Текст книги "Безмолвный крик"

– Кому? Какому-нибудь сутенеру? Слушай, я не собираюсь стоять здесь всю ночь да отвечать на дурацкие вопросы, если только ты не заплатишь, понятно?

Запустив руку в карман, Монк выудил полкроны. Показал монету извозчику, но отдавать пока не стал.

– Виде Хопгуд. Ее муж держит фабрику, где эти женщины работают. Ей это не нравится. Я так понимаю, тебе все равно?

Извозчик сердито выругался.

– Какого черта ты решил, что мне все равно? Ты, клятый щеголь с запада! Эти ублюдки приезжают сюда, хватают наших женщин, пользуются ими, обращаются с ними как с куском грязи, а потом уезжают домой и делают вид, что весь день гуляли по городу! – Он презрительно сплюнул.

Монк протянул ему полкроны, и извозчик по привычке проверил монету на зуб.

– Так где ты их забрал и куда отвез? – спросил Монк.

– Забрал на Брик-лейн, – ответил извозчик. – А отвез на Портман-сквер. В другой раз возил отсюда на Итон-сквер. Это не значит, что они там живут. У тебя нет ни малейшего шанса найти их. А если даже и найдешь… Как думаешь, кто поверит бедной сучке из Севен-Дайлз, выступившей против барина с запада? Скажут, она торгует собой, так что за беда, если с ней грубо обошлись? Он ведь купил и заплатил за это, разве не так? Даже у благородных женщин не много шансов доказать, что их изнасиловали. Что уж говорить о простой шлюхе…

– Нечего, – с сожалением признал Монк. – Но если закон бездействует, есть другие способы.

– Да? – У извозчика даже голос зазвенел от обиды. – Какие, например? В конце концов, тебя же за это и вздернут. Полицейские никогда не спустят убийство джента. Они не станут беспокоиться, если какая-нибудь здешняя шлюха получит по голове и из-за этого умрет. Тут такое частенько случается. Но стоит какому-то дженту получить заточку в брюхо, как из ада прибегают все черти. Наводняют все переулки. Говорю тебе, оно того не стоит. Нам всем придется заплатить, помяни мое слово.

– Я думал кое о чем похитрее, – отвечал Монк с хищной волчьей улыбкой.

– Ну как? Например? – На этот раз извозчик слушал, свесившись с кэба и глядя сквозь снег на сыщика, освещенного светом фонаря.

– Например, сделать так, чтобы все про это узнали, – ответил Уильям. – Превратить это в газетную новость с подробностями.

– Им плевать! – Извозчик был заметно разочарован. – Все их друзья скажут, что они здорово повеселились. Что для них какая-то шлюха?

– Друзьям, может, и плевать, – мстительно произнес Монк. – А их женам – нет! И родителям жены, особенно теще.

Извозчик отпустил себе в усы богохульство.

– И, возможно, его инвесторам, или женам его приятелей по обществу, матерям девушек, на которых рассчитывали жениться сыновья насильника, или юношей, за которых хотели выйти их дочери, – продолжал Монк.

– Ладно, ладно, – бросил извозчик. – Я тебя понял. Что ты хочешь узнать? Мне неизвестно, кто они. Если ты их сейчас приведешь, я их не узнаю. Я даже не уверен, что завтра узнаю тебя, а эти парни еще отворачивали лица. Я еще подумал, что они считают ниже своего достоинства разговаривать с таким, как я. Согласны только отдавать приказы…

– Какие приказы? – быстро спросил Монк.

– Отвезти их на север и высадить на Портман-сквер. Они сказали, что оттуда пойдут пешком. Осторожные мерзавцы, а? Я тогда ничего такого не подумал. И даже необязательно они живут возле Портман-сквер. Могли взять другой кэб и оттуда поехать домой. Они могут жить где угодно.

– Это только начало.

– Ну, давай! Даже клятые копы не найдут их, если начнут с моего рассказа.

– Может быть, но мерзавцы побывали здесь дюжину раз, а то и больше. Где-то должна быть связь, объединяющая все случаи, а раз она существует, я ее найду, – сказал Монк глухим, пугающим голосом. – Я расспрошу всех остальных извозчиков, всех людей, выходивших в те ночи на улицы, а таких много. Кто-то их видел, и кто-то их опознает. Они не могли не проколоться. Они уже совершили одну ошибку, а может, и несколько.

