Текст книги "Домик в Оллингтоне"

Глава XVII
ЗАМОК КУРСИ

Замок Курси был полон гостей. Во-первых, там собралась вся фамилия Курси. Само собою разумеется, там были граф и графиня. В это время года графиня де Курси всегда находилась в замке, но присутствие там графа до настоящей поры не всегда было постоянно. Это был человек вполне преданный придворным церемониалам, поездкам в гористые страны Британии, продолжительному, хотя часто вовсе ненужному, пребыванию в Лондоне, поездкам на известные германские минеральные воды, вероятно, с целью изучать обряды и церемонии германских дворов, и различным другим отлучкам из дому, вынужденным неутомимым преследованием его особенных целей в жизни: граф де Курси был придворный человек в строгом смысле этого слова. В последнее время подагра, ревматизм, а может быть, и некоторое уменьшение в его способностях казаться во всякое время приятным и любезным примирило его с семейными обязанностями, и граф проводил большую часть своего времени дома, графиня в прежние времена жаловалась на частые отсутствия своего мужа, но трудно угодить женщинам: теперь графиня не совсем была довольна его присутствием.

В замке собрались все сыновья и дочери, за исключением старшего сына, лорда Порлокка, который никогда не встречался со своим отцом. Граф и лорд Порлокк не только не были в дружеских отношениях, но даже ненавидели друг друга, насколько может существовать ненависть между подобными отцами и подобными сыновьями. Там был высокопочтенный Джорж де Курси с молодой своей женой, он недавно исполнил прямой свой долг, женившись на молодой женщине с деньгами. Молодая жена была уже не первой молодости, лета ее перешли уже за тридцать, но ведь и сам высокопочтенный Джорж не был очень молод, и в этом отношении партия считалась ровною. Деньги молодой жены не были весьма большие, вся сумма их простиралась, быть может, до тридцати тысяч фунтов стерлингов, но зато высокопочтенный Джорж вовсе не имел денег. Теперь он получал доход, на который мог жить, а потому его отец и мать простили ему все его прегрешения и снова приняли в родительское лоно. Женитьба эта в настоящую минуту имела большое значение, потому что старший сын не был еще женат, и, следовательно, граф и графиня де Курси могли ожидать от этого союза наследника своей фамилии. Молодая жена не отличалась ни красотой, ни умом, ни пленительным обращением и не могла похвалиться высоким происхождением. Но не была она и безобразна или невыносимо глупа. Она имела весьма обыкновенные манеры, а что касается до ее происхождения, то все оставались более или менее довольны, потому, собственно, что она не обнаруживала в этом отношении никаких претензий. Она была дочь купца, занимавшегося торговлей каменным углем. Ее обыкновенно называли мистрис Джорж, при этом все в семействе старались обходиться с ней как с видной женщиной, хорошо одетым подобием живого существа, которое, по известным целям, господам де Курси было необходимо держать в своей свите. О высокопочтенном Джорже мы можем еще заметить, что, будучи всю свою жизнь страшным мотом, он сделался теперь расчетливым и бережливым до скупости. Достигнув рассудительного сорокалетнего возраста, он наконец убедился, что нищенское положение должно быть невыносимо тяжкое, и поэтому посвятил всю энергию своей души сбережению шиллингов и пенсов там, где их представлялся случай сберегать. Когда в первый раз обнаружилась в нем такая наклонность, отец и мать его приходили в величайший восторг, но не прошло и двенадцати месяцев, как начали показываться неприятные результаты. Хотя он и получал доход и делал из него сбережения, но не предпринимал никаких мер к приобретению дома и хозяйства. Он проживал обыкновенно под родительской кровлей и в столице, и в провинции, пил родительские вина, разъезжал на родительских лошадях и даже попробовал приобретать наряды для жены от модистки своей матери. При совершении этого последнего невинного поступка в семействе обнаружилась легкая размолвка.

