывая, что он меня оскорбил, – что я пришла вовсе не отмечаться, а сообщить о преступлении.

– Что еще за преступление? – с подозрением спросил дежурный. – Кража? Безбилетный проезд?

– Ничего подобного. Дело куда серьезнее. – Он просветлел, и я быстро добавила: – Хотя я сама ничего не видела.

Мои последние слова все испортили. Сержант уже взял было ручку, но, услышав мои последние слова, положил ее и наморщил лоб. В моей душе крепло подозрение, что Ганеш был прав.

Я решила, что не дам ему перебить себя, и постаралась как можно быстрее передать ему рассказ Алби.

Женщина, которая явилась жаловаться на соседа, наконец проявила ко мне интерес. Она даже перестала спорить с женщиной-констеблем и всем телом развернулась ко мне.

Судя по виду дежурного сержанта, он сильно жалел, что ему еще далеко до пенсии.

– Так, давайте-ка уточним, – сказал он. – Какой-то старик, с которым вы случайно познакомились на вокзале, сообщил вам, что стал свидетелем похищения. Почему он сам не пришел в полицию?

– Потому что он живет на улице, – объяснила я, – и лишние неприятности ему ни к чему.

Сержант театрально закатил глаза:

– Живет на улице? Вот теперь мне все ясно! И как его зовут, вы, скорее всего, не знаете… Давайте посмотрим правде в глаза. Мы не можем открывать дело на основании того, что вы только что мне сообщили. Половина этих старых бродяг сумасшедшие. Мягко выражаясь, живут в своем мире. Потому что пьют все, что горит. На то, что они принимают внутрь, невозможно даже смотреть без рези в глазах. Мы с вами сразу же отравились бы. Они утратили всякую связь с реальной жизнью. И даже если в его словах есть доля истины, у всех таких старых пьяниц нелады со временем. Они говорят, например, что то или иное событие произошло вчера, а оказывается – сорок лет назад. Конечно, если вы знаете, как его зовут, мы попробуем разыскать его и все проверить.

В целом сержант, конечно, был прав. Но мне не верилось, что выпивка погубила Алкаша Алби, несмотря на его кличку. Я знала, что прикончило Алби как личность. Он выпал из обычного мира в тот день, когда ему пришлось расстаться с Фифи, Мими и Чау-Чау. Какая-то добрая женщина забрала собак и обещала найти для них новые семьи. Но с тех пор он каждый день гадает, что на самом деле случилось с его пуделями (к тому же один из них, скорее всего, был псом-алкоголиком).

– Вообще-то я знаю, как его зовут, – гордо ответила я, уверенная, что произведу на сержанта впечатление. – Алберт Антони Смит!

Да, мои слова действительно произвели на него сильное впечатление. Он выронил ручку и громко расхохотался:

– Что?! Старый Алкаш Алби угостил вас своей сказочкой? Ну надо же, я столько времени вас слушаю, а оказывается, речь идет о байках старого Алкаша! – Сержант доверительно склонился ко мне: – Слушайте, мы отлично знаем старика Алби. Трезвым он вообще не бывает. Его можно назвать только более или менее пьяным – зависит от градуса. Дорогуша, он никогда ничего не видел, вы уж мне поверьте!

– Когда он со мной говорил, он не был пьяным, – возразила я. – Он пил кофе.

– Значит, это случилось с ним в первый раз! Чтобы старый Алкаш Алби пил что-то негорючее?

– Я сама угостила его кофе, – не сдавалась я. – И знаю, что именно он пил. По-моему, он в самом деле видел то, о чем мне рассказал!

Сержант добродушно улыбнулся мне, как улыбаются дурачкам, всю жизнь пребывающим в блаженном неведении:

– Послушайте, дорогуша. Ему только кажется, будто он что-то видел. Он и вас убедил, что в самом деле что-то видел. Может, старик и сам верит в свою историю. Но Алби много чего видит, когда он в подпитии. Галлюцинации у него, ясно? Возможно, он и не был пьян, когда вы с ним говорили, но поверьте, в ту ночь, когда он, как он утверждает, видел похищение, он наверняка был пьян в стельку. Так что не волнуйтесь. Ничего не случилось.

