Текст книги "Рамаяна"

 
Кайкейи с пылающим ликом и гневной осанкой
Беседу свою продолжала с горбатой служанкой:
 
 
«Любимому Бхарате нынче престол предоставлю.
Постылого Раму сегодня в изгнанье отправлю.
 
 
Дай, Мантхара, средство, найди от недуга лекарство,
Чтоб сыну в наследство досталось отцовское царство!»
 
 
Тогда, погубить благородного Раму желая,
Царице Кайкейи сказала наперсница злая:
 
 
«Припомни войну между áсурами и богами,
Сраженья отшельников царственных с Индры врагами!
 
 
Когда на богов непоборный напал Тимидхвáджа,
Взял сторону Индры супруг твой, властительный раджа.
 
 
Но в битву с Громовником ринулся чары творящий,
Личину меняющий, имя Шамбáры носящий!
 
 
Хоть áсуров стрелы впились в Дашаратху, как змеи,
В беспамятстве, с поля, его унесла ты, Кайкейи.
 
 
Его изрешéтили стрелы, но жизнью поныне
Твоей добродетели раджа обязан, богиня.
 
 
За то, что осекся Шамбара, людей погубитель,
Два дара в награду тебе посулил повелитель.
 
 
Но ты отвечала, довольствуясь царским обетом:
«Две просьбы исполнишь, едва заикнусь я об этом!»
 
 
Поскольку тебе изъявил повелитель согласье,
Ты можешь награду свою получить в одночасье!
 
 
Рассказ твой, царица, хранила я в памяти свято.
Правителя слово обратно не может быть взято.
 
 
У раджи проси, – ведь спасеньем тебе он обязан! –
Чтоб Рама был изгнан, а сын твой на царство помазан.
 
 
Чего же ты медлишь, прекрасная? Время приспело!
Престола для Бхараты нужно потребовать смело.
 
 
Народу полюбится этот счастливый избранник,
А Рама четырнадцать лет проживет как изгнанник.
 
 
В Дом Гнева ступай и, – царя не встречая, как прежде, –
На голую землю пади в загрязненной одежде!»
 

 
«На мужа не глядя, предайся печали притворной,
И в пламя он кинется ради тебя, безукорной!
 
 
Сносить не способен твой гнев и твое отчужденье, –
Он с жизнью готов распроститься тебе в угожденье.
 
 
Ни в чем Дашаратха супруге своей не перечит.
Пускай пред тобой жемчуга и алмазы он мечет,
 
 
Ты стой на своем и не вздумай прельщаться соблазном.
Даров не бери, упоенная блеском алмазным!
 
 
Свое осознай преимущество, дочь Ашвапáти:
Могущество чудной красы и божественной стати!
 
 
Когда бы не ты, Дашаратхе погибнуть пришлось бы.
Исполнить обязан теперь повелитель две просьбы.
 
 
Напомни, когда тебя с пола поднимет Всевластный,
Что клятвой себя он связал после битвы опасной.
 
 
Пусть Рама четырнадцать лет обретается в чаще,
А Бхарату раджей назначит Великоблестящий».
 
 
И слову горбуньи послушно Кайкейи-царица
Вверялась, как ложной тропе – молодая ослица.
 
 
«Почти с колесо, дорогая, твой горб несравненный.
Его по заслугам украшу я цепью бесценной!
 
 
В себе воплощает он все чародейства вселенной
И служит вместилищем хитростей касты военной.
 
 
Твой горб умащу я сандалом, – сказала царица, –
Когда на отцовском престоле мой сын водворится!
 
 
Как только прикажет властитель постылому Раме
В леса удалиться – тебя я осыплю дарами.
 
 
Убором златым увенчаю чело, как богине.
О Мантхара, будешь купаться в моей благостыне!»
 
 
Кайкейи на ложе блистала, как пламень алтарный,
Но сказано было царице горбуньей коварной:
 
 
«Коль скоро вода утечет – ни к чему и плотина!
Должна ты в своей правоте убедить господина».
 
 
В Дом Гнева царица прекрасная с этой смутьянкой
Вошла, как небесная дева с надменной осанкой.
 
 
Сняла украшенья свои золотые Кайкейи,
Свое ожерелье жемчужное сбросила с шеи,
 
 
И, в гневе, на голой земле распростершись, горбунье
Сказала: «Коль наши старанья останутся втуне,
 
 
Не будет ни Бхарате трона, ни Раме изгнанья,
Царя известите, что здесь я лежу без дыханья!
 
