Текст книги "Безмолвный крик"

– Конечно, – согласилась Эстер.

– Артур – ровесник Риса, – продолжила Сильвестра. – Его старший брат, Мармадьюк – или Дьюк, как они его называют – тоже дружит с сыном. Он несколько… несдержан, быть может? Такое иногда бывает с умными людьми, а Дьюк очень талантлив. Лейтон считал его упрямцем. Сейчас мальчик в Оксфорде, изучает классические языки, как его отец. Конечно, приехал домой на Рождество. Должно быть, они страшно огорчены случившимся.

Доев тост, Эстер выпила остатки чая. По крайней мере, она узнала о Рисе чуть больше. Это не объясняло случившееся с ним, но открывало некоторые возможности.

Однако новые сведения ни в коей мере не подготовили ее к тому, что произошло после полудня, когда Сильвестра пришла к сыну в третий раз за день. После второго завтрака, к которому Рис едва притронулся, он заснул. Больной страдал от физической боли. Пребывание в одной позе вызывало неприятные ощущения, да и ушибы заживали медленно. Определить, какие внутренние травмы причиняли ему боль, было невозможно. Рис испытывал сильное неудобство, но после успокоительного травяного настоя, позволившего несколько облегчить боли, погрузился в глубокий сон.

Когда Сильвестра зашла в комнату, он проснулся.

Подойдя к постели, она села в стоявшее рядом кресло.

– Как ты, дорогой? – мягко спросила мать. – Отдохнул?

Рис пристально смотрел на нее. Эстер стояла в ногах кровати и видела, как потемнели и наполнились болью его глаза.

Протянув руку, Сильвестра осторожно погладила сына по голому предплечью, повыше шин и гипсовой повязки.

– С каждым днем будет все легче, Рис. – Ее голос, дрожавший от эмоций, звучал чуть громче шепота. – Все пройдет, и ты поправишься.

Он мрачно смотрел на нее, потом его губы медленно скривились, обнажив зубы в холодном презрительном оскале.

Сильвестра выглядела так, будто ее ударили. Ладонь на руке сына оцепенела. Она была так ошеломлена, что не могла пошевелиться.

– Рис?..

Лицо его выражало дикую ненависть, словно, будь у него силы, он бросился бы на нее, раня, терзая и упиваясь ее болью.

– Рис… – Сильвестра открыла рот, чтобы продолжить, но не нашла слов, отдернула руку и, словно испугавшись, прижала ее к себе.

Лицо его смягчилось, жесткое выражение исчезло, и он весь как-то обмяк.

Мать снова протянула руку – быть может, в знак того, что не обижается.

Рис взглянул на нее, словно оценивая чувства матери, потом поднял руку и ударил ее, отчего шины под повязкой сместились. Очевидно, он ощутил мучительную боль в сломанной руке, потому что лицо его стало пепельно-серым, но взгляда не отвел.

Глаза Сильвестры наполнились слезами; она встала, теперь уже испытывая настоящую физическую боль, хотя и несравнимую с внутренними страданиями, вызванными чувством смятения, обиды и беспомощности. Медленно подойдя к двери, вышла из комнаты.

Губы Риса сложились в удовлетворенную злобную ухмылку; качнув головой, он перевел взгляд на Эстер.

У мисс Лэттерли все похолодело внутри, словно она проглотила кусок льда.

– Это ужасно, – отчетливо выговорила она. – Ты унизил себя.

Рис смотрел на нее, и на лице его проступало смятение и удивление. Этого он от нее не ожидал.

Мисс Лэттерли была слишком возмущена и слишком хорошо знала, как горюет Сильвестра, чтобы выбирать слова. Никогда раньше она не испытывала такого отвращения; чувство жалости смешалось с испугом, и вместе с тем Эстер ощутила нечто такое темное, что даже представить себе не могла.

– Это жестокий и бессмысленный поступок, – продолжала она. – Ты мне отвратителен.

Его глаза гневно сверкнули, а губы снова скривились – словно в ухмылке самоиронии.

Эстер отвернулась.

Она слышала, как Рис ударил рукой по постели. Должно быть, это причинило ему боль, а сломанные кости еще больше сместились. Однако у него не имелось другого способа привлечь внимание, если не считать колокольчика, который он мог уронить. Но колокольчик могли услышать другие, особенно Сильвестра, если она еще не спустилась.

