Текст книги "Свои-чужие"

Фикс Китинг стоял в дверях и смотрел на Казинса так, будто читал его мысли.

– Дик сказал, что теперь моя вахта.

Он был не то чтобы здоровяк, но сразу видно, что крепок и весь как на пружинах и что каждый божий день высматривает на улице драку, чтобы немедля ввязаться. Копы-ирландцы – они такие.

– Вы – хозяин, – отозвался Казинс. – Не пристало хозяину на кухне с апельсинами торчать.

– А вы – гость, – сказал на это Фикс и взял нож. – Вам надо веселиться вместе со всеми.

Но Казинс всегда сторонился многолюдия. Если бы на эту вечеринку его вытащила Тереза, он пробыл бы здесь минут двадцать, никак не больше.

– Тут от меня проку больше, – ответил он.

Снял верхнюю крышку соковыжималки, выскреб мякоть, забившую глубокие желобки, а потом перелил сок из нижней половины в зеленый пластмассовый кувшин. Какое-то время двое мужчин молча трудились бок о бок, один – по уши в мечтаниях о жене другого. И в ту минуту, когда Казинс будто наяву почувствовал, как она льнет к нему, как гладит его щеку, а его рука ползет вверх по ее бедру, он вдруг услышал:

– Все, вспомнил.

– Что именно?

Фикс продолжал разрезать апельсины, причем лезвие ножа двигал к себе, а не от себя.

– Угонщик.

– То есть?

– Вспомнил, откуда я вас знаю. Как только вы вошли, стал соображать. И только сейчас вспомнил – это было два года назад. Фамилию забыл, а угонял он исключительно красные «эль-камино».

Подробности какого-то конкретного автоугона Казинс мог держать в памяти разве что месяц, а при большой загрузке они вылетали из головы уже через неделю. Здесь угоны были хлебом насущным, да притом – с маслом. Не угоняли бы в Лос-Анджелесе машины, полицейские и прокурорские целыми днями играли бы на рабочих местах в бридж, дожидаясь убийства. Машины – и угнанные «как есть», и разобранные на запчасти – все сливались для Казинса воедино, и все злоумышленники казались на одно лицо и забывались. Все, кроме того, что крал красные «эль-камино».

– Д’Агостино, – произнес он и еще повторил это имя, потому что решительно не понимал, из каких закоулков памяти оно выскочило. Объяснений этому не было, просто такой уж выдался день.

Фикс одобрительно покивал:

– Вот ведь… А я – ну, хоть убей – ни за что бы имени не вспомнил. А самого парня помню. Он считал, что это признак класса – угонять машины одной марки.

В этот миг перед мысленным взором Казинса словно открылось дело.

– Предоставленный штатом адвокат жаловался, что розыск проводился с нарушениями. Все автомобили находились в каком-то пакгаузе, что ли… А вот где именно? – Он на миг задержал руку, крутившую апельсин, и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Не вышло. – Нет, не вспомню.

– В Анахайме.

– Ни за что бы не вспомнил.

– Да ладно! Вы же им занимались.

Однако чем кончился суд, Казинс тоже забыл. Можно забыть защитника, и вменяемое преступление, и уж, разумеется, полицейских, но зато приговоры он всегда помнил так же отчетливо, как помнит боксер, от кого получил нокдаун и кого вырубил сам.

– Его закатали, – сказал он, мысленно побившись с самим собой об заклад, что дурню, который угоняет исключительно красные «эль-камино», наверняка впаяли реальный срок.

Фикс кивнул, не в силах сдержать улыбку. Ну, разумеется, угонщик загремел. А если бы прокурорский напрягся немного – вспомнил бы, что засадили они его вместе.

– А-а, вы расследовали тот угон, – сказал Казинс. И ясно вспомнил его в зале суда – в коричневом костюме. В таком детективы всегда приходят на заседание, будто он у них один на всех.

– Я только задержание произвел, – ответил Фикс. – Я пока еще не следователь. Но скоро, кажется, буду.

