Текст книги "Вожделеющее семя"

Глава 5

«Если Бога нет, то должен существовать по крайней мере какой-нибудь моделирующий бытие демиург», – подумал Тристрам несколько позже, когда у него появилось время и желание поразмышлять.

На следующий день (хотя в действительности дни существовали только на календаре; сменная система искромсала естественное время, как при кругосветном перелете), на следующий день Тристрам узнал, что за ним следят. Аккуратный шарик, одетый в черное, следовал за ним, соблюдая дистанцию. Поворачивая на Рострон-плейс,Тристрам увидел его во всей красе: это был симпатичный маленький человечек с усиками, на фуражке у него поблескивала кокарда с яичком Нарпола, а на погонах сияли звезды – по три на каждом.

Тристрамом овладело состояние какого-то кошмара, ему казалось, что он превратился в желе: ноги и руки обмякли, дыхание стало неглубоким, накатило отчаяние. Тем не менее, когда грузовик с прицепом, груженный оборудованием для Министерства синтетической пищи, начал осторожно поворачивать с Рострон-плейс на Адкинс-стрит, Тристрам нашел в себе достаточно сил и воли к жизни для того, чтобы перебежать дорогу перед грузовиком и оставить между собой и преследователем много тонн ржавых труб и пустых котлов. Но Тристрам понимал, что его уловки бесполезны, он чувствовал всю их глупость и безнадежность: ведь они его все равно поймают, если он им действительно нужен.

Тристрам добежал до второго поворота налево – Ханания– стрит. Весь первый этаж «Рэппэл-билдинг» был занят заведением под названием «Метрополь»; его очень любило посещать высшее чиновничество, и там никто не ждал скромного учителя, неуверенного в своем будущем. Позвенев несколькими септами, таннерами и тошронами в левом кармане брюк, Тристрам вошел внутрь.

Звон бокалов, широкие спины, девичьи плечи, серая и черная униформа, разговоры о политике. («Резолюция 371 говорит об этом совершенно ясно».) Тристрам пробрался к свободному столику и стал ждать официанта. («Вопросы распределения сырья должны быть решены на межведомственной конференции».) Подошел официант в кремовом пиджаке, черный, как туз пик.

– С чем, сэр?

– С апельсиновым соком, – ответил Тристрам, наблюдая за беспрестанно открывающейся дверью. Вошла парочка заливающихся смехом франтов в сером, кастрат с лысым, как зад, черепом и стеклянными глазами в сопро-вождении мальчика-секретаря, мужеподобная женщина с огромным ненужным бюстом… И вот он увидел своего преследователя, увидел даже с каким-то облегчением. Офицер снял фуражку, обнажив слипшиеся короткие прямые рыжеватые волосы, и стал вглядываться в это скопище пьющих людей. Тристрама так и подмывало помахать ему рукой, чтобы показать, где он, но офицер и так разглядел его довольно быстро и, улыбаясь, подошел к нему.

– Мистер Фокс? Мистер Тристрам Фокс?

– Да. И вы это прекрасно знаете. Присядьте-ка лучше. Если, конечно, вы не хотите забрать меня немедленно.

Черный официант принес Тристраму выпивку.

– Забрать?! – Офицер засмеялся. – А, понимаю. Постойте,

– окликнул он официанта, – принесите и мне стаканчик того же. Да, – обратился офицер к Тристраму, – вы совсем как ваш брат. Я имею в виду Дерека. По наружности. Ну а насчет остального я, конечно, не знаю.

– Что вы играете со мной, как кошка с мышкой! – вспылил Тристрам. – Если вы хотите предъявить мне обвинение, так предъявляйте!

Он даже протянул вперед руки, словно мим, изображающий велосипедиста. Офицер расхохотался.

– Примите мой совет, мистер Фокс, – проговорил он. – Если вы совершили что-нибудь противозаконное, подождите, пока другие это обнаружат. У нас и без явок с повинной достаточно забот, изволите ли видеть.

Офицер положил на стол обе руки ладонями вверх, словно показывая, что крови на них нет, и улыбнулся Тристраму доброй улыбкой. Похоже было, что он славный парень, примерно одних лет с Тристрамом.

