Текст книги "Жизнеописание Сайфа сына царя Зу Язана"

Из доисламского фольклора позаимствован рассказ о приключении Сайфа в Долине гулей – волков с человеческими головами, – встречающийся и в доисламской арабской поэзии. Сражаясь с царем-колдуном города Нут в Египте, Акила бросает в сторону противника горсть песка и произносит магическую формулу, после чего волшебник Нут гибнет, хрустальный купол города (давший, по мнению рассказчика, имя городу – Саманут, что означает Небеса Нута) обрушивается. Подобное магическое действо совершалось древнеарабскими прорицателями (кахинами), швырявшими песок во врагов, читая заклинания, чтобы обеспечить своему племени победу. Доисламский магический жест повторил и Мухаммед, когда во время сражения при Бадре бросил в сторону курайшитов[29]29
  Курайш – арабское племя, к VI—VII вв. жившее в Хиджазе, главным образом в Мекке.


[Закрыть] горсть песка, после чего, согласно преданию, на его стороне стал действовать сонм ангелов, опрокинувших вражескую армию. Отзвуком популярных преданий можно считать и рассказ о похищении Сайфом платья Муньят ан-Нуфус во время купания в Саду колдунов.

Но более всего в романе ощущается влияние багдадской и каирской новеллистики, так богато представленной в соответствующих циклах «1001 ночи»[30]30
  О важнейших циклах этого жанра см.: М. I. Gerhardi. The AU of Story-Telling, A Literary Study of the Thousand and One Nights, Leiden, 1963, стр. 115—375.


[Закрыть]. В духе багдадских фривольных новелл выдержаны рассказ о том, как Акила поднимает Сайфа в сундуке на стену города Каймар; пикантная сцена, в которой Камария, которая еще не знает, что перед нею – сын, предлагает Сайфу сражаться на поединке без одежды; рассказ о том, как Сайф, переодевшись в женское платье, проникает в темницу к Муньят ан-Нуфус, и многие другие приключения. В них, что характерно для багдадской новеллистики, не участвуют сверхъестественные силы, а колдуны или волшебники действуют вполне «земными» средствами, как изобретательные люди. Именно так ведет себя волшебница Акила, когда, пряча Сайфа в своем доме, обманывает колдунов города.

Иной характер носят те эпизоды романа, которые сложились под влиянием египетского фольклора. В них, как правило, джинны и другие феномены волшебного мира находятся в зависимости от колдовских талисманов, что составляет одну из типологических особенностей египетских новелл из «1001 ночи» (например, новеллы о Мааруфе-башмачнике). Именно в духе каирских новелл нарисован образ сына Красного царя, джинна Айруда, раба пластинки-талисмана, полученной Сайфом от его предка Сима. Айруд предан Сайфу, любит своего господина и ревностно служит ему. «Я служу… Сайфу – повелителю правоверных, ведущему священную войну и приносящему ислам в страны неверных язычников, – говорит он. – И даже если бы у него не было пластинки – моего талисмана, я все равно служил бы ему, потому что это не позор, а честь…»

Но вот благодаря доверчивости и легкомыслию Сайфа пластинкой овладевает Камария, которая, стремясь погубить сына, приказывает Айруду отнести его то в Долину гулей, то в Огненное ущелье, то отдать на растерзание врагам, и Айруд, скорбя и плача, а иногда и браня Сайфа за беспечность, выполняет все ее приказы, ибо иначе его «сожгут тайные имена и письмена», начертанные на пластинке. Правда, порой ему удается кое-как уклониться от того или иного поручения или косвенно помочь герою, сообщив о грозящей ему опасности Акисе. Вся ситуация и образ «чувствующего функционера» Айруда – реализованная метафора той модели поведения зависимого от повелителя чиновника или придворного, которая характерна для восточно-бюрократического стратифицированного общества. Поэтому при всей любви Айруда к Сайфу он помогает герою несравненно меньше, чем его сестра Акиса, свободная и в любви и в преданности, как и во всех своих поступках. В этом смысле символичен эпизод, когда Айруд по приказу Камарии бросает Сайфа на растерзание его врагам, а Акиса на лету подхватывает и уносит брата. Зависимый от волн владельца его талисмана, Айруд безынициативен и беспомощен, поэтому Сайфу приходится «собственноручно» устраивать его судьбу (брак с Акисой). Не случайно гордая Акиса предпочитает страстно влюбленному в нее Айруду своего доблестного брата.