– У вас есть «список смертников»? – спросил Казинс, чтобы произвести впечатление на собеседника, хоть и не понимал, зачем ему это. Имелось в виду: я хоть и сотрудник прокуратуры в немалом ранге, однако знаю, как копы набирают очки. Фикс, однако, никакой подоплеки в вопросе не уловил. Вытер руки, вытянул из заднего кармана бумажник и стал перебирать его содержимое.

– Четырнадцать, – сказал он и протянул список Казинсу, который, прежде чем взять, тоже вытер руки.

На вдвое сложенном листке бумаги с напечатанными внизу словами «Фрэнсис Хавьер Китинг» имен значилось не четырнадцать, а гораздо больше – около тридцати, наверно, но половина была аккуратно зачеркнута и тем самым как бы знаменовала служебные успехи Фикса.

– О господи, – сказал Китинг. – Столько покойников?

– Почему покойников? – Фикс взял листок и проглядел перечеркнутые имена. – Ну да, кое-кто уже на том свете. А остальные либо масть сменили, либо завязали, либо сгинули куда-то. Да какая разница: так или иначе выбыли.

В дверном проеме возникли две пожилые дамы, в нарядных «церковных» платьях, но без шляпок. Когда Фикс повернулся к ним, они синхронно ему помахали.

– Бар еще открыт? – спросила та, что была пониже. И для полного правдоподобия даже икнула, отчего ее подруга зашлась смехом.

– Моя матушка, – сказал Фикс, а потом представил и вторую даму – крашеную блондинку с веселым открытым лицом: – Моя теща. А это – Эл Казинс.

Казинс снова вытер руку и протянул поочередно одной и другой:

– Берт, очень приятно. Что будем пить, леди?

– Что осталось, то и будем, – ответила теща. Лишь туманный намек на красоту дочери угадывался в ее осанке, в строгой манере держать плечи, в линии длинной шеи. До чего же бесчеловечно обходится с женщинами время.

Казинс взял первую попавшуюся под руку бутылку – это оказался бурбон, и, смешав его с соком, наполнил два стаканчика.

– Отличная вечеринка получилась, – заметил он. – Там все еще идет веселье до упаду?

– Я думаю, все просто заждались, – сказала мать, принимая стаканчик.

– Ты ненормальная, – ласково сказала теща.

– Вовсе нет, – возразила мать. – Я – предусмотрительная. И тебе советую.

– Чего заждались? – спросил Казинс, передавая дамам следующую порцию.

– Крещения, – пояснил Фикс. – Мама боялась, что малышка умрет некрещеной.

– Она что – болела? – удивился Казинс. Сам он воспитывался, как принято говорить, в лоне епископальной церкви, хотя давно отошел от нее. И насколько он помнил, усопшим младенцам полагался рай, даже если они не успели воспринять таинство крещения.

– Она здорова, – ответил Фикс. – Вполне.

Мать пожала плечами:

– Да откуда ты знаешь? Неизвестно, что происходит внутри грудного младенца. Тебя и твоих братьев окрестили, когда вам не было еще месяца. А этой девочке, – обратилась она к Казинсу, – скоро год. На нее даже не налезла наша семейная крестильная рубашечка.

– В этом, конечно, все дело, – сказал Фикс.

Мать, снова передернув плечами, одним глотком расправилась со своим коктейлем и, будто в недоумении, встряхнула опустевший бумажный стаканчик. Льда в нем уже не было, а меж тем только он заставляет людей пить помедленней. Казинс взял у нее стаканчик и наполнил снова.

– Ребенок сейчас с кем-то? – сказал Фикс, и это прозвучало не вопросом, а утверждением.

– Кто с кем-то? – переспросила мать.

– Ребенок.

Полузакрыв глаза, она призадумалась ненадолго, потом кивнула, но ответила вместо нее – без уверенности в голосе – теща:

– С кем-то.

