Текст книги "Наездницы"

Вошла еще одна девушка, судя по форме, из обслуживающего персонала.

– Доброе утро, Доуси, – поприветствовала ее Эва.

Доуси улыбнулась в ответ и начала наливать воду в наши умывальники. После этого все встали и принялись умываться. Умывальники были совсем простыми, покрытыми красновато-коричневой эмалью, но раковины были красиво расписаны изящными цветами. С ободка моей раковины откололся кусочек эмали. Доуси была ниже самой маленькой из нас. Я бы сказала, что в ней не было и пяти футов. Зато она была крепкого сложения. Ее мышино-русые волосы были уложены в высокий тугой пучок, и еще у нее был «ленивый глаз»[2]2
  «Ленивый глаз», или амблиопия, – заболевание, при котором один из двух глаз почти (или вообще) не задействован в процессе зрения.


[Закрыть]. Она говорила с южным акцентом, гораздо более резким, чем у остальных девочек. Позже я узнала, что это свидетельство того, что она родом из самой бедной в Аппалачах местности.

Умывшись и одевшись, мы пересекли Площадь и вошли в то самое здание, где накануне вечером были мы с отцом. Я спала, положив платок Сэма под подушку, и хотела снова спрятать его под одежду, но не стала этого делать, опасаясь, что это заметят Эва или Сисси, чье одобрение мне было небезразлично. Судя по всему, утром, прежде чем выйти из дома, мы должны были надевать форму.

Выйдя за дверь, я изумилась количеству девочек. Их было так много, и все они были одеты в белые юбки и блузки с маленькими круглыми воротничками и вышитыми на левой стороне груди темно-синими буквами «К», «Л» и «Й». Отец говорил мне, что здесь живет около двухсот девочек, видимо, пытаясь меня подготовить. Но я все равно не ожидала увидеть такую армию. Единственным, что резко отличало их друг от друга, были волосы. Какая-то девочка с тугими локонами посмотрела на меня и что-то прошептала своей подруге. И только тут я осознала, что озираюсь по сторонам, разинув рот. Я шагнула в толпу и попыталась приноровиться к их темпу движения. Посмотрев на ноги девчонок, я отметила, что они все без чулок. Это придавало нам сходство с детьми.

Меня догнала Сисси. Ее каштановые волосы были коротко и модно подстрижены. Я коснулась своих собственных волос, падавших мне на плечи. Я хотела сделать боб, но мама не позволила мне подстричься.

– А ты ходишь быстро! – заметила Сисси.

Я замедлила шаг.

– Да.

– Во Флориде жарко.

Ее хрипловатый голос совсем не соответствовал точеным чертам лица.

– А ты откуда? – спросила я.

– Монровилл.

Она произнесла это так, как будто я должна была знать, где это. Я сделала вид, что так оно и есть.

– Чем занимается твой отец? – поинтересовалась она.

– Он врач. И еще у него есть апельсиновые рощи.

Последнее было не совсем правдой – цитрусовые принадлежали маминым родителям, но я полагала, что землевладельцы здесь в почете.

– Я обожаю апельсины! – воскликнула она, улыбаясь своей кривоватой улыбкой.

Я тоже улыбнулась ее восторгу. Апельсины не были для меня лакомством. Я воспринимала их как нечто само собой разумеющееся.

– А что делает твой отец? – спросила я.

– Ведет дедушкины дела. И ездит на лошадях. Поэтому он меня сюда и прислал. Чтобы я научилась ездить верхом. Но, боюсь, я так к этому и не пристрастилась.

– Правда?

– Мне это занятие кажется слишком грязным, – пояснила она и поспешила добавить: – Но ты не подумай чего-нибудь такого. – Она покосилась на меня. – Просто я предпочитаю другие занятия.

Неожиданно для себя я рассмеялась. Я не смеялась уже много недель.

Мы вошли в столовую, где уже толпилось множество народу. Девушки собрались в небольшие группы возле накрытых тюлевыми скатертями столиков. Они болтали, а я видела, что им здесь нравится и они чувствуют себя как дома.

Сисси указала на наш столик, где среди других девочек сидели Мэри Эбботт, Виктория и Хенни. При виде меня Мэри Эбботт с надеждой улыбнулась, и я ответила ей улыбкой, однако села как можно дальше от нее.

