Текст книги "Случайный турист"

Дабы не принимать желаемое за действительное, Мэйкон тормознул у магазина «7-11» и купил молока. Потом поехал за Эдвардом. Он как-то сумел заблудиться и к клинике «Мяу-Гав» подъехал перед самым закрытием. За конторкой никого не было. Мэйкон стукнул по звонку. Девушка с конским хвостом высунулась из двери, выпустив сумятицу воев, писков и рыков в разных тональностях, напомнившую настраивающийся оркестр.

– Да? – сказала девушка.

– Я за своей собакой.

Девушка подошла к конторке и открыла папку:

– Фамилия?

– Лири.

– Ага. Одну минуту.

«Что теперь отчебучил Эдвард?» – подумал Мэйкон.

Девушка скрылась, а через секунду появилась та, курчавая. Нынче она была в чересчур коротком платье – крупные розовые цветы на черном фоне, глубокий вырез, накладные плечи – и босоножках на нелепо высоких каблуках.

– Привет! – радостно сказала женщина. – Как съездили?

– Ничего… Где Эдвард? С ним все в порядке?

– Да, все хорошо. Он был просто душка.

– Ну вот и чудесно.

– Мы с ним с ходу поладили. Не знаю почему, но я, похоже, ему глянулась.

– Прекрасно. – Мэйкон прокашлялся. – Можно его забрать?

– Сейчас Каролина его приведет.

– Ага.

Помолчали. Женщина облокотилась на конторку, переплела пальцы и, игриво улыбаясь, разглядывала Мэйкона. Он отметил ее ногти в багровом лаке и темную губную помаду, придававшую рту странную угловатость, свойственную некоторым сортам яблок.

– Кх-м. Может, я пока расплачусь? – сказал Мэйкон.

– Да, конечно. – Женщина перестала улыбаться и раскрыла папку. – С вас сорок два доллара.

Мэйкон протянул кредитку. Женщина неловко ковырялась с терминалом, поскольку, оберегая ногти, действовала подушечками пальцев. Потом каракулями заполнила квитанцию и подтолкнула ее Мэйкону:

– Подпись и телефон. – Перегнувшись через стойку, она следила за его ручкой. – Это домашний телефон или рабочий?

– Всё вместе. А что? Какая разница?

– Просто спросила. – Столь же неуклюже она оторвала второй экземпляр квитанции, который отдала Мэйкону, а первый кинула в ящик конторки. – Не помню, говорила я, что занимаюсь, между прочим, дрессировкой собак?

– Надо же. – Мэйкон посмотрел на дверь, за которой скрылась девушка. Он всегда нервничал, если Эдварда долго не выводили. Что они там делают – уничтожают улики?

– Я специализируюсь на кусачих собаках.

– Специализируются по.

– Что?

– Словарь рекомендует использовать предлог «по».

Женщина смотрела непонимающе.

– Опасная, наверное, работа, – проявил вежливость Мэйкон.

– Ерунда! Я не боюсь ничего на свете.

За дверью послышался цокот когтей по полу. В приемную влетел Эдвард, за ним поспешала девушка с конским хвостом. Радостно повизгивая, пес так вертелся, что Мэйкон даже не смог его погладить, все время промахивался.

– Ну хватит уже! – увещевала девушка Эдварда, пытаясь надеть на него ошейник. Меж тем женщина за стойкой не умолкала:

– Кусачие, брехливые собаки, глухие, трусливые, обозленные, собаки со скверными привычками и те, кто после питомника не доверяет человеку… Я управлюсь с любой.

– Замечательно, – сказал Мэйкон.

– Ваш-то и не думал кусаться. Кажется, я говорила, он в меня просто втюрился.

– Приятно слышать.

– Но я запросто могу отучить его кусаться вообще. Вы подумайте и звякните мне. Мюриэл, помните? Мюриэл Притчетт. Я дам вам свою карточку.

Женщина протянула нежно-розовую визитку, неведомо откуда появившуюся в ее руке. Спотыкаясь об Эдварда, Мэйкон шагнул к конторке и взял карточку.

– Я обучалась у дрессировщика, который натаскивал сторожевых псов. Не чета вашему тихоне.

– Буду иметь в виду, – сказал Мэйкон. – Большое спасибо.

