Текст книги "Да победит разум!"

Учитывая трезвость и сдержанность допущений, приведенных Каном и подтвержденных многими другими источниками, представляется ясным, что надежды на стратегию стабильного сдерживания, которая сможет защитить нас от ядерной войны, в лучшем случае гадательны и не являются надежными предсказаниями.

Многие специалисты, особенно из числа высокопоставленных офицеров армии и флота, предпринимали и предпринимают попытки разработать такие системы вооружения, которые бы исключали или сводили к минимуму опасность случайности или просчета, столь талантливо описанную Каном. Опасность, связанную со случайным или слишком поспешным нажатием кнопки, можно минимизировать «неуязвимым» сдерживанием, то есть таким средством, которое гарантированно уцелеет при самых катастрофических последствиях первого удара, а следовательно, даже неожиданное нападение не принесет решающей выгоды атакующей стороне. Этой цели могут служить ракеты «Полярис», установленные на подводных лодках, причем русские тоже располагают такими системами. Как пишет Оскар Моргенштерн[195]195
  Оскар Моргенштерн (1902–1977) – американский экономист. – Примеч. ред.


[Закрыть], система неуязвимого сдерживания должна состоять из атомных подводных лодок и дежурящих в воздухе самолетов, которые, будучи подвижными, не будут уничтожены в результате первого удара. «Если обе стороны примут на вооружение океанские системы, – пишет Моргенштерн, – то наиболее курьезным следствием станет то, что выгоду от этого приобретут обе стороны: делая сдерживание эффективным, они защищают себя от случайного начала войны, давая противнику возможность верифицировать сигналы об атаке и отфильтровать ложные. Понятно… что неуязвимые силы нельзя поднимать немедленно после поступления сигнала о нападении, который может оказаться ложным, но принятым за истинный. Даже если сигнал верен, возмездие можно отложить, учитывая упомянутые выше благоприятные возможности»[196]196
  Oskar Morgenstern, l. c., p. 98.


[Закрыть].

Обратим внимание, что Моргенштерн говорит: «если обе стороны примут на вооружение океанские системы…» Для стратегии неуязвимого сдерживания жизненно важно, чтобы обе стороны знали о том, что противная сторона целиком зависит от такой стратегии, то есть, что она располагает оружием большой разрушительной силы, но относительно малой точности, способной разрушить города, но неспособной уничтожить стартовые площадки и угрожать уцелевшим городам как заложникам. Если, например, русские уверены, что мы тоже располагаем «противодействующим» оружием, а следовательно, обладаем возможностью ударить первыми, то они будут сильно сомневаться в наших карательных намерениях. В напряженной ситуации они могут побояться, что мы возьмем инициативу на себя, и сделают это сами, зная, что мы сможем ответить неуязвимыми силами и разрушить города, но рассчитывая при этом на свою гражданскую оборону, а не на наши добрые намерения. Таким образом, если придерживаться стратегии неуязвимого сдерживания, то мы должны отказаться от всех ракет точного наведения, от всякой разведывательной деятельности с целью определения мест базирования вражеских ракет (то есть от оружия и деятельности, находящихся в ведении военно-воздушных сил) и даже низвести наши неуязвимые силы до уровня, при котором их будет возможно применять массированно, чтобы возместить неточность наведения. Например, согласно некоторым оценкам, если мы располагаем более чем сорока пятью подводными лодками, несущими ракеты «Полярис», то мы уже способны уничтожить возможность второго удара противника, даже при учете трудностей наведения с борта подводной лодки. Насколько вероятно, что в развернувшейся гонке вооружений мы станем именно так себя ограничивать? Даже если мы это сделаем, то как нам убедить в этом русских? Как указывает Шеллинг[197]197
  Томас Шеллинг (1921–2016) – американский экономист. – Примеч. ред.


[Закрыть], мы не можем показать русским наши ракетные базы, чтобы доказать, что у нас есть только неуязвимое оружие, так как для того чтобы оно было неуязвимым, надо держать его в скрытых местах.

