Текст книги "Тени убийства"

Потом пошли осматривать участок. Сыр напоминал о себе непрестанным бурчанием в животе, и Джулиет беспокоилась, не слышит ли хозяин. Но его внимание было приковано к другому. На всем пути их упорно преследовали головы в вязаных шапках, принадлежавшие представителям обоих полов, а порой и неопределенного пола, которые выглядывали из-за стен, из кустов, из канав, только что с неба не свешивались. Пикетчики по-прежнему потрясали плакатами и предъявляли старые карты, на которых, по их утверждению, путь свободен. Они изо всех сил старались вовлечь хозяина и гостью в беседу, продолжая настаивать, что добиваются только свободы передвижения.

В результате для Джулии свобода передвижения и наблюдения оказалась сильно ограниченной. Хотя она искренне радовалась, что стала свидетельницей происходящего. Решение сформировалось и укрепилось. Усадьба не годится.

Она уже не раз убеждалась, что право на свободу передвижения причиняет массу неприятностей. Миллионеры предпочитают интимный образ жизни. И вполне обоснованно беспокоятся насчет личной безопасности. Техасский нефтяной магнат не обрадуется, когда энтузиасты пешего туризма в анораках и крепких ботинках прорвут оборону. Он не пожелает видеть бунтующие колонны на лужайке, где забавляются высокие гости. Охота, возможно, также окажется под большим вопросом, ибо дичь будет распугана. Джулиет вычеркнула это поместье из списка.

– Прошу прощения, – обратилась она к нынешнему владельцу, снова стоявшему у окна в полном унынии, – я должна проинформировать клиента. Могу сразу сказать, ему не понравится…

– Знаю, – безутешно перебил ее хозяин. – Не упрекаю вашего клиента! – Глядя на свои охотничьи угодья, усеянные красочными фигурками участников триумфального марша протеста, он задумчиво молвил: – Знаете, чего мне хочется? Перестрелять их всех к чертовой матери!..

* * *

На обратном пути в Лондон Джулиет с сочувствием думала о владельце имения. Понимая аргументы демонстрантов и не одобряя стрельбы по птицам, она все-таки была сильно расстроена. День пропал даром. Не может быть и речи о том, чтобы техасский нефтяной магнат вступил в переговоры с туристами о доступе в его владения. Разумеется, он сможет привлечь адвокатов и даже добиться решения в свою пользу, но наживет себе местных врагов, чего лучше не делать.

Несчастный старик, снова думала она о хозяине усадьбы. Мечется по огромному мрачному дому. Возможно, не имеет родных, которые там пожелали бы жить. Возможно, не может позволить себе прислугу, даже если б ее можно было найти. Возможно, у него остался лишь чудаковатый старый дворецкий, они вдвоем стареют в холоде и неуюте. Возможно, налог на наследство не выплачен и усадьба будет продана после его смерти. Естественно, он хочет продать ее сейчас и потратить какие-то деньги, прежде чем до них доберется налоговая инспекция. Переехать в коттедж со всеми удобствами. Фактически в таком же положении находятся Дамарис и Флоренс, хотя Форуэйз гораздо меньше и не окружен обширными угодь ями. Слава богу, у Оукли нет проблем с демонстрантами, которые вмешались бы в процесс продажи!

Джулиет вернулась домой поздно, первым делом расслабилась в горячей ванне. Потом приготовила себе ужин. После жуткого ланча надо поесть достойно. Дело шло к одиннадцати, она уже собралась направиться в спальню, когда вспомнила про включенный утром автоответчик. Лучше прослушать сообщения.

Их было три. Два простых, обычных. От третьего сон мигом улетучился.

Дрожащий голос, полный ужаса и тревоги – она едва узнала Дамарис, – взмолился:

«Джулиет! Знаю, тебя, может быть, нет, но, если ты дома, возьми, пожалуйста, трубку!.. Не умею обращаться с автоответчиками. Джулиет?.. Ох, тебя нет. Пожалуйста, перезвони, как только сможешь! Нам нужен твой совет. Произошло нечто ужасное…»

Глава 9

Инспектор Джонатан Вуд возвращался домой, проведя день в суде. Устал он не только потому, что день выдался долгий, но и потому, что предчувствовал впереди подобные напряженные дни. Не то чтобы он ожидал повторного вызова для дачи свидетельских показаний. Его роль сыграна. Он вернется к повседневной работе в Бамфорде, прикинется, будто занят делами, тайно гадая, что происходит в зале суда. Будет узнавать, как все прочие. Купит однажды по пути домой вечернюю газету, увидит вердикт. Виновен или невиновен. Если бы рассуждал здраво, выбросил бы из головы до тех пор. Но здравый смысл и эмоции давние враги.

