Текст книги "Психоанализ и религия"

3. Анализ некоторых типов религиозного опыта

Любому серьезному обсуждению религии препятствует одно значительное терминологическое затруднение. Хотя мы знаем, что, кроме монотеистических религий, существовало и существует множество других религий, мы все равно связываем понятие религии с системой, выстроенной вокруг Бога и сверхъестественных сил; мы склонны рассматривать монотеистическую религию в качестве точки отсчета для понимания и оценки всех других религий. И тогда возникает сомнение: а можно ли религии без Бога, например буддизм, даосизм или конфуцианство, вообще называть религиями? Такие мирские, секулярные системы, как современный авторитаризм, вообще не называют религиями, хотя с психологической точки зрения они вполне этого заслуживают. У нас просто нет слова для обозначения религии как общечеловеческого феномена, которое бы не вызывало какой-нибудь ассоциации с определенным типом религии, окрашивающим, таким образом, само понятие. За неимением такого слова я далее буду употреблять термин «религия»; но хотелось бы пояснить с самого начала, что под религией я понимаю любую принимаемую группой систему мышления и действия, наделяющую индивида схемой ориентации и объектом для поклонения.

Действительно, в прошлом не было – да и в будущем, похоже, не будет – ни одной культуры, которая не имела бы религии в широком смысле, заданном нашим определением. Однако мы не должны останавливаться на этом чисто описательном утверждении. Исследование человека позволяет нам признать, что потребность в общей системе ориентации и в объекте для поклонения глубоко укоренена в условиях человеческого существования. В работе «Человек для самого себя»[16]16
  См. Человек для самого себя. М.: АСТ, 2009.


[Закрыть] я попытался проанализировать природу этой потребности.

Самосознание, разум и воображение разрушили «гармонию», свойственную существованию животного. Их появление превратило человека в аномалию, в причуду Вселенной. Он – часть природы, он подчинен ее физическим законам и не способен изменить их, но в то же время он выходит за пределы остальной природы. Он отделен, будучи в то же время и частью; он бездомен и при этом прикован к дому, который он делит с другими созданиями. Заброшенный в этот мир, в место и время, которых не выбирал, он оказывается выброшенным из мира, но не по своей воле. Осознавая себя, он ясно понимает свою беспомощность и ограниченность своего существования. Он предвидит свой собственный конец – смерть. Никогда не бывает он свободен от дихотомии своего существования: он не может избавиться от своего ума, даже если б и желал этого; он не может избавиться от своего тела, пока жив, – и это тело заставляет его хотеть жить.

Разум – благословение человека и его проклятие; он заставляет его вечно трудиться над разрешением неразрешимой дихотомии. В этом отношении человеческое существование отлично от существования всех иных организмов; оно пребывает в состоянии постоянного и неизбежного шатания. Человеческая жизнь не может «проживаться» путем повторения образца, заданного родом – человек должен жить сам. Человек – единственное животное, которое может скучать, быть недовольным, чувствовать себя изгнанным из рая. Человек – единственное животное, для которого собственное существование является проблемой, которую он должен разрешить и которой он не может избежать. Он не может вернуться к дочеловеческому состоянию гармонии с природой; он должен продолжать развивать свой разум, пока не станет господином природы и хозяином самому себе.

Возникновение разума породило дихотомию в человеке, принуждающую его вечно стремиться к новым решениям. Динамизм человеческой истории внутренне обусловлен разумом, побуждающим человека развиваться и тем самым творить собственный мир, в котором он может чувствовать себя в согласии с собой и со своими ближними. Каждая достигнутая им стадия приносит ему досаду и смятение, но это смятение само подталкивает его к новым решениям. У человека нет врожденного «влечения к прогрессу»; лишь противоречивость его существования вынуждает его продолжать путь, на который он вступил. Утратив рай, единство с природой, он стал вечным странником (Одиссей, Эдип, Авраам, Фауст); он вынужден идти вперед и вечно стараться сделать неизвестное известным, заполняя ответами пробелы в своих знаниях. Он должен объяснять себе самого себя и смысл своего существования. Он вынужден преодолевать свой внутренний разрыв, гонимый жаждой «абсолюта», то есть иной гармонии, способной снять проклятие, отделившее его от природы, от ближних, от самого себя.