Высокопочтенный Джон, третий сын, тоже прибыл в замок Курси. Он еще не приобрел себе жены, и так как до настоящей поры не показал себя полезным членом семейства в каком бы то ни было отношении, то на него начали смотреть как на тяжелое бремя. Не имея собственных доходов, из которых можно было бы делать сбережения, он не мог подражать своему брату в отношении бережливости, не мог усвоить этого драгоценного качества; говоря прямую правду, он вообще до такой степени был в тягость своему отцу, что последний не раз грозил ему изгнанием из-под родительского крова. Но не так легко выгнать сына. Оперившихся цыплят человеческой породы нельзя выгонять из гнезда так, как выгоняют молодых птичек! Высокопочтенный Джон скажется всему свету, если его предоставить полной нищете, скажется если не словами, то отпечатками на своей наружности нищеты и голода. Повеса из высшего сословия имеет весьма важные выгоды на своей стороне в борьбе с респектабельностью. Его нельзя отправить в Австралию без его согласия. Его нельзя посадить в богадельню без того, чтобы не узнал об этом весь свет. Граф бранился, грозил, спорил, показывал свои зубы, он был сердитый человек… и человек, который умел казаться сердитым, глаза его наливались кровью, над бровями делались такие морщины, что иногда страшно было смотреть. Но он был непостоянный человек, и высокопочтенный Джон изучил все слабые стороны отца и старался ими пользоваться.

Я сказал прежде всего о сыновьях, потому собственно, что как-то принято отдавать им это преимущество перед дочерями, и притом же в книге пэров имена их всегда упоминаются прежде сестер.

Граф и графиня де Курси имели четырех дочерей: Амелию, Розину, Маргариту и Александрину; они, можно сказать, были украшением семейства и жили так спокойно, что из-за них никогда не возникало тех семейных раздоров, которые так часто происходили между их отцом и братьями. Это были скромные, благовоспитанные девицы, думавшие, быть может, чересчур много о своем положении в свете и несколько склонные неверно оценивать те достоинства, которыми они обладали, и те, которых не имели. Леди Амелия была уже замужем, она успела составить существенную, если не блестящую партию с мистером Мортимером Гезби, известным адвокатом, принадлежавшим к партии тех адвокатов, которые в течение многих лет были агентами имения де Курси. В настоящее время он был в парламенте представителем от города Барчестера, получив такое место отчасти чрез влияние своего тестя. Обстоятельство это послужило поводом к возбуждению величайшего негодования в высокопочтенном Джорже, который думал, что место это должно принадлежать ему по всем правам. Но так как мистер Гезби заплатил при выборах весьма значительную сумму из собственного своего кармана, и, как Джорж де Курси, конечно, с своей стороны не мог заплатить подобной суммы, то права его подлежат большому сомнению. Мистрис Гезби была теперь счастливая мать многих малюток, которых она не захотела привозить с собой в замок Курси, и делалась во время этих визитов превосходным партнером своего мужа. Мистеру Гезби, может статься, лучше бы хотелось, чтобы жена его не так часто говорила ему самому о своем высоком положении, как дочери графа, или так часто другим о своем низком положении, как жены адвоката. Но вообще они жили очень согласно, и мистер Гезби приобрел в своей женитьбе все, чего желал.

Леди Розина была религиозна, и я не знаю, была ли она замечательна в каком-либо другом отношении, кроме разве того, что по характеру имела большое сходство с своим родителем. Одной только леди Розины трепетали все слуги, особливо в так называемые дни отдыха, которые при ее господстве в доме становились для многих днями мучительной пытки. С самого начала леди Розина не была такою: ей открыла глаза супруга одного соседнего духовного сановника, и с той минуты в ней произошло перерождение. Дай бог, чтобы читатели мои никогда не узнали, до какой степени бывает тягостна подобная пытка, производимая энергической, незамужней, здоровой женщиной, – женщиной, не имеющей ни мужа, ни детей, ни обязанностей, которые бы отвлекали ее от такого труда.

