Текст книги "Сильвия"

3

Целыми днями Сильвия бродила по дому, как призрак, терзаемая угрызениями совести. Ей стоило невероятных усилий сказать кому-нибудь несколько слов. Она никому не могла смотреть в глаза – так велик был ее стыд. Она не ела, не спала и довела себя до полного истощения. Она буквально валилась с ног. Доктора, вызванные из города, оказались бессильными против съедавшей ее скорби. Майор приходил к ней несколько раз в день, говорил ей о розах и других цветах, которые он вырастил для нее. Но она могла думать только о Франке и едва отвечала отцу. Однажды, около полуночи, майор, охваченный внезапной смутной тревогой, тихо вошел в ее комнату. Комната была пуста. Он испуганно бросился искать ее в саду и скоро нашел. Она гуляла в розовой аллее босиком, в одной ночной сорочке. Он увел ее в дом, бережно уложил в кровать и заметил при этом, что ноги ее были в ссадинах, песке и колючках. Но она и не обратила внимания на это. Физическая боль, говорила она, для нее – благо. Она отвлекает ее внимание от душевной боли.

Всего ужаснее в этой истории был элемент непристойности. Она ни с кем не могла говорить, ни даже думать об этом. Она ненавидела теперь Франка за то, что благодаря ему все чаще и чаще останавливалась мыслью на этой ужасной стороне жизни. Она чувствовала себя униженной и поруганной в глазах всего мира. Она знала, что все при встрече с нею должны думать об этом и чувствовала, что никогда не сможет высоко держать голову, как прежде, и смотреть людям прямо в глаза. Она отдала свое сердце человеку, а он понес его в «привилегированный публичный дом».

Однажды утром майор осторожно постучался в дверь комнаты Сильвии. Он пришел исполнить тяжелую обязанность, сказал он, не добавив, однако, что обязанность эта возложена на него на состоявшемся за час перед тем семейном совете. От Франка Ширли пришло письмо на имя Сильвии.

– Дай мне письмо! – воскликнула Сильвия, вскочив на ноги.

– Сильвия! – ужаснулся майор.

– Что, папа?

Майор вынул письмо из кармана и, держа его в руке, заговорил:

– Дитя мое, этот человек втоптал твое имя в грязь. И после этого ты станешь читать его письмо? Неужели ты еще можешь поддерживать какие-либо отношения с ним? Неужели он имеет право сказать, что ты в его власти даже после такого оскорбления…

– Папа, но, может быть, в письме есть какое-нибудь объяснение? – робко и с мольбою спросила Сильвия.

– Объяснение? – крикнул майор. – Но какое же объяснение он может дать тебе? Я не могу позволить моей дочери читать такие объяснения. Сильвия, ты не можешь грязнить свою душу такими историями!

– Что я должна сделать? – спросила Сильвия упавшим голосом.

– То, что сделала бы на твоем месте каждая уважающая себя женщина. Верни это письмо и прибавь, что никаких писем от мистера Ширли получать не желаешь.

Сильвия упала на кровать и тихо зарыдала.

– Сильвия! – продолжал отец. – И этого человека ты любила! Он целовал твои чистые уста. Ведь он целовал тебя в Бостоне, Сильвия?

Сильвия вздрогнула и глубже зарыла в подушку свое лицо.

– И ты понимаешь, дитя мое, через два-три дня после этого он пришел в такое… такое место. Где же твоя гордость, Сильвия?

В его голосе прозвучали необычайные, повелительные нотки. Она подняла голову. Майор был бледен, как смерть, глаза его горели.

– Сильвия! – воскликнул он. – Ты Кассельмен. Довольно плакать. Встать.

Она встала, как под гипнозом. Да, это что-то значило – быть дочерью Кассельмена. Это значило, что во имя чести и гордости надо было уметь переносить все муки и пытки.

Она встала с холодным, твердым лицом.

– Ты прав, папа, он заслужил мое презрение.

– В таком случае напиши то, что я скажу тебе.

И он продиктовал ей: «Мистер Ширли, возвращаю ваше письмо непрочитанным. Всякие отношения между нами кончены. Сильвия Кассельмен».

