Текст книги "Наездницы"

Глава вторая

В тоннеле, связывающем конюшни и Площадь, было темно. И хотя я никогда не боялась одиночества, я ускорила шаг. Все остальные девочки были на занятиях. Какие животные водились в лесах Северной Каролины? Какие ядовитые растения тут росли? Я знала все о Флориде, но здесь я чувствовала себя полной невеждой.

Вряд ли в этих лесах таилось много опасностей. Во всяком случае, со стороны природы. Каждый год наступала зима, заставлявшая прятаться как растения, так и животных. Во Флориде ничто не замирало и никуда не пряталось.

Когда погода становилась действительно прохладной, нам с Сэмом нравилось уходить за многие мили от дома, в леса за апельсиновыми рощами. Однажды, когда нам было по одиннадцать лет, я взяла с собой Саси, потому что это был один из последних прохладных дней перед приходом летней жары. Пони тогда был очень молод, и на нем можно было ехать несколько часов подряд, не истощая его сил. Сэм шел впереди, высматривая ежевику. Я ехала за ним верхом. Стоял апрель, и до появления ежевики оставалось еще несколько недель, но Сэм надеялся, что нам повезет.

– Саси устал? – обернулся ко мне Сэм.

– Нет, – ответила я. – Ему здесь нравится.

– Саси, тебе здесь нравится? – обратился он к пони с сильным британским акцентом, и я прыснула.

Вскоре Сэм исчез в густых зарослях кустарника.

– Даже если ты найдешь ягоды, они будут кислыми! – крикнула я ему вслед.

Сэм появился из кустов с пустыми руками.

– Потому что еще слишком рано, – пояснила я.

Сэм усмехнулся.

– Я с первого раза понял, что ты имеешь в виду.

Я обернулась и потянулась к седельной сумке за флягой с водой. Вдруг седло подо мной качнулось, и на мгновение у меня возникло ощущение невесомости. Потом раздалось жужжание. Сначала я не сообразила, что означает этот звук. Но когда я почувствовала, как что-то ужалило меня в щеку, я поняла, что Саси попал ногой в подземное осиное гнездо.

– Сэм! – закричала я и спрыгнула с пони, который стучал копытами по земле, поднимая в воздух густые клубы пыли.

– Теа, – отозвался он.

Его голос, такой спокойный, и замедленная реакция привели меня в ярость.

– Помоги! – кричала я, хлеща себя по щекам. – Помоги!

– Теа, – повторил он, подходя ко мне, – послушай меня. Послушай.

Я яростно трясла головой, чувствуя, как распухают мои щеки. Дышать становилось все труднее, а руки быстро покрывались красными волдырями. Я знала, что такие же волдыри покрывают и мою шею. Во рту появился привкус желчи.

– Теа, – снова произнес Сэм и коснулся моей руки. – Посмотри на меня.

Но я не могла этого сделать. Я смотрела на Саси, который яростно кусал свою ногу, в которую его ужалила оса. Я смотрела вдаль, на дубовые леса, отделяющие нас от дома. Я смотрела на синее безоблачное небо. Я чувствовала, как учащенно бьется мое сердце. Я ощущала запах своего пота.

– Это не полное гнездо, – произнес Сэм. Его голос звучал как будто издалека. – Их тут немного. Ты должна вести себя спокойно, если не хочешь, чтобы стало еще хуже. Теа, ты меня поняла? Вот видишь, их уже нет.

Я посмотрела на него.

– Как Саси? – спросила я.

– С ним все в порядке. Он такой большой! – сказал он, и я поняла, что я не большая, что мое затрудненное дыхание, мое красное исцарапанное лицо являются доказательствами того, что я маленькая.

– Сколько на мне укусов? – неестественно высоким голосом спросила я.

– Не так уж и много.

Но я знала, что он лжет. Сэм никогда не умел мне лгать.

– А-а-а, – простонала я, ощущая, как сжимается мое горло. – А-а-а.

Мы были за много миль от дома. Я знала, что бывает с людьми, которых искусали осы. Их горло распухает, они не могут дышать, и все это происходит очень быстро.