Леди Маргарита была фавориткой своей матери и во всем имела сходство с ней, за исключением только того, что мать ее была красавица. Свет называл ее гордой, дерзкой и даже наглой, но свет не знал, что все ее поступки совершались под влиянием принципа, требовавшего самоотречения. Она считала своим долгом быть де Курси и дочерью графа во всякое время и вследствие этого приносила в жертву своему понятию о долге всякую популярность, ласки и привязанность, которыми могла бы воспользоваться как нарядно одетая, высокая, стройная, фешенебельная и ни под каким видом не глупая женщина. Стоять во всякое время в чем бы то ни было выше тех, кто по званию был ниже ее, составляло главный предмет всех ее стараний. Впрочем, она была добрая дочь, по мере сил своих помогала матери во всех семейных хлопотах и никогда не сожалела о холодной, бесцветной, непривлекательной жизни, на которую обрекла себя.

Александрина считалась в семействе красавицей и действительно была самая младшая. Впрочем, она была не очень молода, так что близкие к ней начинали бояться, что она упустит драгоценное время сенокоса, не воспользовавшись лучами своего летнего солнца. Она, быть может, слишком много рассчитывала на свою красоту и ожидала более обильной жатвы. Никто не мог бы отвергать, что ее лоб, нос, щеки и подбородок были сформированы прекрасно. У нее были мягкие и густые волосы, очень хорошие зубы, большие круглые глаза, недостаток в ее лице состоял в том, что в отсутствие ее невозможно было припомнить ее черты. После первого знакомства вы могли бы с ней встретиться и не узнать ее. После многих встреч вы напрасно будете стараться унести с собой портрет ее лица. Такова была она в двадцать лет, такова она и теперь, когда ей исполнилось тридцать. Годы не произвели никакой перемены в правильности ее лица, не провели на нем ни одной морщинки. Носилась молва, что леди Александрина два раза отклоняла от себя предложение любви, но нам всем известно, что молва, избрав себе подобный предмет, преувеличивает истину и часто пускается в злословие. Действительно, леди Александрина была помолвлена, помолвка продолжалась два года, и потом последовала размолвка вследствие каких-то денежных затруднений, встреченных родителями той и другой стороны. С того времени она стала сомневаться и даже, полагали некоторые, беспокоиться насчет своего сенокоса. Зеркало и горничная уверяли ее, что солнце ее светит так же ярко, как и прежде, но, несмотря на то, леди Александрине становилось скучно от ожидания, она страшилась сделаться ужасом для всех, подобно сестре своей Розине, или предметом, ни для кого неинтересным, подобно сестре своей Маргарите. От нее-то в особенности и отправлено было приглашение к нашему другу Кросби: в течение минувшей весны в Лондоне она и Кросби весьма коротко узнали друг друга. Да, благосклонные мои читатели, это истина, которую подтверждает даже ваше сердце. При таких обстоятельствах мистеру Кросби не следовало бы ездить в замок Курси.

Таков-то был семейный кружок де Курси. Из числа других гостей я не буду перечислять многих. В числе замечательных, стоявших на первом плане лиц была по всем отношениям леди Думбелло, о происхождении и положении которой я сказал уже несколько слов в предыдущей главе. Она была все еще молодая леди и была замужем немного больше двух лет. Но в эти два года победы ее были многочисленны, так многочисленны, что в большом свете положение ее равнялось положению ее знаменитой свекрови, маркизы Хартльтон, которая в течение двадцати лет господствовала в царстве моды, не имея соперницы. Леди Думбелло сделалась так же могущественна, как и маркиза Хартльтон, мужчины и женщины поговаривали уже, что невестка в скором времени сделается могущественнее свекрови.