Извозчик вздрогнул, и главным образом не от холода. Он разглядел лицо Монка.

– Ты прямо как раненый волк… Я чертовски рад, что ты охотишься не за мной. А теперь, если хочешь домой, садись в кэб и поехали. А хочешь торчать здесь всю ночь, так без меня и моей лошадки, бедной скотинки!

Монк забрался в кэб и уселся. Он слишком замерз, чтобы расслабиться, а впереди ждала долгая тряска до Фицрой-стрит и теплой постели.

* * *

На следующее утро Уильям проснулся с ломотой в теле и головной болью. Настроение было мерзкое, но раскисать он не имел права: у него есть дом, пища, одежда и некое подобие безопасности. Монк испытывал неудобство, но только потому, что заснул, так и не избавившись от напряжения, вызванного приступом ярости из-за этого дела.

Он побрился, оделся, позавтракал и пошел в полицейский участок, где раньше работал, – до того как окончательно и бесповоротно рассорился с Ранкорном и вынужден был уволиться. Случилось это не так давно, примерно два года назад. Его до сих пор вспоминали – с очень смешанными чувствами. Были такие, что боялись его, все время ожидая критики или едкой насмешки по поводу качества их работы, преданности делу, умственных способностей. Иногда они заслуживали таких замечаний, но очень часто – нет.

Ему хотелось застать Джона Ивэна, прежде чем тот уйдет по делу, которым сейчас занимался. Ивэн был единственным другом Монка, на которого тот мог рассчитывать. Пришел он в участок после несчастного случая с Уильямом. Они вместе работали по делу Грея, шаг за шагом распутывая его и одновременно сталкиваясь со страхами Монка, его ужасной уязвимостью, а в конце – с правдой, о которой он теперь не мог вспомнить без содрогания и смутного чувства вины. Никто не знал Монка лучше, чем Ивэн, исключая Эстер.

Эта внезапная мысль неприятно удивила Уильяма. Он не собирался позволить Эстер вторгаться в свои размышления. Отношения с ней здесь – лишнее.

Отношения эти возникли в результате скорее обстоятельств, чем влечения друг к другу. Временами она бывала просто невыносима. Наряду с талантом, умом и несомненной храбростью Эстер обладала качествами, вызывавшими у Монка приступы крайнего раздражения. В любом случае к этому делу она отношения не имела. И думать о ней необходимости не было. Нужно найти Ивэна.

Вот самая насущная и важная задача. Преступление может повториться. Изобьют и изнасилуют еще одну женщину, возможно, на этот раз убьют. В преступлениях прослеживается тенденция. Они становятся все более жестокими. Вероятно, насильники не остановятся, пока одна из женщин не погибнет, а может, одной дело не кончится…

Ивэн сидел в своем маленьком кабинете размером чуть больше кухонного шкафа. Здесь хватало места для штабеля ящиков, двух жестких стульев и крохотного письменного стола. Сам полицейский выглядел уставшим. Под карими глазами залегли тени, волосы отросли длиннее обычного и падали на лоб тяжелой волной светло-каштанового цвета.

Монк сразу перешел к делу. Ему не хотелось отнимать у Ивэна время.

– Я взял дело в Севен-Дайлз, – начал он. – Это на границе вашего района. Возможно, тебе что-то известно, и мы сумеем помочь друг другу.

– Севен-Дайлз? – Ивэн поднял брови. – А что там? Кому в Севен-Дайлзе понадобился частный сыщик? Другими словами, кто что украл?

В его взгляде не было пренебрежения, только усталость и знание истинного положения дел.

– Это не кража, – ответил Монк. – Изнасилование, а затем неоправданная жестокость, побои.

Ивэн прищурился.

– Жертва домашнего насилия? Не думаю, что нам нужно в это вмешиваться. Как ты сумеешь что-то доказать? Даже в приличном городском районе достаточно трудно доказать факт изнасилования. Ты знаешь не хуже меня: общество склонно считать, что если женщину изнасиловали, значит, она чем-то это заслужила. Люди не желают признавать, что такое случается с невинными… и что такое может случиться с ними.