– Привет, Теодора, – поздоровалась со мной Хенни.

– Ее зовут Теа, – поспешила вставить Мэри Эбботт.

Хенни ее как будто не услышала и по очереди представила мне сидящих за столом девочек, с которыми я еще не была знакома, и учительницу, мисс Меткалф, у которой была очень гладкая кожа и мелкие, белые как жемчуг зубы. На завтрак были яичница, бекон и ветчина, булочки с малиновым джемом и овсянка, но я обнаружила, что у меня совершенно нет аппетита. К счастью, на меня никто не обращал внимания. Я думала о том, что Сэма вся эта еда очень обрадовала бы. Последние несколько месяцев он ел как лошадь. Я совершенно точно знала, что в этот момент он находится за домом и ухаживает за кем-то из своих раненых животных или кормит насекомых в одном из террариумов, а возможно, поправляет какую-нибудь ветку, чтобы ящерице было удобнее греться на солнце. У него не всегда были раненые животные, нуждающиеся в уходе и лечении, но последние несколько недель он выхаживал выводок бельчат. Их мать куда-то исчезла.

– Можно спросить у тебя вопрос? – поинтересовалась Молли где-то в середине завтрака.

У нее были выпирающие передние зубы, из-за чего она казалась младше своих лет. Ее редкие русые волосы неопрятными прядями падали на спину и были на целый дюйм ниже талии. Их необходимо было срочно подстричь.

– Можно задать тебе вопрос… – поправила ее Хенни.

Она была пухленькой, с двойным подбородком и очень неудачно расположенной родинкой на левом виске. Не то чтобы она была неказистой, но ее очень портила эта родинка. Мне не понравилась Хенни, но меня успокаивало присутствие за столом этой взрослой девушки и мисс Меткалф.

– Почему ты приехала так поздно? – наконец спросила Молли.

– Не поняла.

– Почему ты не приехала в начале лета, как все мы?

Я ожидала, что Хенни вмешается, но она молчала, как и все остальные, выжидательно глядя на меня. Элис Хант Морган из Мемфиса, штат Теннесси, пальцем обвела край своего стакана. Когда я обратилась к ней, назвав ее Элис, она уточнила, что ее полное имя Элис Хант. А теперь все ожидали от меня ответа. Всем было любопытно, и я их не винила: я ведь была новенькой.

– Это запоздалый подарок на день рождения, – ответила я. – Мы ездили в Европу, потому что летом во Флориде очень жарко. – Я помолчала. Девочки сидели, склонив голову набок и ожидая продолжения. Молли теребила прядь своих мышиного цвета волос. – Мы ездим туда каждый год, и я не хотела упустить эту возможность, но папа хотел, чтобы я успела побывать и здесь. Поэтому он и устроил мне эту поездку.

Я пожала плечами, как будто давая понять, что моя жизнь находится в руках щедрых и благородных взрослых.

– А где именно вы были в Европе? – не унималась Молли, хотя другие девочки потеряли ко мне интерес и снова стали болтать друг с другом.

– В Париже, – ответила я. – Я обожаю Париж летом.

Молли кивнула. Похоже, она осталась довольна тем, что услышала. Я пощупала макушку, ожидая обнаружить шишку после утреннего удара о верхнюю кровать, но там ничего не было. Подняв глаза, я увидела, что с другого конца столовой мне улыбается Сисси, и я улыбнулась в ответ.

– Теа, – снова заговорила Хенни. Значит, она все-таки услышала Мэри Эбботт. Я поняла, что Мэри Эбботт из числа тех девочек, кого можно не принимать в расчет. – Выпей.

Она кивком указала на мой стакан.

Я уставилась на молоко, к которому едва прикоснулась. Дома мы, в зависимости от времени года, пили апельсиновый или грейпфрутовый сок. Но не молоко. Мама его терпеть не могла. Иногда мы добавляли молоко в чай. Порой нам подавали молоко к сладкому. Мне предстояло вскоре узнать, что в Йонахлосси к ланчу неизменно подают кувшин сладкого чая с крупным куском льда, плавающим в янтарной жидкости. Этот стеклянный кувшин стоял возле тарелки Хенни, и она аккуратно разливала чай в наши стаканы. Ледяной чай был густым, тягучим и, я вынуждена была признать, необыкновенно вкусным. Много лет спустя я буду мечтать о том, чтобы снова ощутить на языке прохладную тяжесть, горечь крепкого чая, смягченную огромным количеством сахара. Я также обнаружила, что скучать по сладкому чаю Йонахлосси стало для его выпускниц своего рода традицией.