И сознание фамильной гордости вдохнуло в нее столько решимости, что она сама надписала адрес на конверте, запечатала его и отдала отцу. И ни словом, ни движением не выдала своего волнения, пока он не вышел из комнаты и она не закрыла за ним дверь.

В последовавшие дни тоска по Франку заглушала ее гордость и всякие соображения о чести и достоинстве. Она шагала из угла в угол, задыхаясь от душивших ее рыданий, дергала свое платье, ломала руки и беззвучно шептала: «О Франк! Франк! Как ты мог!» И вновь огнем обжигал ее гнев. И она ненавидела его. Ненавидела всех мужчин. Потом опять вспомнила его милую улыбку, открытый взгляд, искренний голос и растерянно шептала: «Моя любовь! Моя любовь!»

Ради своих близких она боролась со своим чувством и со своей тоской. Но ее мучили кошмары, она металась и стонала во сне, часто громко вскрикивала. Проснувшись однажды, мокрая от слез, она услыхала подле себя тихий плач. Это мать сидела подле нее в темноте, вздрагивая от ночной прохлады, и тихо всхлипывала.

Ее окружали нежнейшими заботами, дежурили подле нее днем и ночью, предупреждали малейшее ее желание, делали попытки развлекать ее. Дядя Барри, имевший свои плантации в ста милях от Кассельмен Холла и известный на весь округ как отменный, рачительный хозяин, в самое горячее страдное время бросил хозяйство и семью и приехал за Сильвией. Он устраивал для нее охоту и назвал для нее гостей. Дядя Мандевиль приехал из Нового Орлеана, чтобы пригласить ее к себе. Он говорил всем, что, если Франк Ширли осмелится когда-либо искать встречи с его племянницей, он подстрелит его, «как собаку». И говорил он это, будучи совершенно трезвым, и все находили, что он вполне прав, и одобряли его.

О том, как зорко берегли Сильвию, она узнала, лишь когда Гарриет Аткинсон вернулась из свадебного путешествия по Средиземному морю и Нилу.

– Что это значит, Солнышко, ты не хочешь видеть меня? – спросила она.

– Не хочу видеть тебя? – удивилась Сильвия. Оказалось, что Гарриет еще неделю тому назад писала, телефонировала, приезжала сама, но ее выпроводили так бесцеремонно, что всякая другая на ее месте, конечно, смутилась бы и обиделась. Но смутить или обезоружить Гарриет Аткинсон было не так-то легко.

– Твои, вероятно, думают, что у меня к тебе поручение от Франка Ширли, – добавила она.

Лицо Сильвии потемнело, но Гарриет продолжала:

– Дорогая, на кого ты стала похожа! Просто призрак! Это ужасно! Ты слишком серьезно относишься к этому. Борегард говорит, что ты придаешь этой истории слишком большое значение. Если бы ты лучше знала мужчин…

– Не говори, Гарриет, не надо! – вскрикнула Сильвия. – Я не могу слушать таких вещей.

– Знаю, знаю, – сказала Гарриет. – Я всегда бранила тебя за это. Ты слишком много требуешь от жизни и людей. Ты предъявляешь требования к людям и вовсе не считаешься с тем, что они могут сделать и что они представляют собою.

– Ты счастлива? – спросила Сильвия, чтобы только переменить разговор.

– Не больше и не меньше, чем ждала, – ответила Гарриет. – Я знала, за кого я выхожу. Вот только нездоровилось в дороге. Путешествие было утомительное. Я рада буду зажить теперь своим домом.

Она гостила у своих родителей и через несколько дней предполагала уехать с мужем в его замок, в Чарльстоне.

– Что же, Солнышко, ты совсем порвала с ним? – спросила она.

– Разве я могла иначе поступить, Гарриет?

– Конечно, с твоей дьявольской гордостью. Достаточно того, что эта история попала в газеты. Хотя Борегард говорит, что такие вещи обычно очень быстро забываются. Все делают вид, что возмущены и негодуют. А в душе никто, поверь, не думает, что это так уж ужасно.

Гарриет жалела Франка и считала своим долгом вступиться за него. Она не подозревала, что несколько ее слов больше повредили Франку в глазах Сильвии, чем все старания ее родных. Она поняла только, что Сильвия не желает продолжать разговор на эту тему.