Я начала плакать, сжимая пальцами горло. Я чувствовала, как мои ногти оставляют отметины, и знала, что умираю.

– Теа! – произнес, почти прокричал Сэм. – Ты сделаешь только хуже. Посмотри на меня.

Он положил свою руку на мою воспаленную щеку, и его ладонь показалась мне такой прохладной. Он обхватил мое лицо обеими ладонями и заставил меня посмотреть ему в глаза. Он не позволял мне отвести взгляд, и постепенно мне стало легче дышать.

– Ты как заклинатель змей, – еле слышно прошептала я.

– Делай, что я тебе буду говорить, – снова сказал Сэм.

Он помог мне сесть в седло и пошел рядом с неспешно бредущим Саси, держа меня за руку. Он не умолкал ни на секунду, рассказывая мне о ранней ежевике, о новых препятствиях, которые нам с Саси предстояло преодолеть, о маме, о папе и о Джорджи. Одним словом, обо всем и ни о чем. Самым главным в этом разговоре был звук его голоса.

Мы вернулись домой поздно из-за того, что шли очень медленно. Мама испуганно вскрикнула, увидев мои распухшие щеки, губы и веки. Сэм поднял руку, чтобы смахнуть волосы со лба, и я заметила, что она дрожит. Это было доказательством того, что он сильно испугался. А его страх свидетельствовал о том, что мне угрожала опасность, но своим спокойствием Сэм меня спас. Он всегда был спокоен в те моменты, когда меня охватывала паника.

Но здесь… Здесь я никак не могла оказаться за много миль от лагеря. Я знала, что за мной будут следить, как никогда раньше не следили.

Прежде чем войти в домик, я постучала. Впрочем, вскоре я должна была избавиться от этой привычки. Наш домик никогда не запирался. Здесь вообще никакие двери не запирались. Возможно, запирался домик директора, расположенный сразу за Площадью. А может, где-то в Замке имелся сейф с ценностями. Мне было все равно. Я бы не возражала, если бы Доуси или кто-то другой взял что-то из моих вещей. Я все равно не привезла с собой ничего особенно ценного.

– Есть кто-нибудь? – крикнула я, разуваясь у двери.

В лучах утреннего солнца кружились пылинки. В домике царил идеальный порядок, который навела Доуси. Здесь даже не нужно было застилать постель.

Я сняла сапоги. Тонкие носки, в которых я обычно ездила верхом, промокли от пота, и моим разгоряченным ступням и голеням воздух показался прохладным. Мне необходимо было насыпать талька в сапоги для верховой езды. В конюшне наверняка есть тальк, но я забыла его там поискать. Верховая езда занимала лишь малую часть из всего проводимого с лошадью времени.

Сначала я подошла к шкафу Сисси, но в нем оказалась только одежда. Полшкафа было занято вечерними платьями. Шелк мягко зашуршал под моими пальцами. Я думала, что у меня много одежды, но гардероб Сисси был втрое больше моего. А в последний год мама не покупала новую одежду ни для себя, ни для меня. Она сказала, что ввиду окружающей нас бедности это было бы дурным вкусом.

В ящике стола Сисси я увидела несколько ручек и письмо от ее матери. Слово «получено» на конверте было написано с ошибкой – «получино». Письмо было коротким, это был рассказ о происшедшем за неделю, во время которой мама и отец Сисси «не занимались ничем особенным». Тут же лежал новехонький роман под названием «Искусство дружбы». Я обвела пальцем тисненую лилию на красной обложке книги. Мама назвала бы этот роман глупым. На туалетном столике лежала щетка для волос, забитая каштановыми волосами Сисси. В другом ящике стола я обнаружила три флакона французских духов, все полные. Я не замечала, чтобы от Сисси пахло духами. В глубине ящика лежал свернутый бархатный мешочек с кармашками для ювелирных украшений. Я поднесла к свету сережки-гвоздики с безупречными темно-розовыми рубинами. Под стеклом овального медальона, на котором были выгравированы чьи-то инициалы, лежала прядка волос, видимо, принадлежавших кому-то из умерших родственниц Сисси. У меня никогда не было таких красивых украшений. Мама говорила, что когда-нибудь все ее украшения достанутся мне, но теперь я не была уверена, что так оно и будет. Все они хранились в сейфе. Как будто там, где мы жили, до них мог добраться кто-то посторонний.