В духе позднего романтического эпоса рисуется история любви Сайфа и Муньят ан-Нуфус, которая составляет особую, почти самостоятельную часть романа. С египетским фольклором связан также рассказ о крокодиле, проглотившем Книгу Нила и замурованном в столб, который становится знаменитым ниломером.

Роль сказочно-фольклорных элементов с развитием фабулы все более возрастает, вмешательство колдовских сил в действие становится все сильнее, а героико-эпические моменты оттесняются на задний план или вовсе исчезают. Вместо сражений войск или поединков прославленных героев конфликты во второй половине романа решаются противоборством волшебных сил. Красочные сцены сражений колдунов, описанные с большим размахом и фантазией, представляют собой интересный пример перехода героического эпоса в сказку. Эпические гиперболы здесь как бы оживают, мотивированные сверхъестественными возможностями сражающихся. Описания этих колдовских сражений выглядят гораздо более яркими, чем условные сцены-штампы богатырских поединков и битв. Очень любопытны в этом смысле слова, которые вкладывают авторы романа в уста Акилы. Вручая Сайфу волшебный пояс, она говорит: «Война с помощью волшебства кончается быстрее, чем стычка на копьях и мечах».

Непобедимый богатырь порой сам оказывается жертвой колдовских сил. Так, например, во время сражения Красной Звезды – мусульманки и Синей Звезды – язычницы, в котором с обеих сторон участвуют колдуны, волшебники и джинны, главный герой романа, колдовством превращенный в ворона, из действия исключен. Торжество сказочно-фантастического начала над эпико-героическим как бы знаменует победу городского народного творчества над традиционной, уходящей корнями в доисламское время культурой бедуинов-завоевателей.

* * *

«Роман о Сайфе» очень занимателен. Его разнообразная, изобилующая неожиданными поворотами и острыми ситуациями фабула, несмотря на обязательную в произведениях подобного жанра эпическую ретардацию (условные описания природы, традиционно-трафаретные сцены битв, многократное повторение в прямой речи уже известного ранее и т. д.), кажется динамичной и увлекательной даже современному читателю, в значительной мере утратившему вкус к сказочным авантюрам. В этом смысле «Роман о Сайфе» – образец прославленного мастерства арабских средневековых рассказчиков. Интересно также отметить, что динамика фабулы «Романа о Сайфе» находится в известном противоречии с концепцией предопределенности всего совершающегося в мире, проходящей через весь текст романа.

То, что предначертано по воле Аллаха, известно не только всемогущему богу, но и живущим на земле и действующим в романе мудрецам и ведунам, проникшим в тайны бытия. От них и читатель с самого начала узнает, что Сайфу суждено стать «властелином всех стран и краев», «губителем неверных язычников» и повернуть течение Нила в земли египетские. Все это случится после его брака с Шамой, «когда две родинки соединятся». Божественная воля определила и детали: Сайф должен овладеть Книгой Нила, должен выйти невредимым из тех семи бед, в которые ввергнет его Камария (по существу, гибель ему не грозит), должен жениться на Шаме и других достойных девицах. Иногда персонажи романа весьма казуистически пользуются идеей предопределения, чтобы оправдать свое неблаговидное поведение. Так, Акила предает своего правителя, царя Камеруна, оправдывая себя тем, что Сайфу предначертано судьбой овладеть Книгой Нила и жениться на Таме. Царю Камеруну, который, зная предсказание о чужестранце, пришедшем похитить Книгу Нила, изо всех сил старается уберечь это сокровище, она резонно замечает: «Но ведь Книга все равно пропадет!» Сайф, когда ему не хочется жениться (на Красной Звезде, например), уклоняется от брака, скромно ссылаясь на волю Аллаха, и т. д.