– Вот так они говорят всегда! – обратилась ко мне толстуха тоном человека, который успел настрадаться от недоверия стражей порядка. – А я, между прочим, видела его так же ясно, как сейчас вас, и на нем ничего не было!

Женщина-констебль решительно сказала:

– Миссис Парриш, по-моему, вы ошибаетесь, вы приходите сюда уже в третий раз за неделю! Мы здесь, видите ли, очень заняты! Я переговорю с социальным работником.

– Вот видите, с кем нам приходится иметь дело? – хрипло прошептал мне сержант. – Она через день является сюда и жалуется на соседа. А все от одиночества!

Возможно, это меня и доконало: мысль о том, что меня ставят на одну доску с психопаткой, которая видит в каждом окне голых мужчин. Кроме того, в душе зародилось подозрение, что сержант прав насчет Алби. Я почувствовала себя полной дурой, но попыталась сохранить хотя бы остатки гордости:

– Послушайте, я знаю только то, что он мне рассказал, и пришла сообщить об этом. Похищение – тяжкое преступление, ведь так? Ваш долг – все проверить! Во всяком случае, я веду себя как законопослушная гражданка и хочу, чтобы вы записали в журнал все, что я сообщила вам!

Кое-что о полицейских участках известно и мне. Дежурные обязаны записывать в особый журнал сведения обо всех происшествиях, о которых им сообщили.

Добродушная улыбка тут же исчезла с лица сержанта.

– Если бы вы знали, сколько нам приходится заниматься бумажной волокитой, вы бы не просили меня напрасно тратить драгоценное время и записывать бред Алкаша Алби!

Но я не уходила, и сержант вздохнул:

– Хорошо. Сделаю из себя посмешище. А вас как зовут?

Я сказала, как меня зовут, и продиктовала свой адрес.

– Вы хотя бы предположите, что такое могло случиться! – взмолилась я.

– Непременно, мадам! – насмешливо ответил он. – Обзвоню все газеты и передам, чтобы не занимали первую полосу… и так далее.

Я уже ушла, а толстуха все жаловалась на то, что к ней пристают эксгибиционисты. Второй регулярно досаждал ей на автобусной остановке…

* * *

Выйдя из участка, я испытывала злость, досаду, смущение – и теперь уже решимость довести дело до конца. Мне по-прежнему казалось, что Алби рассказал правду, и больше всего на свете хотелось доказать, что именно так все и было. Стыдно признаться, но порыв стереть с лица сержанта самодовольную ухмылочку оказался в тот миг гораздо более мощным стимулом для моего расследования, чем желание спасти невинную жертву похищения. О ней я тогда почти забыла. Не совсем забыла, но не она занимала мои мысли. Надеюсь, вы меня понимаете.

Подойдя к дому, я немного остыла и вспомнила, что кое-кому грозит серьезная опасность, и только я оказалась неравнодушной и испытываю потребность помочь этому кому-то. Пусть я и считаю себя свободной от всяких обязательств, это не значит, что у меня нет совести. Надо непременно разыскать Алби и заставить его повторить его рассказ. Может быть, его затуманенная голова выдаст еще какие-нибудь подробности. Чем больше времени пройдет после похищения, тем вероятнее, что он все забудет.

Надо же попытаться как-то помочь похищенной девушке. Но сейчас я понятия не имею, как разыскать очевидца, тем более непонятно, как освободить жертву. Ничего, будем разбираться с проблемами по мере их поступления.

Вечерело, ветер утих. Погода наладилась. Может быть, завтра будет уже не так хорошо. Мне хотелось бы бродить по улицам в хорошую погоду. Я вошла в квартиру. Лучшие детективы начинают расследование с чашки чаю.

Глава 3

В тот вечер Ганеш явился к половине девятого и забарабанил в мою дверь условным стуком.