– Ну, что же, Солнышко, я слышала, у тебя другой обожатель? – начала она опять, помолчав немного.

– О ком ты говоришь? – рассеянно спросила Сильвия.

– О твоем голландском друге!

– О моем голландском друге? О ван Тьювере?

– Как ты проницательна, Сильвия!

– Ты уже слышала об этом? – сказала Сильвия, пропустив мимо ушей тонкую насмешку подруги.

– Слышала ли я об этом! Но ведь во всем штате теперь ни о чем другом не говорят.

Сильвия задумалась на мгновение.

– Поэтому, вероятно, говорят, что я приехала в экстренном поезде.

– Дорогая, – ответила Гарриет, – вернее потому, что он приехал в экстренном поезде.

– Он приехал? – повторила оторопевшая от изумления Сильвия.

– Но неужели ты не знаешь, что мистер ван Тьювер здесь? – в свою очередь удивилась Гарриет.

Сильвия растерянно смотрела на нее.

– Он здесь уже дня три-четыре, – продолжала Гарриет. – Как тебя, однако, охраняют!

– Какая возмутительная обида! – воскликнула наконец Сильвия. – Он никакого права не имел приезжать сюда. Я не желаю видеть его.

– В чем дело? Чем он провинился перед тобою?

– Он добивается моей руки, Гарриет, и приехал сюда за этим. О, какой позор! Какая обида! Приезжать в такое время!

– Но ведь это для него самое подходящее время, – сказала Гарриет, невольно рассмеявшись, – раз ты формально траура не надела.

– Я не хочу видеть его, – горячо воскликнула Сильвия. – Надо тотчас же дать ему это понять, он ничего не выиграет от того, что приехал сюда.

– Но, Солнышко, – осторожно вставила Гарриет. – Подожди еще. Ведь он пока не делал никаких попыток видеть тебя.

– Где он остановился, Гарриет?

– У миссис Чайльтон.

– У тети Ненни! – Сильвия остановилась посреди комнаты и расширенными от ужаса глазами смотрела на Гарриет.

Она поняла, почему ван Тьювер не делал еще попыток видеть ее, почему ей ничего не говорили о его приезде. Она сплела пальцы и тоскливо воскликнула:

– Я не хочу выходить за него! Они меня не продадут! Нет, нет, им не удастся продать меня ему!

Гарриет смотрела на нее с удивлением и тревогой.

Внимание общества в эти дни, конечно, было сосредоточено исключительно на драме, разыгравшейся в Кассельмен Холле. Жалели Сильвию, удивлялись, судили, рядили. Франк Ширли арестован! Франк выпущен под залог. Франк бросает университет и возвращается на свои плантации. Будет ли он искать встречи с Сильвией? И как примет его Сильвия? Выполнит ли Мандевиль Кассельмен свою угрозу? Как отнеслась ко всему этому Сильвия? Приедет ли она на клубный вечер? Одна волнующая новость следовала за другой. Дуглас ван Тьювер приехал! Правда ли, что этот современный Крез добивается руки Сильвии? Неужели правда, что она не желает встречаться с ним? Что же говорят по этому поводу ее родители? Разговорам и пересудам не было конца.

Возбуждение зрителей, как известно, всегда передается актерам. Столь чуткие и гордые люди, как Кассельмены, не могли оставаться равнодушными к тому, что говорят в обществе. И Сильвии не дали предаваться долго своей печали. Как только близкие ее убедились, что между нею и Франком все кончено, они принялись убеждать ее в необходимости «показать обществу улыбающееся лицо».

– Люди не должны знать, что ты убиваешься из-за такого человека! – говорили ей все хором.

Как только в обществе узнали о постигшем ее горе, поклонники создали дружный отряд ее верных рыцарей. Это была надежная помощь семейному конклаву. Они писали ей почтительные письма, посылали цветы, приезжали с визитами и лелеяли робкие надежды рано или поздно добиться счастья увидеть опять Сильвию. Когда стал приближаться день клубного вечера, рвение поклонников перешло в настоящую осаду. Раз двенадцать в день к ней приходили мать, тетя Варина и убеждали, увещевали ее.