Эстер снова повернулась к нему.

Рис отчаянно пытался заговорить. Голова дергалась, губы шевелились, кадык конвульсивно дрожал. Рис пробовал произнести хоть звук. Ничего не получалось – он только хватал ртом воздух, задыхался, давился и снова хватал.

Подойдя к нему, Эстер обхватила молодого человека рукой и приподняла над подушками, чтобы ему было легче дышать.

– Прекрати! – скомандовала она. – Прекрати! Это не поможет тебе заговорить. Просто медленно дыши! Вдох… выдох! Вдох… выдох! Так-то лучше. Еще. Медленно.

Эстер села, придерживая его, пока дыхание не успокоилось и он смог его контролировать, потом снова опустила на подушки. Она хладнокровно наблюдала за Рисом, пока не увидела слезы у него на щеках и отчаяние в глазах. Казалось, он забыл о своих руках, лежащих на покрывале в погнутых шинах, что вызвало сдвиг сломанных костей. Боль, должно быть, была страшная, и все-таки душевные страдания заглушали физические, так что их он даже не замечал.

Что же, во имя Господа, произошло с ним в Сент-Джайлзе? Какие невыносимые воспоминания так ужасно терзают его?

– Я перебинтую тебе руки, – сказала Эстер уже мягче. – Нельзя их так оставлять. Кости, должно быть, сместились.

Рис моргнул, но никаких знаков несогласия не подал.

– Будет больно, – предупредила она.

Он улыбнулся и слегка фыркнул, резко выдохнув воздух.

Эстер потребовалось почти три четверти часа, чтобы снять повязки с обеих рук, осмотреть сломанные пальцы и посиневшую, опухшую плоть, кожу, изодранную на костяшках, выровнять кости, все время думая о том, какую чудовищную боль она ему причиняет, затем заново наложить шины и обмотать их бинтами. На самом деле Эстер выполняла работу хирурга, и Корриден Уэйд мог рассердиться, что она делает все сама вместо того, чтобы дождаться его прихода. Однако прийти он обещал только завтра, а мисс Лэттерли вполне могла справиться с этим делом. Она уже повидала достаточно переломов и не могла оставить Риса в таком состоянии. Если отправлять посыльного за доктором, его вряд ли найдут; в это время он может быть где угодно – на званом обеде или в театре…

Под конец Рис выбился из сил. Лицо его стало серым от боли, рубаха намокла от пота.

– Я переменю постель, – деловито сказала Эстер. – Так тебе спать нельзя. Потом принесу настой, чтобы ослабить боль; он поможет тебе уснуть. В другой раз дважды подумаешь, прежде чем кого-нибудь ударить.

Кусая губы, Рис посмотрел на нее с удрученным видом, но извинения во взгляде не угадывалось. Понять его без слов было слишком сложно; он не смог бы объясниться даже словами.

Приняв на себя половину его веса, Эстер помогла Рису передвинуться на край кровати; от слабости и боли он едва шевелился. Затем сняла скомканные простыни, запачканные пятнами крови, и постелила чистое белье. Потом помогла ему переменить ночную рубашку и поддерживала, пока он передвигался на середину постели. Накрыв Риса одеялами и расправив их, сказала:

– Я вернусь через несколько минут, принесу настой. Не двигайся, пока я не приду.

Рис послушно кивнул.

Ей потребовалась четверть часа, чтобы приготовить самую сильную дозу лекарства, оставленного доктором Уэйдом. По крайней мере половину ночи он проспит. Увеличение дозы могло убить. Больше Эстер ничего сделать не могла.

Пока Рис пил, она держала кружку и заметила, как он кривит лицо.

– Знаю, что горько, – согласилась Эстер. – Я добавила немного мяты, чтобы отбить вкус горечи.

Он серьезно посмотрел на нее, потом в знак благодарности медленно растянул губы в улыбке. Больше ничего улыбка не выражала – ни жестокости, ни удовлетворения. Он был бессилен что-либо объяснить.

Откинув с его лба волосы, она сказала:

– Доброй ночи. Если понадобится, подай сигнал колокольчиком.