Еще одно условие действенности неуязвимого сдерживания заключается в том, чтобы обе стороны действовали хладнокровно и рационально, всегда понимали намерения противной стороны и всегда находились в напряжении, для того чтобы сохранять уверенность. Киссинджер следующим образом описывает условия, необходимые для неуязвимого сдерживания: «Сдерживание, для того чтобы быть эффективным, должно отвечать следующим четырем требованиям. 1. Высказывания о неуязвимом сдерживании должны быть убедительными и угрожающими, чтобы их не приняли за блеф. 2. Потенциальный агрессор должен осознавать решение противостоять нападению или давлению. 3. Противник должен быть рациональным, то есть он должен заботиться о собственных интересах предсказуемым образом. 4. При учете собственных интересов потенциальный агрессор должен прийти к выводу о том, что другая сторона ищет возможности склонить его к необдуманным действиям. Другими словами, ущерб от агрессии должен превышать выгоды». Ключевое предположение в этой концепции – рациональность обеих противостоящих сторон. Сторонники неуязвимого сдерживания должны хорошо об этом помнить, ибо там, где существует возможность такого масштабного разрушения, опасность не стоит риска, если нельзя рассчитывать на разум противной стороны.

Насколько обоснованы эти предпосылки? Даже если мы располагаем неуязвимыми средствами сдерживания (а это всегда зависит от последних достижений в разработке вооружений), они не защитят половину американского населения от уничтожения, если противника не удастся сдержать[198]198
  Единственный надежный способ сдерживания – это показать русским наши военные базы и пусковые установки, чтобы их страх перед возможным возмездием основывался не на догадках, которые могут оказаться неверными, а на твердом знании. Как указывал Томас К. Шеллинг (Thomas C. Schelling, The Strategy of Conflict, Harvard University Press, Cambridge, 1960, p. 176), при всей желательности такой процедуры она в то же время даст противнику такое знание о дислокации наших военных баз, что такое действие будет нецелесообразным.


[Закрыть]. И даже при наличии средств неуязвимого сдерживания все возможности нежелательной войны в том виде, в каком представил их Кан, остаются прежними с одной лишь поправкой: нам придется дольше ждать подтверждения нападения, так как это нападение не сможет серьезно нарушить нашу способность к нанесению ответного удара. Кроме того, децентрализация элементов сдерживания (подводные лодки, поднятые в воздух самолеты и т. д.) на самом деле увеличивает шансы неразумных, иррациональных действий.

Теоретики неуязвимого сдерживания вынуждены возлагать все свои надежды на разумное взаимопонимание между Соединенными Штатами и Россией. В этом заключается немалая доля иронии, ибо те же эксперты обычно отрицают какую-либо возможность взаимопонимания или заключения разумного соглашения между Соединенными Штатами и Россией, когда речь идет о разоружении. Если же существует какое-то согласие относительно разумных действий, то оно противоречит любым аргументам сторонников теории сдерживания. В мирное время можно допустить, что люди обладают достаточной рациональностью для того, чтобы принимать решения, выгодные и полезные для обеих сторон. Если же речь идет о военном времени, то едва ли люди будут склонны к рациональному мышлению при угрозе немедленного уничтожения большей части населения или даже после того, как будет испепелен «всего лишь» один город с населением несколько миллионов человек.

Общее оправдание большинства стратегов «неуязвимого сдерживания» заключается в неспособности видеть какую-либо разумную или более эффективную альтернативу. Если доктрина сдерживания не сработает, то Соединенные Штаты просто перестанут существовать, ибо, как пишет по этому поводу Моргенштерн: «На практике средств против такого оружия нет и, мало того, в настоящее время они невозможны. Они существуют только в богатом воображении некоторых людей, но не в физической реальности»[199]199
  Oskar Morgenstern, l. c., p. 10.


