Текст книги "Red Hot Chili Peppers: линии шрамов"

И вот я стою там и разглагольствую о Юрае Пи Леви и флоте, и все это напоминает скетч Монти Пайтона. Я дошел до наказаний за нарушения и написал на доске «F, U, C, K» огромными буквами. Посмотрел на мистера Платта, и у него лысина стала багроветь. Но я ни разу не улыбнулся и продолжил объяснять, о чем речь. Тем временем Майк и остальная часть класса совсем с катушек слетели, но Платт ничего не мог поделать. Я поимел его.

Ну а теперь он думал, что поимел меня. Я попробовал уговорить его, но он даже слушать не захотел.

– Дверь там, – сказал он.

Я вышел оттуда в шоке. В итоге я пошел к учителю геометрии, который дал мне отличную рекомендацию. Но мне все равно нужно было свести счеты с Платтом.

Как-то в том семестре я наткнулся на несколько картонных коробок с красивыми, большими черными и красными пластмассовыми декоративными буквами. Решив, что они могут пригодиться в арт-проекте, я оставил их себе. В конце уикенда того Дня поминовения, в ночь перед тем, как мы должны были снова пойти в школу, Майк и я катались по округе, укуренные в хлам. Мы слушали музыку, и тут мне в голову пришла великолепная идея.

Мы подъехали к декоративной стене перед школой «Фэйрфакс» и стали карабкаться наверх, вооруженные нужными буквами. Затем мы написали «Дэнди Дон Платт лижет анус» и полили все вокруг моторным маслом, чтобы никому в голову не пришло убирать наше послание.

Мы поздравили друг друга с отлично проделанной работой, пошли домой и вырубились. На следующий день, когда пришли в школу, народ толпился у вывески, стоял настоящий гам. Все фотографировали наш шедевр, а рабочие пытались решить проблему с моторным маслом и снять-таки эти буквы.

К нам никто так и не подошел с расспросами. Мы даже не были подозреваемыми. Наверное, Платт вывел из себя столько ребят, что нашлось бы множество людей с мотивом. Но это был не финал. В конце того лета мы решили оставить послание новым ученикам «Фэйрфакс». Мы снова вернулись с буквами, влезли на верхушку и написали «Дэнди Дон продолжает лизать анус».

Глава 4
Под полуденным солнцем

Я был взволнован известием о зачислении в Калифорнийский университет. И дело было не только в том, что я буду учиться в том же вузе, что и отец, но еще и в Хайе, которая, имея возможность поступить в любой университет страны, предпочла остаться дома и учиться в колледже со мной. Это был прямо парад планет.

Но я довольно быстро приземлился обратно на землю. В университете я вообще не чувствовал себя своим. В студенческом крыле туда-сюда сновали ботаники или серьезные азиатские ребята, которым было вообще не до разговоров и развлечений. Все там были все время заняты. За все время там я ни с кем не подружился. К тому же, походы в клубы и тусовки дома у Донди, а также встречи с Хиллелом и Майком были гораздо для меня важнее, чем изучение истории Китая, которую, и не спрашивайте почему, я взял одним из предметов.

Вершиной моих несчастий стало то, что финансы подошли к полному нулю. Кроме двадцати баксов в месяц, присылаемых мамой, у меня не было никакого дохода. Так что я вернулся к своим старым методам. Когда нужно было доставать учебники, которые, к слову, были невероятно дорогими, я шел в книжный магазин при кампусе, заполнял свою корзину, проходя около выхода, незаметно проталкивал ее мимо сенсоров, дальше шел на кассу, покупал себе жвачку и забирал свои «бесплатные» книги на выходе. С едой тоже было несложно: я шел в школьный кафетерий, где был большой выбор горячих и холодных блюд, и заполнял поднос. Вместо того, чтобы подойти к кассе, шел в обратную сторону в очереди, как будто забыл что-то взять, пока не доходил до ее начала. А потом просто выходил с едой. Меня ни разу не поймали. Хиллел часто приходил и присоединялся ко мне, потому что тоже был на мели. Те обеды вместе с ним были, пожалуй, самыми радостными моментами моей жизни в колледже.