– Хари все волновался, не украли ли деньги из кассы, и пересчитывал их целую вечность. Наконец-то все закончилось – до завтра. – Он ссутулился на синем репсовом диване и вытянул ноги в направлении к мерцающему экрану маленького телевизора. Вид у него был усталый.

Хари открывал магазин рано утром из-за газет, но закрывался ровно в восемь, обычно минута в минуту. Конечно, не закрывая магазин допоздна, можно заработать лишние деньги, зато возрастает риск неприятностей со стороны малолеток, которые сбиваются в шайки и бродят по кварталу, высматривая, что плохо лежит. Позже опасность исходит от хамоватых завсегдатаев пивных, которые нехотя расходятся по домам после закрытия. Для таких владельцы мелких магазинчиков – естественная добыча. Хари предпочитал не рисковать.

Либо из-за старости, либо оттого, что мы находились под землей, телевизор принимал плохо, изображение двоилось. Где-то на уровне локтя диктора колыхался его призрачный двойник. Ганеш как будто ничего не замечал. Может быть, просто смотрел на движущиеся фигуры, но ничего не видел.

– Хари меня допек, – сказал он. – Боюсь в скором времени совсем от него спятить. Сегодня заставил меня пересчитывать упаковки с мятными пастилками. Нет, я не хочу сказать, будто мятные пастилки не воруют. Шпана тащит все просто из принципа. Для половины из них это просто игра. Но таскать мешки с картошкой и то было легче!

Если Ганеш пришел к такому заключению, значит, он действительно на пределе.

– Картошку хотя бы никто не ворует…

Я рассказала ему, что побывала в полиции; видимо, по моему тону он догадался, какой я там имела успех.

Ганеш буркнул:

– А что я тебе говорил?

Его слова не утешили, а, наоборот, разозлили меня.

– Опускать руки я не собираюсь! Завтра же пойду искать Алби. Ведь где-то же он есть!

Ганеш встрепенулся:

– Фран, нельзя же заглядывать во все подъезды и расспрашивать алкашей и психов!

Я возразила: не все, кто спит на улице, сумасшедшие и маньяки. Было время – тогда мне пришлось особенно туго, – я сама ночевала под открытым небом.

Мне еще повезло, потому что спать на улице мне пришлось всего одну ночь. Тогда я была совсем юная; случилось это вскоре после того, как бабушку Варади забрали в дом престарелых. После папиной смерти она оставалась моей единственной родственницей; у нее я и жила. Но квартира, в которой мы жили, сдавалась на ее, а не на мое имя, и хозяин тут же выставил меня. Пришлось идти на улицу, со своими пожитками в рюкзаке. Думаю, на мою судьбу домовладельцу было наплевать.

Тогда стояло лето, и я думала – будучи невинной или глупой, это уж как хотите, – что спать на улице, возможно, не так плохо, если пойти в ближайший парк. До того, как покинуть дом, я незаметно для хозяина выбралась на задний двор и стащила кусок брезента из сарая, чтобы поставить палатку. Наверное, вообразила себя героиней из «Великолепной пятерки»[1]1
  «Великолепная пятерка» – серия детективов для детей английской писательницы Энид Блайтон. Первая книга вышла в 1942 г., последняя – в 1963 г. Герои книг – четверо подростков и пес.


[Закрыть].

Я совсем забыла, что по ночам парк запирают, и это была только первая трудность. Пришлось перелезать через ограду. Потом выяснилось, что не одна я такая умная. Все скамейки оказались заняты, и у каждого кустика имелся хозяин. На чье-то общество я тоже не рассчитывала.

Многие из тех, кто проводил ночи в парке, оказались нездоровыми во многих смыслах слова. До меня быстро дошло, какой опасности подвергаюсь, и я оставила мысль о палатке. Вместо этого я завернулась в свой брезент, как в доспехи, заползла в самую се редину большой клумбы и провела ужасную бессонную ночь среди роз сорта «флорибунда». Я твердила себе: если кто-нибудь попробует напасть на меня, он не сможет приблизиться бесшумно, и я сразу все пойму.