[Закрыть]. В противоположность этому мнению Моргенштерна, существует и другое мнение, высказываемое Германом Каном, который утверждает, что сдерживание не гарантирует предотвращения войны, но термоядерная война будет не такой катастрофичной, как это представляется «ядерным пацифистам» и таким стратегам, как Оскар Моргенштерн. Общий тезис, который отстаивает Кан, выражает следующее его утверждение: «Еще более уместным представляется следующий вопрос. Насколько счастливой и нормальной будет жизнь, на которую стоит рассчитывать выжившим и их потомкам? Несмотря на широко распространенное убеждение в противном, объективные исследования указывают: несмотря на то, что в первое послевоенное время действительность будет поистине трагичной, эта трагедия минует и не помешает счастливой жизни выживших и их потомков»[200]200
  H. Kahn, On Thermonuclear War, l. c., p. 21.


[Закрыть].

Кан считает, что лишь излишняя щепетильность мешает экспертам честно рассматривать возможность тотальной войны. «Если мы будем исходить из того, что люди смогут пережить долгосрочные эффекты радиации, то каковы будут стандарты жизни в послевоенном мире? Будут ли эти люди жить, как привыкли жить американцы – с автомобилями, телевизорами, ранчо, холодильниками и прочим? На этот вопрос никто не может ответить, но я уверен, что даже если мы не станем делать ничего, за исключением покупки радиометров, написания и распространения инструкций по поведению на случай войны, а также подготовки специалистов по дезактивации и еще каких-то мероприятий, то страна очень быстро оправится после не слишком масштабного ядерного конфликта. Это смелое заявление противоречит убеждениям многих любителей, профессиональных экономистов и штабных генералов»[201]201
  H. Kahn, l. c., p. 74.


[Закрыть].

Но в чем заключаются адекватные приготовления, которые обеспечат относительную безвредность последствий ядерной войны? Если бы Соединенные Штаты располагали сетью убежищ для защиты от радиоактивных осадков по всей стране, плюс системой убежищ со свободным доступом для защиты от ядерных взрывов, плюс продолжительностью угрожаемого периода 30–60 минут, плюс возможностью эвакуации крупных городов (что потребует предупреждения за несколько дней до реального нападения), то при атаке на сто пятьдесят городов потери составят «всего лишь» пять миллионов человек; с другой стороны, если эти приготовления не будут выполнены, то Кан прогнозирует потери около 160 миллионов человек. Реальные цифры потерь, располагающиеся между этими двумя крайностями, будут зависеть от степени готовности. Кан, например, утверждает, что если даже ограничиться строительством убежищ от радиоактивных осадков и готовностью к тактической эвакуации, то потери можно будет уменьшить до 85 миллионов человек, при условии упреждающего оповещения за 30–60 минут[202]202
  H. Kahn, Report on a Study of Non-Military Defense, The Rand Corporation, Santa Monica, 1958, p. 11f, and On Thermonuclear War, pp. 113–114.


[Закрыть].

Что можно сказать по поводу таких цифр? Во-первых, надо сказать, что некоторые условия абсолютно нереальны, например, время упреждения, равное 30–60 минутам, если учесть, что ракеты с подводных лодок и со спутников Земли долетят до цели без всякого предупреждения, а тем ракетам, которые будут запущены с наземных русских баз, потребуется для поражения целей не более 15 минут. Кроме того, тактическая эвакуация, даже при предупреждении за 15 минут, обернется смертельной давкой у входов в бомбоубежища. Как пишет Моргенштерн, «если время для предупреждения исчисляется в лучшем случае минутами, то почти никто не успеет добраться до нескольких бомбоубежищ в крупных городах при ядерной атаке»[203]203
  O. Morgenstern, l. c., p. 115.


[Закрыть]. Что касается гипотетической эвакуации городов (а такая эвакуация может сама по себе спровоцировать противника), если она не начинается задолго до нападения, то, как пишет Моргенштерн, «она превращается в бессмыслицу… как, например, эвакуация Лос-Анджелеса в Сьерру, которая потребует в лучшем случае многих часов, в то время как время подлета ракет, выпущенных с подводных лодок с дистанции сто миль, практически равно нулю»[204]204
  Morgenstern, l. c., p. 121.