Я с трудом вставила рубиновые серьги в уши. Особенно больно было продевать серьгу в мочку левого уха, которую прокололи не совсем ровно. Уши мне прокалывали мама и Иделла, используя для этого раскаленную иголку с ниткой. Я вставила серьги в уши не столько для того, чтобы посмотреть, как я в них выгляжу, сколько для того, чтобы обновить отверстия. Как бы то ни было, серьги оказались слишком крупными и смотрелись в моих ушах по меньшей мере странно. Я сочла, что они мне не идут, хотя мама могла бы сказать, что они подчеркивают золотистый оттенок моих волос. Несмотря на то что мы жили далеко за городом, она всегда была в курсе последних направлений моды. В нашей гостиной всегда лежала стопка журналов, хотя мама читала только книги – те же, что и отец. В любом случае, у меня не было таких красивых платьев и мне никогда не дарили столь изящных украшений.

Что сказала мама Сисси, когда дарила ей эти серьги? Может, она это сделала перед вечеринкой, положив их на ладонь дочери, а потом согнув ее пальцы в кулачок? Острые штырьки наверняка укололи Сисси, но это ощущение не могло быть неприятным. Я никогда не бывала на вечеринках. Только в ресторанах. Я представила Сисси танцующей, в темно-синем шелковом платье из шкафа. Рубины оттеняли ее каштановые волосы и гладкую кожу, окрашенную летним солнцем в золотистый цвет. Она переходила от мальчика к мальчику, флиртуя с ними своим хрипловатым голосом. Внезапно я разозлилась на своих родителей за то, что они отослали меня в Йонахлосси совершенно неподготовленной к жизни. С рождения они оберегали меня от окружающего мира, а потом просто избавились от меня, зная о моей неискушенности.

Стол Эвы стоял у окна, рядом со столом Сисси. На Площади по-прежнему никого не было. В ящике стола лежала толстая пачка фотографий. Ее отец был очень тучным и с течением времени становился все грузнее, что отражалось на снимках. Ее мама была пухленькой. Эве придется следить за собой, и я была уверена, что она это понимает. После рождения детей она может навсегда потерять форму, как, судя по всему, это произошло с миссис Холмс. С некоторыми женщинами это случается. Мама мне об этом рассказывала. Снимки были перевязаны лентой, но все остальное в ящике представляло собой сплошной хаос из листов бумаги, украшений и баночек с румянами и кремами. На бумаге было что-то написано по-французски. Судя по содержимому баночек, косметикой пользовались весьма усердно. «Интересно, насколько она легкомысленная в том, что касается мальчиков?» – подумала я. О легкомысленных девочках я читала в книгах.

Ящик Мэри Эбботт был почти пуст, как и ее шкаф, в котором висели несколько повседневных платьев и школьная форма. Разглядывать там было нечего. Толстые письма, обнаруженные мною в ящике стола, были написаны ее отцом. На почтовом штемпеле значилось «Роли» – это было совсем недалеко от лагеря. Как и все мы, Мэри Эбботт постоянно носила форму, поэтому, не заглянув в ее шкаф, я ни за что не узнала бы, что ее гардероб гораздо скромнее, чем у остальных девочек. Поскольку у ее родителей хватило денег, чтобы прислать ее сюда, скудность гардероба могла объясняться религиозными мотивами. Я просмотрела письмо. В самом деле, Бог упоминался в нем довольно часто. Я любила решать подобные задачки. Положив письма на место, я открыла маленькую пудреницу. Внутри к зеркальцу была приклеена фотография младенца, в котором я узнала черты Мэри Эбботт – ее тонкие губы и широко распахнутые глаза. Я осторожно коснулась пальцем снимка и улыбнулась. Младенец на фотографии был очень хорошеньким.