На следующий день мне повезло. Я случайно встретила на улице знакомого, с которым мы вместе занимались на курсе актерского мастерства. Знакомый привел меня в сквот, где жил сам. Мне нашлось там местечко. Дом, который мы самовольно занимали, был предназначен к сносу. Стекла в окнах были выбиты, половицы сгнили, зато там было сухо и безопасно. Поверьте мне, никто из тех, кому не приходилось ночевать на улице, не может по-настоящему оценить, что такое «сухо» и «безопасно».

То был первый из многих сквотов, в которых мне довелось пожить. Я дала себе слово, что больше не повторю своей ошибки и не стану ночевать на улице. На ту ночевку в парке я смотрела как на низшую точку падения. По сравнению с ней все казалось не таким уж плохим, как бы туго мне ни приходилось. В общем, моя жизнь постепенно налаживалась.

Мы с Ганом немного поссорились из-за Алби. В конце концов он сказал:

– Слушай, старик ведь сам сказал тебе, что в холода он целыми днями торчит в метро, а сейчас как раз холодно. Так что вряд ли ты его найдешь – если только тебе не хочется с утра до ночи кататься в подземке.

– А может, он вернулся на вокзал. Пусть даже не на Марилебон, на какой-нибудь другой. Может, на Паддингтонский перебрался? Он ведь на линии Бейкерлоо. Если его вышвырнули из метро на вокзал Марилебон, ему достаточно было спуститься к поездам, проехать две остановки в северном направлении и снова попытать счастья.

– Прочесывай все вокзалы, если хочешь, но, если его там не будет, больше ничего не предпринимай до вечера. После работы я присоединюсь к тебе, и мы вместе обойдем все окрестные подъезды. Вечером мы его скорее найдем… Ну что, договорились?

На том мы и порешили. Ганеш успел немного развеселиться и предложил спуститься поужинать в закусочную, где подавали печеную картошку.

* * *

Закусочной заправлял считавший себя в Лондоне ссыльным шотландец по прозвищу Куряка Джимми. Кстати, картошка у него тоже была не местная, а кипрская. Если хотите узнать, за что Джимми получил свое прозвище, посмотрите на его оранжевые пальцы и ногти цвета красного дерева. Правда, надо отдать ему должное, при посетителях Джимми не курит. Он выходит в коридорчик, куда можно попасть из общего зала через узкую дверцу за прилавком.

Картошку в закусочной подают с начинкой по выбору, правда, выбор невелик: сыр, чили кон карне – то есть фарш с острым перцем и фасолью – и печеная фасоль, причем две последние начинки подозрительно похожи по вкусу. Несмотря на бесконечные разговоры о превосходной шотландской говядине, думаю, Джимми готовит чили кон карне, просто добавив в печеные бобы бульонный кубик и щепотку порошка карри.

В тот вечер, когда мы пришли, в зале сидел только один растерянный клиент; он уныло сгорбился над угловым столиком и педантично исследовал содержимое своей тарелки, разрезая печеную картофелину на маленькие бесформенные кучки пюре и бобов. Смотреть на него было все равно что следить за человеком, который боится проглотить счастливую серебряную монетку, запеченную в рождественском пироге. Возможно, он заказал картошку чили кон карне и сейчас искал мясо. Оптимист! Я мысленно пожелала ему удачи.

Джимми принял у нас заказ и взял деньги. Джимми всегда берет деньги вперед, до того, как вы увидите свою печеную картофелину. Потом он вручил нам карточку с номером, несмотря на отсутствие очереди, и велел садиться, куда мы хотим.

Мы выбрали один из нескольких засаленных столиков, я положила на столешницу карточку с номером, вытерла сиденье стула и села. Ган положил руки на стол, сдвинув карточку, и сказал:

– Я вот все думаю.

– О чем? – спросила я.

– Допустим, старик действительно видел похищение. Значит, кто-то пропал, так? Жертва, я имею в виду. Возможно, полиция еще не в курсе, но кто-то ведь знает, что девушка пропала! Ее должны хватиться.