[Закрыть]. Но даже сам Кан не вполне уверен в своих оценках. Будут ли все американцы убиты или нет, зависит и от других факторов. «С другой стороны, – говорит Кан, – даже при наличии системы бомбоубежищ, можно ожидать более тяжелых потерь и более масштабных разрушений. Если активные наступательные и оборонительные действия США не смогут переломить ситуацию в течение одного-двух обменов ударами, то противник сможет за несколько ударов достичь любого уровня потерь и разрушений, какого пожелает»[205]205
  H. Kahn, там же.


[Закрыть].

В своей книге «О термоядерной войне» Кан обсуждает «пессимистическое» допущение о том, что если будут полностью разрушены все пятьдесят три крупнейших города США, то уцелеет одна треть населения страны и половина ее богатства. «С этой точки зрения, упомянутое выше разрушение не кажется абсолютно катастрофическим для экономики. Оно отбросит производительные силы страны на десять-двадцать лет назад и заставит отказаться от излишней „роскоши“»[206]206
  H. Kahn, On Thermonuclear War, l. c., p. 115.


[Закрыть]. Делая такие бодрые заявления, Кан, тем не менее, готов признать, что есть и другие возможности, но при этом не отказывается от своих оптимистических взглядов на исход ядерной войны. Так он говорит о беспрецедентном разрушении Соединенных Штатов, если мы не сможем выиграть войну военным путем. Или он признает, что «в долгосрочной перспективе чисто военный подход к проблеме безопасности может привести цивилизацию к катастрофе, а под долгосрочной перспективой я понимаю не века, а десятилетия»[207]207
  H. Kahn, On Thermonuclear War, l. c., p. 160.


[Закрыть].

В результате игнорирования ряда исключительно важных фактов в рассуждениях Кана много и других изъянов. Во-первых, весь его баланс смертей основан на идее создания бомбоубежищ. Однако уже давно признано, что пройдет всего несколько лет, и появятся бомбы намного более мощные, чем современные, мощностью в 10–20 мегатонн, и тогда убежища станут бесполезными, даже если мы все заранее переселимся под землю. Он забывает, что намного легче увеличить мощность заряда, чем повысить надежность убежища или укрепить подвал[208]208
  См. высказывание О. Моргенштерна, l. c., p. 50.


[Закрыть]. Как говорит Моргенштерн в ином контексте (укрепление подвалов на случай нападения): «Такое укрепление создаст большую экономическую нагрузку на страну, чем нагрузка, которую должен будет взять на себя противник для того, чтобы увеличить мощь оружия, которое сведет на нет укрепление подвалов»[209]209
  O. Morgenstern, l. c., 50.


[Закрыть]. Из этого следует, что, несмотря на все оптимистические выкладки, если гонка вооружений продлится еще пять лет, то нам, русским и большой части всего мира будут угрожать еще большие потери, чем полагает Кан, а может быть, и полное уничтожение.

Более того, Кан уделяет мало внимания психологическим и политическим проблемам, которые могут возникнуть, если согласно его же прогнозам все крупные города, в которых проживает треть населения и где сосредоточена половина благосостояния страны, будут уничтожены всего за несколько дней. Он бодро констатирует, что «некоторые страны переживали эквивалентные потрясения даже без специальной подготовки и выжили, сохранив свои довоенные достижения. В прошедшие годы такие потрясения продолжались годы, нарастали постепенно, но потрясение, с которым нам придется столкнуться при начале ядерной войны, случится всего за несколько дней. Для индивидуальной психологии отдельных индивидов (в противоположность эффектам организационным и политическим) это, скорее, хорошо, чем плохо. В то время как личности часто разрушаются в условиях многолетних трудностей и невзгод, привычки и взгляды, выработанные в течение всей жизни, не могут измениться у большинства людей в течение нескольких дней. Если все это бедствие придется принять, то с точки зрения устойчивости характера лучше пережить такое потрясение в течение короткого времени, чем жить в его условиях в течение многих лет»[210]210
  H. Kahn, On Thermonuclear War, l. c., pp. 89–90.


[Закрыть].