 
На что мне теперь жемчуга, и алмазы, и лалы?
Умру, если Раме достанутся земли Кошалы!»
 
 
Она отшвырнула свои драгоценности яро,
И, словно упавшая с неба супруга кимнара,
 
 
Приникла к земле обнаженной пылающим телом,
И скорую смерть объявила желанным уделом.
 
 
Царица, без ярких венков, без камней самоцветных,
Казалась угасшей звездой в небесах предрассветных.
 

 
В Кайкейи обитель, – подобье небесного рая, –
Вошел повелитель, безлюдный покой озирая.
 
 
Обычно царица Кайкейи, в своем постоянстве,
Царя ожидала на ложе, в роскошном убранстве.
 
 
И Ману потомок, любовным желаньем охвачен,
Задумался, видом постели пустой озадачен.
 
 
Царицей, некстати покинувшей опочивальный
Покой, раздосадован был повелитель печальный.
 
 
Привратницу спрашивать стал он о царской супруге,
И женщина эта ладони сложила в испуге:
 
 
«В Дом Гнева моя госпожа удалилась в расстройстве!»
Властительный раджа туда поспешил в беспокойстве.
 
 
Он жалость почувствовал к этой, презревшей приличье,
Жене молодой, что забыла свой сан и величье,
 
 
На голую землю сменив златостланное ложе.
Кайкейи была ему, старому, жизни дороже!
 
 
Безгрешный увидел ее, одержимую скверной.
Она, как богиня, блистала красой беспримерной.
 
 
Царица отломанной ветвью древесной казалась,
На землю низринутой девой небесной казалась,
Она чародейства игрой бестелесной казалась,
 
 
Испуганной ланью, плененной в лесу звероловом…
И царь наклонился к поверженной с ласковым словом, –
 
 
Слоновьего стада вожак со слонихою рядом,
Что ранил охотник стрелою, напитанной ядом.
 
 
Касаясь прекрасного тела супруги желанной,
Сказал Дашаратха: «Не бойся! Как сумрак туманный
 
 
Рассеяло солнце – твою разгоню я кручину.
Поведай мне, робкая, этой печали причину!»
 

 
Полна ликованья, во власти опасной затеи,
Как вестница смерти, к царю обратилась Кайкейи:
 
 
«Приверженный долгу подвижник, о благе радетель,
Ты дал мне великую клятву, Кошалы владетель.
Свидетели – тридцать бессмертных[26]26
  Тридцать бессмертных – обычно «тридцать три» – число главных богов индийского пантеона: переносно означает всю совокупность богов и небожителей. Стороны света – подразумеваются боги, охраняющие восемь сторон света.


[Закрыть], сам Индра – свидетель.
 
 
И солнце, и месяц, и звезды, и стороны света
Слыхали тобой изреченное слово обета.
 
 
Известно гандхарвам и ракшасам, духам и тварям
О щедрой награде, обещанной мне государем».
 
 
Властитель Айодхьи пылал, уязвленный любовью.
В объятьях Кайкейи, внимал он ее славословью.
 
 
Взывала к богам восхвалявшая мужа царица,
И лучник великий готов был жене покориться.
 
 
«Мой раджа, напомню тебе о сраженье давнишнем,
Где бились могучие асуры с Индрой всевышним.
 
 
Шамбара изранил тебя, ненавистник смертельный,
И ты бы, наверно, отправился в мир запредельный.
 
 
Но, видели боги, – в тяжелую эту годину
Кайкейи на помощь пришла своему господину!
 
 
И были два дара обещаны мне по заслугам.
Тобой, Дашаратха, моим венценосным супругом.
 
 
Будь просьба моя велика или слишком ничтожна –
Ты слово из уст изронил, и оно непреложно.
А если ты клятву преступишь, мне жить невозможно!
 
 
Властитель, нарушив обет, – пожалеешь об этом:
Тобой оскорбленная, с белым расстанусь я светом!»
 
 
Весьма опечалился раджа, собой не владея.
Казалось, оленя в капкан завлекает Кайкейи.
 
 
Она расставляла тенета, готовила стрелы.
Добычей охотничьей стал властелин престарелый.
 