– Можете звонить без всякого повода. Просто поболтать.

– Поболтать?

– Ну да. Об Эдварде, его закидонах и… всякой всячине. Неужели вам никогда не хотелось просто снять трубку и почесать языком?

– Вообще-то нет, – сказал Мэйкон.

Тут Эдвард испустил особенно пронзительный вопль, и они поспешили домой.

Конечно, ее там не было. Мэйкон это понял, едва вошел в дом и учуял жаркую стоялую духоту комнат с закрытыми окнами. Он наперед знал, что так и будет. Но обманывал себя. Сочинял сказки.

Мимо прошмыгнула кошка, негодующе мяукая. Пес кинулся в столовую, намереваясь покататься по ковру, изгнать приютский дух. Но ковра не было, только голый пол в ворсяных катышах; Эдвард замер, вид у него был глупый. Мэйкон понимал его чувства.

Он поставил молоко в холодильник и пошел наверх распаковываться. Принял душ, потоптался на грязном белье, приготовил постель. Выключил свет в ванной; развешенное белье, ронявшее капли в поддон, напомнило о поездке. В общем-то, никакой разницы. Случайный турист в своем доме, подумал Мэйкон, устало забираясь в спальный конверт.

Глава четвертая

Когда заголосил телефон, Мэйкону привиделось, что звонит Итан. Он в лагере и хочет узнать, почему его не забирают домой. «Мы думали, ты умер», – сказал Мэйкон, а голос Итана, такой звонкий и ломкий на верхах, ответил: «Ни фига себе, с чего это?» Телефон опять зазвонил, и Мэйкон проснулся. В грудь ударил всплеск разочарования. Видно, не зря говорят «сердце упало».

Мэйкон нехотя взял трубку:

– Да.

– С возвращением, Мэйкон!

Даже спозаранку начальник Джулиан Эдж был, как всегда, бодр и громогласен. Мэйкон вздохнул.

– Как прошла поездка?

– Нормально.

– Приехал вчера вечером?

– Да.

– Отыскал какие-нибудь суперские местечки?

– Суперские – слишком сильно сказано.

– Значит, теперь возьмешься за перо.

Мэйкон промолчал.

– Когда предполагаешь сдать рукопись?

– Не знаю, – сказал Мэйкон.

– Ну, по прикидкам, скоро?

– Я не знаю.

Повисла пауза.

– Я тебя разбудил, что ли? – сказал Джулиан.

– Да.

– Мэйкон Лири в постели. – Джулиан произнес это как некий заголовок. Моложе Мэйкона, он был беззаботен, весел и легкомыслен. И ему, похоже, нравилось выставлять подчиненного этаким недотепой. – Ладно, к концу месяца сделаешь?

– Нет.

– Почему?

– Материал не систематизирован.

– Чего там систематизировать? Подправил старый вариант – и все дела.

– Работы гораздо больше, – сказал Мэйкон.

– Слушай, старина. Сегодня у нас… – голос стал глуше – видимо, Джулиан отвернулся от трубки и взглянул на календарь своих выпендрежных золотых часов с перфорированным кожаным ремешком, – третье августа. Я хочу, чтобы в октябре книга была на прилавках. Стало быть, рукопись нужна к тридцать первому августа.

– Я не смогу, – сказал Мэйкон.

Удивительно, что ему вообще хватало сил продолжать этот разговор.

– До тридцать первого целых четыре недели.

– Мало.

– Мало, – повторил Джулиан. – Ладно. Значит, так – середина сентября. До черта всего пойдет кувырком, но я дам тебе срок до середины сентября. Годится?

– Не знаю, – сказал Мэйкон.

Собственный тусклый голос его удивил. Он как будто наблюдал за собой со стороны. Видимо, Джулиан что-то почувствовал.

– Старина, с тобой все нормально? – помолчав, спросил он.

– Все прекрасно.

– Я понимаю, дружище, тебе здорово досталось…

– У меня все хорошо! Просто замечательно! Что не так? Мне нужно время, чтобы систематизировать материал, только и всего. К пятнадцатому сентября я представлю рукопись. Возможно, раньше. Вполне возможно. Может быть, в конце августа. Все?

Мэйкон повесил трубку.

Но в кабинете, тесном и сумрачном, шибало злым чернильным духом умственного тупика. Работа казалась неподъемной, как будто хаос все-таки восторжествовал. Мэйкон развернулся и вышел вон.