– Но я не могу танцевать! Как я могу танцевать! – со слезами в голосе отвечала она.

Поклонники пускали в ход все свое красноречие, соперничали друг перед другом в выражении верноподданнических чувств. У нее столько верных друзей! Неужели она их всех оттолкнет из-за какого-то недостойного человека? Неужели она выместит на всех свое разочарование? Они разнесут дом и вытащат ее оттуда! Красавица Кассельмен не должна увядать в одиночестве…

Сильвия наконец обещала подумать. В тот же день приехала тетя Ненни и от имени всех двоюродных братьев и сестер выразила Сильвии порицание. Благодаря ей все продолжают сплетничать о Кассельменах. Она должна начать показываться в обществе, поехать на предстоящий клубный вечер и положить конец всем толкам. Сильвия решилась тогда спросить:

– Мистер ван Тьювер здесь?

И, к своему удивлению, услышала в ответ: «Его нет здесь». Оказалось, что он уехал с двумя мальчиками тети Ненни на рыбную ловлю. Сильвия и миссис Чайльтон обменялись быстрыми враждебными взглядами. Сильвия со свойственной ей проницательностью поняла все, что произошло в эти дни. Ван Тьювер, узнав о ее разрыве с Франком, полетел в Кассельмен Холл. Тетя Ненни, конечно, убедила его, что разумнее пока ждать, не добиваться встречи с нею и слушаться ее советов. Прежде всего надо опять втянуть Сильвию в светскую жизнь, и тогда встречи все равно не миновать. Сильвия не сомневалась в том, что это было именно так, но высказать это не решилась. Когда она только намекнула на роль, которую взяла на себя тетя Ненни, та отрезала ей в ответ:

– У меня тоже дочери. За такого блестящего жениха я прежде всего стала бы сватать одну из моих собственных дочерей.

Согласие Сильвии приехать на клубный вечер вызвало большое возбуждение и в семье, и в обществе. Целый день она боролась со слезами и готовилась к предстоявшей пытке. Когда наступил вечер, она дала облечь себя в розовое газовое платье, но уже в последнюю минуту силы вдруг изменили ей, и она, рыдая, упала на кровать.

– Не могу, не могу, вы видите, я не могу!

Мать, тетя Варина, сестра тщетно уговаривали ее и умоляли успокоиться. Послали наконец за майором. Он вошел в парадном мундире, с белым цветком в петличке, с улыбкой на лице и незримой болью в сердце. Все с недоумением смотрели на него. Сильвия перестала плакать и удивленно воскликнула:

– Ты, папа!

– Ну да, – я! И мне захотелось поехать на танцевальный вечер. – Ну, скорее, видишь, – я готов!

Сильвия встала, как загипнотизированная. Ей опять освежили лицо, напудрили, привели волосы в порядок, расправили платье, банты, прикололи цветы, заставили выпить рюмку грога и увезли в клуб.

Ее встретили в клубе, как коронованную особу. Кричали «ура», бросали перед нею цветы. Знатные леди, старые аристократы почтили этот вечер своим присутствием только затем, чтобы сказать Сильвии несколько ласковых, ободряющих слов. В буфете пили за ее здоровье, с бокалами пенящегося шампанского в руках провозглашали в честь ее тосты. Сильвия танцевала, отвечала на приветствия и комплименты и бессознательно опьянялась своим торжеством, блеском огней, музыкой и вином.

На следующий день после обеда приехала Гарриет Аткинсон, чтобы проститься и заодно поздравить с успехом. Поболтав о том, о сем, Гарриет положила руку на плечо своей подруги и серьезно сказала:

– Солнышко, я получила письмо от Франка Ширли.

Сильвия вздрогнула.

– О чем он пишет? – тихо спросила она.

– Я ответила ему, – сказала Гарриет, не отвечая на ее вопрос, – что не желаю вмешиваться в эту историю. Я сделала это для тебя, Сильвия, поверь мне. Ты не должна возобновлять отношений с Франком Ширли.

– Почему, Гарриет?