– Да, конечно, мне это известно! – Монк начал терять терпение, к тому же в висках еще пульсировала боль. – Но если женщина заслужила изнасилование, то не заслужила побоев, выбитых зубов и сломанных ребер. Она не заслужила, чтобы ее валили на землю двое мерзавцев, а потом лупили кулаками и пинали ногами.

Представив себе описанную картину, Ивэн вздрогнул.

– Конечно, не заслужила, – согласился он, твердо глядя на Монка. – Но насилие, воровство, голод и холод – неотъемлемая часть жизни десятка районов в Лондоне, наряду с грязью и болезнями. Ты знаешь это не хуже меня. Сент-Джайлз, Севен-Дайлз, Фрайерз-Маунт, Блюгейт-Филдз, Бермондси, Дэвилс-Эйкр и дюжина других районов… Ты не ответил на мой вопрос. Это домашнее насилие?

– Нет. Это сделали люди, приехавшие со стороны, благовоспитанные, обеспеченные мужчины, заглянувшие в Севен-Дайлз, чтобы немного развлечься. – Уильям слышал злость в собственном голосе и видел, как то же чувство отражается на лице Ивэна.

– Какие у тебя доказательства? – спросил Джон, пристально глядя на Монка. – Есть какие-нибудь шансы найти их, не говоря уже о том, чтобы доказать их вину? Сможешь доказать, что имело место преступление, а не просто удовлетворение чьих-то извращенных наклонностей?

Монк набрал в грудь воздуха, собираясь сказать, что да, конечно, есть, а потом просто выдохнул. Все, чем он располагал, – это устные рассказы женщин, которым не поверит ни один суд, даже если уговорить их дать показания, что само по себе представлялось сомнительным.

– Мне жаль, – тихо произнес Ивэн, и его осунувшееся лицо помрачнело. – Игра не стоит свеч. Даже если мы найдем их, ничего не сможем сделать. Это отвратительно, но ты все понимаешь не хуже меня.

Монку хотелось кричать, ругаться снова и снова, пока не кончится запас бранных слов, но это ни к чему бы не привело – он только выказал бы собственное бессилие.

Ивэн понимающе смотрел на него.

– У меня самого ужасный случай.

Дружба обязывала проявить участие, хоть Уильяму и было неинтересно. Да и Ивэн заслуживал этого, и даже большего.

– Вот как? Что за случай?

– Убийство и нападение в Сент-Джайлзе. Возможно, бедняге лучше было умереть, чем оказаться избитым чуть ли не до смерти. Сейчас он так сильно шокирован или напуган, что не может говорить… совсем.

– В Сент-Джайлзе? – удивился Монк. Район ничем не лучше Севен-Дайлза, и всего в паре тысяч ярдов, если не меньше. – А почему ты беспокоишься? – с насмешкой спросил он. – Какие у тебя шансы раскрыть это дело?

Джон пожал плечами.

– Не знаю… вероятно, шансов немного. Но я должен попытаться, потому что погибший жил на Эбери-стрит, занимал видное финансовое и социальное положение.

– Какого черта он делал в Сент-Джайлзе? – выгнув бровь, поинтересовался Монк.

– Они, – поправил Ивэн. – Пока что соображений очень мало. Вдова не знает… и, похоже, не хочет знать. Бедная женщина… Мне не с чем работать, кроме самых очевидных вещей. Он отправился туда удовлетворить какую-то потребность – то ли в женщине, то ли в развлечениях, чего не мог позволить себе дома.

– А тот, кто еще жив? – спросил Монк.

– Его сын. Похоже, они поссорились или, по крайней мере, сильно разошлись во мнениях перед тем, как сын ушел, а потом отец последовал за ним.

– Скверно, – коротко заметил Уильям и встал. – Если появятся идеи, я тебе сообщу. Однако сомневаюсь, что появятся.

Ивэн покорно улыбнулся и снова взялся за ручку, чтобы закончить записи, которые делал до появления друга.