Пусть не заладилась систематизация путеводителя, но вот систематизация дома – совсем иной коленкор. Эта работа приносила некое утешение, и даже больше того – создавала впечатление, что удалось отогнать опасность. С неделю Мэйкон слонялся по дому, внедряя новые системы. Он радикально перевесил кухонные шкафы и вышвырнул покрытые жирной пылью бутылки с неведомым осадком, к которым Сара не прикасалась годами. К пылесосу присобачил стофутовый удлинитель от газонокосилки. Прополкой, стрижкой и безжалостной обрезкой преобразил двор. Прежде за садом следила Сара, и кое-что в этой работе стало откровением. Одни сорняки, едва их коснешься, взрывались семенами, впечатляя отчаянным сопротивлением, а другие безропотно расставались с вершками, тем самым сохраняя корешки. Поразительное упорство! Неистребимая живучесть! Почему у людей все иначе?

В подвале Мэйкон натянул бельевую веревку, и сушильный агрегат, жуткий транжира электричества, стал не нужен. Мэйкон отсоединил гибкий откачной рукав, через незастекленный оконный проем выходивший на улицу, и приучил кошку пользоваться этим путем. Отпала нужда в кошачьем туалете. Теперь кошка бесшумно спрыгивала в бельевой поддон и, привстав на задние лапы, выскакивала во двор.

Жаль, придумка не годилась для Эдварда. Мэйкон терпеть не мог выгуливать пса: не приученный к команде «рядом», тот шнырял под ногами, опутывая поводком. Да уж, с собаками очень хлопотно. И потом, они страшные обжоры. Корм для Эдварда надо было привезти из супермаркета, выгрузить из багажника и по высокому крыльцу занести в чулан. Впрочем, Мэйкон решил эту проблему. Под старый угольный желоб, уходивший в подвал, он подставил пластиковое мусорное ведро, в котором прорезал квадратное окошко. Потом опорожнил пакет с остатками собачьего корма в ведро, и оно, как по волшебству, превратилось в неиссякаемую кормушку, наподобие кошкиной. Теперь все стало проще: можно было подъехать к торцу дома и по угольному желобу ссыпать собачий корм в подземелье.

Закавыка была в том, что Эдвард, как выяснилось, боялся подвала. Каждое утро он топал в чулан, где прежде находил свой завтрак, и, усевшись на толстый зад, скулил. Оступаясь на лестнице, Мэйкон на руках относил извивавшегося пса в подвал. Похоже, затея не удалась, поскольку смысл ее был в том, чтоб пощадить свою каверзную поясницу. Но пока Мэйкон не сдавался.

Все ради той же поясницы выстиранное белье укладывалось в мешок и по еще одному желобу спускалось в подвал, где его ждала корзина, привязанная к старому скейтборду Итана. То есть отпала необходимость таскать тяжести по лестнице и собственно подвалу. Бывало, правда, и так, что Мэйкон усердно катил модернизированную корзину от бельевой веревки к желобу, перекладывал высушенное белье из корзины в мешок, затем спешил наверх и вытягивал бечеву, но его грыз червь сомнения: может, он дурью мается?

Однако, если вдуматься, все на этом свете – дурь.

Соседи, видимо, прознали о Сарином уходе. Они стали названивать в будние вечера и приглашать на ужин «в складчину». Мэйкон думал, речь о такой вечеринке, когда каждый приносит что бог послал и случайный ассортимент блюд превращается в полноценный ужин. К Бобу и Сью Карни он пришел с миской макарон с сыром. Поскольку Сью приготовила спагетти, взнос Мэйкона не выглядел удачным. К его макаронам, отставленным на край стола, никто не притронулся, кроме трехлетней Далилы, которая лишь раз-другой их ковырнула.

Мэйкон не ожидал увидеть за столом детей. Он понял, что теперь его воспринимают иначе – этаким дядюшкой-холостяком, которого изредка надо обогреть семейным теплом. По правде, он не любил чужих детей. И любого рода сборища его угнетали. От физического контакта с посторонними – объятие за плечи, хватание за рукав – он сворачивался, точно улитка.