Дисгармония человеческого существования порождает потребности, выходящие далеко за пределы его нужд, имеющих животное происхождение. Эти потребности выражаются в императивном влечении восстановить единство и равновесие между человеком и остальной природой. Человек пытается восстановить это единство и равновесие прежде всего мысленно, конструируя всеобъемлющую интеллектуальную картину мира, служащую системой координат, из которой он может извлечь ответ на вопрос, где его место и что ему делать. Но такой мысленной системы недостаточно. Если бы человек был только бесплотным интеллектом, его цель достигалась бы созданием завершенной мысленной системы. Но поскольку он существо, наделенное не только разумом, но и телом, ему приходится реагировать на дихотомию своего существования не только мыслью, но и ходом самой жизни, чувствами и действиями. Он должен стремиться к опыту единства и целостности во всех сферах бытия, чтобы найти новое равновесие. Поэтому любая удовлетворительная система ориентации предполагает не только интеллектуальные составляющие, но и элементы чувств и ощущений, которые должны выполняться в действиях, относящихся ко всем областям человеческой активности. Преданность определенной цели, идее или трансцендентной человеку силе (например, Богу) является выражением этой потребности в полноте жизни.

Поскольку потребность в системе ориентации и поклонения является неотъемлемой частью человеческого существования, мы можем оценить силу этой потребности. Действительно, в человеке нет другого столь же могущественного источника энергии. Человек не волен выбирать – иметь или не иметь «идеалы», он может лишь выбирать между идеалами разных видов, между поклонением идолу власти и разрушения и преданностью разуму и любви. Все люди – «идеалисты» и стремятся к чему-то помимо простого физического удовлетворения. Они различаются видами идеалов, в которые верят. Самые достойные, но также и самые дьявольские проявления человеческого ума являются выражениями не плоти, а его «идеализма», его духа. Поэтому релятивистская точка зрения, утверждающая, что обладание каким-либо идеалом или наличие тех или иных религиозных чувств уже является некоей ценностью, – опасна и ошибочна. Мы должны понимать любые идеалы, включая и идеалы мирских идеологий, в качестве выражений одной и той же человеческой потребности, и мы должны судить их по их отношению к истине, по тому, насколько они помогают раскрыть человеческие способности и насколько действенными ответами они оказываются для человеческой потребности в равновесии и гармоничном устройстве мира.

Сказанное мной об идеализме человека в равной мере относится и к его религиозной потребности. Нет человека без религиозной потребности, потребности в схеме ориентации и объекте поклонения; но такое утверждение ничего не говорит нам об особом контексте, в котором проявляется эта религиозная потребность. Человек может поклоняться животным, деревьям, золотым или каменным идолам, невидимому богу, святому человеку или дьявольскому вождю; он может поклоняться своим предкам, своей нации, классу или партии, деньгам или успеху; его религия может вести к развитию деструктивности или любви, господства или братства; она может усилить его разум или парализовать его; человек может осознавать, что его система мышления является религиозной, отличной от той, что относится к мирской жизни, или же он может думать, что у него вообще нет никакой религии, и интерпретировать собственную преданность определенным, якобы мирским целям, таким как власть, деньги или успех, в качестве всего лишь заботы о практических и неотложных предметах. Вопрос не в том, «есть религия или нет», а в том, «какая именно религия», способствует ли она развитию человека, раскрытию его человеческих сил, или же она парализует их.

Довольно любопытно, что интересы ревностного религиозного человека и психолога здесь совпадают. Теолог весьма интересуется особыми положениями той или иной религии, поскольку для него имеет значение истина именно его веры, в противовес всем остальным истинам. Также и пси хо лог должен интересоваться главным образом особым содержанием религии, поскольку для него важно, какое человеческое отношение в ней выражается и какое воздействие – положительное или отрицательное – она оказывает на человека, на развитие способностей человека. Ему интересно проанализировать не только психологические корни различных религий, но и их ценность.