Казалось бы, такая заведомая предрешенность событий сводит на нет непосредственный интерес к развитию действия, т. е. занимательность. Что же движет фабулу в этом мире предопределенных судеб, что делает ее увлекательной? Таких «побудителей» фабулы несколько: прежде всего путь героя усеян неожиданными поворотами, связанными с удивительными событиями. Сколько раз на протяжении романа перед героем в трудную минуту совершенно неожиданно появляется мудрец или волшебник, ожидающий его здесь долгие годы, чтобы сообщить о предназначенной ему миссии и снабдить всеми сведениями и орудиями для ее осуществления! Кроме того, как всегда в эпосе и в сказке, фабулу подталкивает неиссякающее коварство врагов героя (Камарии, Сакрадиона и Сакрадиса и др.), а также ухищрения добивающихся его любви (Хамы, Гизы, Синей Звезды), капризы Акисы и т. д. Во многих эпизодах развитие фабулы определяется авантюрным характером героя, который каждый раз проявляет инициативу, разрушающую предначертанный ход событий, и терпит из-за этого неисчислимые бедствия и злоключения (что не мешает Сайфу часто оправдывать случившееся сакраментальной фразой: «Значит, так угодно было Аллаху»). Эта авантюрная инициатива героя в романе явно противоречит концепции предопределенности, вместе с тем она, вполне очевидно, импонировала и рассказчикам и слушателям хотя бы по контрасту с малодинамичными формами средневековой жизни.

* * *

Подобно другим произведениям народной литературы, «Роман о Сайфе» первоначально существовал в виде устного сказа, в нем постоянно встречаются пережитки «сказовой традиции». В тексте сохранились обращения к слушателям: «О благородные господа!» или фразы типа «Но мы расскажем обо всем этом в своем месте». Иногда переписчик (или редактор) считает своим долгом специально отметить участие сказителя в повествовании: «И говорит рассказчик, повествуя об этих удивительных событиях».

Несмотря на бесчисленные анахронизмы, рассказчик, несомненно, осознает, сколь велика дистанция, отделяющая его от излагаемых им событий. В романе сосуществуют различные временные плоскости: время, в которое совершаются события повествования, и время (или времена), когда авторы (они же исполнители) зачитывали его аудитории. Так, говоря о сверхъестественных силах древности, рассказчик считает необходимым дать специальную оговорку: «В те времена, – отмечает он, – люди разговаривали и дружили с джиннами, а джинны с людьми, и никто не боялся джиннов».

Устная сказовая традиция в значительной степени определяет построение фабулы и композицию романа. Сочинители или рассказчики с легкостью нарушают хронологическую последовательность событий и возвращаются к уже сказанному, чтобы включить новые персонажи. Пересказ ранее изложенных событий часто вкладывается в уста героев. Цель этого пересказа – введение в курс событий новых слушателей, которые не присутствовали при начале рассказа. Так, например, Акиса неоднократно при разных обстоятельствах просит Сайфа исполнить ее желание (жениться на Таме), и Сайф всякий раз спрашивает: «А какое это желание?» – как будто слышит об этом впервые.

В соответствии с традициями «обрамленной повести» роман изобилует вставными эпизодами, увязанными с главной линией не только стилистическими средствами, но и логически. Так, отправляясь на поиски Муньят ан-Нуфус к амазонкам, Сайф по дороге попадает на семь удивительных островов, где, как бы забыв о цели своего путешествия, любуется всевозможными чудесами и красотами – удивительными деревьями, птицами, сказочными бассейнами из меди. Подобные отступления вытекают из характера самого героя, любознательного и жадно хватающегося за возможность увидеть что-либо необычное и диковинное, и вместе с тем соответствуют законам жанра.

Разумеется, в огромном тексте есть много мелких «неувязок» и противоречий, некоторые детали по ходу рассказа забываются и повисают в воздухе. Например, часто исчезают или «не работают» добытые Сайфом волшебные предметы – мечи, перстни и пр. Но нельзя не отметить, что при всем многообразии сюжетных линий, сложно переплетающихся в фабуле романа, они, в конце концов, весьма гармонично увязываются в единое целое. Этот факт, несомненно, свидетельствует о какой-то завершающей редакции, придавшей роману его окончательную форму.