– Знайте, Мэйкон, вы можете приходить к нам когда захотите. – Сью Карни подалась вперед и похлопала его по руке: – Не дожидаясь приглашений.

– Вы очень любезны, Сью, – ответил Мэйкон. «Почему чужая плоть кажется такой ненастоящей, словно восковой? – подумал он. – Как будто нас разделяет еще какой-то невидимый слой». Улучив момент, он убрал руку.

– Если бы ты мог жить по своему вкусу, – однажды сказала Сара, – ты бы, наверное, выбрал необитаемый остров.

– Почему? Вовсе нет, – возразил Мэйкон. – Я бы взял с собой тебя, Итана, сестру и братьев…

– Но только не других людей. В смысле обычных, незнакомых.

– Наверное, нет. А ты взяла бы?

Конечно, она взяла бы. В то время. До смерти Итана. Сара всегда была общительной. На досуге она охотно шлялась по магазинам с их адской толчеей. Сара любила многолюдье. Ей нравилось знакомиться с новыми людьми. Она обожала любые вечеринки, даже фуршеты. Лишь чокнутый, считал Мэйкон, любит фуршеты, эти бестолковые сборища, на которые его водили силком, и он сгорал от стыда, если вдруг втягивался в пустопорожнюю болтовню. «Вращайся, вращайся», – шептала Сара, со стаканом в руке проскальзывая за его спиной.

В последний год все изменилось. Сара разлюбила многолюдье. Она близко не подходила к магазинам, не таскала Мэйкона по вечеринкам. После смерти Итана они ходили только на спокойные семейные обеды, но сами никого не приглашали.

– Может, позовем Смитов и Миллардов? – как-то раз предложил Мэйкон. – Они-то нас часто принимают.

– Конечно, конечно. В ближайшее время, – сказала Сара, но сама и пальцем не шевельнула.

На вечеринке они и познакомились. Обоим было по семнадцать. Две школы устроили совместное развлечение. Уже тогда Мэйкон терпеть не мог всякие сборища, однако втайне мечтал о любви и потому рискнул явиться на это мероприятие, но потом забился в угол, где, изображая, как ему думалось, беспечность, потягивал имбирное пиво. Шел 1958 год. Весь мир носил рубашки с воротничком на пуговках, но Мэйкон, переживавший свой поэтический этап, был в черном свитере под горло, черных брюках и сандалиях. А Сара, бойкая круглолицая девушка с копной каштановых волос, огромными синими глазами и пухлой нижней губой, была, помнится, в чем-то розовом и оттого как будто вся сияла. Ее окружало кольцо поклонников. Невысокая и ладная, она как-то по-особому скрестила изящные загорелые ноги, словно всем своим видом говоря, что этому очумелому стаду из баскетбольных и футбольных звезд ее не охмурить. Мэйкон мгновенно понял, что здесь ему ничего не светит. Вернее, он даже не прикидывал свои шансы, а, минуя взглядом красавицу, высматривал иной, достижимый для себя вариант. И потому Саре пришлось самой сделать первый шаг. Она подошла к нему и спросила, чего он так выпендривается.

– Я? – опешил Мэйкон. – Я вовсе не выпендриваюсь.

– Полное впечатление, что выпендриваешься.

– Да просто здесь… скукота.

– А потанцевать не хочешь?

Они танцевали. Мэйкон, ничего подобного не ожидавший, был как в тумане. И лишь дома, немного успокоившись, смаковал и обдумывал недавнее событие. Он понял, что если б не выглядел воображалой, Сара его не заметила бы. Он один не увивался за ней в открытую. Значит, и впредь не стоит ее домогаться, проявлять излишнюю настойчивость и выказывать свои чувства. Похоже, в общении с ней надо сохранять достоинство.

Видит бог, это было непросто. Мэйкон жил с дедом и бабкой, твердо убежденными в том, что водительские права нельзя выдавать раньше восемнадцати лет. (И неважно, что штат Мэриленд считал иначе.) Поэтому дед Лири возил Мэйкона и Сару на их свидания. В длинном черном «бьюике» Мэйкон одиноко восседал на обитом серым бархатом заднем сиденье, ибо внуку не по чину, заявил дед, сидеть с ним рядом.

– Я тебе не наемный шофер, – говорил он. – И потом, в твоем местоположении есть скрытый смысл. (В юности Мэйкона почти всем заправляли скрытые смыслы.)