– Пусть меня повесят, если я понимаю, как она это делает, – сказал однажды мистеру Кросби известный благородный пэр, стоя в дверях клуба Себрэйта в один из последних дней минувшего сезона. – Она ни с кем не говорит. Десяти слов не хочет сказать в течение целого вечера.

– Я не думаю, чтобы в голове ее была какая-нибудь идея, – сказал Кросби.

– Позвольте вам сказать, что она должна быть очень умная женщина, – продолжал благородный пэр. – Глупая женщина не в состоянии сделать того, что она делает. Не забудьте, ведь она только дочь священника, а что касается до ее красоты…

– Я не нахожу в ней особенной красоты, которою бы можно было восхищаться, – сказал Кросби.

– Но все же она очень хороша. Не знаю, нравится ли все это самому Думбелло.

Разумеется, Думбелло нравилось это. Быть главным лакеем в свите своей жены удовлетворяло его честолюбию. Он считал себя великим человеком, потому что ней другие люди большого света считали за особенное счастье находиться в присутствии жены, он считал себя даже выше сыновей маркизов благодаря блеску и величию, отражавшемуся на нем от дочери пастора, на которой женился. В настоящее время он тоже привезен был в замок Курси и, конечно, немало гордился своим положением, потому что леди Думбелло встречала значительное затруднение посвятить неделю графине Курси.

Леди Джулия Дегест, сестра другого старого графа, жившего в соседнем округе, была уже там. Она приехала днем раньше и, само собою разумеется, не замедлила распространить новость о помолвке Кросби.

– Помолвлен за одну из Делей, – сказала графиня, с легкой улыбкой, ясно показывавшей, что обстоятельство это не имело для нее особенного интереса. – А что, есть у нее деньги?

– Ни шиллинга, – сказала леди Джулия.

– Хорошенькая, я полагаю?

– Да, она хороша, да и вообще милая девушка. Не знаю, благоразумно ли было со стороны ее матери и дяди завлечь мистера Кросби в эту женитьбу. Я не слышала, чтобы он имел что-нибудь особенное относительно денег.

– Я думаю, эта помолвка кончится ничем, – сказала графиня, любившая слышать о девушках, которые были помолвлены и потом теряли своих будущих мужей.

Она сама не знала, что это ей нравилось, и уже заранее испытывала удовольствие в горести бедной Лили. Но тем не менее она сердилась на Кросби, сознавая, что он приехал к ней в дом под ложным предлогом.

Александрина тоже рассердилась, когда леди Джулия повторила при ней те же самые известия.

– Мы, право, очень мало думаем об этом, леди Джулия, – сказала Александрина, вздернув головку. – Нам уже в третий раз говорят о помолвке мисс Дель.

– Ведь вы кажется в родстве с Делями? – спросила Маргарита.

– Не совсем, – отвечала леди Джулия, ощетинившись. – Девушка, на которой мистер Кросби намерен жениться, вовсе мне не родня, ее кузен, наследник оллингтонского имения, приходится мне племянник по своей матери.

Разговор этим кончился.

По приезде Кросби ему отвели комнату, объявили час обеда и оставили одного. Он бывал в замке не раз и знал все ходы и выходы. Он сел за стол и начал письмо к Лили. На первом же слове работа его остановилась. Он придумывал, с чего начать письмо, и, держа в руке перо, вспоминал о Лили и думал о том, что скоро для него закроются такие дома, как этот, в котором он теперь находился, как вдруг в дверях раздался стук, и вслед за тем, не дожидаясь ответа, в комнату вошел высокопочтенный Джон.

– Здравствуй, дружище, – сказал он, – как поживаешь?

Кросби был в дружеских отношениях с Джоном де Курси, но никогда не питал к нему ни дружбы, ни расположения. Кросби не нравились такие люди, как Джон де Курси, несмотря на то, что они называли друг друга друзьями, бесцеремонно обходились друг с другом и вообще, по-видимому, были в самых близких отношениях.