Поистине удивительно, с какой легкостью Кан здесь обращается с наиболее сложными проблемами психологии и психопатологии, не ссылаясь ни на какие научные данные, и даже оставляет вне рассмотрения такую помеху его теории, как травматические неврозы. Для психолога намного более вероятным представляется, что внезапное разрушение и угроза медленной смерти для большей части американского или русского народа вызовут такую панику, ярость и отчаяние, которые можно будет сравнить только с массовыми психозами в Европе во время средневековой эпидемии черной смерти.

Отсутствие каких-либо психологических знаний приобретает большую важность при рассмотрении единственной рациональной идеи – идеи об убежищах от радиоактивных осадков. Моргенштерн очень скупо касается этого вопроса:

«Длительность осадков определяет продолжительность времени, необходимую для пребывания в убежищах. Они малы, в них будут царить теснота и скученность; у людей будет развиваться клаустрофобия, им грозит недостаток пищи и воды, а также различные заболевания. Отчаяние может достичь такой степени, что люди предпочтут покинуть убежище, рискуя получить лучевую болезнь, а возможно, и погибнуть. Едва ли можно доподлинно представить себе психологическую ситуацию, которая может возникнуть, как и те проблемы, с которыми могут столкнуться обитатели таких убежищ. В сознании этих людей будет доминировать одна мысль, одно чувство: они оказались вовлечены в величайшее бедствие из всех, когда-либо постигших человечество.

Это действительно так и будет: черная смерть, зверства монгольских орд или любые другие масштабные бедствия случались на протяжении многих лет и поражали изолированные, далеко отстоящие друг от друга небольшие, по современным меркам, города. Здесь же катастрофа сразу поразит огромные площади, будет концентрированной по времени, но продолжаться будет вечно, если так выберет противник»[211]211
  O. Morgenstern, l. c., p. 117.


[Закрыть].

Травмирующее воздействие такой катастрофы приведет к новой форме примитивного варварства, пробуждению самых архаичных элементов, которые до сих пор таятся в душе каждого человека; свидетельства тому мы получили, наблюдая террористические системы, созданные Гитлером и Сталиным. Сомнительно, что человеческие существа сохранят идеалы свободы и уважения к жизни – того, что мы называем демократией, – после того как станут свидетелями и участниками неслыханной жестокости людей к друг другу, а ядерная война – это квинтэссенция жестокости. Не уйти и от того факта, что жестокость оказывает ожесточающее воздействие на всех, кто в ней участвует, а тотальная жестокость ведет к тотальному ожесточению. Даже в случае частичного разрушения – от шестидесяти до восьмидесяти миллионов погибших в Америке (и соответствующего числа в других странах) – ясно одно: после такого события демократия исчезнет везде, останутся только беспощадные диктатуры, организованные выжившими в полуразрушенном мире.

Моральные проблемы Кан рассматривает еще более небрежно, чем психологические. Единственный вопрос для него заключается в том, сколько из нас будет убито; моральная проблема, связанная с убийством миллионов человеческих существ – мужчин, женщин, детей, практически не упоминается. Предполагается, что после неслыханной бойни выжившие будут жить относительно счастливой жизнью. Можно спросить, с каких моральных или психологических позиций делаются такие допущения. Меня охватывают шокирующие подозрения, когда я читаю следующее высказывание, цитату из раннего выступления Кана, когда он свидетельствовал перед комитетом по атомной энергии 26 июня 1959 года: «Другими словами, война ужасна. В этом нет и не может быть никаких сомнений. Но таков и мир. И нет ничего неадекватного в том, чтобы с помощью выкладок, которые мы сегодня делаем, сравнить ужасы войны с ужасами мира и увидеть, насколько вторые хуже первых»[212]212
  H. Kahn, l. c., p. 47, сноска (курсив мой, Э. Ф.). Отвечая журналисту, который задал вопрос относительно смысла этого высказывания, Кан сказал: «Я имел в виду, что качество жизни после термоядерной войны не будет слишком сильно отличаться от того, что было до войны. Кто, черт возьми, счастлив и нормален в этом мире здесь и сейчас? Мы просто останемся теми же и после войны – и будем экономически востребованы» (San Francisco Chronicle, March 27, 1961).


[Закрыть].