– Продолжай… – кивнула я.

У нас было достаточно времени, чтобы все обсудить. Джимми скрылся в коридорчике, и сразу сквозь щель в пространство за прилавком повалили клубы сизого дыма. Я обрадовалась, что Ганеш сменил гнев на милость и наконец начал воспринимать Алби всерьез. Люблю, когда Ганеш подключается к решению той или иной задачи, потому что его рассуждения обычно оказываются разумными.

Так получилось и сейчас. Он прав. Домашняя девушка, которая живет в лоне любящей семьи, не может ни с того ни с сего взять и исчезнуть. Никто не заметит, если исчезну я, кроме Ганеша и, может быть, Дафны. Хотя Дафна, возможно, подумает, что я просто ушла. А если Ган уедет жить в Хай-Уикем, о моем исчезновении он узнает очень не скоро. Неприятная мысль! Фран Варади, девушка, по которой никто не скучает…

– Возможно, похитители сказали ее родным: не звони те копам, а то хуже будет. Родственники, может быть, надеются, что справятся сами.

В словах Ганеша, как всегда, имелось рациональное зерно. Возможно, именно поэтому дежурный сержант отнесся к моим словам так равнодушно. Если бы он знал, что на его участке похитили человека, рассказ Алби, независимо от того, кем он был, сильно всколыхнул бы их всех.

Звякнула микроволновка. Джимми, окруженный клубами дыма, вышел из коридорчика, похожий на инопланетянина в дешевом кино, достал картошку, подошел к нам и царственным жестом поставил перед нами тарелки.

Картофелины были настоящими великанами: пережаренными до светло-коричневого цвета насквозь, с пересохшей шкуркой, сморщенные, тускло мерцающие, как глаза у носорога. Сыр в моей начинке совсем расплавился и превратился в ярко-желтую клейкую лужицу; он залил и салат, который полагался на гарнир. Надо было заказать с бобами, как Ганеш.

– Вот, пожалуйста – кстати, я положил вам побольше салата, – указал Джимми.

Да уж, удружил так удружил. Два ломтика недозрелых помидоров и три ломтика увядшего огурца плавали в желтом сырном море вместе со сморщенным, прозрачным салатным листиком.

– И начинки положил двойную порцию! – с видом необычайной щедрости продолжал Джимми, как будто он – президент Франции и награждает нас орденами Почетного легиона.

Мы испуганно поблагодарили его, боясь, что такая щедрость неспроста. Так оно и оказалось.

Джимми облокотился о стол, обнажив ужасно волосатые предплечья, и обратился ко мне:

– Я все надеялся, что ты зайдешь, дорогуша. Ты ведь у нас актриса, так?

– Д-да… – ответила я. – Но пока не вступила в профсоюз.

– Для того, что я хочу тебе предложить, никакой профсоюз не нужен. У меня есть для тебя работенка!

Ганеш в виде шутки спросил:

– Ей что, придется одеться картошкой и бегать по улице, рекламируя вашу закусочную?

Я сразу пожалела, что он так сказал, потому что такой вариант не приходил в голову Джимми, зато задумался над ним сейчас. Он наморщил лоб.

– А знаешь, неплохая мысль! Может, в другой раз, а?

– Ну уж нет! – отрезала я. Даже за лишнюю порцию салата и сыра.

– В общем, твой дружок почти угадал. Хочешь стать моделью?

– Мне придется раздеваться? – спросила я, потому что, когда предлагают «стать моделью», обычно имеют в виду именно это. Нет, я вовсе не ханжа и не отличаюсь излишней стыдливостью, если речь идет о настоящем искусстве. Но раздеваться на крошечной сцене перед толпой пьяных зрителей, заскочивших по-быстрому пообедать, по-моему, все-таки не искусство. Я сказала Джимми: если он имеет в виду нечто в этом роде, может сразу забыть.