Монк уходил из участка, не глядя по сторонам. Ему не хотелось встречаться с Ранкорном. Он без того был зол и раздражен, и меньше всего желал наткнуться на своего бывшего начальника, человека злопамятного, на стороне которого были сейчас все преимущества. Надо вернуться в Севен-Дайлз, к Виде Хопгуд и ее женщинам. Помощи со стороны ждать не приходится. Какая бы работа ни ждала впереди, рассчитывать он мог только на себя.

Глава 4

Вечером, после ухода Корридена Уэйда, Эстер поднялась в комнату Риса, чтобы в последний раз перед отходом ко сну проверить, как дела у больного. Молодой человек лежал, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в подушку, так что были видны лишь широко раскрытые глаза. Если б в комнате находился кто-то еще, кроме них, Эстер заговорила бы с ним, попробовала бы прямо или косвенно выяснить, что его беспокоит. Но Рис все еще не мог общаться и на вопросы отвечал только выражением согласия или несогласия. Приходилось догадываться, перебирать множество вариантов и формулировать вопросы так, чтобы он мог ответить на них утвердительно или отрицательно. С помощью таких вот примитивных инструментов Эстер решала самые деликатные и болезненные вопросы, сравнивая свои старания с попыткой делать операцию топором на живом теле.

Со словами приходилось быть очень осторожной. Она не знала, что мучает его в настоящий момент: страх перед будущим или просто боязнь уснуть и увидеть пугающие сны, пережить ужасные воспоминания. Рис мог скорбеть по отцу, переживать из-за того, что он жив, а отец умер, испытывать еще более глубокое чувство раскаяния – ведь отец вышел из дома за ним, и если б он этого не сделал, то остался бы жив. Или страдать от гнева и отчаяния, как люди, навсегда расставшиеся после ссоры и понимающие, что теперь уже слишком поздно – время упущено и очень многое останется невысказанным навечно.

А возможно, все дело в усталости от физической боли и страхе перед бесконечной чередой ожидающих его впереди дней. Неужели он проведет остаток жизни здесь, взаперти, в мертвой тишине и изоляции?

Или к нему возвращается память со всеми ее ужасами, болью и неизбежной необходимостью переживать все заново?

Эстер хотелось дотронуться до него. Прикосновение – самая непосредственная форма коммуникации. Здесь не требовалось никаких слов. В прикосновении нет места вопросам, бестактным и неверным высказываниям – в нем только близость.

Но она помнила, как он дернулся, когда до него хотела дотронуться мать.

Недостаточно хорошо зная Риса, Эстер боялась, что он мог принять это за вторжение, фамильярность, на которую она не имела права, попытку воспользоваться своим превосходством, тем, что он болен и зависит от нее.

В конце концов Эстер просто заговорила с ним:

– Рис…

Он не пошевелился.

– Рис… Мне остаться ненадолго или ты хочешь побыть один?

Медленно повернувшись, молодой человек посмотрел на нее широко открытыми темными глазами.

Эстер пыталась прочесть этот взгляд, понять, какие эмоции и желания заполняют его разум, невыносимо мучают его, а он не может ни справиться с ними, ни выразить словами. Забыв об осторожности, она бессознательно протянула руку и положила ладонь Рису на плечо, выше шин и бинтов.

Он не вздрогнул.

Эстер слегка улыбнулась.

Рис открыл рот, напрягся, но не издал ни звука и задышал быстрее, глотая воздух. Ему пришлось пошире открыть рот, чтобы не задохнуться, – и все равно ни звука, ни слова.

Приложив ладонь к его губам, Эстер сказала:

– Всё в порядке. Подожди немного. Должно пройти время. Ты хочешь… ты хочешь сказать что-то конкретное?

Рис не реагировал; глаза наполнились ужасом и мукой.

Стараясь понять, Эстер выжидала.

Постепенно взор его увлажнился, и Рис покачал головой.

Она откинула прядь темных волос с его лба.

– Готов отойти ко сну?

Рис снова покачал головой.

– Хочешь, я найду что-нибудь и почитаю тебе?

Он кивнул.

Эстер подошла к книжной полке. Следует ли избегать произведений, способных вызвать у пациента боль, напоминающих о его плачевном состоянии и провоцирующих ужасные переживания? Может быть, само их отсутствие действует на него угнетающе?