В тот год Хиллел, Майк и я придумали то, что мы называли «обедать и смываться». Мы выбирали ресторан, где всегда было много посетителей и полно официанток, например Canter’s на Фэйрфакс. Съедали нашу еду, а потом по одному просто уходили. При этом не переставали переживать из-за бедных официанток, у которых из-за нас были проблемы с чеками. Даже если ресторан не заставлял их платить за нашу еду, то как минимум они не получали чаевых. Годы спустя, переосмыслив свое поведение, я стал возвращаться в эти места и заполнять деньгами их банки для чаевых.

Хиллел не пошел в колледж после «Фэйфакс», так что в первый семестр у него было полным-полно свободного времени. Я встречался с ним после занятий, а по выходным мы укуривались в хламину. Он поздно начал принимать наркотики, но травка ему очень нравилась.

Я наслаждался временем с ним и, конечно же, совсем не хотел учиться. Ненавидел все занятия кроме одного – уроков текстовой композиции, которые преподавала молодая женщина-профессор. Каждую неделю мы должны были писать сочинение, которое она анализировала и разбирала. И хоть я и был великим прокрастинатором и мог залипать до поздней ночи, прежде чем в принципе взять бумагу и начать работать, я любил эти занятия. Я получал высший балл за каждое сочинение, и мне нравилась Джилл Вернон, учительница, оставляющая меня после занятий и вдохновляющая писать еще.

Вероятно, будь у меня предмет «увеселительный прием наркотиков» или, еще лучше, «продвинутое употребление кокаина», мои дела в универе шли бы веселее. Мне было четырнадцать, когда я впервые нюхнул кокс. Я был на одной из вечеринок отца на Палм-стрит, наблюдал, как взрослые употребляют, и уломал их сделать маленькую дорожку и для меня. В конце выпускного года в «Фэйрфакс» я снова стал употреблять. Однажды я был один дома и почувствовал такую эйфорию, что даже позвал Хайю. Сказал ей: «Это лучшее чувство из возможных. Мы должны сделать это вместе». Тогда я еще не видел той смертельной дороги к безумию, которой все это может стать, видел лишь прекрасный мир. Но насколько наполнен эйфорией кокаиновый приход, настолько кокаиновое похмелье наполнено ужасом. Ад Данте, помноженный на десять. Ты попадаешь в темное, демоническое, угнетающее место, пребывая в агонии от собственного дискомфорта, потому что все те химические элементы, которые обычно медленно выходят из организма, постепенно возвращая тебя в реальность, просто напрочь исчезают, не оставляя внутри абсолютно ничего, что могло бы поддержать тебя в нормальном состоянии. Это одна из причин, почему я принял героин через несколько лет. Моя восьмидесятифутовая подушка, смягчающее беспощадное кокаиновое падение.

У меня никогда не было неуверенности в использовании игл для введения наркоты. Однажды я даже превратил обращение со шприцом в странный арт-проект. Я еще учился в «Фэйрфакс» и разругался с Хайей. Она игнорировала меня пару дней, поэтому я поехал в магазин ее отца, где она работала. Встал перед ее машиной и средь бела дня воткнул пустой шприц себе в руку, вытянув несколько кубиков свежей крови. Впрыснул кровь прямо на ладонь, размазал по рту и оставил кровавые поцелуи по всему ее лобовому и боковому водительскому стеклу. Мой маленький романтичный кровавый проект сработал. Я вернулся домой, и позже тем же днем она мне позвонила:

– Получила твое послание. Это очень мило! Я так тебя люблю.

К сожалению, кровь окрасила стекло и, несмотря на неоднократные мойки, до конца стереть следы моих кровавых поцелуев так и не удалось.

Я умел обращаться со шприцами, но вот доставать их было той еще задачкой. Однажды я шел по супермаркету, в котором была аптека, и до меня, наконец, дошло.