– Услышал, что ты здесь, – продолжал высокопочтенный Джон, – и думаю, дай пойду посмотреть на него. Ну что, друг, женишься?

– Не знаю, – сказал Кросби.

– Полно, полно, мы знаем лучше твоего. Женщины уж вот три дня, как толкуют об этом. Вчера я слышал и имя твоей невесты, а сегодня и забыл. Хорошенькая, говорят, не правда ли?

При этом высокопочтенный Джон расположился на столе.

– Ты, кажется, знаешь гораздо больше моего.

– Это все рассказала нам гествикская старуха. Подожди, на тебя нападут все женщины. Если тут нет правды, то это чертовски скверно. И к чему они всегда выдумывают такие вещи? Ведь и меня раз как-то тоже женили.

– В самом деле?

– На Гарриете Туистльтон. Ты знаешь Гарриету Туистльтон? Необыкновенно славная девушка. Но я не поддался на удочку. Я люблю, очень люблю Гарриету, но люблю, знаешь, по-своему. Да, нет, брат, старого воробья на мякине не обманешь.

– Душевно сожалею, вместе с мисс Туистльтон, о ее потере.

– Я не знаю, что значит сожаление. Знаю только, что быть женатым – прескучная вещь. Видел ли ты жену Джоржа?

Кросби отвечал, что не имел еще этого удовольствия.

– Она теперь здесь. Я бы на ней не женился, хотя бы у нее было не тридцать, а триста тысяч фунтов стерлингов. Клянусь небом, не женился бы. Но он ее любит. И поверишь ли мне? Он теперь ни о чем больше не заботится, как только о деньгах. Ты никогда, я думаю, не видывал такого человека. Но вот, что я тебе скажу, у него нос-то скоро скрючится, потому что Порлокк намерен жениться. Я слышал это от Кольпеппера, который почти живет вместе с Порлокком. Как только Порлокк услышал, что жена Джоржа беременна, он в ту же минуту решился во что бы то ни стало пересечь ему дорогу.

– Это весьма замечательное проявление братской любви.

– Я знал, что он сделает это, и предупреждал Джоржа еще до женитьбы. Но он и слышать не хотел. Если бы он года на четыре или лет на пять остался холостым, то не было бы никакой опасности, потому что Порлокк, ведь ты сам знаешь, ведет чертовскую жизнь. Меня нисколько не удивит, если он переменится и примется петь псалмы или что-нибудь в этом роде. Однако, послушай друг, есть ли у тебя сигары?

– Неужели ты думаешь курить здесь?

– Да почему же не курить? Ведь женщины отсюда далеко?

– Нет, пока занимаю эту комнату, я не позволю в ней курить, и к тому же время одеваться к обеду.

– Неужели? И в самом деле пора! А я все-таки покурю до обеда. Так, значит, это ложь насчет твоей помолвки?

– Кажется, что ложь, – сказал Кросби.

И друзья расстались.

Что же станет делать Кросби теперь, в этот день, насчет своей помолвки? Он знал заранее, что леди Джулия Дегест непременно принесет с собой в замок Курси самые верные известия, но не составил никакого плана, относительно своего образа действий. Ему и в ум не приходило, что его немедленно уличат в этом преступлении, потребуют от него оправдания, чтобы признать его виновным или невинным. Он не придумывал никаких доводов для своего оправдания и вместе с тем не имел ни малейшего расположения признаться, что помолвлен с Лилианой Дель. Ему казалось, что подобным признанием он сразу лишит себя всех удовольствий, доставляемых такими домами, как замок Курси, – и притом же почему не насладиться ему небольшим остатком холостой своей жизни? Что касается до отречения от помолвки перед Джоном де Курси, это ничего не значило. Всякий, конечно, поймет, что его можно оправдать в скрытии факта, относящегося до него самого, от такого человека, как высокопочтенный Джон. Отречение, повторенное таким человеком, как Джон, ровно ничего не будет значить, даже между его сестрами. Но все же для Кросби необходимо было придумать ответы на вопросные пункты, которые будут предложены ему дамами. Если он и перед ними опровергнет этот факт, то последствия подобного опровержения будут весьма серьезны… Да и то сказать, возможно ли это еще сделать в присутствии леди Джулии?