Она остановилась на «Илиаде». Произведение насыщено сценами боев и смертей, но язык прекрасен; книга полна образцов светлой, эпической любви, богов и богинь, в нем изображены древние города и море винного цвета… Мир, невыразимо далекий от переулков Сент-Джайлза.

Эстер уселась в кресло возле постели, а он спокойно лежал и слушал, не сводя глаз с ее лица. Миновало одиннадцать часов вечера, наступила полночь; часы пробили час ночи – и Рис наконец уснул. Пометив страницу, Эстер закрыла книгу и тихо вышла; у себя в комнате легла, не раздеваясь, на кровать и тут же провалилась в сон.

Проснулась она поздно, разбитая и неотдохнувшая, хотя с момента переезда на Эбери-стрит это была первая ночь, когда она так хорошо спала. Эстер немедленно зашла к Рису и обнаружила, что тот уже бодрствует, но еще не совсем отошел ото сна, чтобы завтракать.

Внизу она встретилась с Сильвестрой. Едва завидев Эстер, хозяйка поспешила к ней; лицо ее выражало тревогу.

– Как он? Еще не говорит? – Она прикрыла глаза, негодуя на собственное нетерпение. – Простите. Я дала себе слово, что не стану вас об этом спрашивать. Доктор Уэйд говорит, что надо набраться терпения… но… – Она замолчала.

– Конечно, это нелегко, – пришла ей на выручку Эстер. – Каждый день тянется, как неделя. Но вчера мы допоздна читали, и он, похоже, хорошо спал. И вел себя гораздо спокойнее.

Напряжение несколько ослабело, плечи немного опустились, и Сильвестра попробовала улыбнуться.

– Пойдемте в обеденный зал. Уверена, вы еще не завтракали. Я тоже.

– Благодарю вас. – Эстер приняла предложение не только потому, что оно исходило от хозяйки; она рассчитывала постепенно побольше узнать про Риса, чтобы создать ему более комфортные условия. Пока что мисс Лэттерли заботилась главным образом о его душевном спокойствии, не считая кормления, соблюдения чистоты и отправления насущных личных нужд. Доктор Уэйд не разрешал ей менять повязки на серьезных ранах, и она ограничивалась уходом за поверхностными повреждениями. Самыми тяжелыми являлись внутренние травмы, но к ним никто не имел доступа.

Обеденный зал был меблирован довольно мило, но, на взгляд Эстер, в несколько тяжеловесном стиле, как и остальной дом. Стол и буфет, изготовленные из дуба в елизаветинском духе, крепкие и мощные, производили впечатление своей массивностью. Вокруг стола стояли резные стулья с высокими спинками и вычурными подлокотниками. В комнату не повесили зеркал, способных добавить света и создать эффект пространства. Портьеры из бордовой и розовой парчи, подвязанные шнурами с кисточками, были тем не менее расправлены достаточно широко, чтобы все могли оценить их дороговизну и полюбоваться подкладкой цвета бургундского. На стенах висели картины – с дюжину или больше.

Но мебель оказалась необычайно удобной. Сиденья на стульях были мягкими, а в камине пылали дрова, наполняя зал приятным теплом.

Сильвестра, взяв тост, никак не могла решить, чем его намазать – мармеладом «Данди» или абрикосовым вареньем. Она налила себе чашку чаю и отпивала по глоточку, пока тот совершенно не остыл.

Эстер интересовало, что представлял собой Лейтон Дафф как человек, как встретились будущие супруги и как складывались их отношения на протяжении примерно двадцати пяти лет. Какие друзья помогут Сильвестре в ее горе? Они все присутствовали на похоронах, но это произошло очень быстро, в те несколько дней, что Рис провел в больнице, до переезда Эстер. Теперь с печальными формальностями покончено, и Сильвестре предстояло одной встречать вереницу заполненных пустотой дней.

Казалось, только сестра доктора Уэйда демонстрировала готовность при первой возможности навещать подругу, да и его самого, похоже, связывали с Даффами не только профессиональные обязанности.

– Вы всегда жили здесь? – спросила Эстер.