– А вот как это так получается, – заговорила мать, потеряв интерес к ребенку, – что мужчины весь вечер торчат на кухне, выжимают сок, смешивают… однако им и в голову не приходит приготовить чего-нибудь поесть? – Она уперлась взглядом в сына.

– Понятия не имею, – сказал тот.

Она перевела взгляд на Казинса, но и он лишь покачал головой. Раздосадованные дамы повернулись как по команде и со стаканчиками в руках выплыли из кухни.

– Она отчасти права, – заметил Казинс. Он чувствовал, что, хоть и проголодался и был бы не прочь съесть сейчас сэндвич-другой, сам бы ни за что не стал готовить. А потому налил себе и выпил.

Фикс вновь взялся резать апельсины. Действовал он аккуратно и не спеша, даже в подпитии не желая отхватить себе палец.

– У вас дети есть? – спросил он.

– Трое и один на подходе.

Фикс присвистнул:

– Без дела, значит, не сидите.

Интересно, подумал Казинс, он имеет в виду «без дела не сидите – с детьми возитесь» или «без дела не сидите – жену трахаете»? Понимай как хочешь. Он швырнул выжатую половину апельсина в раковину, и без того уже переполненную кожурой. И снова завертел кистью.

– Передохните, – сказал Фикс.

– Да я уже.

– Ну, еще передохните. Соку мы заготовили выше крыши, а судя по состоянию даже этих милых дам, прочие гости на кухню не сунутся, потому что дороги не найдут.

– А где Дик?

– Ушел. Сбежал вместе с женой.

Ему-то есть куда сбежать, подумал Казинс, вспомнив собственную жену и царящий в доме ор и бедлам.

– А который час, между прочим?

Фикс посмотрел на свои «Жирар-Перрего» – часы получше тех, какие может позволить себе коп. Было без четверти четыре, то есть Казинс даже по самым мягким прикидкам проторчал тут по меньшей мере на два часа больше, чем собирался.

– О, господи, мне давным-давно пора быть дома. – Он вспомнил, что совершенно точно обещал Терезе вернуться не позже полудня.

– Да всем в этом доме, кроме моей жены и моих дочек, давно пора, – кивнул Фикс. – Слушайте, сделайте доброе дело – выясните, где ребенок. Где и, главное, с кем. Если пойду искать я, начнутся тары-бары с гостями, и раньше полуночи я свою крошку не найду. Пройдитесь по комнатам, ладно? Проверьте, не оставила ли ее какая-нибудь пьянь без присмотра.

– А как я ее узнаю? – осведомился Казинс, сообразив, что в глаза не видел виновницу торжества, а детей в этом ирландском доме, должно быть, прорва.

– Кроме нее тут грудных нет, – ответил Фикс с неожиданной резкостью, как дурачку, которому именно по причине умственной убогости и пришлось поступить на службу не в полицию, а в прокуратуру. – И самая нарядная. Это ради нее праздник.