Но это будет много позже. А пока я смотрела на стакан с молоком и едва сдерживала слезы.

– Теа, – повторила Хенни, понизив голос, но я знала, что если подниму глаза, то не выдержу и разрыдаюсь.

Тут я заметила, что от меня отвернулись и она, и остальные девочки – все развернулись вместе со стульями и смотрели в одном направлении. Я подумала, что это довольно странный способ завершать трапезу, но в следующее мгновение раздался голос мистера Холмса.

– Доброе утро, девушки!

– Доброе утро, мистер Холмс! – хором произнесли все, кроме меня.

Мне показалось, что этот дружный ответ привел мистера Холмса в восторг, хотя он наверняка слышал его каждое утро.

После того как он сделал все необходимые объявления и прочитал молитву, ко мне подошла женщина, слишком взрослая, чтобы быть одной из воспитательниц. Она была невысокой, пухленькой и хорошенькой.

– Я миссис Холмс, директриса, – представилась она. – Пойдем со мной.

Она кивнула в сторону лестницы в конце зала. Я попыталась скрыть свое удивление, но она его все равно заметила и пристально посмотрела на меня, заставляя меня осознать свою оплошность. Но я точно знала: не меня первую удивило то, что она жена мистера Холмса. Заметив ее сегодня утром, я решила, что она экономка или что-то в этом роде. Она была грузноватой и слишком навязчивой. А теперь оказалось, что она еще и раздражительная. Я послушно пошла за ней, замедлив шаг, чтобы не обогнать ее. Талия у нее была, на мой взгляд, неестественно тонкой, как будто кто-то слишком туго «затянул подпругу», и я сообразила, что она, видимо, носит корсет. Моя мама никогда не надевала ничего подобного. Впрочем, мама была такой стройной, что корсет ей был ни к чему.

Кабинет миссис Холмс находился на третьем этаже, и, когда мы взобрались по лестнице, она совсем запыхалась. Пока она открывала дверь, я стояла достаточно близко, чтобы разглядеть, что ее каштановые волосы собраны в очень тугой пучок. Они уже начали седеть, что было незаметно издалека.

Ее кабинет оказался очень элегантным и уютным. Диван, на который она пригласила меня присесть, был обит современной тканью в клетку.

– Теодора Атвелл, – начала она, – ты за столом Хенни? – Прежде чем я успела ответить, она продолжила: – Я знаю Хенни очень давно. Это необыкновенно способная девушка. – Это прозвучало как предостережение. Она опустила глаза на документы, лежащие перед ней на столе. – Из Иматлы, Флорида. Я всегда считала Флориду раем для садовников. Там можно вырастить все, что угодно.

Это были мамины слова. Но я не хотела думать о маме.

– Меня все зовут Теа.

– О, я знаю, – улыбнулась она.

Возможно, это мистер Холмс сказал ей, как ко мне следует обращаться. Они, наверное, часто обсуждали между собой девочек.

– Скажи мне, Теа, – продолжила она, опускаясь на сверкающий деревянный стул и глядя на меня через стол, изготовленный из того же дерева и точно так же отполированный до блеска, – какие твои первые впечатления от Йонахлосси?

– Мне тут очень нравится, – ответила я.

А что еще я могла сказать?

– Основатели Йонахлосси были очень прогрессивными людьми. Они основали этот лагерь в 1876 году, через одиннадцать лет после войны между штатами. Скажи, Теа, почему это было такое важное время в истории нашей нации?

По крайней мере, это я знала. Мой собственный прадед бежал от той войны.

– Потому что Юг был невероятно беден. Для него это был ужасный период. Все стремительно менялось, и участь Юга не мог предсказать никто.

Я произвела на нее впечатление.

– Да, – кивнула она и начала рассказывать мне о Луизе Белл и ее муже Хейнсе, у которых не было своих детей, но которые возложили на себя миссию предоставить девушкам возможность летнего отдыха, что в условиях стремительно меняющегося (она использовала мою терминологию) мира было очень важно.