Я испугалась прежде, чем поняла, что стало тому причиной. Должно быть, боковым зрением я заметила промелькнувшую тень. Обернувшись, я увидела в окно мистера Холмса. Он тоже повернулся и смотрел прямо на меня. Он был красивее любой кинозвезды. Его квадратный подбородок и карие глаза в обрамлении темных ресниц под еще более темными бровями казались мне необычайно привлекательными. Я смотрела на него еще десять или пятнадцать секунд, пока он проходил мимо, и он был так хорош собой, что у меня промелькнула мысль: пусть он застанет меня здесь. Я не сомневалась в том, что он меня поймет. Но он не остановился, и я вздохнула с облегчением оттого, что солнце светило слишком ярко и не позволило ему меня разглядеть. Разумеется, он бы меня не понял и счел воровкой. Или, и того хуже, любительницей чужих секретов.

Обрадованная, я закрыла ящик стола Мэри Эбботт и тут же услышала стук твердых подошв по деревянному полу.

– Привет!

Вошла Доуси с охапкой полотенец. Она ничего не сказала, а из-за ее «ленивого глаза» я не знала, куда смотреть.

– Я искала тальк, – произнесла я, подходя к своей кровати и поднимая с пола сапоги, – чтобы насыпать его внутрь.

Мое лицо горело. Я прижала к груди все еще теплые кожаные голенища. Она смотрела на меня, как мне показалось, очень долго, и я поняла, что меня ждет: она обо всем расскажет и от меня все отвернутся.

– Понятно, – кивнула Доуси, и из-за ее акцента мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, что она сказала.

Она повернулась ко мне спиной и начала подходить к шкафам моих соседок по комнате, извлекая оттуда грязные полотенца и кладя взамен чистые. У нее в руках все увеличивалась охапка грязного белья. Когда она закончила, я думала, что она выйдет, так ничего больше и не сказав. С виду она была моей ровесницей, впрочем, у нее было бледное лицо без возраста. Под ее форменным платьем не угадывалось даже намека на какие-то формы. Она была худенькой и маленькой. «Какая же я дура!» – кляла я себя. Я позволила ей застать меня возле чужого стола. Возле моего шкафа она помедлила, как будто спрашивая разрешения. Я кивнула, и, забирая мое полотенце, она произнесла:

– Ты быстро освоишься.

У двери она на мгновение обернулась и едва уловимым жестом коснулась мочки своего уха. Я подняла руку и нащупала сережку, о которой совсем забыла. Я поняла, что Доуси никому ничего не скажет.

Мы с Эвой, в халатах, стояли возле домика и ожидали Сисси.

– Она всегда опаздывает, – пробормотала Эва. – Это ее единственный недостаток.

Ее реплика показалась мне странной, потому что Эва не была похожа на ворчунью. Но она тут же улыбнулась. Когда Сисси вышла, мы зашагали по дорожке. Солнце зашло час назад, и резко похолодало, но мой халат был теплым и пушистым.

– Привыкаешь? – спросила Сисси.

Я засмеялась.

– Вчера меня о том же спросил мистер Холмс.

– И что ты ему сказала?

– Сказала, что привыкаю. Что еще мне оставалось?

– Ну, мистер Холмс может заставить сказать что угодно, – заметила Сисси и шепнула мне на ухо: – Генри. – Она вздохнула. – Ах, эти глаза! Но на всякий случай должна предупредить: он ни с кем не флиртует. Он считает себя нашим папочкой.

– Если бы это услышала миссис Холмс, она бы ударила тебя по пальцам линейкой, – сказала Эва. – Она уже произнесла перед тобой речь об основателях? О том, как все мы должны быть им благодарны за то, что они предоставили женщинам возможность получить образование?

– Она сказала, что Йонахлосси назвали в честь лошади.

Мне нравилось общество Эвы и Сисси. Другие девчонки с любопытством косились на нас.

– Она все равно не любит лошадей, – отмахнулась Сисси. – Она вообще ничего не любит.