Обычно он не позволяет себе гадать об исходе процесса, ибо это не его дело. Его дело задержать подозреваемого и отдать под суд. Как потом поступит закон, его не касается.

Но в данном случае невозможно отойти в сторонку, поздравляя себя с завершением своей задачи. Он ухватился за возможность продолжить расследование, с самого начала чуя, что эта смерть была выгодна Оукли. Полицейскому редко предоставляется второй шанс. Ничего удивительного, что он вцепился в него обеими руками.

И теперь в приступе самокритики спрашивает себя: не ударился ли в одержимость, заранее убедившись в виновности Оукли и позволив личной неприязни отразиться на хладнокровном осмыслении фактов?

Если так, если ошибся, в послужном списке появится черная метка, которую нелегко вытравить. Известно, что министерство внутренних дел этим следствием по-прежнему недовольно. По крайней мере, повезло, что обвинение представляет авторитетный и уважаемый барристер Тейлор, напоминающий своей тощей фигурой и длинной шеей терпеливую цаплю, которая ждет, когда серебристая рыбка промелькнет среди водорослей и камней.

Пока царит полное равновесие. Вуд задержался в суде, чтобы выслушать другие показания после собственного краткого выступления на свидетельском месте. Присяжные услышали, что в эксгумированном теле действительно обнаружены следы мышьяка. Однако, как и опасался сэр Герберт, присяжных также уведомили, что мышьяк найден повсюду на церковном кладбище, поэтому не исключается, что он попал в останки из почвы.

Весьма примечательный управляющий компанией «Лондон кемикалс» хорошо знает, с какой стороны бутерброд маслом намазан. Его позицию вполне можно назвать выжидательной. Да, он помнит визит мистера Оукли. Да, мистер Оукли подробно расспрашивал о процессе получения мышьяка из руды. Мистер Оукли всегда живо интересуется деятельностью предприятия. Для менеджера очень важно иметь дело с понимающим человеком. Мы всегда были рады видеть мистера Оукли в «Лондон кемикалс». Ведется ли точный учет запасов руды? Да, конечно. Ах, безусловно, в зависимости от того, сколько пропало. Пропажу очень малого количества могли и не заметить. Через столько времени трудно проверить, если не невозможно, как он уже говорил полиции.

А потом была Марта Баттон. «Пожалуйста, Боже, – взмолился Вуд, – только пусть не меняет показаний…»

Когда для дачи показаний была вызвана основная свидетельница обвинения миссис Марта Баттон, честно сказать, волнение в зале достигло пика. Вполне простительное, если учесть, что кто-то и впрямь подумал, будто присутствует при важнейшем событии.

Стэнли Хакстейбл прищурился на дородную женщину, втиснувшуюся на свидетельское место, и добавил несколько строк. «Марта Баттон крепкая женщина лет сорока восьми. Прилично и скромно одета в коричневое. Волосы неестественные. То ли хной крашены, то ли парик».

Он взглянул вдаль, на красивый профиль обвиняемого. Недели, проведенные перед судом в камере, не отразились на его внешности, разве что кожа слегка побледнела. Возможно, оплачивает из собственного кармана еду из ближайшей харчевни. Смотрит на свидетельницу бесстрастно, будто она имеет не больше веса, чем жалкая мышка, которая отыскала выход из тюремной камеры в зал суда и теперь беспомощно тычется в закрытую дверь туннеля, не имея возможности вернуться обратно.

Думает ли Оукли о собственном возвращении в жуткий туннель в конце дня? О чем думал, проходя сегодня это короткое расстояние? Сейчас что испытывает? Боится? Похоже, в любом случае не того, что скажет Марта Баттон. Уверен в себе? Почему? Знает, что правосудие слепо? Считает, что его совесть чиста? Рассчитывает собственной наглостью спасти виновную голову?