Я увидел рекламу инсулина и понял, что всего-то надо изобразить диабетика и заказать лекарство, тогда дальнейшая просьба про шприцы ни у кого вопросов не вызовет. Ну я и попросил инсулин марки Lente U 100. Аптекарь пошел к холодильнику и взял коробку с пузырьками, а я беззаботно добавил: «И еще пачку микрошприцов, троек, спасибо». Без тени сомнения он захватил и их. На долгие годы я стал «диабетиком», всегда срабатывало.

Мое употребление наркотиков росло по экспоненте в первый университетский год. Моя жизнь свелась к постоянным приемам. Именно так я получал свое образование, помимо приходов включающее в себя посещение любого концерта, который я мог себе позволить. Я сходил на The Talking Heads и The Police. Даже сгонял в Нью-Йорк с Донди навестить его семью и заодно увидеть несколько шоу. Был день рождения Донди, и мы, приняв немного кислоты, поперлись в Tracks послушать Джона Лури и The Lounge Lizards, а потом заскочили в Bottom Line на Артура Блита. К нашему удивлению, с Блитом играл Келвин Белл, великолепный гитарист из Defunkt. Шоу было невероятным, и после я пошел в бар и поболтал с Келвином Беллом о музыке, о его игре и записях, в которых, как я знал, он принимал участие. Он был счастлив обсудить музыку с накаченным кислотой восемнадцатилетним подростком из Голливуда.

Я тоже был в восторге, потому что именно Келвин был одним из тех, кто глубоко погрузил меня в музыку. У Донди был альбом Defunkt, и, когда дома устраивалась очередная вечеринка, он включал его и говорил: «Так, а ну все разошлись. Энтони будет танцевать!» И я выкидывал парочку движений. Танцы стали неким игровым состязанием для нас, и однажды мы все начали ходить на танцевальные конкурсы. Мы ходили в «Osco’s», хиппи-панк-рок дискотеку на Ла Синега, куда и Хиллел, и Майк, и я заявлялись на конкурсы. Мы были безбашенными чуваками. Большинство выходило со стандартными танцевальными движениями, которые все видели раньше по сто раз, а мы всегда придумывали что-нибудь новенькое.

Кроме беспрерывной прокрутки винила, Донди также пользовался недорогой электрогитарой с усилителем. По выходным, когда он не работал секретарем на телефоне своего отца, он сидел и отрывался с гитарой. Он знал некоторые аккорды, но обычно мазал мимо нот, поэтому, когда начинал бренчать, я сбегал из дома. Тем не менее однажды Донди предложил нам – мне и Майку – создать группу. Он бы играл на гитаре, я бы занял роль вокалиста, Майк бы играл на басу. Даже при том, что это была куда больше шутка, чем что-то еще, мы несколько раз порепетировали в театре его отца в Голливуде. Самым большим вкладом в этот проект стало его название. Наш друг Патрик Инглиш прозвал свой член «затычкой», и я понял, что это офигенный никнейм. Так я стал Затычкой Пузырем. Донди назвал себя Skid Mark[13]13
  Прим. пер. Skid Mark – коричневые следы от фекалий на трусах, сленг.


[Закрыть]. Погоняло Майка я забыл. Мы называли себя «Затычка Пузырь и Сутенеры сисек»[14]14
  Прим. пер. Англ. Spigot Blister and the Chest Pimps.


[Закрыть]. Сутенерами сисек были прыщи, которые проживали на подростковой груди Майка.

Наши репетиции состояли в основном из шума. Если вспомнить, для нас намного важнее были наши сценические образы, чем музыка. Мы не писали песен и даже слов, мы просто отвратительно шумели, орали и крушили все вокруг. В итоге мы просто потеряли интерес ко всему проекту.

Но встреча с Келвином Беллом вдохновила меня. У меня появилось четкое желание, хотя я и не понимал, как конкретно буду его достигать. Но понимал, что чем бы в итоге ни занялся по жизни, хочу давать людям те же ощущения, что мне дает эта музыка. Единственной проблемой было то, что я не был ни гитаристом, ни басистом, ни барабанщиком, ни даже вокалистом. Я был плясуном и тусовочным маньяком и понятия не имел, как все это превратить в работу.