– После того, что случилось, твои родители никогда уже не станут на его сторону. И если бы ты примирилась с ним, могло бы дойти до разрыва с твоей семьей. Скажем, ты выйдешь за него против воли твоих родителей. Какова будет твоя жизнь? Франк Ширли карьеры больше не сделает, состояния не наживет, а ты для простой деревенской жизни, право, не подходишь.

Она помолчала немного и, пристально глядя на Сильвию, продолжала:

– Я была бы рада, если бы ты вышла за того, за другого.

– Гарриет, – взволнованным голосом ответила Сильвия, – я не выношу Дугласа ван Тьювера.

– Солнышко, выслушай меня, дорогая, – продолжала Гарриет. Я, быть может, в последний раз говорю с тобой. Я уезжаю завтра и заживу отныне мирной, добродетельной жизнью. Позволь мне дать тебе добрый совет. Одной любовью жизнь не прожить. И нет такой любви, которая бы через год-два, рано или поздно… не рассеялась, как дым. Постарайся заглянуть вперед на несколько лет и прежде всего будь искренна с самой собою. Ты создана для того, чтобы блистать, чтобы царить. Перед тобою человек, который сулит тебе столько возможностей золотой свободы. Бога ради, Солнышко, не упускай случая и не засиживайся старой девой, пугалом в Кассельмен Холле.

– Гарриет! – страстно воскликнула Сильвия. – Я не выношу этого человека.

– Это вздор, Солнышко. Ты любишь Франка Ширли и, конечно, тебе кажется диким думать о замужестве с другим человеком. Но женщины ко многому могут приноровиться. И в большой интимности с мужем вовсе нет необходимости. Человек этот безумно влюблен в тебя, и ты сможешь сделать с ним все, что захочешь. Уверяю тебя, он будет в твоих руках, как воск. И потом, он очень привлекателен. Здесь все в восторге от него. Он недурен собою, прекрасно воспитан. Он будет заметен в самом избранном обществе, вам вдвоем будет все доступно, весь мир перед вами. Твои очень хотят этого брака, и для тебя, конечно, будет большим удовлетворением порадовать чем-нибудь своих близких. Я знаю, ты презираешь деньги, но в наше время, Солнышко, большие состояния уже не добываются на хлопчатобумажных плантациях. Послушала бы ты, что рассказывает Борегард о своей аристократической бедной семье, ты бы поняла, что фамильная гордость без денег – все равно что горчица без мяса.

Гарриет была красивая, умная женщина и умела заставить слушать себя. После каждых двух-трех фраз она останавливалась и спрашивала:

– Ты согласна со мною, Солнышко?

Сильвия с внезапно постаревшим от горя лицом схватила ее за руку и спросила:

– Гарриет, скажи мне откровенно, ты не думаешь, что я должна выслушать его?

Гарриет ничего не ответила.

4

В этом сезоне было много танцевальных вечеров и собраний, и каждое новое приглашение все более усложняло для Сильвии возможность отказа. Всегда надо было опасаться обидеть кого-нибудь, всегда надо было считаться с тем, «что скажут», и каждый вечер Сильвия глушила в себе рыдания, пила крепкий кофе, выезжала и делала вид, что веселится и счастлива.

На третьем вечере она встретила Дугласа ван Тьювера. Ей никто ничего не сказал о его возвращении с рыбалки. Когда он вошел в зал, она почувствовала, что все взоры устремлены на нее, и ей стоило большого усилия держать себя с обычным самообладанием. Об этой неминуемой встрече говорили уже несколько недель, ее ждали с напряженным любопытством.

Занавес поднимался над вторым действием увлекательной драмы.

Он был, как всегда, безукоризненно изящен, прост, сдержан и строг. Он выделялся среди других мужчин и особой стильной безупречностью костюма, и всем своим обликом, исполненным достоинства и отменной изысканности.

Сильвии казалось странным видеть его здесь, в родной обстановке. И странно было сравнивать его с местной публикой. Она почувствовала какую-то новую нотку в его обращении. Он, очевидно, был поражен происшедшей в ней переменой, но оставался неизменно вежлив и деликатен. Он пригласил ее на тур вальса, обещал ни о чем не спрашивать ее и, к удивлению, сдержал свое обещание.