Сделать подобное отречение! Да справедливо ли еще, что у него было желание поступить таким образом, – что он помышлял о подобной лжи и даже придумывал планы к совершению такого низкого поступка? Не далее как утром головка этой молоденькой девушки лежала у его сердца. Он клялся ей, клялся самому себе, что не подаст ни малейшего повода к сомнению в его любви. Он торжественно признавался самому себе, что на радость ли, или на горе, он связан с ней навсегда, и возможно ли допустить, что он уже рассчитывала на отречение от нее? Делая этот поступок, не должен ли он назвать себя негодяем? Впрочем, в сущности он еще не делал этого расчета. Цель его заключалась в том, чтобы избегнуть предмета этого разговора, придумать ответ, которым бы можно было поселить сомнение. Ему не представлялось никакой возможности сказать графине смело, что в этой молве не было ни на волос истины и что мисс Дель для него ничего не значит. Но нельзя ли ему искусно отделаться смехом, даже в присутствии леди Джулии? Помолвленные мужчины делают это часто, почему же бы и ему не последовать их примеру? Ведь многие полагают, что уважение к чувствам любимого предмета не позволяет мужчине открыто говорить о его помолвке. И опять он вспомнил ту свободу, с которой говорили во всем Оллингтоне о его положении, и в первый раз подумал, что семейство Делей, по нескромности своей, было не совсем деликатно. «Я полагаю, они разглашали о моей помолвке, чтобы еще крепче связать меня с Лили, – говорил он про себя, расправляя концы своего галстука. – И как я глупо сделал, что поехал сюда, устроив это дело, мне нужно бы никуда не показываться». Вслед за тем он спустился в гостиную.

Тяжелый камень спал с груди Кросби, когда никто не приступал к обвинению его в преступлении. Он сам до такой степени был углублен в этот предмет, что ожидал нападения при появлении в гостиной. Его встретили без малейшего намека на помолвку. Графиня спокойно пожала ему руку, как будто она виделась с ним не далее вчерашнего дня. Граф, сидевший в кресле, спросил кого-то из гостей довольно громко, кто этот незнакомый ему человек, и потом протянул Кросби два пальца и пробормотал какое-то приветствие. Но Кросби привык к подобным встречам. «Как здоровье ваше, милорд?» – спросил он, поворачивая в то же время лицо свое к кому-то другому, и затем не обращал уже более внимания на хозяина дома. «Совсем не знаю его!» – заметил милорд. Далеко не ровный по своему будущему супружескому союзу, Кросби чувствовал, однако же, что пока еще был равен графу в общественном положении. Вскоре после того Кросби увидел себя в глубине гостиной, в стороне от пожилых гостей, в кругу леди Александрины, мисс Греманс, кузин де Курси и других молодых особ.

– Так здесь у вас и леди Думбелло? – спросил Кросби.

– О, да, милое создание! – сказала леди Маргарита. – Она приехала сюда, и это с ее стороны так любезно.

– Она положительно отказалась от поездки к графине Сент-Бонгэй, – сказала Александрина. – Надеюсь, что вы замечаете, как мы добры к вам, предоставляя вам случай встретиться с ней. Многие просили позволения приехать сюда.

– Чрезвычайно вам признателен, впрочем, по правде сказать, моя признательность более относится до замка Курси и их радушных обитательниц, нежели до леди Думбелло. А муж ее здесь?

– Как же! Он где-то в других комнатах. Вон он стоит подле леди Клэндидлем. Он всегда принимает такую позу перед обедом. Вечером он обыкновенно сидит, сохраняя, однако же, ту же позу.