Каждая моя попытка хотя бы удержаться на работе заканчивалась полным провалом. Еще в «Фэйрфакс» я прошел через ряд дерьмовых работенок, которые явно показали, насколько я был безнадежным для общества. Я работал в коллекторском агентстве, в пригородном магазине, даже был несовершеннолетним официантом в «Improv», но меня быстро доставали все эти занятия.

В универе мне настолько отчаянно были нужны деньги, что я даже начал читать идиотские объявления на этих «про дрянные работенки, на которых мы будем безбожно эксплуатировать студентов и заставлять их горбатиться за копейки» стендах, где набрел на информацию о богатой семье в Хэнкок-парке, которым был нужен выгульщик для двух немецких шепардов.

Я был не прочь ежедневно прогуливаться, как был и не прочь зависать с двумя собаками, но всего двадцать пять долларов в неделю – что сказать, прямо-таки умилительное предложение.

В какой-то момент в тот первый год я больше не смог платить Донди за аренду, поэтому пришлось съехать. Я вернулся все к тому же стенду с объявлениями «типа про работу» и нашел одно, где было написано: «Жилье и питание для молодого парня-студента, готового принять участие в заботе о девятилетнем мальчике. Матери-одиночке нужна помощь: отводить и забирать мальчика из школы». Женщина жила в маленьком и причудливом домике в Беверливуде. Она была молодой мамой, которую кинул какой-то чувак и оставил одну с так называемым гиперактивным, испытывающим недостаток внимания ребенком, которого лечили риталином. Я сразу ей понравился. Мои обязанности были не пыльными – в основном следить за тем, чтобы пацан попадал в школу утром, и забирать его оттуда днем, организовав перекус.

Для меня это было идеально. У меня была крыша над головой, какая-никакая еда в желудке и милая комната, куда регулярно захаживала Хайя и мы устраивали громкие любовные сессии. Через некоторое время я подружился с пацаном. Возможно, к нему было непросто найти подход, но он точно не был гиперактивным и не страдал от недостатка внимания. Когда мы были вместе, он не был ни нервным, ни бесконтрольным. Я читал, что на взрослых риталин, вместо успокающего эффекта, действует в обратную сторону, стимулируя активность химического баланса. Однажды вечером заглянули Хиллел с Майком, и мы решили проверить эту теорию. Имея в арсенале отличную (и украденную) бутылку финской водки, мы были готовы к гонке. Мы съели по горсти риталина и превратились в три пьяные кометы, носящиеся по дому. Мальчик отлично провел время, и, когда его мама с новым ухажером подвыпившие вернулись домой, она стала тусить вместе с нами, понятия не имея, что мы обдолбались таблетками ее сына. Но в итоге она меня таки уволила.

В университете я тоже был практически легендой. С первых недель я почувствовал себя настолько отчужденным от жизни кампуса, настолько посторонним, что увековечил это чувство рваной причудливой прической. Я решил постричься очень коротко, оставив при этом волосы на затылке длинными до плеч. Такой я видел панк-рокерскую стрижку, а вовсе не подражал хоккеистам или канадцам. А вообще на нее меня вдохновил Дэвид Боуи эры Pinups, но моя прическа не была огненно-красной и я не заливал волосы лаком спереди, они просто были взлохмачены. Людям в универе я казался отвратительным. Даже мои друзья от нее охренели. А вот Майку понравилось. Он всегда говорил, что одним из моих величайших достижений было изобретение этой прически.

Пик моего отрыва от университетского сообщества наступил позже в тот же год. Майк, Хиллел и я только что закончили одну из наших акций «обедать и смываться» в «Canter’s». Мы были под кислотой и слонялись по улицам. Проходя по аллее, я наткнулся на кучу шмоток, выброшенных каким-то бездомным. У меня сразу же наступило кислотное прозрение, и, полностью раздевшись, я напялил на себя эту огромную, странную, неподходящую одежду. В некотором смысле она даже была красивой и королевской; например, штаны с каким-то переливающимся шелковым узором, устремленным вниз. Вместе с прической Затычки Пузыря я представлял то еще зрелище. Не спал всю ночь, а утром пошел на занятия в этом мистическом костюме бомжа. Но меня все еще накрывало кислотное похмелье, поэтому я просто дотопал до газона и улегся на него.