– Да, – быстро ответила Сильвестра, поднимая глаза, словно сама искала повод завязать беседу, но не знала, с чего начать. – Да, с тех пор, как вышла замуж.

– Здесь необычайно удобно.

– Да. – Миссис Дафф отвечала автоматически, словно замечание звучало вполне естественно и ей оставалось только соглашаться. Для нее оно не имело значения. Нищета и постоянные опасности Сент-Джайлза находились от этого дома дальше, чем битвы и боги «Илиады». – Да, удобно. Полагаю, я так привыкла к дому, что не обращаю внимания. Вы, должно быть, работали в совершенно других условиях, мисс Лэттерли. Я восхищена вашей смелостью и чувством долга, вашей поездкой в Крым. Моей дочери Амалии особенно захотелось бы встретиться с вами. Думаю, она вам тоже понравилась бы. У нее очень пытливый ум, и ей достает смелости идти за своей мечтой.

– Великолепное качество, – искренне согласилась Эстер. – У вас есть все основания гордиться ею.

Сильвестра улыбнулась.

– Да… благодарю вас. Спасибо. Мисс Лэттерли…

– Да?

– Рис помнит, что с ним случилось?

– Не знаю. Обычно люди помнят, но не всегда. У меня есть друг, переживший несчастный случай; он получил сильный удар по голове. Обо всем, что было до этого дня, у него остались самые смутные воспоминания. Временами какой-то вид, звук или запах заставляют вспомнить о чем-то, но лишь фрагментарно. Теперь ему остается лишь сложить эти обрывки воедино, больше ничего. Впрочем, он создал себе неплохую новую жизнь. – Она перестала делать вид, что ест. – Но Риса не били по голове. Он знает, что дома, помнит вас. Он просто не помнит ту ночь, и, возможно, это к лучшему. Существуют невыносимые для нас воспоминания. Через потерю памяти природа помогает нам не лишиться разума. Таким образом мозг исцеляется – когда нельзя забыть естественным путем.

Сильвестра уставилась взглядом в свою тарелку.

– Полиция хочет заставить его вспомнить. Им нужно узнать, кто напал на него и кто убил моего мужа. – Она подняла глаза на Эстер. – Что будет, если воспоминания окажутся невыносимы для него, мисс Лэттерли? Что, если его принудят говорить, предъявят доказательства, приведут свидетеля или что-нибудь еще, заставят пережить это снова? Это не сведет Риса с ума? Вы можете остановить это? Есть ли способ оградить моего сына? Должен быть!

– Да, конечно, – отвечала Эстер, не успев хорошенько подумать. Ей вспомнились отчаянные попытки Риса заговорить, его наполненные ужасом глаза, пот, струившийся по телу, когда он боролся с ночным кошмаром, оцепеневшие от напряжения мышцы, кадык, дергавшийся в безмолвном крике… Его пронизывали боль и ужас, но никто не слышал, никто не спешил на помощь. – Рис слишком болен, чтобы его тревожить, и я уверена, что доктор Уэйд так им и скажет. Во всяком случае, поскольку ни говорить, ни писать он не в состоянии, Рис мало что может – только обозначить утвердительный или отрицательный ответ. Им придется разбираться с этим делом другими методами.

– Я не представляю, какими! – Голос Сильвестры зазвенел от отчаяния. – Я не могу им помочь. Они задавали мне какие-то бесполезные вопросы о том, во что был одет Лейтон и когда он ушел. Такие расспросы ни к чему не ведут!

– А что им могло бы помочь? – Эстер вылила остывший чай в миску для помоев и протянула руку к заварному чайнику, тактично предложив налить и Сильвестре. Та кивнула, и Эстер наполнила обе чашки.

– Хотелось бы мне знать, – ответила миссис Дафф еле слышно. – У меня голова идет кругом от предположений, что Лейтон мог делать в таком месте. Единственное объяснение заключается в том, что он отправился за Рисом. Он… он был очень зол, когда уходил из дома; он разгорячился куда сильнее, чем я говорила тому молодому человеку из полиции. Мне показалось неправильным обсуждать семейные ссоры с незнакомыми людьми.