Во всяком случае, на публику впечатление производит, особенно на прекрасную половину. Стэнли перевел взгляд на инспектора Вуда, который прежде стоял на свидетельском месте. Волнуется, подумал репортер, постукивая карандашом по блокноту. Рассчитывает на показания домоправительницы.

Свидетельница нервно, но четко произнесла текст присяги. Мистер Тейлор начал допрос, явно стараясь, чтобы она чувствовала себя свободно, и женщина, заметно успокоившись, начала описывать события роковой ночи.

– Бедной миссис Оукли зуб вырвали, она жутко страдала от боли. Смотреть на нее было страшно. Конечно, страдала не только от этого.

Мистер Тейлор подался вперед и мягко спросил:

– Что вы имеете в виду?

Свидетельница ответила незамедлительно, навалившись грудью на барьер.

– Поведение мистера Оукли, – сообщила она хриплым шепотом.

– Поясните, – потребовал судья.

– Что такого было в его поведении? – продолжал мистер Тейлор. – Вы говорите о его поведении в тот самый вечер?

– Ох нет, сэр. В тот вечер он был сама доброта. Съездил в Бамфорд, привез ей настойку. Сам отнес на подносе. Самое меньшее, что мог сделать, учитывая, как ухлестывал за вертихвосткой Дейзи Джосс…

Тут со своего места вскочил защитник – нелепо маленький, кругленький рядом с длинным, тощим обвинителем.

– Протестую! Это не свидетельство, а кухонные сплетни!

Свидетельница обиделась и отпарировала:

– Я не сплетница, сэр! Это очевидный факт, тем более что она не первая!

В публике прозвучали смешки.

– Протест отклоняется, – объявил судья. – Продолжайте, мистер Тейлор. Однако свидетельница должна помнить, что она дает показания и должна излагать только факты, которые ей точно известны.

– Так я и говорю, – проворчала домоправительница.

– Дальше, миссис Баттон, – поторопил ее Тейлор, явно побаиваясь, как бы ценная свидетельница не оскорбила суд.

Миссис Баттон взяла себя в руки и продолжала:

– Мистер Оукли ужинал один в столовой. Жареная курица и пудинг из тапиоки, – добавила она.

– Вряд ли нам надо знать, что он ел, – устало вставил судья. Не раз он сталкивался с такими свидетелями. Сначала комок нервов, а как разговорятся, уже не остановишь, хотя половина сказанного не имеет отношения к делу. Он взглянул на часы на стене. Вечером ему предстоит ужинать с лорд-лейтенантом[8]8
  Лорд – лейтенант – главный мировой судья графства.


[Закрыть], и он не позволит затягивать процесс. Болтливые слуги – страшное дело.

– Говорю для того, чтоб вы видели, что я помню тот вечер, – твердо сказала миссис Баттон. – Память у меня хорошая. Никогда не подводит. До смерти не забуду ни одной мелочи из той самой ночи. После ужина он пошел в библиотеку выкурить сигару. Такая у него привычка. Я присмотрела за служанкой, которая мыла посуду, потом домой отправила. Она рядом живет.

– Кто же остался в доме после ухода служанки? – уточнил мистер Тейлор.

Мышка исчезла. Стэнли с опаской поджал под скамью ноги.

Миссис Баттон принялась перечислять:

– Мистер и миссис Оукли, сэр. Я. Горничная Люси. Я велела ей лечь в постель, как только уберет со стола, потому что она чихала. Немножко простудилась. Другой горничной, Дженни, не было, ей разрешили поехать домой на похороны, она должна была только утром вернуться. Мистера Хокинса, камердинера мистера Оукли, тоже не было, хозяин послал его в Лондон по какому-то делу. Нянька, Дейзи Джосс, была наверху в детской, как и положено. Уотчетт, садовник, заглядывал вечером насчет овощей и фруктов. Рассказал, что поспело в саду, я сказала, что надо на утро. Он ушел к себе в коттедж. Я заперла заднюю дверь и собралась ложиться сама после того, как проверила окна и двери внизу. Было около одиннадцати.

Зал замер, ловя каждое слово. «Было бы слышно, как булавка упала!» – записал Стэнли в блокноте.

– И вы больше не видели мистера Оукли? – спросил Тейлор.

Миссис Баттон затрясла головой:

– Нет, не видела, но слышала его шаги в холле и на лестнице, думала, спать пошел. За несколько минут до десяти.