Он даже обиделся:

– Нет, нет, речь не обо мне. У меня есть один знакомый, молодой парень. Его зовут Ангус, и он художник. Он шотландец, как и я. Сейчас ему очень нужны наличные, и я взял его на работу. Он работает по утрам, моет зал, убирает со столов и все такое. Своим искусством он пока ничего не зарабатывает. Но настроен серьезно. И потом, он оч-чень талантливый. – Джимми кивнул и помолчал, давая нам усвоить сказанное.

Ганеш недоверчиво сдвинул брови и переключил внимание на еду.

Но Джимми сосредоточился на мне:

– Вот, понимаешь, в чем дело. Парню нужна натурщица, модель. Одна была, но она его подвела. Сломала ногу, бедняжка, и теперь лежит со стальной спицей в лодыжке. А он уже договорился насчет выставки и попал в затруднительное положение.

Я все понимала, но по-прежнему была полна подозрений и заметила, что кругом достаточно профессиональных натурщиц. Джимми ответил, что дело не только в этом. Мне придется не только сидеть на стуле и терпеть, чтобы меня рисовали. Короче говоря, не соглашусь ли я зайти сюда завтра утром, часов в десять? Тогда Ангус как раз освободится; он уже закончит мыть полы и все сам мне объяснит. Он же, Джимми, со своей стороны, положа руку на сердце может обещать мне, что все абсолютно законно и за работу мне заплатят.

Мне нужны были и работа, и деньги, поэтому я согласилась прийти в десять утра и познакомиться с талантливым художником. И все же я настояла на том, что ничего не обещаю. Мне и раньше предлагали кое-что сделать за плату. И потом, если Ангус сейчас вынужден мыть полы в закусочной у Джимми, вряд ли у него много лишних денег и, следовательно, возможностей платить натурщицам.

– Не соглашайся! – посоветовал Ганеш, когда Джимми вернулся за прилавок.

Совет был хорош, но, как всегда, если Ганеш советовал мне чего-то не делать, я поступала наоборот.

* * *

Мы не спеша отправились домой – ко мне домой то есть. Было половина одиннадцатого, и в пивные набились пьяницы, которые спешили выпить последнюю пинту до одиннадцати, когда закрывались все местные пабы. В «Розе» в конце улицы все окна были открыты, несмотря на холодную ночь; надо было выпустить дым и пар произведенный толпой выпивох.

«Роза» – подлинный кусочек старого Лондона, сохранившийся почти в первозданном виде. Здание снаружи и изнутри выложено коричневой плиткой, теперь здесь уже не было земляного пола, посыпанного опилками, зато атмосфера сохранилась та же – откровенно дешевая и низкопробная. Все остальные питейные заведения в округе облагородили, и теперь в них ходит «чистая публика», «всякие хлюпики» или «одни гомосеки». Мнение зависит от того, кто вы такой – агент по недвижимости или завсегдатай «Розы».

Старая пивная полна жизни. В ту ночь там исполняли живую музыку. Либо что-то пошло не так со звуком, либо группа оказалась хуже обычного. Между взрывами хохота, неодобрительным ревом и – время от времени – звоном бьющегося стекла из зала доносились нестройные вопли и фальшивые гитарные аккорды. В общем, в «Розе» все шло как обычно. Как ни странно, серьезных неприятностей «Роза» никому не доставляет. Владелец нанял барменами двух боксеров-профессионалов, которые бдительно следят за порядком. Женщин за стойку «Розы» не допускают.

Кроме того, в «Розе» не подают никакой еды – разве что соленые орешки или картофельные чипсы. У них честное питейное заведение, а вовсе не какой-то вшивый ресторан, как любит объяснять владелец, если какой-нибудь случайно забредший чужак попросит меню. Предвкушая ночной исход несытых, но пьяных завсегдатаев, на позицию к пивной уже выдвинулся автобуфет, хозяин которого предлагал хот-доги. В нашу сторону неслись клубы едкого дыма. Рядом со своей передвижной закусочной владелец поместил плакат, гласивший: «Три хот-дога по цене двух! Идеальная цена!»