– Хорошо, – сказал Тристрам, – а могу ли я спросить…

Офицер покрутил головой, словно хотел проверить, нет ли рядом кого-нибудь, кто мог бы умышленно или неумышленно подслушать разговор. Но Тристрам был скромен и выбрал дальний и стоящий отдельно от других столик. Офицер еле заметно кивнул в знак удовлетворения.

– Я не буду называть своей фамилии, – заговорил он. – Ну а звание мое вы сами разберете – капитан. Я работаю в той организации, где ваш брат, видите ли, комиссарит. Вот о вашем брате я и хочу с вами поговорить. Я так понимаю, что братца своего вы не очень любите.

– Не очень, по правде говоря, – проговорил Тристрам. – Но я не понимаю, какое это имеет значение для чего-либо или для кого-либо.

Официант принес капитану алк, и Тристрам заказал себе еще один стаканчик.

– Это будет за мой счет, – заявил капитан. – Принесите два, – попросил он. – Сделайте двойные.

Тристрам поднял брови и сказал: – Если вы собираетесь меня напоить, чтобы я рассказал вам то, чего я не должен рассказывать…

– Да что за вздор! – рассмеялся капитан. – Вы, скажу я вам, очень недоверчивый человек, понимаете ли. И вы это знаете, я так полагаю. Вы зна-аете, что вы человек недоверчивый, как я догадываюсь.

– Да, я такой, – ответил Тристрам. – Обстоятельства заставляют нас всех быть недоверчивыми.

– Осмелюсь сказать, – продолжал капитан, – что брат ваш, Дерек, весьма преуспел в жизни. Вы согласны? Это так, несмотря на массу кое-каких обстоятельств. Несмотря на свою семейную родословную, например. Но то, что он гомо… это, понимаете, искупает все другие грехи. Грехи отцов, например, понимаете ли.

– Да, он очень высоко взлетел, – согласился Тристрам. – Дерек теперь очень большой человек.

– А вот я могу сказать, что его положение отнюдь не является непоколебимым, отнюдь не является. А что касается того, что он большой человек, так ведь величина – вещь весьма относительная, не правда ли? Да, – согласился капитан сам с собой, – да, это так.

Он наклонился ближе к Тристраму и, казалось бы, без всякой связи со сказанным прежде продолжал: – Мое положение в Министерстве, безусловно, дает мне право по крайней мере на майорское звание в новом корпусе, понимаете ли. Однако на погонах у меня, как вы можете заметить, всего по три капитанских звездочки. А некто по имени Данн – человек много моложе меня – носит на погонах короны. Вам когда-нибудь приходилось переживать что-либо подобное, мистер Фокс? Был ли у вас, понимаете ли, подобный унизительный опыт, когда человек моложе вас получает повышение, перепрыгивая через вашу голову?

– О да, да! – взволнованно ответил Тристрам, – конечно, да! Мне это очень даже знакомо!

Официант принес два двойных алка.

– Апельсиновый сок кончился, – объявил он. – Вам сделали с черносмородиновым. Надеюсь, джентльмены не возражают?

– Я так и думал, что вы меня поймете, – кивнул капитан.

– Это, конечно, потому, что я не гомо, – убежденно проговорил Тристрам.

– Я полагаю, не без этого, – согласился капитан, сильно смягчая мысль Тристрама. – Ваш брат был бы, несомненно, единственным, кто стал бы отрицать, как много он приобрел благодаря своей весьма инвертированной сексуальной жизни. Но теперь вы должны рассказать мне, мистер Фокс, об этих его значительно инвертированных сексуальных влечениях, вы ведь знаете его всю жизнь. Можете ли вы подтвердить, что они подлинные?

– Подлинные ли? – Тристрам нахмурился. – Все они чудовищно подлинные, я бы сказал. Ему еще и шестнадцати не было, когда он начал развлекаться подобным образом. Он никогда не проявлял интереса к девушкам.

– Никогда? Ладно… Вернемся теперь к вашему признанию, что вы человек недоверчивый, мистер Фокс. Вы когда-нибудь подозревали свою жену? – Капитан улыбнулся. – Это для любого мужа трудный вопрос, но я задаю его без всякого злого умысла.