Тезис, согласно которому потребность в схеме ориентации и в объекте поклонения укоренена в условиях человеческого существования, видимо, вполне подтверждается фактом присутствия религии на всем протяжении человеческой истории. Этот момент был продемонстрирован и рассмотрен теологами, психологами и антропологами, поэтому мне не нужно как-то подробно его освещать. Я хочу лишь заметить, что сторонники традиционной религии при обсуждении этого момента часто рассуждали не совсем верно. Их концепция, отправляющаяся от столь широкого определения религии, что оно включает практически любой религиозный феномен, осталась связанной с монотеистической религией, поэтому все немонотеистические формы они обычно рассматривали в качестве предшественников «истинной» религии или отклонений от нее, стремясь в конечном счете доказать, что вера в Бога, как она понимается в западной религиозной традиции, внутренне присуща человеческой природе.

Психоаналитик, чья «лаборатория» – его пациент, а сам он – активный наблюдатель за мыслями и чувствами другой личности, также способен предоставить еще одно доказательство того, что некоторая потребность в схеме ориентации и в объекте поклонения внутренне присуща человеку. Изучая неврозы, он обнаруживает, что изучает религию. Именно Фрейд увидел связь между неврозом и религией; но, хотя он и интерпретировал религию как коллективный детский невроз человечества, его тезис можно перевернуть: мы можем интерпретировать невроз как частную форму религии, более точно – как возвращение к примитивным формам религии, конфликтующим с официально признанными образцами религиозной мысли.

На невроз можно посмотреть с двух сторон. Можно сконцентрироваться на самих невротических феноменах, на симптомах и иных специфических жизненных проблемах, которые порождаются неврозом. С другой стороны, можно заняться не позитивным явлением, то есть неврозом, а посмотреть на негатив, на неспособность больного неврозом достичь фундаментальных целей человеческого существования – независимости, способности творить, любить и мыслить. Любой человек, которому не удалось достичь зрелости и превратить себя в целостную личность, развивает в себе тот или иной невроз. Он не может «просто жить», ничуть не тревожась своей неудачей, довольствуясь тем, чтобы просто есть и пить, спать, получать сексуальное удовлетворение и исполнять свою работу; если бы это было возможным, тогда у нас было бы доказательство того, что религиозная установка, пусть даже она является порой желательной, на самом деле не составляет неотъемлемой части природы человека. Но изучение человека показывает, что это не так. Если человеку не удалось объединить свои энергии ради своего высшего «Я», он каналирует их в сторону низших целей; у него нет такой картины мира и своего места в нем, которая была бы близка к истине, поэтому он создает иллюзорную картину и цепляется за нее с тем же упорством, с каким религиозный фанатик верит в свои догмы. В самом деле, «не хлебом единым жив человек». Он лишь может выбрать лучшие или худшие, высшие или низшие, удовлетворительные или разрушительные формы религии и философии.

Каково же положение религии в современном западном обществе? Любопытным образом оно напоминает картину, созданную антропологами при изучении религии североамериканских индейцев. Они были обращены в христианство, однако их прежние дохристианские религии не были искоренены. Христианство – это тонкий слой лака, наложенный на их старую религию и по-разному смешивающийся с нею. В нашей собственной культуре монотеистическая религия, а также агностическая и атеистическая философия – это тонкий слой, надстроенный над религиями, которые во многих отношениях гораздо более «примитивны», чем религии индейцев, а поскольку они являются чистым идолопоклонством, они в еще меньшей степени совместимы с основными учениями монотеизма. Мощной коллективной формой современного идолопоклонства выступает поклонение силе, успеху и власти рынка; но, кроме этих коллективных форм, мы обнаруживаем и кое-что еще. Если поскрести по поверхности современного человека, мы откроем определенное число индивидуализированных примитивных форм религии. Многие из них называют неврозами, но с тем же успехом можно дать им соответствующие религиозные названия – культ предков, тотемизм, фетишизм, ритуализм, культ чистоты и т. п.