Хайя нашла меня.

– Ого, что это с тобой?

– Я всю ночь тусил под кислотой, поэтому сейчас никак не смогу переварить урок астрономии.

– Ты выглядишь ужасно.

И она была права. Я выглядел ужасно и чувствовал себя ужасно, и это был тот самый момент, когда я осознал, что таким путем никуда не приду. Чего я тогда не понял, так это что для нас с Хайей тоже все кончено по большому счету.

У меня было два прискорбных случая измены в тот учебный год. Первый – с богатенькой девочкой-тусовщицей. Она постоянно приходила ко мне домой и покоя не давала. До того, как мы однажды вечером пошли танцевать, я объяснил ей, что у меня серьезные отношения с другой. Но у меня есть легкое подозрение, что мы обдолбались кваалюдом той ночью. После чего вернулись уже в ее квартиру. Она начала соблазнять меня, и я помню, как думал: «Черт, я сейчас сделаю это. Я трахну эту девчонку и буду вечно сожалеть об этом, но не могу остановиться».

Как только она стянула с себя одежду, я напрочь потерял контроль. И переспал с ней. Я отлично провел время, но после чувствовал себя разбито, деморализованно и в целом отвратительно. Ты инстинктивно знаешь, что ничего теперь не будет прежним, и эта информация придавливает тебя непосильной ношей. Когда ты увидишь свою девушку, больше не сможешь смотреть ей прямо в глаза, как смотрел все эти годы.

Вторая измена была даже хуже. Я писал работу по одному из предметов, и мне нужна была помощь. И тут выяснилось, что Карен, сестра Майка, разбирается в вопросе. Меня начинает мутить, даже когда просто думаю об этом. У Карен был маленький дом в Лорел-кэньон, и Хайя подкинула меня туда. Я снова ставил себя в опасное положение, потому что Карен была та еще пума. К моему приезду она уже была пьяна от бутылки вина, которую, ко всему прочему, заела чесночным супом, что, сами понимаете, не особенно заводило. Но она была хитра и неизменно настойчива, а когда тебе восемнадцать, не нужно так уж много провокаций, чтобы довести тебя до того момента, где ты сам не остановишься. В итоге мы предались очень (для меня) мучительной сексуальной возне. За которой последовало очень много вины, стыда и разочарования в себе.

Не говорю, что именно эти эпизоды уничтожили отношения с Хайей. Я вполне мог разложить их по полкам, посмотреть как негативы и понять, что они ничего не значат по сравнению с моими чувствами к Хайе. Но в наших отношениях было достаточно другого багажа помимо этого, который, видимо, и вынес приговор. Главной проблемой по прежнему был конфликт между ее лояльностью к родителям и чувствами ко мне. Неодобрительные голоса ее предков звучали в ее голове. И чем больше развивались наши отношения, тем несгибаемее становился протест ее родни.

Однажды вечером, когда я все еще жил в доме Донди, мы с Хайей провели несколько великолепных часов вместе. Мы были уверены, что ее родители думают, будто она где-то еще, а не со мной. Поэтому она была очень расслаблена и счастлива. Мы лежали в постели, разговаривали и смеялись, вечерело, и тут зазвонил телефон.

Я поднял трубку, думая, что звонят Донди, но услышал мужской голос на другом конце, холодный как лед и твердый как камень. Будто мне палач позвонил.

– Энтони, передай Хайе трубку.

Я посмотрел на нее, и она поняла, что должна ответить. Она начала слушать тираду о том, какая она дрянь и что он отказывается признавать ее дочерью. И заплакала. Я пытался ей сказать, что люблю ее, а они даже не думают о ее личных интересах. Но она только вздохнула и сказала:

– Нет, это моя семья. Я не могу повернуться к ним спиной.

И ушла домой к людям, которые такое с ней творили.