На Севере уже существовали подобные лагеря, как для мальчиков, так и для девочек. Были лагеря и на Юге, но только для мальчиков. Беллы заметили этот пробел и решили его заполнить. Лагерь стал пользоваться такой популярностью, что постепенно превратился в школу.

Мне казалось, что я слушаю лекцию, которую миссис Холмс повторяла столь часто, что выучила наизусть. Но тут она замолчала и посмотрела на меня так пристально, что мне стало не по себе.

– И вот теперь для одних девочек Йонахлосси – лагерь, а для других – школа, – продолжала она. – Но в любом случае это место, где девушки готовятся стать настоящими леди. Потому что, Теа, чтобы стать настоящей леди, необходимо потрудиться. Это не происходит само собой, как по мановению волшебной палочки. – Она щелкнула пальцами и покачала головой. – Все как раз наоборот. В нынешней шаткой ситуации, – подытожила миссис Холмс, – роль леди важна, как никогда прежде.

Разумеется, она имела в виду экономический кризис. Мне стало жаль Беллов, у которых не было детей и которые посвятили свою жизнь молодежи. Должно быть, у Луизы были какие-то проблемы со здоровьем. Я уже почти не слышала, о чем говорит миссис Холмс. С тем же успехом она могла бы говорить по-гречески. Роль леди важна, как никогда прежде?

– А название? – спросила я, потому что миссис Холмс выжидательно смотрела на меня. – Йонахлосси?

– А-а… – миссис Холмс неопределенно помахала рукой. – Старое индейское имя. На самом деле оно не имеет к лагерю никакого отношения. Это кличка лошади миссис Белл.

Я ожидала, что она начнет рассказывать мне о том, как проходит обучение верховой езде. Я даже заулыбалась. Саси тоже назвали старым индейским именем. Это сделала мама, поскольку мне не удалось ничего придумать. Это было мускогское слово, означавшее «находится там». К примеру, там находится цветок. Именно этот пример привела мама. Я отчетливо запомнила даже интонацию, с какой она это произнесла.

– Я надеюсь, тебе здесь понравится, – сказала миссис Холмс.

Опершись локтями о стол, она стиснула свои маленькие ручки и снова серьезно посмотрела мне в глаза.

– Я уверена, что так и будет.

Мне действительно начинало здесь нравиться. Мне понравилась история о Луизе Белл. Теперь, когда я знала, что Йонахлосси назвали в честь лошади, лагерь казался мне более приветливым местом. Но мысли о маме и Саси снова привели меня в уныние.

– Твоя мама тоже так подумала.

На секунду я совершенно растерялась. Она что, читает мои мысли?

– Твоя мама – моя подруга. Моя старинная подруга.

Этого не могло быть. У моей матери не было никаких старинных подруг. Кроме нас, она ни в ком не нуждалась. Сколько раз я слышала от нее, что во Флориде, в этой глуши, они с отцом обрели свою собственную, личную утопию!

– У тебя ее волосы, – произнесла миссис Холмс, и я поняла, что она говорит правду. Она действительно была знакома с моей мамой.

– Мы вместе учились в пансионе, – продолжала она. – В Роли[3]3
  Административный центр штата Северная Каролина, США.


[Закрыть]. В пансионе мисс Пети.

У меня все расплылось перед глазами, и на мгновение мне показалось, что у меня приступ аллергии, как у одного из папиных пациентов. На укус пчелы или какие-нибудь ягоды.

Я прикусила губу. Мне стало тяжело дышать. А потом я заплакала.

– О Теа, я не хотела тебя расстраивать! Твоя мама разве не сказала тебе, что мы с ней знакомы?

Я покачала головой.

– Да, я все о тебе знаю. Она мне доверилась. Любое другое место было бы для тебя неподходящим. – Миссис Холмс помолчала. – Теа, мы друг друга понимаем?

Я кивнула.

– Пожалуйста, посмотри на меня.

Я выполнила ее просьбу. У нее были миндалевидные глаза. Мне трудно было поверить в то, что в эти же глаза когда-то смотрела моя мама.

– И еще одно: если ты заметишь что-нибудь необычное… все, что угодно… связанное с твоим телом… я очень тебя прошу поскорее мне об этом сообщить.