В самом ли деле перед нами культ предков? Действительно, поклонение предкам – один из наиболее распространенных примитивных культов нашего общества, и его картина не изменится, если мы назовем его, по примеру психиатра, невротической фиксацией на отце или матери. Рассмотрим следующий случай поклонения предкам. Красивая, весьма талантливая женщина, художник, была настолько привязана к своему отцу, что отказывалась заводить какие бы то ни было отношения с мужчинами; все свое свободное время она проводила с отцом, приятным, но несколько мрачноватым господином, который рано овдовел. Не считая ее рисунков, только отец интересовал ее. То, как она рассказывала о своем отце другим людям, разительно отличалось от реальности. После его смерти она совершила самоубийство и оставила завещание, в котором требовала лишь похоронить ее рядом с отцом.

Другой человек, весьма разумный и одаренный, всеми уважаемый мужчина жил тайной жизнью, полностью посвященой поклонению отцу, которого даже с самой благожелательной по отношению к нему точки зрения можно было описать разве что как хитрого дельца, интересующегося только деньгами и общественным престижем. Сын же создал картину мудрейшего, любящего, преданного родителя, Богом предназначенного направить его на путь истинный; каждое свое действие и каждую мысль он рассматривал с точки зрения того, одобрит их отец или нет, а поскольку в реальной жизни тот обычно не поощрял сына, пациент большую часть времени чувствовал себя «в немилости» и изо всех сил старался завоевать одобрение своего отца, даже когда после его смерти прошло много лет.

Психоаналитик пытается выяснить причины таких патологических привязанностей и надеется помочь пациенту освободиться от подобного болезненного поклонения отцу. Но здесь мы заняты не причинами патологии или вопросом терапии, а феноменологией. Мы обнаруживаем зависимость от отца, сохраняющуюся без потери интенсивности на протяжении нескольких лет после смерти родителя, – зависимость, которая искажает суждения пациента, делает его неспособным любить, заставляет его чувствовать себя ребенком, постоянно и спуганным и неуверенным в себе. Это выстраивание жизни вокруг предка, трата большей части энергии на поклонение не отличается от религиозного культа предков. Оно задает систему отсчета и обеспечивает единым принципом поклонения. Вот почему пациента нельзя вылечить, указывая ему на иррациональность его поведения и вред, который он себе наносит. Часто пациент понимает это умом, но эмоционально он полностью предан своему культу. И только если во всей личности пациента происходит глубокое изменение, если он получает свободу для того, чтобы мыслить, любить, сменить систему ориентации и поклонения, он может освободиться от рабской привязанности к родителю; только если он способен усвоить высшую форму религии, он сможет освободиться от ее низшей формы.

Пациенты, страдающие компульсивными формами невроза, обнаруживают различные формы личного ритуала. Человек, жизнь которого выстроена вокруг чувства вины и потребности в искуплении, в качестве главного ритуала своей жизни может выбрать навязчивые омовения; другой человек, чье навязчивое состояние сводится к постоянным раздумьям и отказу от действий, выработает ритуал, который заставляет его продумывать или высказывать определенные фразы, которые, как предполагается, должны предотвратить катастрофу или же обеспечить успех. Будем мы называть это невротическими симптомами или же ритуалами – зависит от нашей точки зрения; по сути, эти симптомы и есть ритуалы личной религии.

Встречается ли в нашей культуре тотемизм? Да, причем повсеместно, хотя люди, страдающие от него, обычно не считают необходимым обращаться к помощи психиатра. Человек, преданный исключительно государству или своей политической партии, для которого единственным критерием ценности и истины служат их интересы, для которого флаг как символ группы является священным объектом, исповедует религию клана и поклоняется тотему, даже если ему самому все это кажется абсолютно рациональной системой (в подобную рациональность верят, конечно, приверженцы любой примитивной религии). Если мы желаем понять, как системы вроде фашизма и сталинизма завладевают миллионами людей, которые проявляют готовность пожертвовать своей честью и разумом ради принципа «моя страна всегда права», мы должны рассмотреть тотемистские, религиозные черты их ориентации.