– Я не совсем понимаю… – начал Тристрам и осекся. – На что это вы намекаете?

– Вот вы и начали понимать, – кивнул капитан. – По этой части вы достаточно сообразительны. А тут, понимаете ли, дело очень деликатное.

– Вы хотите сказать… – недоверчиво произнес ошарашенный Тристрам, – вы тут пытаетесь исподволь внушить мне, что моя жена… что моя жена и мой брат Дерек…

– Я следил за ним некоторое время, – сообщил капитан. —

Он узнал, что я за ним слежу, но похоже, что большого значения этому не придает. Для человека с нормальной половой ориентацией притворяться гомосексуалистом – значит быть в очень большом напряжении. Это все равно что непрерывно улыбаться. А то, что ваш брат Дерек встречался с вашей женой при различных обстоятельствах, я вам могу доказать. Я могу назвать даты. Он много раз бывал в вашей квартире. Может быть, конечно, все это ничего не значит. Может быть, он давал вашей жене уроки русского языка.

– Сука, – выругался Тристрам. – Ублюдок. Тристрам не мог понять, кого из них он в данный момент ненавидит больше.

– Она никогда не говорила. Она никогда ни словом не обмолвилась, что он бывает у нас дома. Но теперь все как-то связывается. Да, я начинаю понимать. Я как-то раз встретил его, когда он уходил. Месяца два назад.

– Ага, – снова кивнул капитан. – Однако настоящих доказательств, понимаете ли, никогда не было. Для разбирательства в суде, когда еще устраивались судебные процессы, все это не могло бы считаться доказательством супружеской неверности. Ваш брат мог регулярно посещать вашу квартиру потому, что был очень привязан к своему племяннику. И, конечно же, он приходил в ваше отсутствие потому, что знал, как вы его не любите. Ну, а он, соответственно, недолюбливает вас. А жена ваша не говорила о его визитах потому, что, понимаете ли, боялась вашего гнева. И когда ваш ребенок умер, два месяца назад, если я правильно припоминаю, эти визиты прекратились. Конечно, его посещения могли прекратиться и по совершенно другой причине, а именно – из– за его взлета на пост, который он сейчас занимает.

– Все-то вы знаете, а? – горько заметил Тристрам.

– Да, приходится много знать, – проговорил капитан. – Но, понимаете ли, подозрение не есть знание. А теперь я подошел к тому важному, что я действительно знаю о вашей жене и вашем брате. Она ему писала. Она отправила ему то, что в старые времена называлось «любовным посланием». И всего-то только одно, но, конечно, весьма компрометирующее. Она написала это письмо вчера. Она там пишет о том, как сильно скучает без вашего брата и как сильно его любит. Есть там и кое-какие эротические подробности. Не много, но есть. Глупо с ее стороны было писать это письмо, но еще большую глупость допустил ваш брат, не уничтожив его после прочтения.

– Итак, – прорычал Тристрам, – выходит, что вы видели письмо, так? Лживая сука! – ругался он. – Это все объясняет. Я же знаю, я не мог ошибиться, я же знаю! Лживые, вероломные, ничтожные… – костерил обоих предателей Тристрам.

– К сожалению, что касается самого письма, тo вам придется поверить мне на слово. Ваша жена будет все отрицать, я не сомневаюсь. Но она будет ждать, когда ваш братец вылезет в очередной раз на экран телевизора со своей трепотней, потому что она просила его, когда он будет молоть языком, подать ей секретный знак. Она просила, чтобы он вставил в свое выступление слово «любовь» или слово «желание». Хорошая мысль, – заметил капитан. – Я полагаю, однако, что вам нет нужды ждать такого рода подтверждения. Этого может вообще не произойти, понимаете ли. Во всяком случае, эти слова – оба вместе или поодиночке – можно вставить в любое выступление по телевидению самого патриотического содержания. (Сейчас все телевизионные беседы носят патриотический характер, разве нет?) Он может сказать что-нибудь о любви к родине или о желании каждого, понимаете ли, внести свой скромный вклад в ликвидацию существующего чрезвычайного положения. Фокус в том, я так понимаю, что ведь вам захочется действовать почти немедленно.