– С телом? – повторила я.

– Да, с телом. Я думаю, что если это произойдет, ты поймешь, что я имела в виду.

Я сказала ей, что все поняла, хотя на самом деле это было не так.

Я брела в конюшню на испытания и размышляла над ее словами. Я решила, что она говорила о месячных. Но они у меня уже начались, и я сама знала, что с этим делать.

Меня радовало то, что никто не заметил моих покрасневших глаз. Эта прогулка помогла мне успокоиться. А я-то считала, что лагерь Йонахлосси был выбран случайно!

Дорожка вывела меня к уборным, а затем сузилась до тропинки. По ней смогли бы идти рядом только два человека. По обе стороны от меня возвышались деревья, сквозь ветви которых не могли пробиться солнечные лучи. По моей спине пробежал холодок, и я вздохнула с облегчением, внезапно очутившись на большой и плоской круглой площадке, со всех сторон окруженной горами.

Я помимо воли ахнула. Вообще-то я говорила себе, что в Йонахлосси не буду удивляться ничему новому для меня. Но я никогда не видела ничего подобного. Я даже не знала, что подобное этому может существовать. Передо мной выстроились в ряд три сложенных из камня конюшни. По сравнению с моей конюшней они были огромными, как будто предназначались для целой армии лошадей. Я поняла, что небольшое строение позади моего дома вообще нельзя считать конюшней в полном смысле этого слова. Лошади стояли, высунув головы в окошки стойл, и я увидела пятнистую голову аппалузы. Я много читала об этой породе, но живьем ни разу не видела ее представителей. Повсюду суетились конюхи. Одни толкали перед собой тележки, другие вели за повод лошадей. Один из них перехватил мой взгляд, и я, покраснев, отвернулась. Он был очень похож на Доуси – тощий и крепкий одновременно.

Я насчитала пять манежей, один из них с препятствиями. Все было новым, как с иголочки. На поверхности манежей еще виднелись следы грабель, ограждение было свежевыкрашенным. «Интересно, где они берут на все это деньги?» – подумалось мне. Те несколько городков, через которые мы проехали по пути сюда, выглядели невероятно бедными – здания обветшали, люди были одеты в старую и несвежую одежду. Но я знала, что мы едем по Аппалачам, где и до кризиса жизнь людей не отличалась достатком. Отец что-то сказал об ужасной засухе. Еще одно несвойственное для него упоминание проблем. Но я уже поняла, что моя жизнь быстро превращается в нескончаемую череду неожиданностей.

– Удивительно, вы не находите? – произнес у меня над ухом чей-то голос.

Я развернулась и увидела слева от себя высокого мужчину. Рядом с ним стояла уже оседланная и взнузданная лошадь гнедой масти.

– Вы меня испугали, – сказала я, прижимая ладонь к сердцу.

Я всегда так делала, когда чему-то удивлялась. Я надеялась, что он не заметит моих покрасневших глаз.

Мужчина рассмеялся. Он говорил с немецким акцентом. Мне уже приходилось встречаться с немцем. Это был мистер Бух, который раз в год приезжал к отцу по делам, связанным с апельсинами.

– Вы немец?

– Да. Меня зовут мистер Альбрехт.

– Я Теа Атвелл. Рада знакомству.

Я слегка присела в реверансе, чтобы смягчить впечатление от своих дурных манер. Я уже видела мистера Альбрехта на фотографии. Он был тем самым человеком, который вручал награды. Этот мужчина был очень худым, и у него был плоский подбородок, что меня удивило. Я была уверена, что у всех немцев квадратная нижняя челюсть. И у него были очень гладкая, как для мужчины, кожа и ровные зубы. Он, если и не был красавцем, то обладал весьма приятной внешностью. На вид он был ровесником моего отца.

– А это Лютер, – произнес мистер Альбрехт.

Он погладил Лютера по холке, и конь опустил голову, разглядывая меня. Он был довольно неказистым – слишком крупная голова и маленькие уши. Зато у него были добрые глаза.

– Это первая лошадь для всех новеньких. Твой отец, – перейдя на «ты», продолжал мистер Альбрехт, – сказал, что ты опытная наездница.

– Да.