Вместе с тем в романе сохранилось много деталей, показывающих длительную эволюцию произведения. Выше мы уже останавливались на некоторых «мамлюкских» чертах, внесенных в роман. Если в первых главах еще встречается довольно много реалий бедуинского (или псевдобедуинского) быта, то в последующих частях романа вопреки логике «исторического» повествования появляются большие города, великолепные дворцы, описания пышных придворных празднеств. Аналогично тому, как доисламский южно-аравийский царь Сайф по ходу действия преображается в могущественного египетского правителя XIV в., детали аравийской доисламской жизни сменяются чертами придворного средневекового быта арабо-мусульманской империи.

Как и всякое произведение средневековой литературы, «Роман о Сайфе» строится на основе нормативной поэтики. Черпая из сложившегося фонда метафор, гипербол, эпитетов, сочинители должны были «расцвечивать» повествование привычными штампами-характеристиками. Положительный герой в романе всегда «непобедимый царь и неустрашимый лев». Воин «подобен горной вершине», или «скалистому утесу», или «испепеляющей молнии» и грозен, «как веление неотвратимой судьбы». Глаза героя «сверкают, как у пестрой змеи», он «поит врага из кубка смерти». Эмоции героя проявляются весьма бурно: от гнева или горя «свет меркнет в его глазах» или у него «мутится разум»! Во время сражения Сайф «кричит и рычит, подобно разгневанному льву» или «подобно взбесившемуся верблюду». Коня своего он «пускает навстречу врагу с быстротой сверкающей молнии или бушующего ветра».

Все описания сражений однотипны и также строятся из нормативных штампов: «Сайф бросился на врагов, подобно летящей с небес молнии, устрашая их своим боевым именем, ослепляя сверканием меча и рассыпая вокруг себя горе и гибель, унижение и смерть. Его острый меч пел грозную песню, услышав которую каждый воин думал о спасении своей жизни, а трус не знал, куда бежать. Головы летели, мечи звенели, кони сшибали седоков, кровь лилась, как потоки дождя с холмов, и битва разгоралась, становилась все ужаснее и страшнее».

Подобные же клише используются для характеристики воинов героя. При этом войска всегда «не меньше, чем песка в пустыне или камней на морском берегу». Все воины – также «доблестные герои» и «свирепые львы» – «не боятся смерти и не страшатся гибели». Атакуя врага, они грозят «разлучить его душу с телом» и «привести его к водопою гибели».

Однотипные характеристики-клише служат и для описания женской красоты. Взгляд (на героиню) «влечет за собой тысячу вздохов». На щеках ее «цветут созданные творцом розы», а глаза, «подобные глазам молодой газели, мечут острые стрелы взглядов, которые вонзаются прямо в сердце», точеная шея и мраморная грудь «покоряет отважных львов», она непременно черноока, «с тонким станом и тяжелыми бедрами».

Разумеется, герой не может устоять перед чарами подобной красавицы. Он «сгорает от страсти и страдает от любви», его «поражает любовный недуг, который не поддается никакому лечению и не подлежит исцелению».

Отрицательные персонажи романа также наделяются соответствующей повторяющейся характеристикой, но здесь в тексте встречается и снижение стиля, которое достигается введением бытовизмов и просторечий. Так, рисуя Амлаку-великаншу, жену Сайфа, рассказчик говорит: «Рот ее был похож на печь, в которой выпекают хлеб, он был словно городские ворота, а ровные зубы в нем – подобны лавкам на городском рынке»; готовясь ко сну, великанша «положила Сайфа себе на грудь, как будто поставила на скамью кувшин с водой». Как видим, изображая нетрадиционных героев, сочинитель позволяет себе употреблять «неканонические», бытовые сравнения.

Для арабской средневековой поэтики вообще и для языка народных романов в частности характерно широкое использование синонимических пар типа: «он умер и испил чашу смерти», «цари приказывают нам и повелевают нами», «теперь мы узнали правду и открыли истину», «они пускали в ход хитрость и коварство». Есть формулы, которые исполняют определенную стилистическую функцию. Например, фиксируя движение времени, рассказчик постоянно прибегает к клише типа: «Когда Аллах ниспослал утро и мир засиял в лучах зари», – это помогает разделить длинный текст на смысловые отрезки и создает определенный ритм.