Судя по всему, миссис Холмс нравилась моя мать, но я ни за что на свете не произнесла бы этого вслух.

– Сначала в Йонахлосси тяжело, – сказала Эва. – Я даже с постели утром встать не могла. Я пропускала не только завтрак, но и первый урок. Дома я каждый день спала до обеда.

Я не могла себе представить, как можно спать до обеда. Сэм каждое утро будил меня до восхода солнца. Для этого ему было достаточно похлопать меня по плечу. И я вскакивала, потому что мне не терпелось начать новый день. Мое рвение забавляло Сэма. Дома я должна была ездить верхом очень рано, до наступления жары. К восходу солнца Саси уже был взнуздан и оседлан.

– Тебе что, нечем было заняться?

– Нет. Поэтому меня и прислали сюда. Потому что дома мне совершенно нечего делать. Но меня все устраивало. Мне нравилось ничего не делать.

Эва была выше нас обеих и двигалась томно и неспешно. Ее кожа казалась влажной, и это было очень красиво, как будто она только что приняла ванну. Она и выглядела очень ленивой.

– И тебя за это не наказывали?

Она приподняла плечи и снова их уронила, медленно и лениво.

– Здесь никого не наказывают, Теа. Миссис Холмс со мной побеседовала. А потом я привыкла вставать по утрам.

– Здесь наказывают, – возразила Сисси. – И я не стала бы злить миссис Холмс.

– Кого наказали? – спросила я.

– В прошлом месяце сестру Гейтс и одну девочку застали с сигаретами. В прошлом году одна девочка встречалась в роще с мальчиком из Эшвилла. Курильщиц предупредили. А ту, другую девочку, уже на следующий день отправили домой. Никто не знал, что с ней произошло, пока миссис Холмс не объявила во время утренней молитвы о ее отъезде. Она как будто исчезла.

Мы уже пришли в купальню, которая представляла собой всего лишь просторную комнату, в которой стояло множество ванн, расположенных рядами, на расстоянии футов пять одна от другой. Доуси скользила между обнаженными девочками, раздавая полотенца.

– Никто ни на кого не смотрит, – прошептала Сисси, теребя изящный кулон в форме подковы с бриллиантами.

Но это было неправдой – я смотрела. И все смотрели. В купальне все упражнялись в искусстве смотреть так, чтобы этого никто не замечал. Мэри Эбботт была самой костлявой из нас, легкой как перышко, которое может унести порыв ветра. Я довольно худая, но у меня сформированы благодаря верховой езде мышцы. Я с наслаждением закрыла глаза и с головой погрузилась в горячую воду. Я потерла макушку и, вынырнув, осмотрела полную пара и ароматов лосьонов и мыла комнату.

Во время купания все молчали. Каждая из нас делала вид, что она одна.

А потом я увидела стоящую надо мной с полотенцем в руках Доуси, и все закончилось.

– Спасибо.

Но она уже перешла к другой девочке. Я заметила, что больше никто ее не благодарит. Я попыталась как можно быстрее скользнуть в ночную рубашку, что оказалось трудновыполнимой задачей. В ванне, расположенной в самом углу, я заметила девочку с белокурыми с серебристым отливом волосами. Глядя на ее лицо над самой водой, я ощутила, как у меня по спине ползет холодок. Доуси стояла возле Мэри Эбботт. Гейтс и Виктория одевались, прикрывая друг друга полотенцами, не скрывающими ни от кого очертаний их фигур. Все это было так странно, и я ощущала это очень остро. Это было самым странным событием за самую странную неделю моей жизни. Я понимала, что нам ничто не угрожает, но мне казалось, что это ужасно глупо – собирать одновременно в одном месте столько обнаженных девушек.

Мимо нас промчалась Виктория, спешащая вернуться в домик, и Сисси проводила ее взглядом. У Виктории были близко посаженные глаза на длинном узком лице. Это казалось совершенно невероятным, но она была хорошенькой.

– Виктория, – пробормотала Сисси.

– Она похожа на очень симпатичную и очень худую обезьянку.