– Мисс Сильвия, – начал он, когда они прогуливались после танца, – разрешите мне звать вас Сильвией, как все зовут вас здесь, и позвольте мне сказать вам несколько слов. Я боюсь, что вы сочтете за назойливость мое присутствие здесь. Надеюсь, вы извините меня. Когда я вернулся в Бостон и узнал от вашего кузена, какое значение имеет для вас эта… эта история, я решил тотчас поехать сюда, полагая, что смогу быть полезен чем-нибудь. Это было, быть может, очень наивно, но я тогда долго не рассуждал.

А приехав сюда, я не осмелился показаться вам на глаза. Не знаю, быть может, вы еще прогоните меня. Он остановился.

Мистер ван Тьювер, – спокойно ответила Сильвия, – вы имеете право жить, где вам угодно.

Лишь в том случае, если вы дадите мне это право, мисс Сильвия! – воскликнул он. Я бы не хотел никаких недоразумений между нами. Я обещал, что никогда не буду вам в тягость, и, если вы не пожелаете видеть меня, я со своей стороны никогда…

Попросить его уехать после таких слов было, конечно, делом нелегким. Она не понимала, что он выиграет от того, что останется здесь, но спросить его, на что он рассчитывает, не решалась.

Мисс Сильвия, – продолжал он, – я боюсь, вы высмеете меня… Но я бы хотел быть только вблизи вас. Я хочу знать людей, с которыми вы встречаетесь, ваших родных и друзей, хочу видеть дом, в котором вы живете. Меня интересует все, что имеет более или менее близкое отношение к вам. И в то же время мне как-то не по себе, потому что я знаю, вы недолюбливаете меня, и, я боюсь, вы рассердитесь, если я останусь здесь. Но если вы отошлете меня, я… я не знаю, куда я денусь…

Он замолк.

– Вы пропустите экзамены, – сказала Сильвия после долгой паузы.

– Меня Гарвард больше не интересует. Я уже не вернусь туда, – ответил он.

– Ну, а реформы, которые вы затевали? Он замялся.

– Но разве вы не знаете: там теперь все пойдет прахом…

Сильвия вспыхнула. Она ни разу и не подумала о том, как дискредитирована будет демократическая студенческая группа арестом своего кандидата в непристойном месте.

Они вернулись опять в танцевальный зал. Ван Тьювер робко спросил:

– Вы не прогоните меня, мисс Сильвия?

– Мистер ван Тьювер, – ответила она, – не возлагайте на меня бремени какого-либо решения.

На этом разговор их оборвался, и ван Тьювер, видимо, был очень доволен его исходом. Кто-то пригласил Сильвию на следующий танец, и она не видела больше «короля Дугласа Первого», как она прозвала ван Тьювера. Его исчезновение вызвало много всяких толков и догадок. Быть может, он вовсе не ради Сильвии приехал в Кассельмен. Возможно, что это она его безуспешно ловит…

Сильвии невмоготу стало от своего неопределенного положения. Она не могла удовлетвориться одним осознанием совершенной, хотя бы и невольно, ошибки. Мысли ее опять все чаще стали останавливаться на близких людях и на том, как помочь им. Она видела, что отец ее бродит по дому, как призрак, что он измучен невысказанной печалью, и сердце ее истекало кровью из-за жалости к нему. Она страстно жаждала вознаградить его за причиненные ему огорчения и отвести ему в душе своей место, оставшееся пустым после Франка Ширли. Это был единственный человек, которому она вполне доверяла, единственный чуткий, внимательный, вдумчивый человек среди всех окружающих ее людей.

Однажды поздней ночью, увидя свет в его кабинете, она вошла, села подле него и, глядя ему в глаза, сказала:

– Папа, я много думала эти дни. И я хотела бы загладить мою вину.

– Ты ни в чем не виновата, дитя мое, – ответил он.

– Я была эгоистична и мало думала о других. Но теперь я хочу думать и о других, и прежде всего о тебе. Для меня всегда было такой радостью помочь тебе в чем-нибудь. Займемся опять с завтрашнего дня нашими розами. Идет, папочка?

Слезы выступили на его глазах.

– Да, дорогая!