Пейзажный фон романа также стереотипно-условен и предельно непластичен, он напоминает изображение природы в арабских книжных миниатюрах; повторяющиеся в тексте клишированные описания не дают никакого представления о реальном месте действия. «Войско очутилось в зеленой долине, где пели птицы и средь покрытых листвой деревьев струились ручьи, а на их берегах состязались в беге газели»; «Со всех сторон там виднелись зеленые сады и прозрачные пруды, полные сладкой воды, похожие на блестящий йеменский меч, извлеченный из ножен, или на змею, сбросившую старую кожу»; «На лугу росли развесистые деревья с гибкими ветвями, там протекали журчащие ручьи с прозрачной водой, а птицы на ветках пели и ворковали, создателя всех тварей прославляли».

В такой же условной манере изображаются в романе дворцы царей и вельмож. Все они похожи друг на друга и скорее отражают представление горожанина о жизни знатных людей, чем реальную действительность.

В значительной части роман состоит из коротких периодов рифмованной прозы, перемежающейся с многочисленными диалогами, как правило, также состоящими из коротких периодов. Переводчики пытались дать представление о структуре подлинника, частично воспроизводя в тексте рифмованные пассажи. В момент эмоционального напряжения (над павшим воином, перед боем, в минуту любовного томления) герои произносят подобающие случаю стихи в жанрах традиционной средневековой поэзии. В романе часто так и говорится: «И он произнес стихи, как это принято у арабов». Таким образом, прозаические и поэтические тексты чередуются, причем стихи составляют одно из естественных (хотя и подчиненных) звеньев, эмоционально окрашивающих все повествование. Однако нельзя не признать, что особой художественной ценности эти стихи не имеют – они не могут идти в сравнение с аналогичными произведениями поэтов-профессионалов. Это позволило нам при переводе сократить большую часть подобных вставок.

Предлагаемый читателю перевод романа о Сайфе (с частичным изложением) выполнен по четырехтомному каирскому изданию 1322/1904-05 г. При сокращении текста переводчики стремились наиболее полно передать основную сюжетную линию романа и сохранить особенно интересные в художественном и культурно-историческом отношении его части, опустив эпизоды периферийные.

И. М. Филыитинский

Жизнеописание Сайфа сына царя Зу Язана

Глава первая

Это рассказ об эмире Сайфе сыне Зу Язана, губителе неверных, язычников и злодеев во всех странах и землях, заклятом враге колдунов и смутьянов. Это удивительный рассказ, который мы вам поведаем, уповая на помощь всевышнего Аллаха, единого, ибо лишь Аллах единый достоин поклонения. Это он сделал сокровенные дела наших предков назиданием для потомков, а сказания о былых народах – уроком для ныне живущих, это он возвысил ислам над всеми верованиями мира. Да будут добрая молитва и вечный мир дарованы его досточтимым святым мужам и всем, кто следует по их стезе, да будут они благословенны вплоть до Судного дня.

Рассказчик Абу-ль-Маали ведет речь о жизни и деяниях того, кто воздвиг города и заставил реку Нил течь из страны эфиопов в нашу землю. Да поможет нам Аллах!

Давным-давно в древности жил один могущественный и великий царь, которого почитали жители городов и селений, обитатели всех его земель и владений. Все подданные склонялись перед его властью, а соседние цари уважали его, потому что был он решителен и силен, и в те времена не было ему равных. Был он из племени славных химьяритов[31]31
  Химьяриты – народ, живший в древности в Йемене.