 
И волю свою изъявила немедля царица:
«Хотя ожидает помазанья Рамы столица,
Не сын Каушальи, но Бхарата пусть воцарится!
 
 
А Рама четырнадцать лет из берёсты одежду
Пусть носит в изгнанье, утратив на царство надежду.
 
 
Ты Раму в леса прикажи на рассвете отправить,
Дабы от соперника Бхарату разом избавить!
 
 
Пускай возликует законный наследник, по праву
Отцовский престол получив и Кошалы державу.
 
 
Два дара обещанных дай мне, Айодхьи владетель!
О царь, нерушимое слово – твоя добродетель!»
 

 
Злосердью Кайкейи-царицы, ее своеволью
Дивился властитель, пронзенный внезапною болью.
 
 
Он вслух размышлял: «Искушает меня наважденье,
Мутится мой ум или душу томит сновиденье?»
 
 
И раджа, Кайкейи жестокое слово услыша,
Всем телом дрожал, как олень, зверолова услыша.
 
 
Дыханье царя, оскорбленного речью супруги,
Казалось шипеньем змеи зачарованной в круге.
 
 
«О, горе!» – вскричал побуждаемый честью и долгом,
На голой земле пролежавший в беспамятстве долгом.
 
 
«Зачем, ненавистница, волю дала душевредству?
Какие обиды чинил тебе Рама, ответствуй?»
 
 
И, праведным гневом палим изнутри, как жаровней,
Добавил: «Дарил тебя Рама любовью сыновней!
 
 
Зачем же ущерб, недостойной натуре в угоду,
Наносишь ему и великому нашему роду?
 
 
Не царские дочери, но ядовитые змеи
Подобно тебе поступают, – сказал он Кайкейи. –
 
 
Себе на погибель я ввел тебя в наше семейство!
В упадок повергнет Кошалу твое лиходейство!
 
 
Скажи, за какую провинность я Раму отрину?
За что нанесу оскорбленье любимому сыну?
 
 
Его добродетели славит народ повсеместно.
Да будет об этом тебе, криводушной, известно!
 
 
С богатством расстался бы я, с Каушальей, Сумитрой…
Но Рама? Да что тебе в голову вспало, злохитрой!
 
 
Мой Рама – отрада отца, воплощенье отваги.
Без солнца земля проживет и растенье – без влаги,
 
 
Но дух мой расстанется с плотью, когда я безвинно,
По воле твоей изгоню благославного сына.
 
 
Пусть водами Индры не будет омыта природа,
И Сурья на землю лучей не прольет с небосвода!
 
 
Ни солнца не надобно нам, ни даров Громовержца.
Но вид уходящего Рамы смертелен для сердца!
 
 
Так царствуй, змея вредоносная, с Бхаратой вместе,
Стране в поруганье и нашему роду в бесчестье!
 
 
Когда государство Кошалы повергнешь в упадок,
Врагам поклонись, чтоб они навели в ней порядок!
 
 
Зачем, раскрошившись, из этого скверны сосуда
Не выпали зубы, когда изрыгалась оттуда
Хула на того, от кого не видала ты худа?
 
 
С рожденья мой сын благородства печатью отмечен.
Мой Рама с людьми благодушен, приветлив, сердечен,
 
 
Почтителен, ласков, безгневен, душою не злобен.
Мой Рама обидного слова изречь не способен!
 
 
Исчадье бесстыжее царского дома Кекайя,
Не думай, чудовищной речью меня подстрекая,
 
 
Что я для тебя, скудоумной, пущусь на злодейство!
Державу замыслила ты погубить и семейство.
Постылая лгунья, претит мне твое лицедейство!»
 
 
Врагов сокрушитель, под стать одинокой вдовице,
Рыдая, ударился в ноги жестокой царице.
 
 
Как в муке предсмертной, супругу молил он усердно:
«Ко мне, госпожа дивнобедрая, будь милосердна!»
 

 
И снова просил у Кайкейи пощады властитель, –
Проживший свой век добродетельно, долга блюститель:
 
 
«Не прихоти ради, – о пользе державы радея,
Преемника раджа себе избирает, Кайкейи!
 
 
Царица с округлыми бедрами, с ликом прекрасным,
Дай Раме Айодхьи правителем стать полновластным!
 
 
И Раму и Бхарату – любящих братьев обрадуй!
Тебе почитанье народное будет наградой».
 