– Вы уверены? Подумайте. Это важно.

– Ох, уверена, сэр, – подтвердила свидетельница. – Взглянула на часы на кухне, потому что обычно он не ложится так рано.

– Вот как? – риторически переспросил Тейлор, привлекая внимание присяжных. И кивнул миссис Баттон: – Понятно. Значит, вы пошли к себе? Какой дорогой?

– Поднялась по черной лестнице, сэр. На втором этаже лестница выходит к комнате миссис Оукли. Мы называем ее башенной. – Тут свидетельница начала волноваться. – Только я повернула в другой пролет к верхнему этажу, где моя спальня… Ох, даже говорить не могу. Сразу вспоминаю! Услышала жуткий крик. Кровь в жилах застыла, это факт. Никогда, никогда не забуду!..

– Успокойтесь, миссис Баттон, – настоятельно попросил Тейлор. – Опишите.

Миссис Баттон поняла, что настал ее час, и выпрямилась в полный рост:

– Это был вопль, сэр, вопль в адских муках!

Публика вздохнула в ужасе, ожидая дальнейшего.

Представитель агентства Рейтер лихорадочно записывал. Обвинитель, по мнению Стэнли, смахивает на кота, поймавшего канарейку. Защитник роется в своих бумагах. Инспектор Вуд пристально наблюдает. Только обвиняемый сидит с обычным презрительным равнодушием.

– И что же вы сделали дальше, миссис Баттон? – мурлыкнул мистер Тейлор. – После того, как услышали крик?

– Что ж, сэр, бросилась к двери миссис Оукли. Слышала, как она хрипит и булькает. Распахнула створку, сэр, и увидела страшную картину. Не дай бог снова такое увидеть. Хозяйка лежала на полу в ночной рубашке и горела! Извивалась, корчилась на ковре, пламя трещало… Протянула ко мне руку, бедняжка, как будто не могла говорить. Кажется, и вздохнуть не могла. Я увидела на полу разбитую лампу. Видно, несчастная упала и ее свалила. И волосы, волосы, сэр… горели и трещали, как фейерверк.

Миссис Баттон прослезилась вместе со многими дамами в зале.

Судья стукнул молотком:

– Суд понимает ваши переживания, но вы должны собраться. Продолжайте, пожалуйста.

Свидетельница покорно рассказала, как сдернула покрывало с кровати и набросила на горевшую женщину, чтобы погасить пламя.

– Ей было жутко больно, кожа с рук слезла. И она не могла говорить. По-моему, что-то сказала бы, если б могла. Не дышала. Я не удивилась. В спальне стоял жуткий запах горелого мяса, волос и еще вроде бы чеснока, очень сильный.

– Вам хорошо знаком запах чеснока? – спросил мистер Тейлор.

Миссис Баттон заверила, что знаком. Она однажды жила у хозяйки-француженки, которая тре бовала везде класть чеснок, портя добрую английскую еду.

– Я сразу же распахнула окно, сама еле дышала от мерзкого запаха, голова сразу же разболелась.

Мистер Тейлор, демонстрируя хорошо сбалансированное удовлетворение и приличествующий обстоятельствам ужас, обратился к присяжным:

– Значит, вы сами едва дышали. Прошу вас, джентльмены, обратить внимание.

Присяжные сделали вид, что обратили. Одним удалось лучше, другим хуже. Показалось, будто одного вот-вот стошнит. Стэнли опознал в нем местного бакалейщика.

– Что вы еще заметили, миссис Баттон?

Свидетельница подняла указательный палец в перчатке и вдохновенно ткнула им в членов суда:

– Ну, была одна странная вещь. На полу рядом с хозяйкой лежала какая-то банка, обычная, и какие-то куски железа вроде толстой проволоки. Не ожидаешь увидеть подобное в спальне леди. Вообще, все это ненормально, я вам точно скажу!

Последние слова миссис Баттон произнесла вызывающим тоном и сделала паузу, как бы ожидая возражений. Не дождавшись, продолжила с легким разочарованием:

– В любом случае мне раздумывать было некогда. Я побежала за хозяином. Конечно, когда он увидел миссис Оукли на полу, то как бы сильно испугался. Велел бежать на конюшню, послать Райли – это его грум – за доктором Перкинсом. Так я и сделала. Когда вернулась, мистер Оукли сказал, что миссис Оукли мертва. Еще бы. Попросил посидеть с ней, пока он оденется перед приездом доктора. И ушел, а я села. Потом вижу – банка и проволока исчезли. По-моему, он рассовал по карманам халата. Большие карманы, вместительные.