Толпа колыхалась вокруг Казинса, расступалась перед ним и смыкалась, втягивала его в себя и выталкивала прочь. В столовой на опустошенных тарелках не осталось ни единого крекера или морковной палочки. Голоса, музыка, пьяный смех сливались в единый неразборчивый гул, откуда вдруг изредка вырывалось членораздельное слово или отчетливая фраза: «Представляешь, она все это время была у него в багажнике!» Где-то в отдалении, в коридоре, невидимая женщина изнемогала от смеха и, задыхаясь, просила: «Ну хватит, ну перестань!» Детей здесь было полно, и кое-кто вытягивал стаканчики из пальцев у размякших взрослых и допивал содержимое. Но годовалые младенцы Казинсу что-то не попадались. В доме было жарко, и детективы поснимали пиджаки, отчего на поясах и под мышками обнаружились служебные револьверы. Казинс удивился, как это он раньше не замечал, что половина гостей вооружена. Через открытые стеклянные двери он прошел на задний двор, бросил взгляд на залитое послеполуденным светом предместье Дауни, посмотрел на небо, где не было и вовек не будет ни единого облачка. Увидел своего нового приятеля-священника, застывшего с хозяйкиной сестрой в объятиях, словно оба, утомившись от нескончаемого танца, заснули стоя. Мужчины сидели на раскладных стульях и вели беседу – многие с женщинами на коленях. А женщины – все, кто попался ему на глаза, – на каком-то этапе празднования скинули туфли и теперь безнадежно губили чулки. Ни у кого на руках не было ребенка. На подъездной дорожке ребенка тоже не было. Казинс вошел в гараж, щелкнул выключателем. На двух вбитых в стену крюках висела лестница, на полках по ранжиру выстроились чистенькие банки с краской. И лопата, и грабли, и мотки шнуров-удлинителей, и стеллаж с инструментами – все на своем месте, и место нашлось всему. Посередине, на чистом цементном полу стоял чистенький темно-синий «пежо». У Фикса Китинга детей меньше, а часы – дороже, а машина – иностранной марки, а жена – привлекательней. Сильно привлекательней. А ведь он даже еще не следователь. И если бы кому-нибудь сейчас взбрело в голову спросить Казинса, что он обо всем этом думает, Казинс сказал бы, что все это наводит на подозрения.

Он принялся внимательно рассматривать автомобильчик, выглядевший очень эротично уже в силу своей французской породы, и тут вспомнил, что ищет пропавшего младенца. И подумал о собственной малышке – о Джанетт, которая только-только начала ходить. Лоб у нее со вчерашнего дня, когда она стукнулась о стекло, был заклеен пластырем, и Казинс похолодел от одной мысли, что было бы, будь она вверена его попечению. Крошка Джанетт, где она? Где он ее оставил? Тереза же знает, что он не умеет управляться с детьми. А потому не должна давать ему такие поручения. Но когда, отправляясь на поиски Джаннет, Казинс вышел из гаража, чувствуя, как сердце у него колотится о ребра, словно хочет выскочить и побежать впереди, то увидел гостей на крестинах у Фикса Китинга. И вспомнил, и остановился еще на миг в дверях, чувствуя облегчение, смешанное со стыдом. Он никого не потерял.

А взглянув вверх, заметил, что свет меняется. Надо бы сказать Фиксу, что ему пора домой и вообще хватает хлопот и со своими детьми. Он вошел в дом и стал искать ванную. Прежде чем нашел, два раза по ошибке чуть не вломился в стенной шкаф. В ванной, прежде чем выйти, бросил в лицо несколько пригоршней холодной воды. Напротив оказалась еще одна дверь. Откуда их столько взялось в небольшом вроде бы доме? Он повернул ручку, вошел и оказался в тускло освещенной комнате. Занавески были задернуты. Это была детская, причем для девочки: розовый ковер, розовые обои с толстенькими кроликами. Она была чем-то похожа на детскую в его собственном доме, которую Холли делила с Джанетт. В углу Казинс увидел двуспальную кровать, а на ней – трех спящих девочек, они переплелись ногами, запутались пальцами друг у друга в волосах. А Беверли Китинг, стоявшую с младенцем на руках у пеленального столика, заметил не сразу. Она посмотрела на Казинса, и по лицу ее скользнула улыбка припоминания.

– Я вас знаю.

Она – или ее красота – опять ошеломили его.

– Извините, – сказал он и взялся за ручку двери.

– Да их не разбудишь. – Она показала подбородком на спящих девочек. – По-моему, они перепились. Я их по одной перетащила сюда, и никто не проснулся.

Он подошел поближе и взглянул на девочек – самой старшей было не больше пяти. И поневоле залюбовался видом спящих детей.

– Тут и ваша есть?

Все три девочки были немного похожи. И ни одна не напоминала Беверли Китинг.