 
Стремясь победить нечестивицы злость и предвзятость,
Молил он: «Уважь мою старость, наставников святость!»
 
 
Глаза повелителя были от слез медно-красны,
Но были его увещанья и просьбы напрасны.
На землю свалился в беспамятстве раджа несчастный.
 
 
Весьма оскорбленный супругой своей непреклонной,
Он горько вздыхал и ворочался ночью бессонной.
 
 
Когда на заре пробудили царя славословья,
Велел он певцу отойти от его изголовья.
 

За Рамой посылают царского возничего Сумантру.

 
Помазанья Рамы ждала с нетерпеньем столица.
По городу лихо Сумáнтры неслась колесница.
Дворец белоснежный узрел, торжествуя, возница.
 
 
Красой отличались ворота его и террасы.
Он высился вроде горы осиянной, Кайласы.
 
 
Казалось, блистает не Рамы, но Индры обитель,
Что в райском селенье воздвигнул богов повелитель.
 
 
Обилью камней драгоценных, златым изваяньям
Громады порталов обязаны были сияньем.
 
 
Огромный дворец походил на пещеру златую,
Что Меру собою украсила, гору святую.
 
 
В покоях сверкали гирлянды жемчужин отменных,
Искрились тяжелые гроздья камней драгоценных.
 
 
И, белым сандалом изысканно благоухая,
Подобно туманом повитой вершине Малайя,
 
 
Был полон дворец журавлей трубногласных, павлинов,
Что дивно плясали, хвосты опахалом раскинув.
 
 
А стены – приятное зрелище стад беззаботных
Являли – резцом иссечённых прекрасных животных.
 
 
Как месяц, как солнце, блистающий, стройный сверх меры,
Дворец богоравного Рамы, – жилище Куберы,
 
 
Небесную Индры обитель узрел колесничий,
С пернатыми пестрыми, с разноголосицей птичьей,
 
 
Горбатых прислужников, замерших в низком поклоне,
И граждан Айодхьи, что, Раму увидеть на троне
Желая, стеклись ко двору и сложили ладони.
 
 
В дворцовом саду обретались олени и птицы.
Сумантра, коней осадив, соскочил с колесницы,
И, дрогнув, забилось от радости сердце возницы.
 
 
Он трепет внезапный восторга почувствовал кожей:
На ней волоски поднимались от сладостной дрожи.
 
 
У царской обители, схожей с горою Кайласа,
Толпился народ в ожиданье счастливого часа.
 
 
Увидел Сумантра и Рамы друзей закадычных,
Мужей – обладателей многих достоинств отличных.
 
 
Олени, павлины гуляли у царского дома,
Что блеском сравнялся с жилищем властителя грома.
 
 
Внимая веселым речам, просветленные лица
Встречая, направился в опочивальню возница.
 

 
Сумантра не мог пренебречь соблюденьем приличий.
И в спальном покое почтил песнопеньем возничий
 
 
Того, кто, блистая, простерся на царственном ложе.
Был солнцу в зените подобен царевич пригожий.
 
 
Промолвил Сумантра: «О сын Каушальи прекрасный,
Не медли! Тебя призывает родитель всевластный.
 
 
О Рама, коль скоро взойдешь на мою колесницу,
Мы ждать не заставим его и Кайкейи-царицу!»
 

 
Торжественно двинулся Рама по улице главной,
И сладостный дым фимиама вдыхал Богоравный.
 
 
Украшенный стягами пестрыми град многолюдный
Увидел Айодхьи предбудущий царь правосудный.
 
 
Его окружало цветистых знамен колыханье,
Он чувствовал запах сандала, алоэ дыханье.
 
 
Дома белоснежные в городе этом чудесном,
Блистая, вздымались под стать облакам поднебесным.
 
 
Дорогою царской везли Многосильного кони.
В курильницах жгли драгоценную смесь благовоний.
 
 
Навалены были сандала душистого груды,
И дивно сверкали кругом жемчуга, изумруды.
 
 
Льняные одежды и шелковые одеянья,
Венки и охапки цветов добавляли сиянья.
 
 
Блестела везде по обочинам утварь из меди
С великим обильем припасов и жертвенной снеди.
 
 
Подобен пути, что избрал в небесах Жизнедавец,
Был радостный путь, оглашаемый тысячью здравиц.
 