Сисси прыснула. Чтобы не потерять равновесия от смеха, она остановилась и прислонилась к стволу дерева. Единственным человеком, которого мне удавалось так же сильно рассмешить, был Сэм. Я переминалась с ноги на ногу, стоя рядом. Что я ей скажу, когда она отсмеется? У нас еще оставалось несколько минут, которые необходимо было чем-то занять.

– Это ты в точку! – наконец воскликнула она.

– Ванну нельзя принимать, когда этого просто захочется? – выждав пару секунд, поинтересовалась я у Сисси.

Она отрицательно помотала головой, и мы пошли дальше.

– Думаю, ты могла бы туда пробраться тайком. Как ванная бандитка, – усмехнулась она.

Ее синие глаза засверкали, и я тоже не удержалась от улыбки. Она была такой беззаботной!

– Не двигайся, – произнесла она и оказалась у меня за спиной.

Я почувствовала, как она поднимает мои волосы.

– Что… – удивленная, начала я, но Сисси всего лишь отжала мои мокрые волосы, уже во второй раз за этот вечер.

– Вот так, – пробормотала она, стоя позади меня и не выпуская из рук мои волосы. – Теа, почему ты приехала так поздно?

Она промокнула воду с моей шеи своим полотенцем. Когда я уезжала, мама меня обняла, но я чувствовала, что ей не хочется ко мне прикасаться. Сэм едва смотрел в мою сторону. Впервые за несколько недель кто-то ко мне прикоснулся без содрогания, и меня потрясло это ощущение: я себя почувствовала такой уязвимой и любимой. Мне захотелось как-то отблагодарить Сисси.

– Меня выгнали из дому.

Не успела я это произнести, как уже пожалела о сказанном. Что я себе вообразила? Что эта девочка, которая совершенно ничего обо мне не знает, сможет меня как-то утешить?

Сисси опустила мои волосы, которые скрутила в жгут, на шею. Мне показалось, что я чувствую, как она обдумывает услышанное.

– А-а, – протянула она. – Ну, меня тоже в каком-то смысле выставили за дверь. Чтобы я научилась вести себя, как настоящая леди.

Она понизила голос и произнесла последнюю фразу шутливым тоном. И я была ей за это очень благодарна. Щеки Сисси раскраснелись после купания, а ее мокрые волосы падали ей на плечи. Она была совершенно не похожа на девочку, у которой полный ящик украшений и духов. Сисси дружила почти со всеми. Ей постоянно кто-то махал рукой или подходил к ней, чтобы поделиться какими-то новостями. Я не понимала, почему она выбрала меня, и надеялась, что это объясняется не только тем, что я новенькая. Но, похоже, ее привлекало во мне что-то еще.

– Я уехала девочкой, а вернусь дамой, – протянула Сисси и повторяла это на разные лады, пока мы шли до домика, где я, изнемогая от смеха, начала умолять ее замолчать.

Мне казалось, что я не иду, а как будто плыву по воздуху. Теперь я не понимала, почему переживала из-за того, что мне не о чем будет говорить с Сисси на обратном пути из купальни. Рядом с Сисси можно было ни о чем не переживать.

Мы вошли в дом Августы уже подругами. Доуси приготовила нам постели, как будто мы жили в отеле. Эва беспечно улыбнулась нам, но Мэри Эбботт явно не понравилось то, что мы вместе. Мы начали готовиться ко сну. Сисси намазывала щеки кремом, Виктория расчесывала волосы. Эва сидела на своей верхней кровати, и ее нога с накрашенными ногтями болталась возле моего лица. Она читала книгу со стола Сисси.

Гейтс сидела за столом и усердно писала – работала над своим почерком, который действительно был ужасен – с кошмарными завитушками, делавшими его совершенно неразборчивым. Сегодня мисс Ли, наша дородная учительница культуры речи и этикета, в отчаянии трясла головой над тетрадью Гейтс.

Гейтс подняла голову и театрально потрясла рукой.

– У меня болят пальцы! – воскликнула она.

У нее были светлые, коротко остриженные волосы, а над ее ушами красовались заколки с крохотными жемчужинами. Судя по всему, она не любила, когда волосы лезли ей в лицо.