Кросби видел его при входе в гостиную, как видел всех лиц, находившихся в этой комнате, но ему казалось лучше не показывать вида, что он заметил лорда Думбелло.

– А миледи, вероятно, еще наверху? – спросил он.

– Она обыкновенно является последнею, – отвечала Маргарита.

– Несмотря на то что ее всегда одевают три женщины, – заметила Александрина.

– Зато, когда кончится туалет, как великолепна бывает она! – сказал Кросби.

– Очаровательно великолепна! – с энергией подтвердила Маргарита.

В эту минуту дверь отворилась, и в гостиную вошла леди Думбелло. Моментально все приведены были в движение, даже подагрик старый лорд приподнялся в своем кресле и, с старческой улыбкой, старался казаться любезным и приятным. Графиня выступила вперед с выражением радости, сказала несколько любезных приветствий, на которые виконтесса отвечала просто одной только пленительной улыбкой. Леди Клэндидлем, толстая неповоротливая дама, оставила виконта и присоединилась к группе, собравшейся вокруг леди Думбелло. Барон Погснеф, немецкий дипломат, скрестил руки на груди и сделал низкий поклон. Высокопочтенный Джорж, простоявший четверть часа молча, заметил виконтессе, что воздух в гостиной должен показаться для нее холодным; леди Маргарита и Александрина сказали несколько комплиментов своей милой леди Думбелло, выразив при этом надежду на одно и умоляя о другом, как будто стоявшая перед ними «белая женщина» была самой дорогой подругой их детства.

Действительно, леди Думбелло была «белая женщина», на ней надето было белое платье, убранное белыми кружевами, другими украшениями служили одни только бриллианты. Она была одета великолепно, что, без всякого сомнения, делало честь тем трем артисткам, которые занимались ее туалетом. Лицо леди Думбелло было так же прекрасно, но с каким-то холодным, невыразительным отпечатком красоты. Она шла по комнате плавно, бросая улыбки то на ту, то на другую сторону, но улыбки легкие, и наконец заняла место, показанное ей хозяйкой дома, слово сказала графине и два графу. Более этого она не раскрывала своих губ. Все комплименты она принимала за справедливую дань. Она нисколько не стеснялась, нисколько не конфузилась своего молчания. Она не казалась дурочкой, да и никто не считал ее за дурочку, но взамен восхищения ею она ничего не дарила обществу, кроме своей холодной, черствой красоты, своей гордой осанки и поступи, своего пышного наряда. Мы можем сказать, что она дарила много, потому что общество считало себя в величайшем долгу у нее.

Единственным лицом в гостиной, на которого появление леди Думбелло не произвело особенного впечатления, был ее муж. Впрочем, это происходило не от недостатка в нем энтузиазма. Искра удовольствия сверкнула в глазах его, когда он увидел торжественный вход своей жены. Он чувствовал, что составил партию, вполне соответствующую ему, как великому нобльмену, и что общество не могло упрекнуть его в выборе. А между тем леди Думбелло была ни более ни менее как дочь сельского священника, который не достигнул ранга выше архидиаконского.

– Как удивительно хорошо воспитала ее та женщина! – сказала Маргарите графиня вечером в своем будуаре.

Под словами «та женщина» подразумевалась мистрис Грантли, жена священника и мать леди Думбелло.

Старик граф был очень сердит, потому что этикет повелевал ему вести к столу леди Клэндидлем. Он чуть не оскорбил ее, когда она любезно старалась помочь ему в его старческой нетвердой поступи.

– Какое нелепое обыкновение, – сказал он, – позволять двум таким старикам, как вы и я, помогать друг другу.

– Это относится до вас, милорд, – сказала леди, смеясь. – Я еще могу обойтись без помощи. – Действительно, леди Клэндидлем сказала совершенную истину.

– И слава богу! – проворчал граф, занимая за столом свое место.