– И я опять начну читать тебе вслух. Ты слишком утомляешь глаза, а у меня глаза молодые. А главное, папа, прошу тебя, позволь мне помочь тебе и научиться чему-нибудь полезному. Обещай мне, папа, поверь мне, я знаю, я все знаю…

– Что ты знаешь, дорогая моя?

– Я знаю, что ты страшно много работаешь, и у тебя столько забот, и ты скрываешь их от меня. Я знаю, сколько у нас всяких счетов и сколько денег все тратят, а о тебе никто никогда и не подумает. Ну, я уже достаточно веселилась, теперь очередь Селесты. Папа, если правда, что урожай погиб, то ведь тебе придется занимать деньги…

– Сильвия!.. – остановил он ее.

– Я знаю, ты не желаешь говорить со мной об этом. Но, папа, если я выйду замуж, должна же я понимать что-нибудь в делах мужа и быть ему полезной. Впрочем, замуж я никогда не выйду. Это решено, папа, и не делайте никаких попыток выдать меня замуж. Я хочу остаться навсегда дома и помогать тебе и маме.

У майора ответ был готов. С завтрашнего дня они опять примутся за свои розы, будут читать вдвоем историю Соединенных Штатов, и Сильвия будет проверять ежемесячно счета и следить за тем, чтобы поставщики не обманывали их. Одного только он не мог обещать ей: что она будет избавлена от наставлений и советов тети Ненни. Тетя Ненни приехала на следующий день, когда Сильвия вся была поглощена очисткой розовых кустов.

О причине ее раннего визита Сильвия узнала за завтраком.

– Сильвия, – начала вдруг мать, – прилично ли это будет, если мы и теперь не пригласим к нам мистера ван Тьювера?

– А вы уверены, что он жаждет удостоиться этого приглашения? – резко ответила Сильвия.

– Тетя Ненни полагает, что да, – простодушно сказала мать. – Я пригласила его к обеду сегодня. Я надеюсь на твое благоразумие.

Сильвия ответила, что постарается оправдать возлагаемые на нее ожидания. Она была исполнена горечи, ненавидела людей, презирала мужчин и себя самое за свое неведение и неопытность. Случаю угодно, чтобы посланное ван Тьюверу приглашение выпало на такой же день недели, как когда она ждала Франка Ширли и, вся дрожа от волнения и радости, ввела его в свою семью. И одеваясь к обеду, она выбрала то самое платье, которое надевала для Франка, приколола к корсажу такие же алые розы, с болезненным сладострастием растравляя незажившие раны…

Она сошла вниз, сияющая и очаровательная, охваченная какой-то дьявольской радостью. Она громко смеялась за столом, едва не пела, шутила с ван Тьювером, обидно подтрунивала над ним и тотчас же ласково улыбалась ему, и домашние, ничего не знавшие о ее предыдущих встречах с ван Тьювером, были сконфужены ее поведением и не знали, как загладить перед гостем ее неловкие выходки.

За обедом она рассказала ван Тьюверу странную историю, чисто американскую балладу о пожаре в старом замке Пейтонов. В этом замке был удивительный танцевальный зал с рядами колонн, с хорами, который был свидетелем многих пышных блестящих празднеств. Когда взметнулись огненные языки над старым замком, со всех сторон поспешили соседи, старики, юноши, женщины, девушки. Мысль о том, что пробил час царственного зала, привела в ужас всех собравшихся на пожарище. Кто-то крикнул: «В последний раз!» И все ринулись в объятый пламенем замок, в танцевальный зал, быстро выстроились в пары и под стон огня, треск ломавшихся балок и грохот обрушивавшихся камней понеслись в бешеном танце. Рушились стены, крыша, а пары все кружились, кружились…

– Какой странный символ в этой легенде, мистер ван Тьювер! – нервным голосом добавила Сильвия. – Вы не находите? Мне часто приходилось наблюдать, как гибнет что-то дороге, заветное, а люди не замечают этого и веселятся, пляшут, пляшут!

Она рассмеялась истеричным смехом и в это мгновение встретилась глазами с Селестой. Сестра ее была совершенно очарована ван Тьювером, и взгляд ее говорил Сильвии: «Как ты можешь? Как ты смеешь!»