– Подожди, вот начнутся занятия, и тогда они будут болеть по-настоящему, – хмыкнула Сисси.

Гейтс скорчила гримаску, и все расхохотались, даже Мэри Эбботт.

– А какие еще занятия у них будут? – спросила я. – У школьниц, – пояснила я, когда Сисси посмотрела на меня непонимающе.

Каждое утро было посвящено урокам: культура речи, затем этикет, затем французский, затем игра на инструментах (в моем случае на рояле). Затем был ланч, затем час отдыха, затем верховая езда, затем мы учились с пользой проводить свободное время – наблюдали за птицами, составляли гербарии, рисовали. Затем до обеда мы были предоставлены сами себе и обычно проводили свободное время в Замке, в Зале, полное название которого было Зал для занятий, хотя я не видела, чтобы там хоть кто-то чем-нибудь занимался. Я не умела наблюдать за птицами: мне удавалось заметить только ястребов или колибри, которых тут было полным-полно.

– У школьниц? – переспросила Сисси.

Гейтс положила учебник на стол, не забыв заложить в нужном месте серебряную закладку. Благодаря своему рысканию по столам я знала, что она украшена монограммой.

– Некоторые девочки уезжают, – осторожно начала она, – но большинство остается здесь.

Она говорила взволнованно, высоким голосом, очень серьезно глядя мне в глаза. Я почувствовала, как теплеет моя шея, и это означало, что я заливаюсь краской.

– Я знаю, – сказала я.

– Дело в том, – добавила Сисси, – что мы все тут школьницы. В этом домике можно жить круглый год.

Она внимательно посмотрела на меня, и я улыбнулась. Она не понимала, что я не школьница, что меня поселили именно в этом домике только потому, что больше не было свободных мест.

Гейтс вернулась к своему чистописанию и стала так сильно нажимать пером на бумагу, что она разорвалась, и девочка досадливо вскрикнула. Сисси откинулась на подушки и принялась за вышивание – очень симпатичную картинку, изображающую горный ручей. Я наблюдала за тем, как терпеливо она покрывает голубыми стежками ручей. Все здесь было таким странным! Вчера меня и еще нескольких девочек усадили за мольберты и заставили рисовать горы. Хенни ходила позади нас, одобрительно хмыкая у одних мольбертов, разочарованно вздыхая у других. Я, разумеется, заслужила вздох. Я не умела высматривать птиц и вышивать ровными стежками. Я не умела рисовать листья, которые походили бы на листья. Я и представить себе не могла, что стану заниматься чем-то подобным, когда покину это место.

Оно называлось конным лагерем для девочек, хотя не было ни лагерем, ни заведением для девочек, – предполагалось, что здесь мы превращаемся в леди. Я пыталась понять, что это означает лично для меня. Я все еще думала о себе как о девочке. Но я отличалась от своих соседок и знала, что уже никогда не буду такой, как они.

А была ли я когда-нибудь такой, как они? Дома я была единственной девочкой в окружении мальчиков и мужчин. Там не было никого краше, или богаче, или хоть в каком-либо отношении лучше меня. Иногда я задавалась вопросом, а существует ли вообще такой человек. Я была уверена, что не может не существовать, но эта мысль не задерживалась в моей голове надолго. Мое место в семье было так четко определено, что я никогда не задумывалась о том, чего не было и быть не могло.

Моя мама была нашим эталоном красоты. Я не умела завивать свои волосы, потому что мама до сих пор укладывала свои в высокую прическу. И она никогда не красила ногти. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Я всегда думала о ней как о женщине вне времени, наподобие дам, изображенных на тех картинах, которые отец показывал нам во время уроков. Но теперь я поняла, что она была старомодной и принадлежала другому миру. Это не делало ее менее красивой, но лишало какой-то доли привлекательности.

В домик ворвалась Хенни, выключила свет и пожелала нам спокойной ночи.

Гейтс зажгла свечу и начала читать. Я коснулась платка, спрятанного под подушкой.