– Да, немедленно! – закричал Тристрам. – Она может уходить. Она может уезжать. Она может убираться! Я не хочу ее больше видеть. Она может рожать своего ребенка. Она может рожать его, где хочет. Я ей не препятствую.

– Вы хотите сказать, – произнес капитан с благоговейным ужасом, – что ваша жена беременна?!

– Я здесь ни при чем! – выпалил Тристрам. – Я знаю. Клянусь, что это не я. Это Дерек. Это свинья Дерек!

Он ударил по столу кулаком, заставив стаканы танцевать под собственный звон.

– Р-родной брат наставил мне рога! – с пафосом произнес Тристрам на манер персонажа фарса елизаветинских времен.

Капитан пригладил свои рыжеватые усики мизинцем левой руки – сначала один, потом другой.

– Дела-а, – пробормотал он. – Официально я об этом ничего не знаю. Ведь нет доказательств, понимаете ли, что ответственность лежит не на вас. Вы же должны признать, что существует вероятность (если ребенок родится, чего по закону не положено), существует вероятность, что этот ребенок ваш. Я что хочу сказать: кто может подтвердить официально, что вы говорите правду?

Тристрам внимательно посмотрел на капитана.

– Вы мне не верите?

– Верю, не верю – какое это имеет значение, – увильнул от ответа капитан. – Но вы должны признать, что попытка приписать Комиссару Народной полиции подобное деяние будет встречена с недоверием, понимаете ли… Любовная связь с женщиной – это одно дело. Для вашего высокопоставленного братца – это преступление и глупость. Но сделать своей возлюбленной ребенка – это идиотизм исключительный, головокружительный, слишком крайний, чтобы оказаться правдой. Вы понимаете? Понимаете ли?

В первый раз он использовал так любимый им словесный штамп по прямому назначению – как вопрос.

– Я его убью, – поклялся Тристрам, – вот увидите, я его убью, свинью такую!

– Давайте по этому поводу еще по стаканчику, – предложил капитан.

Черный официант стоял поблизости и, постукивая жестяным подносом по колену согнутой ноги, что-то потихоньку мурлыкал под ритмичные звуки металла. Капитан щелкнул пальцами.

– Два двойных!

– Они одинаково виноваты, – пришел к заключению Тристрам. – Какое из предательств может быть хуже этого? Предан женой, предан братом! О, Гоб, Гоб, Гоб! – Он шлепнул себя ладонями по глазам и щекам и закрылся от предавшего его мира, оставив свободным только дрожащий рот.

– Вот уж Комиссар-то действительно виноват, – проговорил капитан. – Он предал не только брата. Он предал Государство и свое высокое положение в этом Государстве. Он совершил самое отвратительное и самое глупое из преступлений, понимаете ли. Рассчитайтесь сначала с ним, сначала с ним рассчитайтесь! Ваша жена – просто женщина, а у женщин не слишком развито чувство ответственности. Сначала он, он, с ним рассчитайтесь!

Принесли выпивку – жидкость похоронного фиолетового цвета.

– Подумать только! – простонал Тристрам. – Я дал ей все, что может дать мужчина: любовь, доверие…

Он хлебнул алка с черносмородиновым соком.

– Да оставьте вы ее к черту, понимаете ли! – раздраженно чертыхнулся капитан. – Вы единственный человек, который может устроить веселую жизнь ему. Что могу сделать я, в моем-то положении, а? Даже если я утаю это письмо, даже если я его утаю, неужели вы думаете, что он не узнает? Неужели вы думаете, что он не натравит на меня своих головорезов? Он опасный человек!

– А что я могу сделать? – спросил Тристрам со слезами в голосе. (Этот последний стакан алка сильно способствовал созданию у него слезливого настроения.) – Он пользуется своим положением, вот что он делает. Он использует свое положение для того, чтобы предать своего собственного брата!

У Тристрама дрожали губы, слезы заливали контактные линзы. Неожиданно он с силой ударил кулаком по столу.

– Сука! – захрипел Тристрам, обнажая искусственные нижние зубы. – Ну подождите, я до нее доберусь, ну подождите!