Сильвия поняла, рассмеялась и бросила ей:

– Ничего, ничего, детка! Крыша не обрушится, пока ты не дотанцуешь своего танца…

Когда обед кончился, она увела гостя в библиотеку, усадила его в то же кресло, в котором сидел Франк в тот памятный вечер, приняла ту же позу, которой хотела тогда очаровать Франка, также улыбнулась ему и вдруг отвела голову, до крови прикусила губу, вскочила, выбежала из комнаты, вихрем пронеслась по лестнице в свою комнату и бросилась на кровать, громко рыдая от боли и тоски.

На следующий день она устыдилась своего поведения и не могла смотреть своим близким в глаза. Она строила новые планы и придумывала, как загладить свою вину. Она опять хлопотала в цветнике и оранжерее, проверяла счета, нашла в них ошибку, съездила в город, переговорила с поставщиком и спасла отцу сотни две долларов.

– Папа, неужели мы не могли бы жить немного экономнее? – спросила она однажды отца.

– Вряд ли, дитя мое! – ответил он улыбаясь. – А что? Разве…

– Я думала об этом. Нехорошо, что мы так много тратим. Как бы нам сократить расходы? На меня вы потратили бешеные деньги. Я этого не хотела, но поняла, когда уже было поздно. Теперь очередь Селесты выезжать, и надо столько же истратить и на нее, иначе она будет завидовать мне. Затем подрастут Пегги и Мэри, потом брат. Теперь он ломает свои игрушки и ему покупают новые и каждый раз еще дороже, потом он будет тратить столько, сколько Клайв и Гарри. И неужели ты совершенно бессилен изменить это?

– Сильвия, дитя мое, зачем ты мучаешь себя такими мыслями!..

– Да, конечно, ты хочешь один нести заботы за всех.

Но, папа, должна же я сделать что-нибудь в своей жизни! Раз я не могу зарабатывать денег, я подумала, что, быть может, самое благоразумное будет, если я выйду за богатого человека. Тогда я смогу помочь моим родным и близким…

– Сильвия, я не хочу слышать таких слов от моей дочери. Моя дочь не должна думать о замужестве из-за денег. В этом и надобности никакой нет и никогда не будет.

– Но ведь ты просиживаешь ночи напролет за счетами. Не всегда же ты будешь в состоянии работать так, как теперь. Я вижу, что ты удручен, и все-таки мою помощь ты всегда отклоняешь. Но если ты мне приносишь столько жертв, отчего мне не принести тебе хоть одну?

– Не такую жертву, дитя мое. Это самое ужасное для женщины, – выходить замуж ради денег…

– Но, папа, сколько девушек выходит замуж по расчету! Неужели это все дурные девушки, и разве они все несчастны?

Сильвия ставила перед собою новую задачу, и, не представляя еще, как она выполнит ее, она сознавала только, что в жизни ее намечается цель, и решила идти к ней, как бы путь этот не был труден и далек.

Вечером того же дня, когда у нее произошло с отцом это объяснение, в женском клубе назначен был ежегодный весенний бал. Сильвия заставила себя поехать на этот бал, танцевать с ван Тьювером и загладить перед ним свою неловкость. Майор и на этот раз сопровождал ее.

Она надела серебристое платье, привезенное из Нью-Йорка, выпила приготовленный майором грог. И когда вошла в залитый огнями зал, услышала музыку, увидела оживленные радостные лица, в ней дрогнуло что-то, долго молчавшее в ее душе, и она почувствовала, что опять может веселиться и мечтать о счастье. А затем случилось самое ужасное из того, что она могла ждать.

Она прогуливалась по веранде со Стенли Пендельтоном. Из сада потянуло прохладой, и она попросила Пендельтона принести ей шаль. Вдруг ее окликнули. Это был его голос! Появление призрака менее поразило бы Сильвию! Она бросилась к балюстраде, впилась глазами в темноту и увидела его. Весь день шел дождь, дороги были размыты, и он, очевидно, несколько часов ехал верхом. Платье его было забрызгано грязью, волосы в беспорядке. А лицо его Сильвия запомнила на всю жизнь. Ей никогда не приходилось видеть такой боли и тоски на человеческом лице…