– Тогда у тебя не будет особых проблем с Лютером. Слегка пришпоривай его перед прыжками и контролируй его между препятствиями. Он перепрыгнет через что угодно, но если он почувствует неуверенность всадника, то может заартачиться.

Мистер Альбрехт подсадил меня, и я уселась в седло. Он подтянул стремена, и я почувствовала, как лихорадочно бьется мое сердце. Я еще не успокоилась после пережитого в кабинете миссис Холмс шока, а меня уже охватило волнение оттого, что мне предстояло демонстрировать свои умения незнакомому человеку. Лютер был огромным, ростом свыше шестнадцати ладоней[4]4
  Высота лошади измеряется от земли до холки, и традиционной единицей измерения является ладонь (англ. hand – «рука»). Одна ладонь равняется примерно четырем дюймам (10,16 см).


[Закрыть]. Может, даже все семнадцать. Я еще никогда не сидела на такой высокой лошади. «Это не имеет значения», – успокоила я себя. Контроль есть контроль. Мистер Альбрехт составил для меня маршрут, и я поехала вслед за ним к дальнему манежу. Он дал мне десять минут на разминку, и я рысью поскакала по кругу, знакомясь с Лютером. Я дернула за левый повод, и он попятился. Потом я резко натянула поводья. Мистер Альбрехт стоял возле ворот и, склонив голову набок, наблюдал за нами. Он следовал установленным правилам, но держался непринужденно. На его белоснежной рубашке не было ни пятнышка, и он держал руки в карманах отутюженных бриджей.

Я пыталась не думать о том, что он на меня смотрит. Когда он подал мне сигнал начинать, я перевела скачущего рысью Лютера на шаг, а затем пустила его в легкий галоп. Я хотела добиться от него моментальных реакций. К мистеру Альбрехту присоединился еще один мужчина. Я прищурилась – это был мистер Холмс. Он помахал мне, и я в ответ наклонила голову. Я была без шлема. В то время их никто не носил. И хотя наездники, как правило, надевали перчатки, я их не любила – они притупляли чувствительность моих пальцев. Мне предстояло преодолеть препятствия высотой более чем в три фута. В то время мы ничего не боялись. Мы не знали, что существуют вещи, которых надо бояться.

Я прошла весь маршрут как будто в тумане. Всегда, преодолев препятствие, я не помнила, как это произошло. О том, что я что-то сбила или сделала неверный поворот, я узнавала от других людей. Преодолев последнюю комбинацию препятствий, я поскакала по периметру манежа, чтобы мы с Лютером немного расслабились. Почувствовав, что напряжение покинуло наши тела, я шагом подъехала к мистеру Альбрехту. Мистер Холмс уже исчез.

Мистер Альбрехт кивнул и похлопал Лютера по шее.

– Пусть остынет. Ты все сделала хорошо.

Я увидела удаляющегося мистера Холмса. Он еще не дошел до того места, где его поглотил бы лес. «Интересно, скоро ли Сэм будет таким же высоким, как мистер Холмс?» – мелькнула мысль. Пока он был все еще ребенком. Или скорее наполовину ребенком, наполовину взрослым, как и я. Я взяла уздечку за пряжку на самом ее конце, позволив Лютеру опустить голову. Он неторопливым шагом шел вокруг манежа. Меня тревожило то, что Йонахлосси был выбран для меня не случайно. В то же время подтверждалась мысль о том, что мне не удастся постичь намерений родителей относительно меня. По крайней мере, я не могла не признать, что благодаря лошадям это место было для меня ближайшим аналогом рая. Мне трудно было представить, что мама могла водить дружбу с таким человеком, как миссис Холмс, но мне пришлось в это поверить. Последние несколько недель мама была ко мне жестока. Я понимала, что заслужила это, но мне все равно трудно было с этим смириться. Родители не поручили заботу обо мне посторонним людям. Вместо этого меня поместили под крыло женщины, которой была известна как минимум часть моей ужасной тайны. Но что рассказала ей мама? Наверняка не все.

Мистер Альбрехт скрылся за дверью конюшни. Я остановила Лютера и спешилась. А потом я совсем по-детски расплакалась, уткнувшись лицом в его горячее и соленое от пота плечо. Впервые за долгие недели я испытала облегчение и мне стало спокойно.