– Да-да-да! С нею-то можно подождать, понимаете ли. Я же говорю вам, рассчитайтесь сначала с ним! Он переменил квартиру, теперь он живет в квартире номер две тысячи девяносто пять в «Уинтроп-мэншнз». Подловите его там, прикончите его, преподайте ему урок! Он живет один, понимаете ли.

– Убить его, вы говорите? – изумленно произнес Тристрам. – Убить?!

– Это когда-то называлось «crime passione!» – преступление, совершаемое из ревности. Рано или поздно ваша жена будет вынуждена сознаться во всем. Рассчитайтесь с ним, укокошьте его, понимаете ли!

В глазах Тристрама блеснуло недоверие.

– А могу ли я верить вам? – спросил он. – Я не хочу, чтобы меня использовали, я не хочу, чтобы меня заставляли делать чью-то чужую грязную работу, понимаете ли. (Слово– паразит перескочило на него.) Вы тут кое-что говорили о моей жене. Откуда я знаю, что это так, что это правда? У вас нет доказательств, вы же не предъявили никаких доказательств!

Тристрам толкнул пустой стакан на середину стола.

– Трескаете тут ваше паршивое пойло и пытаетесь споить меня.

Не без труда он поднялся из-за стола.

– Я сейчас пойду домой и разберусь с женой, вот что я сделаю. А там посмотрим. Для вас я не собираюсь делать никакой грязной работы. Я никому из вас не верю. Интриганство, вот что это такое.

– Итак, я еще не убедил вас, – проговорил капитан. Он засунул руку в боковой карман кителя.

– Да, интриганство! – настаивал Тристрам. – Борьба за власть внутри партии – характерный признак Интерфазы. Я историк, вот кто я такой! Я должен был стать Деканом Факультета Общественных Наук, если бы не этот гомик, эта свинья…

– Спокойно, спокойно, – настороженно проговорил капитан.

– Я предан! – ревел Тристрам, словно провинциальный, трагик. – Предан гомиками!

– Если будете продолжать в том же духе, добьетесь того, что вас задержат, – предупредил капитан.

– Это все, что вы умеете делать – задерживать людей, вы, «задержавшиеся в развитии», ха-ха-ха!.. Я предан…

– Ну что ж, – проговорил капитан, – если вам нужны доказательства – пожалуйста.

И он вынул из кармана письмо и издали показал его Тристраму.

– Дайте мне, – потребовал тот, пытаясь вырвать письмо,

– дайте мне посмотреть!

– Нет, – сказал капитан. – Если вы не доверяете мне, то почему я должен доверять вам?

– Итак, – подавленно пробормотал Тристрам, – итак, она ему написала непристойное любовное письмо. Ну подождите, я до нее доберусь, я до них до обоих доберусь!

Он бросил на стол, не считая, пригоршню зазвеневших при этом септов и флоринов и нетвердой походкой тронулся к выходу, глядя перед собой и ничего не видя.

– Сначала его! – напомнил капитан, но Тристрам уже уходил, лавируя между столиками, слепой и глухой в своей решимости достичь цели.

Капитан скорчил трагикомическую гримасу и сунул письмо в карман. Письмо это ему написал его старый друг, некто Дик Тёрнбулл, проводивший свой отпуск в Шварцвальде.

Да, такие уж теперь настали времена: люди ничего не видят, не слышат и не помнят.

Тем не менее то, другое письмо действительно существовало. Капитан Лузли совершенно точно видел его на столе у Комиссара. А Столичный Комиссар, перед тем как швырнуть это и другие письма личного характера (некоторые были полны оскорблений) в мусоросжигатель, заметил – так уж неудачно получилось, – что капитан это письмо видел.

Глава 6

Рачки-бокоплавы, русалочьи кошельки, гребневики, каракатицы, губаны, морские собачки и подкаменщики, крачки, олуши и серебристые чайки…

Беатриса-Джоанна в последний раз вдохнула морского воздуха и направилась к филиалу Государственного Продовольственного Магазина на Росситер-авеню, который находился у подножия вздымавшегося огромной горой «Спёрджен– билдинг». Пайки были урезаны снова без всяких предупреждений и извинений со стороны ответственных за это двух Министерств.