И вот он одиноко сидел на задах, а Сара располагалась рядом с дедом. Облако ее волос, подсвеченное фарами встречных машин, напоминало неопалимую купину. Подавшись вперед, Мэйкон прокашливался и задавал вопрос:

– Ты уже закончила курсовую?

– Что? – переспрашивала Сара.

– Курсовая, – говорил дед. – Парень интересуется, закончила ты ее или нет.

– А, да, закончила.

– Она ее закончила, – транслировал старый Лири.

– Я не глухой, дед.

– Хочешь вылететь из машины и дуть пешедралом? Я не потерплю этакую наглость. Ведь я мог бы сидеть дома в тепле, а не раскатывать тут в потемках.

– Извини, дедушка.

Только молчание давало надежду. Неподвижный и отрешенный, Мэйкон затаивался на заднем сиденье. Если Сара обернется, она увидит лишь блик на его светлых волосах и бледное пятно лица, все остальное – тьма, с которой сливается его черный свитер. Ход сработал.

– О чем ты все время думаешь? – шепнула Сара ему на ухо, когда они танцевали в актовом зале ее школы. Мэйкон лишь криво усмехнулся, словно вопрос его позабавил, и ничего не ответил.

Мало что изменилось, когда он получил права; мало что изменилось, когда он поступил в колледж. Правда, он наконец-то расстался с черными свитерами и приобрел облик небрежно элегантного студента Принстона в белой рубашке и брюках цвета хаки. Без Сары было ужасно пусто, но в письмах к ней он говорил лишь об учебе. Сара, учившаяся в балтиморском Гаучер-колледже, отвечала: «Ты по мне совсем не скучаешь? Я избегаю мест, где мы с тобой бывали, боюсь, что встречу твой загадочный взгляд издали». Свои письма она заканчивала: «С любовью, Сара», он подписывался: «С приязнью, Мэйкон». По ночам он представлял, как она лежит рядом и пряди ее шуршат о подушку, хотя в реальности они лишь до одури целовались. По правде, он сомневался, что отважится на большее, если – как тогда выражались? – не размундирится. Иногда он даже слегка злился на Сару. Казалось, ему навязали фальшивую роль. Чтобы Сара его любила, приходилось изображать бесстрастность. Ох, от мужчин ждут чересчур многого!

Сара писала, что ни с кем не встречается. Мэйкон тоже не ходил на свидания, но, разумеется, об этом помалкивал. Летом он приехал домой и работал на дедовой фабрике; в местном бассейне Сара работала над своим загаром. Пролетела уже половина лета, когда она спросила, почему он никогда не предлагал ей переспать с ним. Мэйкон подумал и спокойно ответил, что как раз хотел ей это предложить. Они пошли к ней домой, поскольку родители ее проводили отпуск в Рехобот-Бич. Поднялись в ее спаленку – сплошь белые оборки, запах свежей краски, разогретой жарким солнцем.

– Ты захватил этот, как его? – спросила Сара, и Мэйкон, не желая признаться, что в глаза не видел этой штуковины, рявкнул:

– Нет, я не захватил этот-как-его! За кого ты меня принимаешь?

Вопрос, если вдуматься, глупый, но Сара восприняла его как знак, что он шокирован ее невиданной распущенностью.

– Извини, что я живая! – крикнула она и, скатившись по лестнице, выскочила из дома.

Ушло полчаса, чтобы ее отыскать, и гораздо больше времени, чтобы унять ее слезы. Да нет, успокаивал Мэйкон, он просто заботится о ней, ибо по опыту знает, что эти-как-их не гарантируют безопасность. Он пытался выглядеть искушенным и неуязвимым для страсти. Потом предложил ей показаться его знакомому врачу, который пользовал бабку от женских хворей. Сара отерла слезы, спросила у него ручку и на изнанке обертки от жвачки записала фамилию врача. А вдруг он ее не примет? Вы, скажет, даже не помолвлены. Делов-то, пожал плечами Мэйкон, возьмем и обручимся. Это было бы чудесно, сказала Сара.

Помолвка длилась три года, до окончания учебы.