Эстер понимала – она имеет в виду не столько незнакомцев, сколько людей иного социального положения, к которым относила Ивэна. Сильвестра не знала, что его отец являлся служителем церкви, а сам Джон выбрал работу в полиции из-за обостренного чувства справедливости, а не потому, что это было место, уготованное ему в обществе.

– Конечно. Даже самой себе больно признаваться в ссоре, которую теперь ничем не загладишь. Остается смириться с тем, что она присутствует в истории отношений, и рассматривать ее просто как их составную часть, только по несчастной случайности оказавшуюся финальной. Весьма возможно, что проблема не столь важна, как кажется. Если б мистер Дафф остался жив, то, уверена, они уладили бы свои разногласия. – Эстер постаралась, чтобы последняя фраза не прозвучала как прямой вопрос.

Сильвестра отпила свежего чаю.

– Они были очень не похожи друг на друга. Рис у нас самый младший. Лейтон говорил, что я потакаю ему. Может, так и есть? Мне… мне казалось, я так хорошо понимаю его… – Лицо ее исказилось от муки. – А теперь получается, что я его совсем не понимала. И, возможно, эта ошибка стоила моему мужу жизни… – Ее пальцы судорожно сжали чашку, и Эстер испугалась, что та лопнет, Сильвестра обольется кипятком и порежет руки об осколки.

– Не терзайте себя такими мыслями, пока не узнаете правды! – попыталась успокоить ее мисс Лэттерли. – Вам необходимо подумать о том, что может помочь полиции понять, зачем они направились в Сент-Джайлз. Не связано ли это с событием, имевшим место накануне того вечера. Место и в самом деле страшное. Должно быть, у них имелась очень веская причина пойти туда. Может, они сделали это ради кого-то? Друга, попавшего в беду?

Сильвестра быстро подняла взгляд на Эстер, глаза ее загорелись.

– Это имело бы некоторый смысл, не правда ли?

– Да. С кем дружит Рис? О ком он заботится до такой степени, чтобы пойти в такой район им на помощь? Возможно, они заняли денег. Такое случается… карточный долг, о котором они не посмели рассказать родным, или девушка с сомнительной репутацией…

Сильвестра усмехнулась. Улыбка получилась горькой, но она не растеряла самообладания.

– Боюсь, это похоже на Риса. Респектабельных юных леди он находил довольно скучными. В основном по этой причине и ссорился с отцом. Ему казалось несправедливым, что Констанс и Амалия получили возможность уехать в Индию и познакомиться со всякого рода экзотикой, а он вынужден остаться дома, учиться, жениться и затем заняться семейным бизнесом.

– Чем занимался мистер Дафф? – Эстер определенно сочувствовала Рису. Получалось, что страстные мечты влекли его на Ближний Восток, а ему приходилось оставаться в Лондоне, в то время как старшие сестры переживали не воображаемые, а настоящие приключения.

– Муж был нотариусом, – ответила миссис Дафф. – Дарственные, недвижимость. Состоял старшим партнером. Имел конторы в Бирмингеме и Манчестере, не только в Сити.

Положение в высшей степени респектабельное, подумала Эстер, но отнюдь не предел мечтаний. По крайней мере, семья, по-видимому, располагает значительными средствами, и финансы не стали бы лишним поводом для огорчений. Эстер вообразила себе, как все надеялись, что Рис поступит в университет, а потом пойдет по стопам отца в бизнесе – возможно, для начала младшим партнером – и быстро сделает карьеру. Все его будущее уже было выстроено и четко определено. Естественно, оно предполагало подходящую женитьбу, если повезет, то на состоятельной невесте. Эстер ощутила, как вокруг нее стягивается сеть, словно это она попала в ловушку. А между тем десятки тысяч молодых людей с радостью пожили бы такой жизнью.

Она попробовала представить себе Лейтона Даффа, его надежды на сына, а потом гнев и раздражение из-за того, что Рис неблагодарен и не видит собственной выгоды.

– Должно быть, он был очень одаренным человеком, – сказала мисс Лэттерли, чтобы нарушить молчание.

– Был, – согласилась Сильвестра с отстраненной улыбкой. – Мой муж пользовался огромным уважением. Многие выдающиеся личности считались с его мнением. Он умел видеть возможности и опасности там, где их не замечали весьма искушенные и знающие люди.