Рис поднял брови.

– Ну конечно, я приду, – пообещала она.

На этот раз улыбка стала шире; потом он внезапно отвернулся, глаза его наполнились слезами.

С горечью понимая, что оставляет его наедине со страхами и тишиной, Эстер тихо вышла. Что ж, лекарство позволит ему хоть немного отдохнуть.

На следующее утро заглянул доктор. День выдался темный; с неба валил снег, в карнизах свистел ледяной ветер. Уэйд вошел, покрасневший от холода, растирая ладони, замерзшие от неподвижного сидения в экипаже.

Сильвестра оживилась, увидев его; она сразу вышла из столовой, едва заслышав в прихожей голос Уэйда. Стоя наверху, Эстер не могла не заметить, что доктор коротко улыбнулся вдове, на лице которой читалось облегчение. Она поспешно подошла к Уэйду; тот взял ее за руки и, кивая головой, стал что-то говорить. Беседовали они недолго; затем доктор сразу поднялся к Эстер и, взяв ее под руку, увел от перил в более укромное место, ближе к центру площадки.

– Новости неутешительные, – очень тихо произнес он, словно опасаясь, что его услышит Сильвестра. – Вы давали ему порошки, которые я оставлял?

– Да, в самой сильной из предписанных вами доз. Они несколько облегчают боли.

– Именно так, – доктор кивнул.

Он выглядел замерзшим, озабоченным и очень уставшим, словно тоже спал очень мало. Возможно, всю ночь провел с другими пациентами. Внизу в прихожей послышались шаги – Сильвестра ушла в гостиную.

– Хотелось бы мне знать, чем ему можно помочь, но, признаюсь, я работаю вслепую. – Уэйд посмотрел на Эстер с улыбкой сожаления. – Это совсем не тот случай, какими я занимался на нижней палубе. – Он сухо усмехнулся. – Там все происходило очень быстро. Людей заносили и укладывали на парусину. Каждый ждал своей очереди; кого раньше принесли, того и смотрят. Все сводилось к извлечению мушкетных пуль и осколков дерева. Вы знаете, что щепа тика ядовита, мисс Лэттерли?

– Нет.

– Конечно, нет! Думаю, в армии вы с ней не сталкивались… Но зато у нас на флоте не встречалось людей, растоптанных копытами или волочившихся по полю боя за лошадьми. Полагаю, вы сталкивались с такими случаями?

– Да.

– Но мы оба привычны к артиллерийским осколкам, сабельным порезам, ранам от мушкетных пуль и лихорадке… – Глаза его блеснули при воспоминании обо всех этих ужасах войны. – О боже, эти лихорадки! Желтая лихорадка, цинга, малярия…

– Холера, тиф, гангрена, – отозвалась Эстер, сразу ясно представив себе чудовищные картины минувшего.

– Гангрена, – согласился доктор, не сводя с нее пристального взгляда. – Бог мой, я повидал мужественных людей! Думаю, что в этом мы не уступаем друг другу, не так ли?

– Полагаю, так. – Ей не хотелось бы снова видеть бледные лица, изломанные тела, лихорадку и смерть, но она испытывала чувство гордости оттого, что приняла в этом участие и может на равных говорить с человеком, которого не поймут обычные читатели или слушатели.

– Что мы можем сделать для Риса? – спросила Эстер.

Доктор тяжело и шумно вздохнул.

– Обеспечить ему максимальный покой и комфорт. Надеюсь, внутренние ушибы со временем пройдут, если только нет повреждений, о которых мы не знаем. Поверхностные раны заживают, но прошло слишком мало времени. – Очень серьезно посмотрев на Эстер, доктор вдруг заговорил почти шепотом, противореча только что сказанному: – Он молод и прежде отличался силой и крепким здоровьем. Плоть заживет, хотя на это потребуется время. Раны, должно быть, до сих пор причиняют ему жестокую боль. Это ожидаемо, и тут ничего не поделаешь, остается терпеть. До некоторой степени вы можете облегчить его страдания с помощью оставленных мною порошков. В каждый свой приход я буду делать перевязки и следить, чтобы в раны не попала инфекция. Небольшое нагноение есть, но пока никаких признаков гангрены.