Беатриса-Джоанна получила два коричневых кирпича прессованных сушеных овощей – легумина, большую белую банку синтелака, несколько плиток прессованной крупы, голубую банку ЕП – «Единиц Питания» и заплатила деньги. В отличие от других покупательниц, Беатриса-Джоанна не позволяла себе пускать слезу или сыпать угрозы. Хотя об этом и не распространялись, было известно, что три дня назад в магазине произошел небольшой бунт, который быстро подавили, и теперь у дверей магазина стояли «серые». Беатриса-Джоанна была переполнена морем и чувствовала сытое довольство, словно нагляделась на огромное круглое блюдо свежего сине– зеленого, с прожилками, мяса. «Интересно, а какой у мяса вкус?» – рассеянно подумала она, выходя из магазина. Ее рот припоминал только солоноватость живой человеческой кожи в чисто любовном контексте: мочки ушей, пальцы, губы…

В песенке о милом Фреде были и такие слова: «Весь – мое мясцо…» «Вот это и есть сублимация», – подумала Беатриса– Джоанна.

Находясь посредине многолюдной улицы, занятая невинными заботами домашней хозяйки, Беатриса-Джоанна неожиданно услышала громкие упреки, выкрикиваемые ее мужем.

– Вот ты где шляешься! – орал Тристрам, покачиваясь. Нелепо махая руками, он звал ее к себе. Ноги его, казалось, приклеились к тротуару у входа в подъезд жилого блока «Спёрджен-билдинг», составлявшего большую часть небоскреба.

– Что, поймал с поличным? Поймал на обратном пути оттуда?

Многие прохожие заинтересовались начинающимся скандалом.

– Делаешь вид, что ходила за покупками? Я все знаю, можешь не притворяться. – Тристрам не обращал никакого внимания на ее сетку с жалкой бакалеей. – Мне все рассказали, все!

Он качался, балансируя руками, словно стоял высоко в оконном проеме.

Маленькая жизнь внутри Беатрисы-Джоанны вздрогнула, словно чувствуя опасность.

– Тристрам! – храбро перешла в атаку Беатриса-Джоанна.

– Ты опять нализался! Сейчас же в дом и быстро в лифт!

– Предательница! – взвыл Тристрам. – Собираешься завести ребенка! От моего собственного брата, будь он проклят! Су-ука, су-ука! Что ж, давай. Давай-давай! Только убирайся куда-нибудь и там рожай. И все уже знают, все уже всё знают!

Некоторые из зевак начали подавать негодующие реплики.

– Тристрам… – проговорила Беатриса-Джоанна, почти не разжимая губ.

– Я тебе не Тристрам! – протестующе закричал он, словно это было не его имя. – Лживая сука!

– Войди в дом! – приказала Беатриса-Джоанна. – Тут какая-то ошибка. И это разговор не для публики.

– Ты так думаешь? Разве это не правда? – спросил Тристрам. – Уходи лучше, убирайся!

Вся переполненная народом улица и небо над ней стали для него собственным домом, пережившим предательство, местом страданий. Беатриса-Джоанна настойчиво пыталась пробиться в «Спёрджен-билдинг», а Тристрам старался не дать ей войти, размахивая руками, как щупальцами.

Со стороны Фруд-плейс послышался какой-то гул. Этот гул приближался. Наконец показалась колонна возбужденных людей в рабочей одежде, которые громко и не в лад что-то недовольно кричали – Вот видишь! – торжествующе прошипел Тристрам. – Все знают!

«Все» носили эмблемы с короной и буквами «ГЗСТ» – «Государственные Заводы Синтетических Тканей». Некоторые из рабочих держали в руках символы протеста: куски синтетической ткани, прибитые к ручкам мётел и наспех нарезанные куски картона на тонких рейках. Надпись была только на одной картонке – логограмма «ЗБСТВК», на остальных были грубо намалеваны человеческие скелеты.

– Между нами все кончено! – решительно заявил Тристрам.

– Ты, тупоголовый идиот! – вспылила Беатриса-Джоанна. – Войди в дом! Не хватало еще нам вляпаться в это мероприятие.

Лидер рабочих с безумными глазами уже стоял на цоколе уличного фонаря, обхватив столб левой рукой.

– Братья! – закричал он. – Братья! Если они требуют от нас хорошей работы в течение всего дня, так пусть они и кормят нас как следует, черт бы их побрал!