К концу первого года в университете мы с Хайей стали обсуждать, что же нам делать. Как-то раз Хиллел подарил мне чей, иудейскую букву, означающую жизнь, и я носил ее на цепочке вокруг шеи. Думаю, это настолько озадачило папу Хайи, что он решил пригласить меня домой и спросить о моем происхождении. Я объяснил, что практически полностью литовец, и ему это понравилось.

– А ты знаешь, что до Второй мировой войны десять процентов населения Литвы были евреями? – спросил он.

Потом пошел к своей библиотеке, взял несколько литовских книг по генеалогии и отчаянно пытался обнаружить, каковы были мои шансы иметь связь с еврейской родословной. Я пытался пошутить, но понял, что пропащий у меня случай.

Итак, наши с Хайей разговоры становились все серьезнее и печальнее, на учебу ее возили при полном контроле всей семьи. А мы были безумно влюблены друг в друга. Но стресс от колледжа и ее уникальной семьи начал вредить и нашей сексуальной жизни.

Я был ужасно травмирован и растерян, а мое эго и сексуальная уверенность в себе стремительно убывали.

Мало-помалу наши отношения распадались, но не по-детски, а очень глубоко и умудренно. Мы оба успокоились и поняли, что наши миры, должно быть, просто слишком разные и общего будушего для нас нет. Мы расстались, окончательно поговорив в доме Хиллела. Этот разговор стал частичкой чего-то святого для меня в тот неуправляемый год. Хиллел предоставил нам свою комнату, Хайя и я посмотрели друг на друга и сказали: «Знаешь, дальше так и правда продолжаться не может». А потом мы лежали в кровати Хиллела, крепко обнимая друг друга, и плакали. Казалось, что мы провалялись так много часов, время для нас как будто замерло, потому что мы оба знали – наша великая любовь подошла к концу.

Я никогда не собирался уходить из университета после первого года. Занятия закончились, и я опять пошел к тому же стенду с объявлениями, но в этот раз нашел кое-что правда интересное. Предлагали место разнорабочего в видеопродакшн-компании, и они платили десять долларов в час, что было гораздо больше минимальной зарплаты. У фирмы был маленький офис на Ла Бреа – современный и высокотехнологичный. Владельцем компании был Дэвид – наманикюренный, старомодный стопроцентный гей. Исключительно как наблюдатель могу заявить, что он был скупым, но эффективным управленцем. Собеседование прошло хорошо (пришелся кстати тот факт, что я был восемнадцатилетним парнем), и я вышел на следующий день.

Работа в основном состояла из того, чтобы относить фильмы разработчикам, вести учет мелкой наличности, а также выполнять любые прихоти Дэвида. Это была одна из первых компаний, специализирующихся на графической анимации для рекламы и логотипов в сети. Дэвид занял «первый этаж» компьютерной анимации и сделал на этом состояние. Даже при том, что я был всего лишь посыльным, он проникся ко мне и начал объяснять все эти сложные графические приложения. Не было никакого сексуального подтекста; с первого дня мы завели открытые дискуссии гетеросексуала с гомиком о целесообразности предпочтения мужчин вместо женщин. Даже несмотря на то, что я был воплощением образа мальчика, которого он искал, он никогда не домогался меня и не давал мне почувствовать себя некомфортно на рабочем месте.

Мне не понадобилось много времени, чтобы адаптироваться к новым условиям и начать применять мой навык обращения ситуаций в свою пользу, так что когда босс посылал меня купить какие-нибудь личные вещи для своего дома, например, стеганое одеяло, я обычно заказывал два одинаковых предмета и оставлял один себе. Никто никогда ничего не замечал, а поскольку у него был дом на холмах, «Феррари» и «Порше Каррера», я пребывал в уверенности, что скучать по этим затратам он точно не будет. Полагаю, он все отлично знал, потому что тупицей точно не был, но спускал мне все с рук.