Маленький защитник взметнулся:

– Протестую, милорд! Домыслы свидетельницы абсолютно недопустимы!

Свидетельница не стала ждать, когда судья отклонит протест.

– Ну, одно я точно знаю. Все это было там, когда пришел мистер Оукли, а когда ушел, не стало. А я ничего не брала!

И теперь по дороге домой Вуд вспоминал свой второй визит в Форуэйз вместе с сержантом Паттерсоном, чтобы арестовать Оукли. В памяти запечатлелось выражение его лица, когда он осознал, что происходит. Недоверие, злость и… презрительная насмешка. Да, насмешка. Возможно, больше всего тревожит насмешка в темных глазах.

В начале года рано темнеет. Фонарщик совершает обход, оставляя за собой шлейф ярких огней в газовых фонарях. В воздухе стоит густой сернистый привкус дыма, теплый запах конского навоза с вязким оттенком вечернего тумана. Впрочем, на улицах еще полно народу. Бакалейные и мясные лавки открыты, заманивая запоздавших покупателей, возвращающихся из контор клерков, непредусмотрительных домохозяек.

Мальчишки-разносчики бегают с вечерними газетами. «Бамфорд газетт» посвятила процессу специальный выпуск. Вуд купил ее, быстро пробежал судебный отчет, сунул в карман, чтобы внимательно просмотреть на досуге. Репортажи пишет тот самый Хакстейбл. Вечно торчит у него на дороге, выскакивает перед носом, прося комментариев обо всем на свете. Завтра историю разнесет национальная пресса, тогда придется иметь дело не только с Хакстейблом.

Вуд вставил ключ в замочную скважину в двери своего скромного дома в самом конце Стейшн-Роуд, стараясь, как обычно, повернуть тихонько. Но Эмили услышала. Не успел он войти, как она выскочила с кухни, где хлопотливо собирала ужин, бросилась снимать с него пальто, охая из-за промокшей шляпы.

– Так и знала, что ты будешь поздно, – пресекла она его извинения.

– Ужин остыл? – спросил он, принюхиваясь к заманчивым запахам с кухни.

– Нет. Я приготовила мясной пирог, чтобы можно было разогреть. – Дочь повесила его пальто в холле, чтобы в тепле просохло.

– Мясной пирог, – повторил Вуд, разматывая шарф. – Мой любимый.

Оба улыбнулись. Он неизменно объявляет любимым все, что она приготовит. Это их интимная шутка. Ей двадцать три, она заботится о нем уже шесть лет после смерти жены. Имеет полное право жить в собственном доме, ухаживать за мужем и детьми, вместо того чтобы сидеть здесь с отцом. Впрочем, ее удерживает не только дочерний долг, о чем напоминает улыбка.

Гладкая половина лица улыбается, сморщенная гримасничает. Она была самым прелестным ребенком до страшного дня, когда на ней вспыхнуло платье. На теле есть другие шрамы, но их никто не видит.

Шрамы на лице не скроешь. Поэтому Эмили прячется. Всю жизнь прячется в этом доме. Вуд тщетно уверяет ее, что где-нибудь за дверью обязательно найдется тот, кто разглядит под рубцами любящее безупречное сердце. Но она боится рисковать. Сидит дома, раз в неделю ходит за покупками, по утрам в воскресенье в местную веслианскую[9]9
  Методистская церковь, получившая название в честь ее основателя Джона Весли (1703–1791).


[Закрыть] церковь, надевая в обоих случаях черную вдовью вуаль. Поэтому стала в округе предметом любопытства, догадок и преувеличенных слухов о ее обезображенной внешности.

По настоянию Вуда они всегда едят на кухне. Он не желает устраивать беспорядок в крошечной столовой, обременяя дочь последующей уборкой. Ему ничего не позволено делать. Хотя он, в отличие от многих мужчин, с удовольствием потрудился бы в доме, дочь стоит на своем как скала. Здесь ее царство, ее жизнь. Его мир за стенами. Здесь он в ее мире.