[Закрыть], весть о которых разнеслась среди всех народов мира, а рассказы о его деяниях и подвигах передавались из уст в уста, их повторяли цари и правители. Имя этого царя было Зу Язан, и жил он в земле йеменской. Был у него мудрый везир, наделенный всеми достоинствами и добродетелями, осведомленный в делах государственных и обо всем пекущийся, учтивый и красноречивый. Все домочадцы царя любили и почитали этого везира и свято следовали его советам. Он был поставлен и над царскими войсками и командовал ими умно и умело, а они повиновались ему и выполняли его приказания. И не было подобных этому везиру ни на Востоке, ни на Западе. А звали его Ясриб. Он прочел многие древние книги и сказания о делах великих и нашел и в Торе, и в Евангелии, и на скрижалях Ибрахима[32]32
  Ибрахим – библейский Авраам. Мусульмане также считают его пророком и называют «собеседником божьим», так как, согласно библейскому преданию, он беседовал с богом.


[Закрыть], избранника Аллаха, и в псалмах Дауда[33]33
  Дауд – библейский Давид, иудейский царь, отец царя Соломона (Сулаймана).


[Закрыть], мир им, имя господина нашего Мухаммада, да благословит его Аллах! И узнал, что тот происходит из рода Хашимитов[34]34
  Хашмиты – один из родов мекканского племени курайш, из которого происходил Мухаммад.


[Закрыть] племени курайш[35]35
  Курайш – арабское племя, к VI—VII вв. жившее в Хиджазе, главным образом в Мекке.


[Закрыть]. Он вычитал в этих книгах описание Мухаммада и узнал, что ему дано будет возвестить истинную веру – ислам и уничтожить верования язычников и притеснителей на всей земле.

И когда он прочел все эти книги и научился отличать правду от лжи, он отбросил то, что было в этих книгах ложного, и посвятил себя истине, уверовав в провозвестника истины, в господина нашего Мухаммада, – да благословит его Аллах! – и в других пророков и посланцев. Он понял, что они идут праведным путем, и решил следовать тому, что было явлено, и стал одним из правоверных рабов Аллаха. Но он скрыл свои верования и никому не рассказал ни о своем исламе, ни о том, как он пошел по пути пророков.

Проходили дни, месяцы и годы, и вот однажды, когда наступил праздник, царь Зу Язан вместе со всеми своими подданными, приближенными, стражниками и воинами выехал из города, оставив в нем только женщин и детей. Царь Зу Язан оглядел свое войско, которое окружило его на страх врагу, и увидел, что воинов у него не меньше, чем песка в пустыне или камней на морском берегу. Тогда он приказал выстроить перед ним войско и пересчитать воинов. И когда военачальники сосчитали всех и занесли в списки, они сказали царю:

– О доблестный царь и неустрашимый лев! Число твоих воинов четыреста тысяч доблестных всадников, четыреста тысяч гордых великанов, четыреста тысяч закованных в броню, четыреста тысяч пеших воинов, вооруженных дубинками и палицами, подобных свирепым львам.

Когда царь Зу Язан услышал это, он улыбнулся довольно, и его радости не было пределов, и он сказал:

– Клянусь всеми божествами, клянусь Аллат[36]36
  Аллат, Узза – древнеарабские языческие божества.


[Закрыть] и Уззой, ни у одного великого царя нет такого многочисленного войска ни на Востоке, ни на Западе.

Затем, обратившись к везиру Ясрибу, он сказал:

– О Ясриб, я знаю, что ты разумный и опытный везир и твои суждения мудры. Скажи мне, знаешь ли ты среди повелителей земли, и великих и малых, такого царя, что превзошел бы меня величием и славой, у кого было бы больше войска, чем у меня, знаешь ли ты кого-нибудь выше меня или равного мне?

И везир Ясриб ответил:

– Знай, о доблестный царь и неустрашимый лев, знай, самый мудрый и славный повелитель из всех дальних и ближних, что в землях Востока есть могущественный царь по имени Баальбек, он сильный, доблестный и опытный воин, и власть его простирается и над свободными, и над рабами, а в его войске – великое множество воинов, и конных и пеших храбрецов, подобных тем львам врага рода человеческого, что не боятся смерти и не страшатся гибели. И таких воинов у него не меньше, чем песка в пустыне или камней на морском берегу. Этот царь выстроил за городом дворец, а под ним спрятал свои сокровища – драгоценные камни, серебро и золото. В его землях есть золотые копи, поэтому он построил свой дворец из чистого золота и серебра и держит в нем сто тысяч драгоценных кувшинов и блюд и сто двадцать хрустальных светильников, которые освещают дворец изнутри и снаружи. Дворец его увенчан алмазом в двадцать каратов и окружен прекрасным садом, в котором по воле божьей зреют всевозможные плоды, а на деревьях поют птицы, славя господа на всех языках. А рядом с этим дворцом высится другой, столь прекрасный, что, глядя на него, забываешь и грустные думы, и печаль. В этом дворце царь поселил своих жен.