Другая форма личной религии, широко распространенная, хотя и не основная для нашей культуры, – это религия чистоты. Ее приверженцы придерживаются одного главного критерия, при помощи которого оценивают людей, – чистоты и аккуратности. Данный феномен отчетливо проявился у американских солдат в последней войне. Зачастую в противоречии с их собственными политическими убеждениями, они судили о союзниках и врагах с точки зрения этой религии. Англичане и немцы стояли на этой шкале ценностей высоко, французы и итальянцы – низко. Религия чистоты и аккуратности, по сути, не сильно отличается от некоторых крайне ритуализованных религиозных систем, которые выстроены вокруг попытки избавиться от зла при помощи очистительных ритуалов и обрести безопасность в четком исполнении строгих ритуальных действий.

Существует одно важное различие между религиозным культом и неврозом, благодаря которому первый существенно выигрывает у второго, если сравнивать их по приносимому ими удовлетворению. Представим себе, что пациент с невротической фиксацией на своем отце живет в культуре, где в качестве общего культа практикуется поклонение предкам, – в таком случае он мог бы разделять свои чувства со своими близкими, а не ощущать себя изолированным от них. Болезненное жало любого невроза – именно в этом чувстве изолированности, исключенности. Даже самая иррациональная установка, если она разделяется достаточно большой группой людей, дает индивидууму ощущение единства с другими, чувство некоторой защищенности и стабильности, которого нет у невротика. Даже самые бесчеловечные, злые и иррациональные установки, если они разделяются группой людей, могут дать определенное успокоение. Самое убедительное доказательство этого тезиса можно найти в случаях массового помешательства, свидетелями которых мы были и все еще остаемся. Как только некое иррациональное учение завоевывает власть в определенном обществе, миллионы людей скорее поверят в него, чем предпочтут подвергнуться остракизму и изоляции.

Эти доводы приводят к одному важному соображению, касающемуся функции религии. Если человек настолько легко возвращается к более примитивной форме религии, то не выполняют ли сегодня монотеистические религии функцию спасения человека от такого регресса? Не служит ли вера в Бога предохранением от культа предков, тотема или поклонения золотому тельцу? Это было бы так, если бы религии удавалось формировать характер человека в соответствии с провозглашаемыми ею идеалами. Но традиционная религия капитулировала перед светской властью, продолжая и по сей день заключать с ней компромиссные соглашения. Ее гораздо больше заботят догмы, чем повседневная практика любви и смирения. Религия не смогла постоянно и безустанно давать отпор светской власти, когда та нарушала дух религиозного идеала; наоборот, религия сама постоянно шла на такие нарушения. Если бы Церкви были представителями не только буквы, но и духа Десяти заповедей или Золотого правила, они могли бы стать мощными силами, останавливающими возвращение к идолопоклонству. Но поскольку это скорее исключение, чем правило, следует задать вопрос – не с антирелигиозной точки зрения, а заботясь о человеческой душе: можем ли мы позволить религии быть представителем религиозных потребностей, или же мы должны отделить эти потребности от организованной, традиционной религии, чтобы предотвратить распад нашей нравственной структуры?

При обдумывании ответа на этот вопрос мы должны вспомнить о том, что никакое разумное обсуждение этой проблемы невозможно, пока мы имеем дело с религией вообще и не различаем разные типы религии и религиозного опыта. Попытка описания всех типов религии вышла бы далеко за рамки этой главы. Даже обсуждение тех типов, которые значимы с психологической точки зрения, не может быть здесь предпринято. Поэтому я буду рассматривать только одно различие, которое, однако, является, по моему мнению, самым важным, причем оно не соответствует различию монотеистических и не-монотеистических религий – это различие между авторитарными и гуманистическими религиями.

Каков принцип авторитарной религии? Приведенное в «Оксфордском словаре» определение религии, хотя оно и говорит о религии в общем, оказывается скорее точным определением авторитарной религии. Оно гласит: «[Религия есть] признание человеком некоей высшей невидимой силы в качестве той, что управляет его судьбой и имеет право требовать от человека послушания, почтения и поклонения».