Это высказывание шокирует, потому что выходит за рамки всякой психической нормы. Всякий, кто делает такие заявления (или соглашается с ними), при условии, что он на самом деле так думает, с высокой вероятностью страдает тяжелой депрессией и устал от жизни; как иначе можно ставить на одну доску ужасы термоядерной войны (которая убьет шестьдесят миллионов американцев и шестьдесят миллионов русских) и «ужасы мира»? Я уверен, что такие рассуждения, которые приемлют Кан и многие другие, можно понять только в свете их личного отчаяния. Люди, которым жизнь представляется бессмысленной, составляют балансы, в которых они рассчитывают, сколько жертв – шестьдесят или сто шестьдесят миллионов – являются «приемлемыми». Приемлемыми для кого? Такой стиль мышления становится популярным, и это тяжелейший симптом отчаяния и отчуждения, симптом отношения, для которого перестали существовать моральные проблемы, так что ужасы войны преуменьшаются, потому что мир – синоним жизни – ощущается чуть менее ужасным, чем смерть.

Здесь мы имеем дело с одной из самых тяжелых и важных проблем нашей эпохи – трансформацией людей в безликие числа в балансовой ведомости; кто-то воображает, что расчеты, учитывающие гибель одной или двух третей населения, вполне «разумны» в свете возможности быстрого восстановления экономики. Действительно, войны были всегда; всегда находились люди, которые жертвовали своими жизнями или убивали других – из любви к свободе или в опьянении бешенства. Новое и шокирующее во вкладе нашей эпохи заключается в хладнокровном применении бухгалтерских методов для оценки убийства миллионов человеческих существ.

Сталин делал это с миллионами крестьян. Гитлер делал это с миллионами евреев. Он был мотивирован ненавистью, но для его подчиненных это было обычное бюрократическое мероприятие, независимое от личных мотивов; это был приказ, который следовало выполнять, – миллионы людей надо было ликвидировать систематически, экономично и тотально. Адольф Эйхман[213]213
  Адольф Эйхман (1906–1962) – немецкий офицер, сотрудник гестапо, непосредственно ответственный за массовое уничтожение евреев. После войны скрылся от суда в Южной Америке, где агенты израильской разведки Моссад выследили его, похитили и вывезли в Израиль, где он был судим, приговорен к высшей мере наказания и казнен. – Примеч. ред.


[Закрыть] представляет собой образцовый пример такого бюрократа-убийцы. Роберт С. Берд дал краткое, но проницательное описание этого человека. «По мере того как он повествовал о своих обязанностях по отправке миллионов евреев в лагеря уничтожения, – пишет Берд в своей корреспонденции с судебного процесса в Иерусалиме, – в его словах зазвучали нотки, до боли знакомые сидевшим в зале суда. Это говорил безликий „человек компании“, гигантской промышленной организации; человек, вооруженный алиби, бывший передаточным звеном, двоедушный, ловящий указания; человек, лишенный подлинных эмоций и принципов, но зато напичканный не имеющей отношения к реальности идеологией»[214]214
  New York Herald Tribune, April 23, 1961.


[Закрыть].

Все, что сказано в этом отрывке о личности Эйхмана, можно, как указывает мистер Берд, приложить и к нам самим. Эйхман, говорит Берд, вдруг стал более «понятным», обычным человеком. Действительно, Эйхман стал выглядеть более человечным, потому что мы увидели, что он настолько же бесчеловечен, насколько и мы сами. Этот новый тип бесчеловечности, независимо от мнения об Эйхмане как об индивиде, проявляется не жестокостью и не деструктивностью. Он еще более бесчеловечен, хотя и более невинен, если здесь подходит это слово. Это отношение полного безразличия и отсутствие заботы; это отношение полной бюрократизации, которая управляет человеком, будто неодушевленным предметом.

Сегодня модно говорить о присущем человеку зле, что окончательно растаптывает оптимизм и надежды на лучшее будущее, как греховную гордыню. Но если мы на самом деле так злы, то это зло должно быть, по крайней мере, человеческим. Однако бюрократическое равнодушие к жизни, превосходной иллюстрацией которого стали графики и расчеты мистера Кана, является симптомом новой и страшной формы бесчеловечности – бесчеловечности, для которой человек превращается в вещь.