– Прошлым вечером мне пришлось сделать ему перевязку на обеих руках. Извините. – Ей не хотелось рассказывать про неприятный инцидент с Сильвестрой.

– О? – Уэйд насторожился, озабоченность во взгляде усилилась, но Эстер не заметила в нем ни гнева, ни осуждения. – Думаю, вам лучше рассказать мне, что произошло, мисс Лэттерли. Я ценю ваше стремление защитить пациента от вмешательства в личную жизнь, но знаю его достаточно долго. Мне уже известны некоторые особенности характера Риса.

Коротко, опуская подробности, Эстер рассказала доктору о встрече Сильвестры с сыном.

– Понятно, – тихо произнес Уэйд и отвернулся; она не могла видеть его лица. – Это не радует. Прошу вас, не поощряйте ожидания миссис Дафф… Мисс Лэттерли, признаюсь, я не знаю, что сказать. Нельзя оставлять стараний; надо делать все, что можно, невзирая на трудности!

Он медлил с уходом, словно ему требовалось время, чтобы справиться с чувствами.

– Я видел чудеса выздоровления. Видел и множество смертей. Может быть, лучше ничего не говорить Сильвестре, хотя это и непросто, пока вы постоянно находитесь в этом доме?

– Я попробую. Как вы думаете, речь к нему вернется?

Доктор снова повернулся к ней; глаза у него сузились, потемнели, стали непроницаемыми.

– Понятия не имею. Но вы не должны допускать, чтобы полиция беспокоила его! Если так случится и его доведут до еще одной истерики, это может убить его.

Говорил он напористо, срывающимся голосом. Эстер уловила в нем нотку страха и заметила то же чувство в глазах и уголках рта.

– Не знаю, что случилось или что он натворил, знаю одно: воспоминания для него невыносимы. Если хотите сохранить ему рассудок, то соберитесь с духом и используйте все свои возможности, чтобы оградить его от полиции. Своими вопросами они заставят его вновь пережить этот ужас. А это все равно что подвести его к краю пропасти, ввергнуть в бездну безумия, из которой он может не вернуться. У меня нет никаких сомнений: если кто и способен справиться с этой задачей, так это вы.

– Благодарю вас, – просто ответила Эстер. Такой комплимент имел для нее высокую цену, поскольку исходил от человека, не говорившего пустых слов.

Уэйд кивнул.

– А теперь пойду и осмотрю его. Будьте так добры, позаботьтесь, чтобы нам не мешали. Мне нужно проверить не только руки, но и остальные заживающие раны – не повредил ли он на них кожу. Благодарю вас за заботу, мисс Лэттерли.

На следующий день к Рису пришли первые посетители.

Это случилось сразу после полудня. Денек выдался яркий. Снег, лежавший на крышах, отражал в ветреное небо несмелые лучи скудного зимнего солнца, скрасившего короткий зимний день.

Эстер находилась наверху, когда раздался звон колокольчика и Уормби ввел женщину необычной наружности. Среднего роста, одетая в неброские цвета, она привлекала взгляд чертами лица – твердого, явно асимметричного, но передающего чувства невероятной уверенности и внутреннего спокойствия. Эта женщина определенно не считалась красавицей, но так и лучилась благодушием – качеством даже более привлекательным, чем красота.

– Добрый день, миссис Кинэстон, – произнес Уормби с заметным удовольствием и перевел взгляд на юношу, который вошел вслед за женщиной. Волосы и кожа у него были светлые, как у нее, но лицо совсем другое – худое, с тонкими чертами и орлиным профилем, а глаза – ясные и голубые. В юноше угадывалась мечтательность и склонность к юмору, но вместе с тем некое одиночество. – Добрый день, мистер Артур.

– Добрый день, – отвечала миссис Кинэстон. Она оделась в темно-коричневое и черное, как делают визитеры, посещающие дом, в котором царит траур. В прекрасно пошитом костюме отсутствовали намеки на индивидуальность стиля. Похоже, ее это не волновало. Она позволила Уормби принять у нее накидку, потом прошла за ним в гостиную, где, вероятно, ее поджидала Сильвестра. Артур держался на шаг позади.

Уормби поднялся по лестнице.