Для меня это были летние каникулы, и деньги я зарабатывал быстрее, чем успевал тратить. Майк работал в ветеринарной лечебнице, а наш друг Джонни Карсон, который, кстати, встречался с Хайей в средней школе, трудился в «Уорнер Бразерс». Долгие годы Майк и я мечтали о нашем собственном доме в Голливуде, поэтому мы втроем решили объединить ресурсы и сняли маленький прикольный домик рядом с кафе Formosa. Мы заселились, но буквально тремя неделями позже еще более классный дом в конце квартала освободился под аренду. Двор был больше, а цена меньше на пару сотен долларов в месяц. Так что мы тут же собрались, немного повоевали за возвращение депозита и переехали вниз по улице.

Довольно скоро стало очевидным, что жизнь с девяти до пяти в «Уорнер» сильно изменила ДжейКея. Мы с Майком не позволяли работе вмешиваться в ритм наших вечеринок, которые состояли из частого употребления кокаина. Мы включали на полную би-сайд Police «Fall out», затем Майк и я вкалывали кокс и носились по дому, охваченные временной эйфорией мега-счастья. Мы высоко поднимали руки, чтобы остановить кровь, и начинали распевать: «О мой Бог, о мой Бог, эта отлично зашла, эта – что надо, даже, возможно, уже чересчур. О нет, в самый раз! Со мной все хорошо, все хорошо. Это потрясающе!»[15]15
  Прим. пер. Англ. Oh my God, oh my God, oh my God, this is a good one, this is the big one, this might be too much, oh no, it’s not too much, I’m good, I’m good, oh this is incredible.


[Закрыть], и дальше голосили вместе с песней. А одному почти нормальному, не принимающему кокс гражданину приходилось иметь дело с двумя психами, которые куда больше внимания уделяли своему собственному миру, чем тому, что вокруг.

Когда ДжейКей решил поехать покататься на лыжах в Мэммоте на пару дней, Майк, Хиллел и я решили устроить всем вечеринкам вечеринку. Мы с Майком отправились на операцию по краже алкоголя и забили весь дом ворованным бухлом. Потом вынесли из дома всю мебель, освободив место для танцев. Хиллел помог нам распространить флайеры, а я приклеил к полу в гостиной огромные буквы «ТАНЦУЙ».

Майк регулярно тырил из ветклиники разноцветные таблетки, но не чтобы принимать, а просто как сувениры. Вокруг всего дома был дощатый настил примерно по грудь высотой, и мы выложили на нем узоры из синих, желтых и красных таблеток по всей длине, создав эффект такого… не знаю… японского рок-сада.

Потом пришла просто орда народу. Выпивка лилась рекой, музыка громыхала, люди танцевали, исчезали в спальнях, уходили в кусты, и все это было лучшей вечеринкой, на которой мы когда-либо были, не говоря уж о том, что мы ее сами и сделали. А позже ночью все стали принимать те сувенирные таблетки, даже не врубаясь, что они от собачьего запора, или кошачьего психоза, или чего-то в этом роде.

В какой-то момент дом начал жить собственной жизнью – его энергия пульсировала из окон во внешний мир. Мы отрубились рано утром, а когда очнулись, пошли с Майком осматривать местность. Это было поле битвы. Полы по щиколотку покрыты слоем всякого дерьма; там была еда, сорванные со стен таблетки, рвота, пустые пивные бутылки, сигаретные окурки, погром повсюду. Я знал, что ДжейКей должен вернуться домой тем вечером, так что взял швабры, ведро, воду, мыло и целый день провел за тем, что ходил по дому и вычищал каждый укромный уголок или трещинку. Когда я закончил, выглядело все так, будто никто никогда и не приходил.

Несмотря на то, что я справлялся со своей работой в графической компании, я определенно стал зависим от кокаина. Мы покупали его часто, потому что оба с Майком зарабатывали, плюс Майк мог частично оплачивать наш заказ уроками игры на басу для одного дилера в Топанга-каньоне. Я с нетерпением ждал этих уроков, потому что сразу после них мы долбили кокаин. Эффект никогда не длился больше часа или около того, но я правда нуждался в нем. Психологическая зависимость достигла пика. Физической ломки у меня не было, но вот умом я постоянно хотел кокаин.