После этого он старался забыть свою досаду в любезностях с леди Думбелло, сидевшей по левую сторону от него. Улыбка графа и зубы графа, когда он нашептывал различные пустячки хорошеньким молоденьким женщинам, представляли феномен, которому нельзя было не удивляться. Каковы бы ни были эти пустячки при настоящем случае, леди Думбелло принимала их весьма равнодушно, изредка отвечая на них односложными словами.

Вести к столу Александрину выпало на долю Кросби, и он был этим чрезвычайно доволен. Для него, как будущего женатого человека, необходимо было бы отказаться от знакомства с такими семействами, как семейство де Курси, но ему хотелось, по возможности, оставаться в дружбе с леди Александриной! Какой бы прекрасной подругой для Лили была леди Александрина, если только возможна подобная дружба! Какую бы пользу доставила она этой милой девушке, потому что хотя прелести милой девушки и были очень велики, но он не мог не допустить, что в Лили чего-то недоставало: недоставало умения держать себя и говорить, умения, которое некоторые люди называют светским лоском. Лили, наверное, могла бы многому научиться от леди Александрины, и, само собою разумеется, это-то убеждало и заставляло Кросби понравиться Александрине при настоящем случае.

Александрина, по-видимому, тоже была расположена к тому, чтобы понравиться. Во время обеда она ни слова не сказала Кросби о Лили, хотя и говорила о Делях вообще, об Оллингтоне, показывая тем, что ей известно было положение, в котором он находился, намекала на последние балы в Лондоне, на случаи, при которых, как припоминал Кросби, отношения между ними были самые нежные. Для Кросби было очевидно, что, во всяком случае, она не хотела с ним ссориться. Очевидно было также, что она немного колебалась заговорить с ним о его помолвке. Кросби нисколько не сомневался, что она знала об этом. В таких отношениях они находились друг к другу, пока дамы не вышли из столовой.

– Итак, ты думаешь жениться, – сказал высокопочтенный Джорж, подле которого очутился Кросби по уходе дам.

Кросби занимался в это время орехами и потому не счел за нужное отвечать.

– Это самая лучшая вещь, какую только может сделать человек, – продолжал Джорж, – то есть если не упустит из виду главного предмета, если не будет дремать. Ну что хорошего проводить всю свою жизнь холостяком!

– Ты, однако же, успел свить себе гнездышко.

– Да, успел, я успел кое-чем заручиться и намерен удержать это за собой. Ну что будет с Джоном, когда не станет нашего отца? Ведь Порлокк не даст ему ни куска хлеба с сыром, ни стакана пива, чтобы поддержать в нем жизнь, разумеется, не даст, если только захочет.

– Я слышал, что твой старший брат тоже женится.

– Ты слышал это от Джона. Он везде распространяет эту молву, собственно, для того, чтобы вывести меня из терпения. Я не верю этому ни на волос. Порлокк не способен быть женатым, и, что еще более, сколько мне известно, он недолговечен.

Таким образом Кросби выпутался из затруднительного положения, и, когда вышел из за стола, он не видел ни малейшего повода упрекать себя.

Но вечер еще не кончился. Когда Кросби воротился в гостиную, он старался уклониться от всякого разговора с графиней, полагая, что нападение, по всей вероятности, скорее последует от нее, чем от дочерей. Поэтому он вступал в разговор то с одной, то с другой из ее дочерей, пока не увидел себя наедине с Александриной.

– Мистер Кросби, – сказала Александрина вполголоса, в то время, когда они стояли у одного из отдаленных столов, – я хочу, чтобы вы сказали мне что-нибудь о мисс Лилиане Дель.

– О мисс Лилиане Дель! – сказал он, повторив ее слова.

– Она очень хороша собой?

– Да, очень хороша.

– И очень мила, привлекательна, умна, вообще очаровательна? Можно ее назвать образцом совершенства?