– Мисс Лэттерли, молодой мистер Кинэстон – близкий друг мистера Риса. Спрашивает, можно ли навестить его. Как вы думаете, это возможно?

– Я спрошу мистера Риса, есть ли у него желание с ним встретиться, – сказала Эстер. – Если да, то прежде я хотела бы побеседовать с мистером Кинэстоном. Крайне важно, чтобы он не говорил и не делал ничего, что может расстроить больного. На этом решительно настаивает доктор Уэйд.

– Конечно. Понимаю. – Уормби остался дожидаться, а Эстер пошла спрашивать.

Рис лежал, глядя в потолок из-под опущенных век.

Эстер остановилась у двери.

– Пришел Артур Кинэстон. Если достаточно хорошо себя чувствуешь, он хотел бы увидеться. Если нет, то дай мне знать. Я позабочусь, чтобы он не обиделся.

Молодой человек широко раскрыл глаза. Ей показалось, что в них мелькнуло нетерпение, потом внезапно появилось сомнение, даже растерянность.

Она ждала.

Рис никак не мог определиться. Он был одинок, напуган, слаб, стыдился своей беспомощности, а возможно, и того, что не сберег отца. Весьма вероятно, что, подобно тем солдатам, которых знавала Эстер, сам факт выживания служил для него укором, если погибал кто-то другой. Он на самом деле струсил или только вообразил себе это? Да и помнит ли он хоть приблизительно, как себя вел?

– Если решишь с ним встретиться, мне оставить вас наедине? – спросила Эстер.

По его лицу пробежала тень.

– Или побыть здесь и присмотреть, чтобы вы говорили только о приятных и интересных вещах?

Рис слабо улыбнулся.

Повернувшись, она вышла, чтобы сообщить Уормби.

Артур Кинэстон медленно поднялся по лестнице; на его мальчишеском лице читалось беспокойство.

– Вы медсестра? – спросил он, остановившись перед Эстер.

– Да. Мое имя Эстер Лэттерли.

– Мне можно с ним увидеться?

– Да. Но я должна предупредить вас, мистер Кинэстон: он очень болен. Полагаю, вам уже сказали, что он не может говорить.

– Но он же сможет… потом, скоро? Я хочу сказать, речь вернется, не так ли?

– Не знаю. В настоящий момент он не говорит, но в состоянии кивнуть или покачать головой. И ему нравится, когда с ним разговаривают.

– О чем мне можно с ним беседовать? – Артур казался смущенным и несколько испуганным. Он был очень юн – похоже, лет семнадцати.

– О чем угодно, только избегайте упоминания о Сент-Джайлзе и смерти его отца.

– О господи! Я имею в виду… он ведь знает, правда? Кто-нибудь ему рассказал?

– Да. Но Рис был там. Мы не знаем, что произошло, но, кажется, от потрясения он лишился речи. Говорите о чем-нибудь другом. У вас должны быть общие интересы. Вы учитесь? Чем собираетесь заниматься?

– Классическими языками, – без колебаний ответил Артур. – Рис любит рассказы о древности даже больше, чем я. Нам хотелось бы поехать в Грецию или в Турцию.

Улыбнувшись, мисс Лэттерли отошла в сторону. Не было нужды говорить, что он сам ответил на свой вопрос. И он это знал.

Едва Рис увидел Артура, как лицо его просветлело, но сразу же по нему пробежала тень из-за осознания собственного положения. Он лежал в постели, такой беспомощный, не имея возможности даже приветствовать друга…

Если Артур Кинэстон и не знал, как ведут себя в подобных обстоятельствах, то весьма успешно скрывал это. Он вошел с таким видом, словно явился на самую обычную встречу, и, не обращая внимания на Эстер, сел в кресло возле кровати лицом к Рису.

– Полагаю, времени для чтения у тебя теперь в избытке, – грустно начал он. – Посмотрю, нельзя ли подобрать для тебя несколько новых книг. Я только что прочел нечто совершенно захватывающее. Поверишь ли, мне удалось достать ту книгу про Египет, написанную итальянцем Бельцони. Написана она почти сорок лет назад, если быть точным, в двадцать втором[6]6
  Имеется в виду 1822 г.