– Моя – в розовом платье, – ответила она, всецело занятая подгузником, который держала в руках. – А две другие – ее двоюродные сестры. – Беверли улыбнулась ему. – Разве вам не поручили заниматься напитками?

– Спенсер оставил свой пост, – сказал Казинс, хотя его спросили не об этом. Он не помнил, когда в последний раз так волновался – раньше такого не случалось ни перед присяжными, ни перед подсудимыми, и уж точно не случалось перед женщиной с подгузником в руках. Казинс снова взглянул на нее – Ваш муж попросил найти ребенка.

Поправив на девочке платье, Беверли подняла ее над столом:

– Ну, вот она и нашлась. – И потерлась носом о ее носик, отчего девочка улыбнулась, а потом зевнула. – Кое-кому давным-давно пора спать.

Беверли повернулась было к кроватке, но Казинс сказал:

– Пока не уложили, дайте ее мне на минутку. Фиксу покажу.

Беверли Китинг слегка склонила голову набок и как-то странно поглядела на него:

– Зачем это она вдруг понадобилась Фиксу?

Все сошлось в тот миг – ее бледно-розовые губы в розовой полутьме комнаты, закрытая дверь, хоть он и не помнил, что закрывал, аромат духов, неведомым образом сумевший пробиться сквозь знакомый запах испачканных пеленок. А Фикс просил принести ему дочку или всего лишь найти ее? Да какая разница. И он ответил, что не знает, а потом шагнул к ней – к сиянию, которое, казалось, испускало ее желтое платье. Протянул руки, и она с ребенком вместе вступила в их кольцо.

– Ну, берите же, – сказала она. – У вас дети есть? Но в следующий миг оказалась совсем близко и подняла к нему лицо. Перехватывая, он подсунул одну руку под спину девочки, и рука сама собой оказалась под грудью ее матери. Беверли родила меньше года назад, и Казинс, хоть и не знал, как она выглядела раньше, представить себе не мог, что можно выглядеть лучше. Тереза совершенно за собой не следила. И говорила, что это невозможно, когда рожаешь одного за другим. Может, познакомить их, чтобы жена на живом примере могла убедиться: если постараться, то очень даже возможно? Да ну ее. Ему совершенно не хотелось знакомить Терезу с Беверли Китинг. Свободной рукой он обхватил ее за спину, ощутил под пальцами молнию платья. Джин с апельсиновым соком – поистине колдовское зелье. Девочка покачивалась между ними, и он поцеловал Беверли. Вот, значит, как повернулся сегодняшний день. Закрыв глаза, он длил поцелуй, пока тот электрический разряд, который проскакивал меж ними там, на кухне, не пробежал дрожью по хребту. Свободной рукой Беверли обвила его талию, кончик ее языка скользнул меж его зубов. Произошло что-то почти неуловимое. Он почувствовал это, но она отступила. Девочка осталась на руках у Казинса, потом, покраснев от натуги, заверещала пронзительно, но коротко, а потом икнула и приникла к Казинсу.

– Так мы ее задавим, – засмеялась Беверли и наклонилась к детскому личику. – Ты уж извини нас.

Он держал ребенка на руках – знакомая невесомая тяжесть. Беверли взяла с пеленального стола мягкую тряпочку и вытерла Казинсу губы.

– Помада, – сказала она и, подавшись вперед, снова поцеловала его.

– Ты… – начал он и осекся: так много всякого теснилось в голове, что трудно было выбрать что-нибудь одно.

– Я пьяная, – сказала она и улыбнулась. – Пьяная, вот и все. Неси ребеночка Фиксу. И скажи, что я приду через минуту. – И наставила на него палец. – А о прочем убедительная просьба не распространяться, – и снова засмеялась.

Казинс наконец осознал то, о чем начал догадываться с первой минуты, как только увидел ее – когда она заглянула на кухню и окликнула мужа. С этой минуты началась его жизнь.

– Иди, – сказала Беверли.