Когда уселись за стол, Эмили, положив ему порцию пирога, нетерпеливо спросила:

– Ну, что было сегодня, отец?

Знает о деле Оукли, потому что он привык обсуждать события с дочерью. Как правило, опускает жестокие и неприятные подробности. На сей раз это непросто.

– Все хорошо, насколько можно ожидать, – ответил он. – Та самая Баттон давала показания довольно уверенно, а это больше не моя забота, дорогая! – И сразу же сам себя опроверг: – Я наблюдал за Оукли. Сидит с таким высокомерием и превосходством… Собирается нас одурачить. Нутром чую.

– На тебя не похоже, – поддразнила отца Эмили.

– Правда. Мне отлично известно, что дело в руках судейских. Но полицейский, моя дорогая, нередко встречается с негодяем, которого особенно хочется прижать к ногтю. Мне нужен Уильям Оукли. Я искренне боролся с этим побуждением, даже твои проповедники были бы довольны. Только истина в том, что я его считаю хитрым, умным, расчетливым, хладнокровным убийцей. Конечно, мне хочется услышать вердикт «виновен». Честно признаюсь. Вот так! – Опасаясь, что слишком разгорячился, Вуд умолк и виновато улыбнулся. – Слушай, я сам себя пугаю. Не обращай внимания.

Эмили перестала жевать, гоняя вилкой по тарелке корку пирога, не сводя с нее глаз.

– Это из-за меня, правда? – Она дотронулась до обезображенной щеки. – Тебе нужен мистер Оукли из-за того, что его жена сгорела? – Честные голубые глаза взглянули на Вуда.

Он мгновение ошеломленно молчал. Неужели правда? Теперь, когда слово сказано, правда стала очевидной, а он о причине даже не догадывался. Неужели дочь знает его лучше, чем он сам?

Потом все-таки выдавил:

– Нет, Эмми, это не личное дело. Ничего подобного. Просто чувствую здесь, – он стукнул себя в грудь, – и здесь, – постучал пальцем по лбу. – А в суде все сводится к тому, поверят ли присяжные показаниям экономки. В любом случае от меня больше ничего не зависит.

Стэнли Хакстейбл жил в меблированных комнатах. Хозяйка – принципиальная сторонница трезвости – обладает непревзойденной способностью унюхивать в доме даже жалкую бутылку портера. Не допускает ни карточных игр, ни музыки (кроме совместного исполнения гимнов), ни посетителей. Поэтому Стэнли привык проводить вечера в публичных заведениях Бамфорда. Не напиваться, конечно, чтобы не рисковать потерей не только жилья, но и места в газете. Просто, объясняет он всем, кому интересно, чтобы увидеть веселые лица и мило поболтать.

Сегодня уселся в углу в «Джордже» с пинтой портера, пирогом со свининой, яйцами в маринаде. Ни один известный ему журналист нормально не питается. Не имеет либо времени, либо возможности.

Только принялся за пирог со свининой, как услышал голос:

– Разрешите?

Представитель агентства Рейтер, не дожидаясь ответа, уселся за стол со своим пирогом, виски и водой.

Они ели в компанейском молчании, пока подсевший мужчина не заметил:

– Эта самая Баттон хорошо поработала на королевского прокурора. Если будет стоять на своем, отправит субъекта на виселицу.

– Посмотрим, как защита проведет перекрестный допрос, – сказал Стэнли. – Завтра ставлю вам пинту, если обвинение не расползется по швам.

– Принято, – кивнул представитель агентства Рейтер.

Стэнли вытер губы тыльной стороной руки.

– Я думал, вы в Оксфорде остановились.

Мужчина фыркнул и тряхнул головой:

– Там его никто не знает, правда? Поэтому слушания ведутся в Оксфорде. Чтобы не мешали никакие сплетни о его частной жизни, ясно? А здесь, в Бамфорде, он весь как на ладони. Может, и вам известны какие-то байки?

– Да нет. – Что не совсем правда, но, если представителю международного агентства нужна информация, пускай сам поработает ножками, как остальные.

– Неужели? – усомнился мужчина.

Стэнли готов признать: Уильям Оукли истинный джентльмен. Хотя, оговорился он, известно, что жен убивают даже истинные джентльмены.

И журналисты, как светские люди, много на своем веку повидавшие, понимающе кивнули друг другу.