[Закрыть] году. Посвящена открытию древних гробниц в Египте и Нубии. – Артур не смог скрыть восторга. – Это просто поразительно! Убежден, там еще много чего можно найти, если знаешь, где искать! – Он склонился к Рису. – Я еще не говорил папе, но хотя я всем сообщаю, что буду заниматься классическими языками, думаю, что на самом деле стану египтологом. Фактически почти уверен, что стану.

Эстер, оставшись у двери, с облегчением перевела дух.

Рис смотрел на Артура широко открытыми от восхищения глазами.

– Я должен рассказать тебе про то, что там нашли! – продолжал тот. – Хотел поделиться с Дьюком, но ты же его знаешь! Он не проявил ни малейшего интереса. Человек, лишенный воображения. Для него время похоже на череду комнатушек без окон. Если ты сегодня находишься в одной, то других не существует. Я же воспринимаю время как единое целое. Каждый день не менее важен, чем другие, и так же реален. Ты так не думаешь?

Улыбнувшись, Рис кивнул.

– Можно я расскажу тебе про это? – спросил Артур. – Ты не против? Мне так хочется кому-то рассказать. Папа бы просто рассердился на меня, что зря трачу время. Мама выслушала бы вполуха и сразу забыла. Дьюк считает меня глупцом. Но ты поневоле станешь слушать… – Он покраснел. – Прости… Я сказал глупость. Надо было прикусить язык.

Неожиданно Рис весело улыбнулся. Все его лицо изменилось и стало необычайно обаятельным. В нем появилась теплота, какой Эстер раньше не видела.

– Спасибо, – сказал Артур, слегка кивнув. – Знаю, ты всегда поймешь, что я имею в виду. – И голосом, звенящим от восторга, он принялся описывать открытия, сделанные Бельцони в Египте. Его руки порхали в воздухе, обозначая контуры найденных сооружений.

Эстер незаметно выскользнула из комнаты. Она была совершенно уверена, что Артур Кинэстон не причинит Рису ни малейшего вреда. Он рассказывает о других временах, о жизни и неудержимых стремлениях, которые наполняли их, но Рис тоже размышляет об этих вещах. А если Артур и допустит какой-то неловкий намек, так тому и быть. Все равно лучше оставить их одних.

Внизу горничная Джанет сообщила Эстер, что миссис Дафф будет рада, если она зайдет в гостиную на чай.

Такого любезного приглашения Эстер не ожидала. Она не относилась ни к домашней прислуге, ни к гостям. Наверное, Сильвестре хотелось, чтобы она узнала о друзьях семьи как можно больше; вероятно, рассчитывала, что так Эстер сумеет объяснить себе его приступы злости и как-то помочь ему. Должно быть, миссис Дафф чувствовала себя ужасно одинокой, а Эстер являлась единственным мостиком между ней и сыном – не считая Корридена Уэйда, но тот приходил ненадолго.

Ее представили Фиделис Кинэстон, и та не выказала удивления, что Эстер присутствует при встрече двух подруг и принимает участие в беседе.

– Как он?.. – нервно начала Сильвестра.

Мисс Лэттерли ответила довольной, успокаивающей улыбкой.

– Они прекрасно проводят время, – доверительно сообщила она. – Мистер Кинэстон описывает открытия, совершенные синьором Бельцони в долине Нила, и оба они в полном восторге. Признаюсь, я сама очень заинтересовалась. Думаю приобрести эту книгу, когда появится свободное время.

Облегченно вздохнув, Сильвестра позволила себе расслабиться – плечи и спина больше не натягивали шелк ее платья – и повернулась к Фиделис.

– Большое вам спасибо, что зашли. Это всегда нелегко – навещать больных или тех, кто понес утрату. Никогда не знаешь, что сказать…

– Дорогая моя, что это за друзья, которые не оказываются рядом в самый нужный момент? Не припомню, чтобы вы так себя вели! – заявила Фиделис, подавшись вперед.

Сильвестра пожала плечами.

– Это случалось так нечасто…

– Похожего не случалось, – поправила миссис Кинэстон. – Но бывали неприятности, которые, быть может, широко не обсуждались, но вы их чувствовали и всегда являлись с дружеским визитом.