 
Он кадями рисовых клёцок, поджаренных зерен
Был щедро уставлен, окурен сандалом, просторен.
 
 
Стояли чаны простокваши; цветов плетеницы
На всем протяженье украсили ход колесницы.
 

В покоях Кайкейи Рама видит царя. Дашаратха бледен и плачет. Он в силах выговорить только имя сына. Вместо него царское решение объявляет Кайкейи. Рама не произносит ни слова осуждения или несогласья. Он уверяет Кайкейи, что воля Дашаратхи будет исполнена. Он утешает рыдающего отца, ласково прощается с ним и Кайкейи и удаляется.

Царица Каушалья, мать Рамы, – в отчаянье. Лакшмана уговаривает брата захватить престол силой. Он грозится убить Кайкейи, а если надобно – и самого царя. Но Рама утишает его гнев.

Возвратясь к себе во дворец, Рама рассказывает Сите о случившемся и говорит, что решение отца для него непреложно. Он просит жену не покидать Айодхьи и дождаться его возвращения. «Я не должна и не могу разлучаться с тобой!» – говорит Сита. Рама тщетно убеждает ее. «Я умру в разлуке с тобой!» – повторяет Сита. Наконец Рама обещает взять Ситу с собой. После долгих уговоров он соглашается взять с собой и Лакшману.

Они молча идут ко дворцу Дашаратхи. При виде Рамы царь вновь лишается чувств. Очнувшись, он просит заключить его, Дашаратху, в тюрьму, и самому воссесть на престол. Рама отказывается. По слову Кайкейи приносят одежды из бересты. Рама и Лакшмана облекаются в них. Сита трепещет – как лань при виде аркана. Она плачет. Она пытается надеть грубую одежду отшельницы. Рама ей помогает. Горестный Дашаратха не выдерживает, он клянет жестокосердую Кайкейи и повелевает принести для Ситы лучшие наряды, драгоценные украшения, и – оружье для Рамы с Лакшманой…

 
Сумáнтра, как Мáтали – Раджи Богов колесничий, –
До тонкостей ведал придворный обряд и обычай.
 
 
Ладони сложив, пожелал он царевичу блага
И молвил: «О Рама, твоя беспредельна отвага.
 
 
Взойди на мою колесницу! Домчу тебя разом.
Поверь, доброславный, моргнуть не успеешь ты глазом.
 
 
Четырнадцать лет обретаться вдали от столицы
Ты должен теперь, изволеньем Кайкейи-царицы!»
 
 
На солнцеобразную эту повозку, без гнева,
С улыбкой взошла дивнобедрая Джанаки дева.
 
 
Сверкали немыслимым блеском ее украшенья –
Невестке от свекра властительного подношенья.
 
 
Оружье для Рамы и Лакшманы Великодарный
Велел поместить в колеснице своей златозарной.
 
 
Бесценные луки, мечи, и щиты, и кольчуги
На дно колесницы сложили заботливо слуги.
 
 
Обоих царевичей, Ситу прекрасную – третью,
Помчала коней четверня, понуждаемых плетью.
 
 
На долгие годы великого Раму, как птица,
Как яростный вихрь, уносила в леса колесница.
Отчаявшись, люди кричали: «Помедли, возница!»
 
 
Шумели, вопили, как будто не в здравом рассудке,
Как будто умом оскудели, бедняги, за сутки.
 
 
И рев разъяренных слонов, лошадиное ржанье
Внимали вконец обессиленные горожане.
 
 
За Рамой бежали они, как, от зноя спасаясь,
Бегут без оглядки, в теченье речное бросаясь, –
 
 
Бежали, как будто влекло их в жару полноводье, –
Бежали, крича: «Придержи, колесничий, поводья!»
 
 
«Помедли! – взывали столичные жители слезно, –
На Раму позволь наглядеться, покамест не поздно!
 
 
О, если прощанье могло не убить Каушалью,
Ее материнское сердце оковано сталью!
 
 
Как солнце блистает над Меру-горой каждодневно,
Так, следуя солнца примеру, Видехи царевна,
 
 
Навечно душой со своим повелителем слита.
Послушная дхарме, супругу сопутствует Сита.
 
 
О Лакшмана, благо пребудет с тобой, доброславным,
Идущим в изгнанье за братом своим богоравным!»
 