Дед Лири призывал повременить со свадьбой, пока внук не утвердится хорошенько на рабочем месте; под местом этим подразумевалась фабрика «Лири Металс», выпускавшая бутылочные пробки для безалкогольных напитков, что в Мэйконе не пробуждало даже секундного интереса. Кроме того, суетливые встречи в Сариной спальне в те дни, когда мать ее отлучалась на мероприятия Красного Креста, уже плохо сказывались на женихе и невесте.

Весной, закончив колледжи, они поженились. Мэйкон стал работать на фабрике, Сара преподавала английский в частной школе. Через семь лет родился Итан. К тому времени Сара уже не величала Мэйкона «загадочным». Теперь его молчаливость ее вроде как раздражала. Мэйкон это чувствовал, но ничего не мог с собой поделать. Как-то вышло, что он застрял в той личине отчужденности, какую надел на их первой встрече. Застыл в ней. Вспоминалось старое бабкино остережение: не коси глазами, останешься косым. Мэйкон очень хотел измениться, но все равно Сара воспринимала его как человека хладнокровного, который гораздо уравновешеннее ее, но не столь чуток.

Однажды Мэйкон наткнулся на заполненную Сарой анкету в женском журнале – чепуху из серии «Насколько вы счастливы в браке?»; в графе «Мне кажется, я люблю свою половину больше, чем он/она любит меня» Сара проставила «Да». И вот что встревожило: сперва-то он машинально фыркнул – мол, ничего подобного, а потом задумался – может, так оно и есть? Мысль эта задела за живое. До сих пор он был весьма холоден душой и никогда ни по кому не страдал всерьез, если не считать сына (но это не показатель, ибо переживать за ребенка вполне естественно).

Вспоминая об этом теперь, Мэйкон радостно отмечал: ну вот же, он тоскует по Саре. Но потом эта радость казалась проявлением все той же бесчувственности, и тогда он стонал, тряс головой и рвал на себе волосы.

– Мэйкон? – спросил женский голос в трубке.

Он тотчас понял, что звонит не Сара. У нее голос светлый, воздушный, а этот грубый, резкий, скрипучий.

– Это Мюриэл, – сказала женщина.

– Кто? – переспросил Мэйкон.

– Мюриэл Притчетт.

– А, ну да, – сказал он, хотя понятия не имел, кто это.

– Ну из лечебницы, – напомнила женщина. – Я та самая, кто поладил с вашей собакой.

– Ах, из лечебницы.

Помнилась она смутно. Перед глазами возникли губы в темно-красной помаде, трубочкой на букве «ю» и сомкнутые на «п».

– Я просто хотела узнать, как там Эдвард.

Мэйкон глянул на пса. В кабинете они были вдвоем, Мэйкону удалось напечатать полстраницы. Эдвард лежал на брюхе, вытянув куцые задние лапы; он смахивал на выпотрошенную утку.

– По-моему, с ним все хорошо, – сказал Мэйкон.

– То есть больше не кусается?

– Да вроде нет, но появилось кое-что новое. Он недоволен, когда я ухожу из дома. Лает и скалится.

– Я думаю, все же надо его подрессировать.

– Видите ли, ему четыре с половиной, и, мне кажется…

– Не такой уж он старый! Я вмиг все исправлю. Знаете что, а давайте я к вам подъеду и мы обо всем поговорим. Выпьем по рюмашке и обсудим собачьи проблемы.

– Пожалуй, не стоит…

– Или вы ко мне приезжайте. Угощу вас ужином.

Интересно, как это поможет Эдварду, если его потащить на ужин в чужом доме? – подумал Мэйкон.

– Ну, что скажете? – спросила женщина.

– Э-э… наверное, я попробую справиться своими силами.

– Что ж, я вас понимаю. Уж поверьте. Сама через это прошла. Ладно, буду ждать вашего сигнала. Визитку мою не потеряли, нет?

Цела, заверил Мэйкон, хотя даже не помнил, куда ее сунул.

– Не сочтите меня настырной, – сказала Мюриэл.

– Нет, что вы… – Мэйкон повесил трубку и вернулся к работе.

Близился конец августа, а он все еще возился с предисловием. И с чем он встретит срок сдачи? Спинка кресла давила на поясницу в ее самой больной точке. Клавиша «с» беспрестанно западала. Машинка отстукивала звучащие слова. «Неподражаемо», – произносила она, идеально точно копируя Сарину интонацию, когда та выговаривала мужу: «Ты в своей неподражаемой манере…» Вообще-то английская еда не такая противная, как в других странах. Хорошо приготовленные овощи, блюда под белым соусом, пудинг на десерт… Я не понимаю, почему некоторые путешественники жалуются на английскую еду.