– Повесить старого Джексона! – призвал пожилой рабочий, размахивая руками. – Вздернуть его!

– Его самого в кастрюлю запихнуть! – предложил монгол с забавными, по-настоящему косыми глазами.

– Тристрам, не будь дураком, – встревоженно проговорила Беатриса-Джоанна. – Ты как хочешь, а я отсюда смываюсь.

Она с силой оттолкнула Тристрама, загораживавшего ей путь. Пакеты с продуктами разлетелись в разные стороны, Тристрам покачнулся и упал. Он начал плакать.

– Как ты могла, как ты могла, с моим родным братом…

Рассерженная Беатриса-Джоанна влетела в «Спёрджен– билдинг», оставив Тристрама исполнять свою полную упреков арию. Тот с трудом поднялся с тротуара, сжимая в руке банку с синтелаком.

– Ты, кончай тут прижиматься! – бросила ему какая-то женщина. – Нечего со мной заигрывать. Я домой хочу пройти.

– Они могут нам угрожать, пока не посинеют! – кричал лидер забастовщиков. – У нас есть наши права, и они не могут их отнять! Отказ от работы, в случае если имеются справедливые поводы для недовольства, – наше законное право, и они, черт бы их побрал, не могут этого отрицать!

Ответом был одобрительный рев. Тристрам вдруг почувствовал, что его втянула в себя и закружила толпа рабочих. Рядом с ним заплакала школьница, тоже захваченная людским потоком.

– Ты молодец, что с нами пошел, – одобрительно кивнул головой плохо выбритый прыщавый юнец. – Нас морят голодом, вот мы и поднялись.

Косоглазый монгол повернулся к Тристраму лицом.

На нос ему села муха, а глаза его были устроены так, что муху было очень удобно рассматривать. Монгол наблюдал за ней, пока она не улетела, гадая потом, не символизировал ли ее отлет освобождение.

– Меня зовут Джо Блэклок, – сообщил он Тристраму. Удовлетворившись этим сообщением, монгол отвернулся и продолжал слушать своего вождя.

Лидер забастовщиков, будучи, к своему несчастью, толстым, как каплун, кричал, обращаясь к толпе: – Пусть они послушают, как урчат пустые животы у рабочих!

Негодующие крики.

– Солидарность!! – завопил упитанный вождь.

Одобрительные крики.

Тристрама мяли и толкали со всех сторон.

Вдруг из филиала Государственного Продовольственного Магазина на Росситер-стрит вышли двое «серых». Они были вооружены только дубинками. Мускулистые мужики – «серые» принялись энергично раздавать удары направо и налево. Когда они рванули за правую руку уцепившегося за фонарный столб лидера забастовщиков, послышался громкий вопль боли и возмущения. Вождь вырывался и протестовал.

Один из полицейских упал, под ногами толпы затрещали кости. Неизвестно откуда на одном из лиц в толпе появилась кровь. Кровь была самая натуральная.

– Аааагх! – заклокотал горлом человек рядом с Тристрамом. – Задавить их, гадов!

Школьница пронзительно завизжала.

– Дайте ей выйти! – крикнул протрезвевший Тристрам. – Гоба ради, дайте ей дорогу!

Давящая толпа сжалась еще плотнее. Державшегося на ногах «серого» оттеснили к каменной стене «Спёрджен– билдинг». Тяжело дыша открытым ртом, тот колотил дубинкой по черепам и лицам. У кого-то выскочила изо рта искусственная верхняя челюсть, и на мгновение в воздухе мелькнула улыбка Чеширского Кота. Наконец приглушенно засвиристели полицейские свистки.

– Еще ублюдков поднабежало, – выдохнул кто-то в затылок Тристраму. – Надо смываться, к черту!