 
Бегущие вслед колеснице Икшвáку потомка,
Сдержаться не в силах, кричали и плакали громко.
 
 
И выбежал царь из дворца: «Погляжу я на сына!»
А царские жены рыдали вокруг властелина, –
 
 
Слонихи, что с ревом стекаются к яме ужасной,
Где бьется, плененный ловцами, вожак трубногласный.
 
 
И царь побледнел, словно месяца лик светозарный
В ту пору, когда его демон глотает коварный.[27]27
  …словно месяца лик светозарный, // В ту пору, когда его демон глотает коварный. – Считалось, что лунные и солнечные затмения происходят потому, что бестелый демон Раху периодически проглатывает их, но светила, задержавшись на миг в пасти чудовища, лишенного туловища, благополучно выскальзывают из его глотки.


[Закрыть]
 
 
Увидя, что раджа становится скорби добычей,
Вскричал опечаленный Рама: «Гони, колесничий!»
 
 
Как только быстрей завертелись резные ободья,
Взмолился народ: «Придержи, колесничий, поводья!»
 
 
И слезы лились из очей унывающих граждан:
Предбудущий раджа был ими возлюблен, возжаждан!
 
 
И эти потоки текли, как вода дождевая,
Взметенную скачкой дорожную пыль прибивая.
 
 
И слезы, – как влага из чашечки лотоса зыбкой,
Чей стебель внезапно задет проплывающей рыбкой, –
 
 
У женщин из глаз проливались, и сердце на части
Рвалось у царя Дашаратхи от горькой напасти.
 
 
За сыном возлюбленным двинулся город столичный,
И выглядел древом подрубленным царь горемычный.
 
 
И Раме вдогон зазвучали сильнее рыданья
Мужей, что увидели старого раджи страданья.
 
 
«О Рама!» – одни восклицали, объяты печалью,
Другие жалели царевича мать, Каушалью.
 
 
И горем убитых, бегущих по Царской Дороге,
Родителей Рама узрел, обернувшись в тревоге.
 
 
Не скачущих он увидал в колесницах блестящих,
Но плачущих он увидал и безмерно скорбящих.
 
 
И, связанный дхармой, открыто в любимые лица
Не смея взглянуть, закричал он: «Быстрее, возница!»
 
 
Толкая вперед, как слона ездового – стрекало,
Ужасное зрелище в душу ему проникало.
 
 
Подобно тому как стремится корова к теленку,
Рыдая, царица бежала за Рамой вдогонку.
 
 
«О Рама! О Сита!» Но жалобный стон Каушальи
Копыта коней, по земле колотя, заглушали.
 

Царевич Кошалы с братом Лакшманой и прелестной Ситой покидают городские пределы. Жители Айодхьи неотступно следуют за ними. Рама останавливает колесницу и уговаривает их вернуться. Он восхваляет достоинства Бхараты, нового царя. Горожане говорят, что им не нужно другого правителя, кроме Рамы.

Путники достигают реки Тамаса. Спускается ночь. Они располагаются на ночлег. Рама и Сита засыпают. Лакшмана и Сумантра до рассвета беседуют о несравненных доблестях старшего сына Дашаратхи. Едва озаряется небо, изгнанники вновь пускаются в путь. Пробудившиеся жители Айодхьи уже не находят любимого царевича.

Меж тем колесница, ведомая Сумантрой, уносится все дальше на юг. Изгнанники достигают вод Ганги. Здесь они ласково прощаются с возничим, затем, переправившись через священную реку, углубляются в чащу леса.

 
Вернувшись в Айодхью, поведал царю колесничий,
Что стала держава обширная горя добычей.
 
 
«Поникли деревья прекрасные, полные неги, –
Сказал он, – увяла листва, и цветы, и побеги,
 
 
О раджа, везде пересохли пруды и озера,
И в дебрях не видно животных, приятных для взора.
 
 
Не бродят стадами слоны трубногласные в чаще,
Немой и пустынной, как будто о Раме скорбящей.
 
 
Сомкнулись душистые лотосы, грязным налетом
Подернута влага речная и пахнет болотом.
 
 
Не видно ни рыбок, ни птиц, умиляющих душу,
Весельем своим оживляющих воды и сушу.
 
 
Густые деревья, что были цветеньем богаты,
Теперь оскудели, утратив свои ароматы.
 