В сентябре Мэйкон решил поменять свою одежную систему. Если дома ходить в спортивном костюме – таком, без молний, чтобы ничто не царапало и не стесняло, – от душа до душа можно не переодеваться. Спортивный костюм послужит пижамой и домашней одеждой.

Мэйкон купил два комплекта неброского серого цвета. В первую ночь он наслаждался мягкостью ткани, а утром радовался, что не надо переодеваться. Ему даже пришла мысль, что в таком одеянии можно щеголять два дня кряду, пропуская вечерний душ. Это ж какая экономия электричества! Утром нужно будет только побриться. А не отпустить ли бороду? – подумал Мэйкон.

Однако к середине следующего дня настроение его слегка упало. Печатая на машинке, он вдруг понял, что весь сгорбился, сидит квашней. Это из-за спортивного костюма, решил Мэйкон. Он встал и подошел к большому зеркалу в прихожей. Отражение напоминало пациента психбольницы. Наверное, отчасти виной тому были ботинки – обычные черные ботинки на шнурках, предполагавшие иной наряд. Купить кроссовки, что ли? Не дай бог, примут за любителя бега трусцой. Мэйкон отметил, что без ремня живот слегка выпирает. Он подтянулся. Вечером, когда пришла пора простирнуть первый спортивный костюм, он сделал воду погорячее, дабы одеяние село, убавив в мешковатости.

Утром самочувствие было паршивым. Ночь выдалась душная, Мэйкон проснулся липким и разбитым. Мутило от мысли о попкорне на завтрак. Мэйкон занялся стиркой постельного конверта и потом, развешивая его, вдруг застыл, уронив голову и свесив руки через бельевую веревку, словно его самого пришпилили на просушку.

– Встряхнись! – сказал он громко. В отсутствие разговорной практики голос сипел.

Был вторник – день закупки провизии, когда супермаркет не так забит народом. Но почему-то не было сил пойти в магазин. Пугала вся эта возня с тремя записными книжками в закладках, с которыми он делал покупки. В одну вносились данные из «Потребительского вестника» – скажем, под буквой «х» значились лучшие сорта хлеба. В другую книжку записывались цены, в третью складывались купоны. То и дело приходилось останавливаться, листать записи и, шепча цены, сравнивать торговые марки, предлагавшие скидки. Поход в магазин казался невообразимой тяготой. Стоит ли утруждаться? И вообще, зачем есть?

С другой стороны, хотелось молока. У Эдварда заканчивался корм, кошка Хелен вообще все подъела.

И тогда Мэйкон сделал нечто неслыханное. Он позвонил в «Продуктовую корзину», небольшой дорогой магазин, доставлявший покупки на дом. И заказал не просто самое необходимое – нет, он продиктовал весь недельный список.

– Доставить к парадному или черному ходу? – нарядным голосом спросила оператор.

– К черному, – сказал Мэйкон. – Нет, погодите. Скоропортящиеся продукты подвезите к черному ходу, а собачий корм оставьте возле угольного желоба.

– Возле угольного желоба, – повторила оператор, видимо записывая.

– Он с торца дома. Но кошачью еду там не оставляйте, она идет вместе со скоропортящимися продуктами.

– Минутку, позвольте…

– А верхние пункты – к парадной двери.

– Какие еще верхние пункты?

– Зубная паста, плавающее мыло, собачье печенье…

– Кажется, вы сказали, собачье печенье идет к угольному желобу.

– Не печенье, а корм собачий! Это корм идет к угольному желобу, черт бы вас побрал!

– Эй, послушайте! – возмутилась оператор. – Нельзя ли повежливее?

– Ладно, извините. По-моему, ничего сложного: я хочу, чтобы коробка «Молочной косточки» была у меня под рукой в спальне. Если Эдварда угостить промасленным попкорном, у него будет расстройство желудка, а иначе я бы слова не сказал. Не подумайте, что я собираюсь сам жрать печенье, но Эдвард очень чувствителен к жирному, а я в доме один, и если его вырвет, то убирать мне. Больше некому, я совсем один, один-одинешенек, как будто все… сбежали от меня, что ли, я всех лишился и вот теперь стою и вопрошаю: куда все подевались? Где вы? Боже мой, чем я так сильно провинился?