Она отпустила ребенка. Прошла в другой конец комнаты и принялась устраивать поудобней спящих девочек. Он еще минуту простоял у закрытой двери, не сводя глаз с Беверли.

– Что? – спросила она уже безо всякой игривости.

– Замечательный вышел праздник, – сказал Казинс.

– Не то слово.

У Фикса был лишь один резон послать его на поиски ребенка – Казинса никто из гостей не знал и, значит, ему было легче и проще пробиваться сквозь толпу. Казинс понял это только в ту минуту, когда все дружно уставились на него. Тонкая, как прутик, и даже загаром схожая с древесной корой женщина шагнула навстречу и, вскричав: «Вот она!» – наклонилась поцеловать обрамлявшие личико ребенка золотистые кудряшки, оставив на лбу у девочки след от губной помады. Ойкнула и пальцем попыталась стереть пятно, отчего малышка сморщилась, готовясь заплакать.

– Простите. – Женщина взглянула на Казинса и улыбнулась ему. – Фиксу не говорите, что это я, ладно?

Ему было нетрудно пообещать – эту загорелую он никогда прежде не видел.

– А вот и наша девочка. – Какой-то мужчина улыбнулся ребенку и похлопал Казинса по плечу.

За кого они его принимают? Никто не спросил, кто он такой. Один Дик Спенсер знал его тут – и тот убрался восвояси. Покуда Казинс лавировал сквозь толпу на кухню, его снова и снова на каждом шагу останавливали и окружали. Вокруг только и было слышно: «Ах ты лапочка!», «Привет-привет, моя красавица!». А девочка вправду была чудесная – теперь, при свете, он и сам это видел. Вылитая мама, и кожа такая же, и глазки широко расставлены – слышалось со всех сторон. Ну, копия Беверли. Он держал ее на сгибе руки. Девочка то приоткрывала глаза – сверкающие синие маячки, – то снова закрывала, будто проверяла, по-прежнему ли она у него на руках. Ей было уютно и удобно там, как любому из его собственных детей. Он умел держать их.

– Вы ей явно нравитесь, – сказал человек с кобурой под мышкой.

На кухне курили несколько женщин. И пепел стряхивали в чашки – верный признак того, что увеселились вконец. Теперь оставалось только ждать, когда мужья скажут им, что пора по домам.

– О-о, кто пришел… – протянула одна, и все уставились на Казинса.

– А где Фикс? – спросил тот.

– Не знаю, – пожала плечами женщина. – Вы уходить собрались? Давайте я возьму. – И протянула руки.

Однако он не собирался доверять ребенка первым встречным и со словами: «Я его поищу» – попятился.

Казинсу казалось, что он уже целый час кружит по дому Китингов, отыскивая сначала дочку Фикса, а потом его самого. Наконец хозяин обнаружился на заднем дворе, где беседовал со священником. Девушки, с которой тот танцевал, нигде видно не было. Людей на лужайке, да и не только на лужайке, заметно поубавилось. И солнечные лучи пробивались сквозь ветви апельсиновых деревьев уже сильно наискосок. Высоко над головой Казинс увидел единственный уцелевший апельсин, который непонятно как проглядели в угаре соковыжимания, привстал на цыпочки, высвободил одну руку – девочка покачивалась у него на другой – и сорвал.

– Господи, – сказал Фикс, вскинув на него глаза. – Где ж вас носило-то?

– Вас искал, – ответил Казинс.

– Да я все время тут был.

«В следующий раз вот сам себя и ищи» – чуть было не вырвалось у Казинса, но он совладал с собой:

– Тут, но не там, где я вас оставил.

Фикс поднялся и принял ребенка без изъявлений благодарности и прочих церемоний. В ходе передачи девочка недовольно пискнула, но сейчас же прильнула к отцовской груди и заснула. Рука у Казинса лишилась привычной уже тяжести, и ему не понравилось это ощущение. Сильно не понравилось. Фикс заметил пятнышко на лбу дочери.

– Ее что – роняли?

– Это губная помада.