И когда царь Зу Язан услышал эти слова везира Ясриба, у него потемнело в глазах, и он сказал:

– Клянусь богинями Аллат и Уззой, я отправляюсь к этому могущественному царю и накормлю его битвой! И будет эта пища горячее раскаленных углей и горше долготерпения, ведь я высочайший из царей, я правлю всеми славными химьяритами, и малыми и великими. Я должен отправиться к нему и немедля убить его и освободить от него лик земли, чтобы люди говорили: «Жил когда-то в землях Востока царь по имени Баальбек». Я пройду по всей вселенной, и на Восток и на Запад, и не оставлю в живых никого, кто посмеет покуситься на мою власть.

А вечером того же дня, после того как было совершено жертвоприношение, царь отпустил свою челядь и отправился верхом во дворец. Там он раздал дары и почетную одежду тем, кто был того достоин, а потом позвал всех своих слуг и щедро одарил их. И он снова стал править страной, пребывая в радости и веселье. Но однажды царь вспомнил слова везира Ясриба и свои намерения, тогда он обратился к везиру, говоря:

– О везир, я приказываю тебе готовиться к походу в страну Баальбека, вся моя казна в твоей власти.

И везир Ясриб ответил:

– Слушаю и повинуюсь, все твои приказания будут исполнены, мы подчиняемся каждому твоему слову и не станем перечить тебе ни в чем. Мы готовы двинуться в страны Востока.

И везир стал готовиться к войне, как приказал ему царь. Потом он пришел к царю и сказал ему:

– О великий царь и праведный властитель, войска уже собрались у стен города и готовы к походу. Мы ждем лишь разрешения царя, чтобы двинуться в путь со всем усердием и старанием и совершить то, что угодно нашему повелителю.

Услыхав эти слова, царь Зу Язан тотчас же встал, сел на своего боевого слона и выехал из города. А когда он объехал свое войско и, осмотрев его, понял, что оно сильно и многочисленно, радости его не было предела. Он воскликнул:

– Завтра поутру мы отправляемся в поход на Восток! – и удалился.

Воины провели эту ночь в спокойном сне, а когда Аллах ниспослал утро и мир засиял в лучах зари, царь сел на слона и приказал своим хаджибам[37]37
  Хаджиб – первоначально хранитель завесы при входе в покои правителя, позднее – высокий придворный чин, иногда равный по значению министру.


[Закрыть] объявить о том, что войску пора выступать. Раздался клич, воины сели на своих слонов и пустились в путь по широкой степи. Так двигались они три дня, а на четвертый день подошли к священному дому Аллаха. И вдруг все увидели, что везир Ясриб спешился и совершил у дома Аллаха земной поклон, говоря:

– Подобает творить земной поклон только перед повелителем, достойным поклонения, создавшим все земное из небытия.

Когда царь Зу Язан увидел, что сделал его везир, он опечалился, но стерпел, пока везир творил поклон, а потом спросил его:

– О везир, почему ты поступил так, ведь ты никогда раньше этого не делал, и я никогда не видал, чтобы ты творил поклон перед этим домом, скажи мне, в чем дело?

И везир ответил:

– Знай, о царь, что это священный дом Аллаха[38]38
  Дом Аллаха – распространенное название святилища мусульман – храма Кааба


[Закрыть], в котором обитают его чистые ангелы, великие пророки и посланцы, да будет им мир. Это – жилище того, кто сотворил семь небесных кругов, и населил их ангелами, кто расстелил семь земных кругов и воздвиг на них высокие горы, кто создал солнце и луну, камни и глину, ясное небо и темную ночь, светлое утро и бурное море, кто сотворил весь мир и сделал так, что все в нем имеет свою причину.