Эти рассуждения приводят нас к еще одной моральной проблеме, которую часто затрагивают в дискуссиях по разоружению. Альтернатива представляется в виде дилеммы «смерти и капитуляции», а сторонников разоружения обвиняют в стремлении стать рабами, предпочитающими неволю гибели. Этот моральный аргумент, оправдывающий риск войны, вводит в заблуждение, причем в нескольких аспектах. Не только потому, что эта альтернатива абстрактна и нереалистична в политическом плане, но и потому что она морально ущербна. В самом деле, решение индивида пожертвовать жизнью ради жизней других людей или ради своих убеждений – одно из высочайших моральных достижений, известных человечеству. Но это становится моральным достижением только тогда, когда это индивидуальное решение – решение, мотивированное не тщеславием, депрессией или мазохизмом, но преданностью другим людям или идее. Очень немногие обладают мужеством и убежденностью, достаточными для принесения этой высочайшей жертвы во имя идеи. В большинстве своем люди не решаются пожертвовать во имя своих убеждений даже работой. Но если решение принимается не индивидуально, а от имени нации, то оно теряет свою этическую значимость. Это не подлинное и искреннее решение, принятое одним человеком, это решение, принимаемое за миллионы людей несколькими лидерами, которые, для того чтобы заставить индивидов принять «этическое» решение, принуждают их пить варево из ненависти и страха.

Есть и еще одна причина, по которой «этический» аргумент в пользу войны лишен правды. Я как индивид имею право принять решение о том, чтобы покончить со своей жизнью. Я не имею права принимать решения о жизни и смерти других людей, детей, еще нерожденных поколений, народов и всего рода человеческого. Смерть одного человека – это индивидуальное событие, не имеющее ни исторических, ни социальных последствий. Уничтожение значительной части человечества, уничтожение цивилизации аморально при любых условиях. Такое решение превращает в карикатуру величайшую человеческую добродетель – добродетель мученичества, которая по самой своей природе индивидуальна, – и использует ее ради самой аморальной цели – ради массового убийства.

Позиция Кана, мягко говоря, наивна психологически и морально, но она наивна и в политическом отношении. Все его рассуждения об атомной стратегии существуют вне всякого политического контекста российско-американских отношений и возможности их урегулирования, мало этого, Кан выражает уверенность в том, «что война, скорее всего, продлится еще несколько дней после первого удара, а затем завершится (вероятно, переговорами)»[215]215
  H. Kahn, l. c., p. 107.


[Закрыть], и дальше говорит, что «неотъемлемой частью борьбы и смягчения последствий войны является сохранение достаточной наступательной силы, либо для окончательного разгрома наступательных сил противника, либо для принуждения его к мирным переговорам»[216]216
  H. Kahn, l. c., p. 108.


[Закрыть]. К переговорам о чем? С какой целью? Почему аргументы в пользу продолжения гонки вооружений потеряют убедительность после окончания войны? Почему мы должны считать, будто через три дня после неслыханной бойни переговоры будут возможны, притом что они якобы решительно невозможны до того, как упадет первая бомба?

Понятно, что с точки зрения нормального здравого смысла перспектива осмысленного существования человечества после ядерной войны представляется весьма туманной, и возможность перехода к политике сдерживания ради обеспечения мира покоится в лучшем случае на догадках и ни на чем больше.

Против высказанного здесь взгляда, согласно которому ядерная война станет катастрофой, были выдвинуты возражения, высказанные таким влиятельным человеком, как Генри Киссинджер. Убеждение в том, что продолжение гонки вооружений неизбежно приведет человечество к гибели, «увязывают, – пишет Киссинджер, – с принуждением к одностороннему разоружению, а следовательно, устраняют всякий стимул для серьезных переговоров, во всяком случае, для коммунистов»[217]217
  Henry A. Kissinger, l. c., p. 286.