На слова признания хозяйка дома ответила улыбкой.

Разговор перешел на общие темы, повседневные события и семейные дела. Сильвестра пересказала последние письма от Амалии из Индии; конечно, там еще не знали о происшествии в Лондоне. Амалия писала о наблюдаемой ею нищете, но особенно о болезнях и нехватке чистой воды – похоже, эти темы сильно волновали ее. Подруги тактично вовлекли в разговор и Эстер. Фиделис расспрашивала о крымских впечатлениях. Интерес ее казался искренним.

– Должно быть, после всех опасностей, пережитых на столь ответственной работе, вам было странно вновь оказаться дома, в Англии, – заметила она, хмуря брови.

– Было трудно изменить свое отношение к окружающему, – уклончиво отвечала Эстер. На самом деле по возвращении она обнаружила, что это совершенно невозможно. Целый месяц иметь дело с умирающими и тяжело раненными, принимать решения, от которых зависела их жизнь, – а еще месяц спустя ей предложили занять место послушной и благодарной иждивенки, имеющей право высказывать свое мнение лишь по таким важным вопросам, как покрой юбок и рецепты пудингов!

Фиделис улыбнулась; в глазах у нее вспыхнули веселые огоньки, словно она понимала, о чем идет речь.

– Вы познакомились с доктором Уэйдом? Ах да, естественно, познакомились… Вы знаете, что он долго служил на флоте? Мне представляется, что у вас должно быть много общего. Просто замечательный человек. Целеустремленный и с сильным характером.

Эстер вспомнила лицо Корридена Уэйда во время разговора на площадке второго этажа. Он говорил про моряков, которых знал, про людей, служивших под началом Нельсона и видевших великие морские баталии, изменившие течение истории пятьдесят пять лет назад, когда Англия в одиночку противостояла огромным армиям Наполеона, имея в союзниках только Испанию, а судьба Европы висела на волоске. Эстер видела огонь воодушевления в его глазах, осознание всей важности тех событий и понимание цены, которую пришлось заплатить за победу, – жизнями и болью.

В его голосе слышались нотки восхищения решимостью этих людей и их способностью к самопожертвованию.

– Да, – с внезапной горячностью подтвердила она. – Да, он замечательный. Он рассказал мне кое-что из пережитого.

– Знаю, что мой муж очень ценил его, – заметила Сильвестра. – Он знал его почти двадцать лет. Вначале, конечно, не так близко. Это было еще до того, как доктор покинул флотскую службу. – Ее лицо вдруг стало задумчивым, словно ей вспомнилось что-то такое, в чем она не разобралась. Потом все прошло, и Сильвестра повернулась к Фиделис. – Странно, сколь многого мы не знаем о людях, которых видим каждый день, обсуждаем с ними самые разные темы, живем одним домом, одной семьей, и даже судьба у нас общая… И все же значительная часть того, что определило их мысли, чувства и приоритеты, произошло с ними в местах, где вы никогда не бывали и которые так не похожи на все, что вы видели.

– Полагаю, так и есть, – медленно произнесла Фиделис, слегка хмуря брови. – Очень многое человек видит, но не понимает. Мы наблюдаем вроде бы одни и те же события, и все же, когда начинаем говорить о них, описания получаются несхожие, будто мы обсуждаем не одни и те же вещи. Раньше я думала, что это связано с памятью, но теперь понимаю, что на первом месте стоят особенности восприятия. Полагаю, перемена мнения у меня была вызвана процессом взросления. – Она едва заметно улыбнулась, словно смеялась над своей глупостью в молодые годы. – Начинаешь понимать, что люди вовсе не обязательно думают и чувствуют то же самое, что и ты. Некоторые вещи невозможно передать.

– Вот как? – удивилась Сильвестра. – Но разве не для этого существует речь?

– Слова – всего лишь ярлыки, – задумчиво возразила Фиделис. Эстер чувствовала, что сейчас было бы дерзостью выразить собственные мысли. – Способ описания идеи. Если вы понятия не имеете об идее, ярлык вам ничего не объяснит.

Сильвестра выглядела явно озадаченной.