И когда царь услышал это, он воскликнул:

– Кто же это сотворил нас, ведь мы поклоняемся богиням Аллат и Уззе?

И везир ответил:

– Аллат и Узза тоже творения того, чей дом ты видишь перед собой.

Тогда царь спросил:

– Кто же построил этот дом в таком пустынном месте? Ведь кругом нет ни городов, ни селений, ни жителей, ни слуг, ни рабов?

И везир сказал:

– Знай, о великий царь, что всевышний Аллах приказал Адаму, да будет мир ему, отправиться к Каабе[39]39
  Кааба (букв, «куб») – главное святилище мусульман, здание кубической формы, в котором находится Черный камень – остаток монолита, видимо, метеоритного происхождения, которому поклонялись древние арабы еще до возникновения ислама. После принятия арабами ислама культ священного Черного камня был сохранен. Черный камень, состоящий из нескольких кусков, вделан в одну из стен Каабы.


[Закрыть] и построить там священный дом. И вот Адам стал брать камни с окрестных гор, а Гавриил по повелению славного и всемогущего Аллаха придал ему великую силу. Потом Адам заложил этот дом, а Гавриил указал ему, как надо дальше строить. Так Адам строил, а Гавриил учил его до тех пор, пока дом не был готов. Затем Гавриил сказал ему: «О Адам, этот дом ты построил по приказу господа!» – и велел Адаму ежегодно совершать к этому месту паломничество в сопровождении ангелов. А потом всевышний Аллах, хвала ему, сотворил Ноя, да будет мир ему, и отправил Ноя к его народу. И Ной призвал свой народ обратиться в истинную веру, но не нашел в нем отклика. Тогда Ной проклял свой народ, и Аллах услышал его молитву и приказал ему сделать ковчег и поместить в него всякой земной твари по паре, и Ной исполнил веление господа. А потом бог ниспослал с небес воду, и она разлилась по земле, и произошел потоп. А этот дом Аллах вознес на небеса, поместив Черный камень на гору Арарат, когда вода еще не поднялась до самой ее вершины. Ковчег Ноя кружил вокруг Черного камня, и те, кто был в этом ковчеге, спаслись, а все остальные утонули. И когда всевышний Аллах захотел освободить землю от воды, он приказал дождю остановиться, а земле впитать в себя всю воду. Тогда вновь показались горы и города, и Аллах приказал Ною сделать то, что тебе известно.

И когда царь Зу Язан услышал все это, он спросил:

– О Ясриб, а что подобает мне сделать?

И тот ответил:

– Сойди и обойди вокруг этого дома.

И царь приказал войскам остановиться, а сам спешился, и везир научил его, как совершать обряд обхода. Вот, что было с царем и везиром.

Тем временем воины спешились и установили свои палатки и шатры, расположили значки и знамена. И пока царь обходил вокруг священного дома, воины, глядя на него, отдыхали и готовили пищу. А царь долго смотрел на священный дом, и он ему очень понравился. Он сказал себе: «Я обязательно должен забрать этот дом в свою землю, чтобы гордиться им перед всеми земными царями, тогда я буду единственным царем и султаном. Надо мной не сможет возвыситься никто ни на Востоке, ни на Западе, и я, царь Зу Язан, стану повелителем всей вселенной». И решив так, он обратился к везиру и приказал ему идти за ним в шатер. Везир повиновался, и когда они оба пришли в шатер, который был установлен на четырех сотнях столбов из алойного дерева, черного дерева и благовонного сандала и покрыт шелками и парчой, царь сел на престол во всем величии своей славы, а везиру приказал занять должное место. На каждом столбе высился наконечник из червонного золота, увенчанный ослепительным алмазом, который сиял и во мраке ночи, и при свете дня, а изнутри шатер был освещен алмазными светильниками. Йеменские цари передавали этот шатер друг другу по наследству, а еще раньше он принадлежал Искандару Двурогому.[40]40
  Искандар Двурогий – прозвище, данное арабами Александру Македонскому, имя которого часто встречается в арабском фольклоре. Легенда об Александре Македонском имеется и в Коране.


[Закрыть]