[Закрыть]. Во-первых, факты есть факты; если кто-то убежден, как большое число экспертов, что ядерная война обречет нас на гибель, то как можно не отчаяться, если переговоры о прекращении гонки вооружений терпят неудачу? Одно дело доказывать, что уверенность в фатальном характере ядерной войны беспочвенна, как это пытается делать Кан, но если никто не может опровергнуть тезисы Кана, то никто не может и рекомендовать иной, более оптимистичный подход.

Но Киссинджер не прав даже в своей системе отсчета. Главное следствие знания о катастрофическом характере ядерной войны – это требование всеобщего контролируемого разоружения, а не одностороннего ядерного разоружения. Весьма спорным является вопрос о том, даст ли одностороннее разоружение тактическое преимущество России (хотя, по мнению многих экспертов, это тактическое преимущество перевешивается некоторыми важными соображениями), но главный аргумент многих американских поборников разоружения, заключается в том, что оно должно быть многосторонним. Умалчивая о возможности многостороннего разоружения, Киссинджер представляет нам несколько искаженную картину, так как самым сильным доводом в пользу многостороннего разоружения является как раз катастрофический характер ядерной войны. Понимание этого факта важно для России так же, как и для Запада, принимая во внимание, что русские так же рациональны и разумны, как и мы. На самом деле они неоднократно, в отличие от китайцев, повторяли и подчеркивали, что опасность «термоядерной катастрофы» для всего мира – это главный мотив для всеобщего разоружения. «Давайте не будем подходить к этому делу по-коммерчески, – говорил Хрущев, – и подсчитывать наши потери с той и другой стороны. Война будет бедствием для всех народов мира. Вообразите, что произойдет, когда над городами начнут взрываться бомбы. Эти бомбы не будут разбирать, кто коммунист, а кто антикоммунист… Нет, все живое будет испепелено в адском пламени ядерных взрывов. Только неразумный человек в наши дни может не бояться войны».

Идею разоружения часто путают с идеей контроля над вооружением. «Контроль над вооружением» рассматривается многими как первый шаг к разоружению, и если это так, то он не должен вызывать никаких возражений. Но факт заключается в том, что большая часть теоретиков контроля над вооружением рассматривают его не как реальный шаг на пути к полному разоружению, но лишь как замену разоружения[218]218
  См. превосходную главу по контролю над вооружением в книге: James P. Warburg, in Disarmament: The Challenge of the Nineteen Sixties, Doubleday, New York, 1961.


[Закрыть].

В самом деле, контроль над вооружением можно рассматривать как тактику, родственную стратегии неуязвимого сдерживания. Так как обе стороны неуязвимы, то в их интересах уменьшить запасы оружия и удерживать другие страны от овладения атомным оружием. Однако у военных мыслителей предложение даже такого, весьма скромного, контроля вызывает немалое беспокойство. Киссинджер говорит об этом так: «Чувство отчаяния, в случае если контроль над вооружением докажет свою безупречность, будет абсолютно неуместным и неоправданным. Без контроля над вооружением будет труднее добиться стабильности. Но, возможно, ее все равно удастся добиться. При условии уравнивания сил возмездия и повышения мобильности, по-видимому, повышается степень неуязвимости даже при отсутствии официальных договоренностей»[219]219
  Henry A. Kissinger, l. c., p. 285.


[Закрыть]. Из этой цитаты с непреложной ясностью следует, что она выражает мышление большинства военных специалистов, согласно которому контроль над вооружением – это часть теории вооружения, а не разоружения. В плане предотвращения войны контроль над вооружением является пораженчеством и полным принятием рисков тотальной войны, даже несмотря на то, что большинство теоретиков контроля над вооружением, таких как Моргенштерн, вполне понимают, что если доктрина сдерживания потерпит неудачу, то победителей в такой войне не будет (если не считать горстки уцелевших). С точки зрения национальной политики и ее воздействия на американский народ аргументы в пользу контроля над вооружением нацелены на результат, отличный от погружения нас в ощущение ложной безопасности. Однако нам говорят, что отчаяние, в случае если контроль над вооружением потерпит фиаско, неуместен.