– Я помню, как Джоэл пробовал объяснить мне некоторые греческие и арабские идеи, – пояснила Фиделис. – Я не поняла, потому что в нашей культуре отсутствуют такие понятия. – Она сочувственно улыбнулась. – В конце концов ему пришлось использовать их слова для обозначения данных понятий. Это ни в малейшей степени не помогло. Я до сих пор не представляю себе, что они значат. – Фиделис перевела взгляд на Эстер. – Вы можете рассказать мне, каково это – наблюдать умирающего от холеры молодого солдата в Скутари[7]7
  Скутари (Ускюдар) – район Стамбула, в котором во время Крымской войны располагались бараки для раненых британских солдат.


[Закрыть], или видеть телеги, груженные искалеченными телами, прибывающие из Севастополя или Балаклавы, или раненых, погибающих от голода и холода? Я хочу сказать, сумеете ли вы поведать мне об этом так, чтобы я испытала ваши чувства?

– Нет. – Одного слова было достаточно.

Теперь Эстер смотрела на эту женщину с необычным лицом внимательней, чем прежде. Сначала она показалась ей просто состоятельной женой еще одного преуспевающего мужа, явившейся выразить сочувствие подруге, понесшей утрату. В разговоре, начавшемся как обычная послеобеденная беседа, миссис Кинэстон сумела затронуть одну из загадок, связанных с одиночеством и взаимным непониманием, скрывающихся за фасадом внешне благополучных отношений. Эстер заметила в глазах Сильвестры внезапные вспышки непонимания. Возможно, пропасть, разделяющая мать и сына, связана не только с потерей Рисом речи? Может, он не сумел бы и словами объяснить, что же с ним на самом деле произошло?

И что насчет Лейтона Даффа? Насколько хорошо знала его Сильвестра? Даже сейчас Эстер видела, что эта же мысль отражается в глазах вдовы.

Фиделис тоже наблюдала за хозяйкой дома, и на ее неправильном лице лежала печать тревоги. Что ей рассказали и о чем она догадывалась, размышляя о той ночи? Есть ли у нее предположения насчет того, зачем Лейтон Дафф направился в Сент-Джайлз?

– Нет, – повторила Эстер, нарушив молчание. – Я думаю, у любого из нас найдутся переживания, который он не сможет выразить во всей их полноте.

Фиделис сдержанно улыбнулась, но в ее глазах мелькнула какая-то тень.

– Самая мудрая вещь, дорогая моя, это прикинуться слепой и не винить слишком уж сильно ни себя, ни других. Вы должны следовать собственным правилам, а не чужим.

Это любопытное высказывание вызвало мимолетное впечатление, что оно имеет скрытый смысл, доступный Сильвестре. Эстер не смогла бы с уверенностью сказать, относилось оно к Рису, Лейтону Даффу или просто являлось общим принципом жизни, приведшим к последним, столь прискорбным, событиям. Как бы там ни было, Фиделис Кинэстон рассчитывала, что Сильвестра ее поймет.

Когда чай остыл, а крошечные сэндвичи были съедены, вернулся Артур Кинэстон, слегка раскрасневшийся, но гораздо менее скованный, чем вначале.

– Как он там? – спросила его мать, опережая Сильвестру.

– Похоже, в хорошем настроении, – поспешно отвечал Артур. Слишком молодой и простодушный, он не умел врать. Его явно потрясло увиденное, но он пытался скрыть это от Сильвестры. – Уверен, что когда все его раны и ушибы заживут, он будет чувствовать себя другим человеком. Рис действительно заинтересовался Бельцони. Ничего, что я пообещал принести ему несколько рисунков?

– Ну конечно! – быстро ответила Сильвестра. – Да-да, конечно, приноси. – Похоже, она испытала облегчение. Наконец-то хоть что-то возвращалось на круги своя и вещи начинали выстраиваться в прежнем, разумном и привычном, порядке.

Поднявшись, Фиделис взяла сына за руку.

– Это было бы очень любезно. А теперь, я думаю, нам нужно дать миссис Дафф возможность отдохнуть. – Повернувшись, она попрощалась с Эстер, потом взглянула на Сильвестру. – Если вам что-нибудь понадобится, дорогая, дайте только знать. Если захочется поговорить, я всегда готова выслушать и потом забыть… выборочно. У меня замечательная способность забывать.