Голос его осекся, Мэйкон бросил трубку. Уставившись на телефон, потер лоб. Он сказал ей свою фамилию? Или нет? Не вспомнить. Господи, пусть он не успел назваться!

Он явно дошел до ручки. А теперь надо взять себя в руки. Первым делом – долой спортивный костюм. Это какое-то проклятье. Мэйкон хлопнул в ладоши и направился к лестнице. В ванной стянул с себя спортивный костюм и кинул его в душевой поддон. Вчерашний костюм, все еще влажный, висел на перекладине шторы. Наверняка к вечеру не высохнет. Промашка. Надо же так свалять дурака! Еще чуть-чуть – и он превратится в жалкую личность, какую иногда встретишь на улице: немытая, небритая, нечесаная, затрапезно одетая, она бредет бесцельно и что-то себе под нос бормочет.

Нарядившись в белую рубашку и брюки хаки, Мэйкон понес непросохший костюм в подвал. Пожалуй, зимой он сойдет за теплую пижаму. Мэйкон положил костюм в сушильный агрегат, вернул на место откачной рукав и задал режим сушки. Лучше потратить немного электроэнергии, чем впадать в отчаяние из-за сырого спортивного костюма.

У входа в подвал заскулил Эдвард. Пес оголодал, но не отваживался самостоятельно сойти в подземелье. Увидев Мэйкона, он распластался на верхней ступеньке, всем своим видом выражая мольбу.

– Трус! – пристыдил его Мэйкон.

Он сграбастал пса на руки и понес вниз. Эдвард заклацал зубами, отбивая мелкую дробь. Может, он что-то чует? – подумал Мэйкон. Привидение или что-нибудь этакое? Прошло довольно много времени, а пес по-прежнему боялся подвала и порой, замерев перед миской с едой, напруживал лужу, даже не удосужившись поднять лапу.

– Ты себя ведешь как дурак, – сказал Мэйкон.

И тут вдруг раздался зловещий вой, донесшийся невесть откуда. Равномерный, нараставший, он как будто заполнял собою все пространство. Эдвард, видимо, давно ожидал чего-то подобного, ибо мгновенно лягнулся, крепкими когтистыми лапами засадив хозяину под дых. Мэйкон поперхнулся. Эдвард слепо рванул вперед и, отрикошетив от мокрых спальных мешков на веревке, вновь врезал Мэйкону в живот. Мэйкон покачнулся, угодил ногой в корзину на колесиках и, потеряв равновесие, рухнул плашмя.

На липком цементном полу он лежал навзничь, подвернув под себя левую ногу, сложившуюся вдвое. Вой, из-за которого все это случилось, на долю секунды стих, затем возобновился. Теперь было ясно, что исходит он из откачной трубы.

– Зараза! Неужели эта кретинская кошка не могла сообразить, что сушилка работает? – сказал Мэйкон оседлавшему его Эдварду. Пес судорожно дышал.

Все стало понятно. Кошку, желавшую войти обычным путем, встретил свистящий поток воздуха, но она упрямо лезла в рукав. Можно представить ее глаза, под пыльным ветром превратившиеся в щелочки, и уши, прижатые к башке. Кошка негодующе выла, но держалась привычного курса. Потрясающее упорство!

Мэйкон спихнул с себя Эдварда и перекатился на живот. Даже такое незамысловатое движение аукнулось дикой болью. К горлу подкатила тошнота, но Мэйкон, волоча ногу, сделал еще переворот. Стиснув зубы, он дотянулся до дверцы сушилки и открыл ее. Спортивный костюм медленно прекратил вращение. Кошачий ор смолк. Через минуту показалась встрёпанная Хелен, задом выбиравшаяся из рукава, который вдруг вывалился из оконного проема и шлепнулся в поддон. Но кошка успела выскочить. Похоже, она не пострадала, только вид у нее был слегка взъерошенный. Проводив взглядом Хелен, шмыгнувшую в другое окно, Мэйкон набрал в грудь воздуху и начал долгий мучительный подъем из подвала.