– Солидарность! – кричал затерявшийся среди мелькавших кулаков лидер забастовщиков. Вой сирен полицейских машин все нарастал и вдруг прекратился мрачным глиссандо. Толпа, словно огонь или вода из лужи, в которую бросали камень, стала быстро-быстро растекаться в разные стороны. Школьница, перебирая тонкими, как у паучка, ножками, перебежала улицу и скрылась в переулке. Тристрам стоял на месте, вцепившись, словно ребенок, в белую жестянку с синтелаком. Теперь улицу контролировали «серые». У некоторых из них были жестокие и тупые лица, другие же открыто и дружелюбно улыбались, но все держали карабины на изготовку. Офицер с двумя блестящими полосками на погонах пронзительно свистел, как детская резиновая кукла, держа руку на кобуре. Толпы демонстрантов сгрудились в обоих концах улицы и наблюдали за полицейскими. Плакаты и знамена нестройно колебались над головами людей. Теперь они выглядели как-то нелепо и жалко.

Кого-то уже поджидали черные фургоны, их боковые двери были открыты, у грузовиков были откинуты задние борта. Что– то пролаял сержант. В одном месте среди демонстрантов началось движение, знамена выдвинулись вперед. Все так же свистя, начищенный инспектор полиции вынул пистолет из кобуры. Раздался звонкий щелчок, затем хлопнул карабин. Стреляли в воздух.

– А ну, разделаемся с этими педиками! – закричал рабочий в поношенном комбинезоне. Робкое вначале движение колонн избитых людей быстро набирало скорость, какой-то «серый» с пронзительным криком упал. Свистки теперь сверлили голову, словно зубная боль. Полицейские открыли беглый огонь из карабинов, и пули, по-щенячьи взвизгивая, рикошетировали от стен.

– Руки вверх! – приказал инспектор, вынув свисток изо рта.

Несколько рабочих уже лежали на мостовой, хватая ртами воздух и истекая на солнце кровью.

– Всех взять! – орал сержант. – Места для всех хватит, красавцы!

Тристрам уронил свою банку.

– Смотрите на этого, вон там! – закричал офицер. – Самодельная бомба!

– Я не из их компании, – пытался объяснить Тристрам, держа на голове сцепленные руки. – Я просто шел домой. Я учитель. Я категорически протестую! Уберите ваши грязные лапы!

– Разберемся, – многообещающе произнес здоровенный «серый» и прикладом карабина ударил его точно в желудок.

Изо рта у Тристрама брызнула струйка фиолетового алка.

– Залазь!

Тристрама подтолкнули к черному грузовику. Во рту и носоглотке он ощущал легкий привкус блевотины.

– Мой брат, – продолжал протестовать Тристрам, – Комиссар Наррр… наррр… наррр… – Он не мог перестать рычать. – У меня здесь жена, дайте мне хотя бы поговорить с женой!

– Залазь!

Тристрам принялся карабкаться по железным ступенькам на качающемся откидном борту грузовика.

– «Пагавалить сь маей зиной», – услышал он передразнивавший его голос какого-то рабочего. – Хо-хо-хо!

Кузов грузовика был набит потными и тяжело дышащими людьми. Все они были похожи на участников какого-то убийственного кросса, которых подобрали на дистанции из жалости.

Весело прозвенели цепи поднимаемого заднего борта, опустился брезентовый полог. В полной темноте послышались крики и улюлюканье рабочих, один или два из них запищали женскими голосами: «Прекрати, я маме скажу!», «О, какой ты противный, Артур!» Огромная дышащая масса рядом с Тристрамом произнесла: – Они это не воспринимают серьезно, в этом-то и беда большинства из них. Только дело портят, вот и все.

Глухой голос с акцентом северянина произнес первую шутку: – Можт, кто-ньть хочт сэнвич с иичницей?

– Послушайте, – чуть не плача жаловался Тристрам пахучей темноте, – я просто шел домой, чтобы разобраться с женой, вот и все. Я ко всему этому не имею никакого отношения. Это несправедливо!

Спокойный голос рядом с Тристрамом произнес: – Конечно, несправедливо. Они никогда не были справедливы к рабочим.

Другой рабочий, услышав произношение Тристрама, враждебно прорычал: – Заткнись ты там. Знаем мы таких. Я с тебя глаз не спущу.

Последнее было явно неосуществимо.

Между тем грузовики, ревя моторами, двигались, если так можно сказать, походной колонной, и у Тристрама было такое ощущение, что улицы, по которым они ехали, были полны счастливых неарестованных людей. Ему хотелось рыдать.