Лично я считаю, что завсегдатаям «Розы» к тому времени, как они выходят на то, что считается здесь свежим воздухом, такая высшая математика уже не под силу.

– Эй, Дилип, привет! – окликнул Ганеш владельца автобуфета. – Как дела?

Торговец хот-догами выпрямился. Самым примечательным в нем было квадратное телосложение – в ширину такой же, как в высоту, крепкий, как кирпичная стена, с моржовыми усами.

– Вот, видите? – спросил он, указывая на плакат.

Мы, как положено, восхитились его деловой сметкой. Ганеш робко поинтересовался:

– С чего вдруг распродажа?

– Пусть думают, что кое-что получают даром, – ответил Дилип. – В наши дни только так и можно делать дела!

Они с Ганешем принялись обсуждать общий спад экономики, какой бы ни была его природа. Словно иллюстрируя их рассуждения, к автобуфету подошли две малолетние проститутки. Вид у обеих был довольно унылый; видимо, клиент не шел. Одна щеголяла в красных легинсах в обтяжку – не слишком удачный выбор, потому что ноги у нее были костлявые, а бедра не отличались от лодыжек. Привлекательными они были не более чем две спички. На ее напарнице была короткая юбка, ее ноги в кружевных колготках служили разительным контрастом с ногами девицы в красных легинсах: они раздувались на икрах и сужались к непропорционально узким лодыжкам, напоминая две перевернутые пивные бутылки. Наряд девицы дополняла серебристая куртка. Навскидку я дала бы девчонке в красных легинсах лет тринадцать, а ее подружке – четырнадцать.

Они устроились у стены; девчонка в красных легинсах достала карманное зеркальце и начала разглядывать прыщик на подбородке.

– Ты только посмотри! – захныкала она. – Они прям как знают, когда я выхожу на работу!

– Попробуй замажь той зеленой замазкой, – посоветовала Серебряная Куртка.

– Да кто меня снимет с зеленой-то рожей? – обиделась ее напарница.

– Да ладно тебе, это основа, только зеленая. Намажься сверху, как обычно, и ничего зеленого не будет, когда закончишь.

– Врешь! – возразила прыщавая по-прежнему недоверчиво.

Я могла бы кое-что рассказать им обеим о сценическом гриме, но Серебряная Куртка бросила на меня озадаченный взгляд. Наверное, решила, что я тоже промышляю их ремеслом и составляю конкуренцию.

Я отошла подальше от них – и от придушенных звуков, издаваемых группой в баре. Чуть в стороне стояли припаркованные машины. Может быть, они принадлежали жильцам верхних этажей над ближайшими магазинами, а может, завсегдатаям «Розы». Вдруг я заметила старую «кортину» с длинной белой царапиной на крыле и подошла к ней.

Таких машин, наверное, целая куча. Но только не в нашем квартале… Я нагнулась, заглянула в салон через окошко и встретилась с выпученными глазами кота Гарфилда на шторке. Пригнувшись ниже, чтобы не смотреть в его протянутые лапы, я разглядела нечто вроде отверстия на том месте, где положено было находиться автомагнитоле. Ничего необычного для большого города. Дворники, антенны, хромированные эмблемы, магнитолы… отсутствие, а вовсе не наличие таких предметов роскоши считается обычным, если вы оставите машину без присмотра.

Несмотря на то что машину можно было назвать развалюхой и ее как будто уже ограбили, наклейка на стекле предупреждала, что в машине установлена охранная сигнализация. Видимо, на одного Гарфилда владельцы не полагались.

Я, правда, знала, что не все наклейки настоящие. Интересно, что будет, если подергать дверцу… Я робко потянулась к ней.

– Фран! – окликнул меня Ганеш. – Зачем ты слоняешься вокруг этой раздолбанной тачки?

Я поманила его к себе. Не говоря ни слова, указала на машину. Когда до него дошло, что означают марка и царапина, я добавила:

– И цвет подходящий.

Ган окинул «кортину» скептическим взглядом.