Теперь поездка мистера Даффа в Сент-Джайлз казалась Эстер еще менее объяснимой. Не считая амбиций, связанных с сыном, и явного недостатка мудрости в выборе средств их реализации, личность этого человека оставалась для нее загадкой. Опять же, она не знала, каким был Рис до нападения. Возможно, он отличался крайним своеволием и вместо того, чтобы заниматься делом, попусту тратил время. Может быть, не умел выбирать себе друзей, особенно подруг. Он мог вырасти баловнем собственной матери, не желающим взрослеть и принимать на себя ответственность взрослого человека. Вероятно, у Лейтона Даффа имелись все основания злиться на сына. Наверное, мать не в первый раз встала на его защиту, но достигла прямо противоположного ее желаниям результата: теперь он не годился для сколько-нибудь прочной счастливой жизни и стал иждивенцем, а значит, не мог претендовать на роль чьего-либо мужа.

Сильвестра погрузилась в собственные мысли, воспоминания о старых добрых временах.

– Лейтон мог блеснуть удальством, – задумчиво сказала она. – Увлекался скачками с препятствиями, когда был помоложе. В этом деле он очень хорошо разбирался. Сам лошадей не держал, но по просьбе друзей выступал вместо них на скачках. Очень часто выигрывал, потому что обладал отвагой… и, конечно, талантом. Я любила наблюдать за ним, хотя ужасно боялась, что он упадет. На такой скорости падение может закончиться крайне печально.

Эстер попробовала представить в седле степенного, каким она рисовала себе Даффа, мужчину, сухаря-юриста, заключающего сделки с недвижимостью. Как глупо судить о человеке по нескольким фактам, когда не знаешь стольких вещей! Возможно, обязанности нотариуса занимали в его жизни лишь незначительную часть, так сказать, практическую, материально обеспечивающую семью и, вероятно, дававшую деньги на похождения и фантазии, к которым имело склонность его истинное «я». Должно быть, именно от отца Констанс и Амалия унаследовали отвагу и тягу к мечте.

– Полагаю, с возрастом ему пришлось отказаться от скачек, – задумчиво произнесла она.

Сильвестра улыбнулась.

– Да, это так. Он понял, что надо заканчивать, когда один из наших друзей сильно разбился. Лейтон так переживал за него… Бедняга покалечился, ему пришлось заново учиться ходить – и это после шести месяцев, проведенных в постели. Но ходьба вызывала боли, и он вынужденно отказался от практики по профессии. Раньше он работал хирургом, но после того случая ему недоставало твердости в руках. Всего-то в сорок три…

Эстер молчала, думая о человеке, посвятившем себя профессии и потерявшем всё в один момент из-за падения с лошади. И он даже не занимался чем-то необходимым, просто участвовал в скачках… Как он сожалел, как винил себя в трудностях, которые навлек на семью!

– Лейтон очень ему помог, – продолжала Сильвестра. – Он сумел продать кое-какую его недвижимость и так вложил деньги, что обеспечил семью доходом.

Эстер ответила быстрой улыбкой, показывая, что слышала и оценила слова хозяйки.

Лицо Сильвестры снова помрачнело.

– Так вы думаете, Рис мог отправиться в этот ужасный район выручать друга, попавшего в беду?

– Это кажется возможным.

– Надо будет спросить у Артура Кинэстона. Возможно, он придет навестить Риса, когда сыну станет лучше. Ему это может понравиться.

– Мы можем пригласить его через день или два. Он привязан к Рису?

– О да. Артур – сын одного из ближайших друзей Лейтона, директора школы Раунтриз; это превосходное заведение для мальчиков недалеко отсюда, в Первом квартале. – На минуту лицо ее смягчилось, а голос наполнился воодушевлением. – Джоэл Кинэстон, блестящий ученый, решил посвятить жизнь воспитанию в мальчиках любви к знаниям, особенно к классическим языкам. Оттуда и знакомство Риса с латынью и греческим, и его любовь к истории и древним культурам. Это один из величайших даров, которые может получить юноша. Или человек любого возраста, полагаю.