– Ну-у, – сказал пастор, собирая себя со стула, – вот и мне пора. Через полчаса у нас в церкви будут угощать спагетти. Всех приглашаю.

Они попрощались, и отец Джо Майк в окружении свиты прихожан прошествовал к воротам, как святой Патрик Даунийский. Паства махала Фиксу на прощание и желала доброго вечера. Был еще не вечер, но и уже не день. Вечеринка затянулись.

Казинс выждал еще минутку в надежде, что Беверли, верная своему слову, придет за ребенком, но она все не приходила, а вот ему давным-давно пора было уходить.

– Я так и не знаю, как ее зовут, – сказал он.

– Франсис.

– Правда? – Казинс снова взглянул на миловидную малютку. – Вы дали ей свое имя?

Фикс кивнул:

– Сколько носов было разбито из-за него в детстве. Каждый пацан в округе считал своим долгом сообщить мне, что у меня девчачье имя. Ну вот я и решил назвать дочку Франсис.

– А если бы мальчик родился?

– Мальчика я бы назвал Фрэнсисом, – сказал Фикс, и Казинс снова почувствовал себя идиотом. – Первую нашу мы назвали в честь дочки Кеннеди. Я думал, ну и ладно… Подождем, думал, но вот… – Фикс замолчал и взглянул на ребенка. Между рождением первой и второй дочери у Беверли случился выкидыш на позднем сроке. Ваше счастье, говорил им потом доктор, что смогла вторую выносить, но не рассказывать же об этом заместителю окружного прокурора. – Так оно и вышло.

– Славное имя, – сказал Казинс, хотя на самом деле подумал: повезло малышке, что не родилась мальчиком.

– А у вас как? – спросил Фикс. – Дома небось Альберт-младший?

– Сына зовут Кэлвин. Кэл. И ни одну из дочек Альбертой не назвали.

– Вы сказали – еще одного ждете?

– В декабре, – ответил Казинс, и ему вспомнилось, как перед рождением Кэла они с Терезой, лежа в темной спальне, перебирали имена. Одно забраковали, потому что так звали мальчика, с которым Тереза училась в начальной школе: рубашка у него вечно была в пятнах, он грыз ногти и был всеобщим посмешищем. Другое не понравилось Казинсу – напомнило одного неприятного паренька из детства, хулигана. Но потом добрались до Кэла, и обоим понравилось. Примерно так же выбирали они имя для Холли. Кажется, потратили меньше времени и, кажется, не обсуждали это в постели, когда ее голова лежала на его плече, а его рука – у нее на животе, но придумали вместе. И не в чью-то честь или в память, а просто дали девочке это имя, потому что решили: оно красивое. А Джанетт? Он не помнил, чтобы они вообще обсуждали, как ее назвать. Он опоздал тогда в клинику – единственный раз – и, если память ему не изменяла, как только вошел в палату, Тереза сказала: «Это Джанетт». Но если бы Казинса спросили, он сказал бы, что хочет Дафну. Теперь надо обсудить, как назвать следующего. По крайней мере будет о чем поговорить.

– Назовите Альбертом, – сказал Фикс.

– Это если мальчик.

– Мальчик и будет. Обязательно.

Казинс взглянул, как спит Франсис на руках у отца, и подумал, что ничего страшного, если родится еще одна девочка. Но если все-таки окажется мальчик, можно будет назвать его Альбертом.

– Вы уверены?

– Абсолютно, – ответил Фикс.

Он так и не рассказал об этом Терезе, но в клинике, в комнате ожидания заполнил свидетельство о рождении – Альберт Джон Казинс – как бы на самого себя. Терезе никогда особо не нравилось имя мужа, но возможности оспорить принятое Казинсом решение ей не представилось. И, вернувшись домой, она стала называть сына Элби – «Эл-биии». Казинс возражал, но делать было нечего. И правда – что он мог сделать? Другим детям понравилось. И они тоже стали называть брата Элби.