 
Где ветви клонились, плодами душистыми славясь,
Там вянущий цвет не сменяет упругая завязь!
 
 
О бык среди Ману потомков[28]28
  О бык среди Ману потомков… – Санскритское слово «ришабха» (буквально: «бык, буйвол») употреблялось в качестве обращения или титула в отношении лиц мужского пола и выражало крайнюю степень восхищения и уважения говорящего к адресату, приблизительно соответствует эпитетам типа «мужественнейший, храбрейший, сильнейший» и т. п. «Ману» прозывался каждый из четырнадцати великих Прародителей рода человеческого (само слово «ману» буквально значит: «человек»); здесь имеется в виду так называемый Седьмой Ману – Ману Вайвасвата – основатель рода Рагху, к которому принадлежал и Дашаратха, первый царь Айодхьи.


[Закрыть], при въезде в столицу,
Встречая пустую, без Рамы, твою колесницу,
Никто не приветствовал нынче Сумантру-возницу!
 
 
На Царском Пути я услышал толпы многолюдной
Рыданья о Раме, свершающем путь многотрудный.
 
 
И жены у башенных окон, сдержаться не в силе,
Стонали и слезы из глаз неподкрашенных лили.
 
 
И, Рамы не видя, прекрасные эти, в печали,
Сквозь горькие слезы, друг дружку едва различали.
 
 
В стеченье народа, где плакали все без изъятья,
Друзей от врагов распознать не хватало понятья.
 
 
Почуя людскую разладицу и неустройство,
Слоны ездовые и кони пришли в беспокойство.
 
 
О раджа великоблестящий, подобна отныне
Столица твоя Каушалье, скорбящей о сыне».
 
 
И слово супруге сказал наделенный всевластьем
Правитель Айодхьи, своим сокрушенный злосчастьем:
 
 
«Без Рамы – тонуть в океане кручины остался!
С невесткой – что с берегом бурной пучины расстался!
 
 
Мои воздыханья, – сказал он, – как волн колыханье.
Воздетые руки, – сказал он, – как рыб трепыханье.
 
 
Горючие слезы, – сказал он, – морские теченья.
И пряди седые, – сказал, – водяные растенья.
 
 
Горбуньи коварная речь – крокодилов обилье.
Кайкейи – врата в преисподнюю, морда кобылья!»[29]29
  Кайкейи – врата в преисподнюю, морда кобылья… – Подразумевается так называемый «подводный огонь», имеющий облик гигантского лошадиного черепа и проживающий на дне Мирового Океана, воды которого он пожирает.


[Закрыть]
 

Изнывающий от горя и тоски отчаявшийся Дашаратха вспоминает проступок своей юности.

Как-то однажды он отправился на охоту. Ночью он притаился в лесных зарослях на прибрежье Сарайю, куда приходили на водопой буйволы, тигры и слоны. Дашаратха был отменным лучником, он умел подстрелить зверя по одному только звуку, не видя цели. И вот ему послышалось, что булькает вода в хоботе слона, утоляющего жажду. Он выстрелил. Раздался жалобный крик. Оказалось, что попал он в юношу-отшельника, что спустился к реке наполнить кувшин водою. Меткая стрела пробила ему грудь. Он умер на руках Дашаратхи. Перед смертью он попросил царевича, чтобы тот поведал обо всем его родителям: ведь слепые, дряхлые старики ждут сына, который пошел за водой, и ни о чем не подозревают. Дашаратха пришел в пустынную хижину и рассказал осиротевшим отшельникам о гибели сына. Отец юноши проклял Дашаратху. «Как мы умираем от горя по сыну, до времени от нас ушедшему, – сказал он, – так ты изойдешь тоскою по сыну, с тобой разлученному!»

Отец и мать юноши совершили поминальные обряды и взошли на погребальный костер.

Дашаратха рассказывает об этом Каушалье. «Ныне сбывается провещание пустынника: я умираю в тоске по милому сыну», – говорит царь. При этих словах жизнь оставляет его.

Айодхья, великий город, охвачен скорбью. Рама и Лакшмана – в изгнанье, Бхарата с Шатругхной гостят у царя кекайев Ашвапати, родного дяди Бхараты. Некому предать тело царя сожжению! Придворные помещают его тело в чан с маслом и посылают гонцов за Бхаратой, новым царем Кошалы.