Мое процветающее употребление разрасталось эпизодами всепоглощающего кокаинового психоза. Однажды было столько кокса, что я употреблял его всю ночь и следующий день. Я был один в своей спальне, когда мне стало казаться, что кто-то вломился в дом средь бела дня. А потом начались глюки и мне повсюду мерещился этот непрошеный гость, блуждающий по дому. Я врывался в каждую комнату, уверенный в том, что гад выпрыгнул из окна прямо перед тем, как я вошел. И думал: «О’кей, сейчас я с этим разберусь». Я забрался на крышу дома, держа в руках старую автомобильную шину. План заключался в том, что я заманю этого парня, а потом накину шину прямехонько на него, как колечко на жердь, и она, разумеется, полностью его обездвижит. Ну типа как в мультиках. К счастью, пришел Майк и убедил меня спуститься.

Конечно, я долбался не только коксом. В то время я встретил панк-рокершу, которая спросила меня, зачем я употребляю кокаин, если за двадцать баксов могу накачаться спидами и быть под кайфом два дня. В итоге я провел с ней ночь, наглотавшись спидов и улетев в космос. Каждый раз, когда я что-то принимал – спиды, кокаин или даже спидбол, – что-то щелкало в моей голове, и что бы я ни делал, с кем бы ни находился, я хватал карандаш, маркер или какую-нибудь краску и начинал рисовать на бумаге, картоне или стенах, неважно. Мне просто было необходимо рисовать в ту самую минуту, когда наркотик начинал действовать. Если я не рисовал, то трахался.

В то лето 1981-го героин еще не был особо заметен на наркотической сцене. Помню, как мы с Майком торчали в баре и видели целый стол панк-рокеров, залипших в героиновом приходе, и не было похоже, что им особенно весело. Но другой голос в моей голове время от времени нашептывал: «Ты должен снова найти немного этого героина. Раз люди боятся его, скорее всего, это и есть лучший наркотик». Я вообще не думал об опыте с той дорожкой China White в четырнадцать, мной просто овладела идея принять нечто по-настоящему взрывное.

Однажды на мою работу пришел новый парень. Он был похож на певца рокабилли, с высокой черной прической, в темных очках а-ля Рой Орбисон, с супер-бледной кожей и причудливым поведением. Я спросил своего коллегу Билла, что не так с этим чуваком.

– Именно так ты выглядишь, когда принимаешь героин, – сказал он.

Бинго! Вот и мой проводник в мир героина. Через несколько дней я подошел к парню и спросил:

– Ты можешь достать для меня немного этого чертова героина?

Он сказал:

– Конечно, конечно.

Наркоши всегда готовы достать стафф новичкам, потому что могут их развести. Вот и мы договорились принять дозу тем вечером у меня дома. Я был настолько взволнован, что помчался домой и сказал Майку и ДжейКею, что сегодня колю героин.

– Что? Ты не можешь долбаться героином. Ты умрешь! – запротестовали они.

Но я рассказал им про этого чувака, который не первый день колется, и это так их заинтриговало, что мы договорились – они посмотрят, как я буду принимать.

Когда тем вечером парень пришел, усевшиеся на стульях вокруг стола зрители его слегка озадачили. Но он приготовил ложки, и мы прошли весь ритуал приготовления этого персидского наркотика, которого я никогда раньше не видел. Он был на основе масла, и для готовки понадобился лимон. Сначала он вколол себе и немного замер, а потом сказал:

– Теперь твоя очередь.

Он приготовил шприц, который был наполнен чем-то коричневым. Я никогда раньше не вкалывал в себя ничего такого цвета. Все ерзали и были как на иголках, гадая, прикончит эта дрянь меня или нет. Я вколол дозу, но ничего особенного не почувствовал. Попросил добавку, и он согласился отдать последнее, что у нас осталось. Он сделал мне еще дозу, но все равно никакой мощной, убаюкивающей «давай, нырни мордой в кровать и проспи двенадцать часов» опиумной лихорадки. Позже я узнал, что наркота, которую он достал, была слабенькой. Деньги на ветер. Крайне невыразительный приход, который не разжег во мне никакого желания искать новой героиновой связи. Короче говоря, большой спектакль принятия перед друзьями полностью провалился, и все просто разошлись.