– Скорее всего, ее владелец живет где-нибудь здесь. – Он показал на окна верхних этажей ближайших к нам зданий. – А тебе когда-нибудь приходило в голову, что, если она все время здесь стоит, Алби мог ее просто запомнить? Когда ему понадобилось описать машину для сказочки, которую он тебе рассказал, он выбрал ее. Это не значит, что на ней уехали похитители.

Но у меня в душе крепла уверенность. Уверенность в том, что машина именно та.

– Ган, это она. Та машина, которую мы ищем.

– Нет, – решительно возразил Ганеш. – Мы ее вовсе не ищем! Ты – может быть. Я – определенно нет.

Мне не хотелось сдаваться.

– Твой приятель Дилип постоянно здесь работает? Если да и если машина принадлежит завсегдатаю, он наверняка тоже ее запомнил. Иди и спроси его!

Ганеш сунул руки в карманы и обреченно зашагал к автобуфету. Дилип успел скрыться в фургоне и готовился к ночному наплыву покупателей. Они обменялись несколькими словами, и Ганеш вернулся:

– Дилип ее не помнит.

– Значит, ее хозяин сейчас в пивной. Давай выясним, кто он!

Ветер усиливался. Он теребил длинные черные волосы Ганеша и стучал по плакату Дилипа, который упал надписью вниз на тротуар.

Ган нагнулся и поднял плакат. Он установил его между бортом фургона и бордюром, чтобы не падал, и подошел ко мне:

– Что думаешь делать? Проболтаемся здесь до закрытия? Возможно, мы напрасно потратим время, а сейчас холодает.

Я отметила угрожающие нотки в его голосе.

– Если ты не боишься, есть более быстрый способ выманить его оттуда.

– С ума сошла? – Ган пришел в ужас. – Что мы скажем, когда он выбежит из пивной с парой приятелей и обвинит нас в том, что мы пытались взломать его тачку?

– Мы скажем, что увидели, как по улице убегают малолетние хулиганы. Мы просто стояли у фургона с сосисками и болтали с Дилипом. Мы ничего не замечали, пока не услышали шум, а потом увидели шпану.

– Нет! – решительно возразил Ганеш.

* * *

Все-таки наклейка оказалась не фальшивой! Развалюха в самом деле стояла на сигнализации, и она сработала, да еще как! Но я не предусмотрела одного. Из-за шума и грохота в пивной воя сигнализации никто не услышал. В результате никто не вышел, чтобы выключить проклятую штуковину.

Зато в окнах квартир ближайших домов стал зажигаться свет. Вскоре разъяренные жильцы, одетые, полуодетые и совсем раздетые, принялись вопить, чтобы кто-нибудь выключил поскорее этот чертов вой.

– Ты все начала, – сказал Ган. – Что теперь будем делать?

Дилип, стоявший за прилавком своего автобуфета, посоветовал:

– Бегите отсюда, и как можно быстрее. На вашем месте я бы так и поступил. Я скажу им, что машину пытались вскрыть малолетки.

Но я понимала, что другой такой возможности у нас не будет. Велела Ганешу подождать, а сама решительно толкнула дверь «Розы».

Зал плавал в клубах сизого дыма; кислорода здесь не было совсем. Стоя на пороге, я не видела стойки. И невыносимо воняло смесью пивного перегара, табака, дешевого лосьона после бритья и пота. Я некоторое время постояла у входа, хватая ртом воздух и вытирая слезящиеся глаза.

Смутно, сквозь густую завесу дыма, я разглядела приподнятую сцену на противоположном конце зала. Там-то и расположилась группа. К счастью, они как раз закончили играть и разбирали аппаратуру. Стены пожелтели от никотина, а тюлевые занавески (да-да, тюлевые, и пусть никто не говорит, что владельцы «Розы» не умеют ценить прекрасное!) давно стали серовато-коричневыми. Ковровое покрытие настолько выцвело, что невозможно было определить, какого оно было цвета и какой на нем раньше был узор. На полу валялись смятые окурки; ковровое покрытие украшало столько прожженных дыр, что хозяева, наверное, перестали обращать на них внимание.