Ударение в этой фразе приходится на признание того, что человек управляется внешней ему силой. Но сама по себе эта черта еще не задает авторитарную религию. Последняя требует того условия, что эта сила благодаря осуществляемому ею контролю «имеет право требовать от человека послушания, почтения и поклонения». Я выделяю выражение «имеет право», поскольку оно показывает, что основанием для послушания, почтения и поклонения являются не нравственные качества божества, не любовь и не справедливость, а просто тот факт, что оно управляет человеком, то есть имеет над ним власть. Кроме того, оно показывает, что у высшей силы есть право принуждать человека к поклонению и что недостаток покорности и почтения, проявляемого им, оказывается грехом.

Важнейшим элементом авторитарной религии и авторитарного религиозного опыта является полная капитуляция перед силой, превосходящей человека. Главная добродетель религии этого типа – послушание, а главный грех – строптивость. Поскольку божество считается тут всемогущим и всезнающим, человек начинает восприниматься в качестве беспомощного и незначительного существа. Только в той мере, в какой он может – благодаря собственной капитуляции – получить милость или помощь от божества, он способен чувствовать силу. Повиновение могущественной власти является одним из путей, на котором человек избегает чувства одиночества и ограниченности. Благодаря акту капитуляции он как индивидуум теряет свою независимость и самостоятельность, но приобретает чувство, будто его защищает внушающая ужас сила, частью которой он словно бы становится.

В теологии Кальвина мы находим яркий пример авторитарного, теистического мышления: «Ибо я не назову это смирением, – говорит Кальвин, – если вы полагаете, что у нас что-то еще осталось… Мы не можем думать о себе так, как нам следует думать, не презирая в высшей степени все то, что может быть представлено в качестве нашего достоинства. Это смирение – непритворное подчинение ума, ошеломленного могучим чувством своего собственного ничтожества и скудости; таково правильное описание смирения, данное словом Божиим»[17]17
  Johannes Calvin, Institutes of the Christian Religion (Presbyterian Board of Christian Education, 1928), p. 681.


[Закрыть].

Опыт, описываемый здесь Кальвином, то есть полное презрение всего, что есть в человеке, опыт подчинения ума, ошеломленного своей собственной скудостью, – это подлинная сущность всех авторитарных религий, представлены ли они на мирском или на теологическом языках[18]18
  См. мою книгу «Бегство от свободы» (М.: АСТ, 2009.). В этой работе подобная установка по отношению к власти описана детально.


[Закрыть]. В авторитарной религии Бог является символом власти и силы, Он есть Всевышний, поскольку у него высшая власть, а человек в сравнении с Ним абсолютно беспомощен.

Светские авторитарные религии следуют тому же самому принципу. Фюрер, любимый «Отец народов», Государство, Раса или Социалистическая Родина становятся объектом поклонения; жизнь индивидуума оказывается незначительной, а ценность человека сводится к отрицанию собственной ценности и силы. Часто авторитарная религия постулирует идеал, который настолько абстрактен и далек, что вообще не имеет никакой связи с реальной жизнью реальных людей. Жизнь и счастье людей, живущих здесь и сейчас, могут быть принесены в жертву ради таких идеалов, как «жизнь после смерти» или «будущее человечества»; заданные цели оправдывают любые средства и становятся символами, во имя которых религиозные или светские «элиты» управляют жизнями своих подчиненных.

Напротив, гуманистическая религия выстроена вокруг человека и его сил. Человек должен развивать силы своего разума, чтобы понимать самого себя, свои отношения с ближними и свое положение во Вселенной. Он должен признать истину – своих ограничений и своих потенций. Он должен развивать свою способность любить других людей и самого себя, он должен ощущать солидарность со всеми живыми существами. У него должны быть принципы и нормы, которые ведут его к цели. В этом типе религии религиозный опыт оказывается опытом всеединства, основанным на соотнесенности человека с миром, схватываемым в любви и в мысли. Цель человека в гуманистической религии – достижение наибольшей силы, а не наибольшего бессилия; добродетелью является самореализация, а не покорность. Вера оказывается тут достоверностью убеждения, основанного на собственном опыте мысли и чувства, а не принятыми на веру постулатами. Превалирующим настроением тут является радость, тогда как в авторитарной религии – грусть и вина.

Если гуманистические религии оказываются теистическими, Бог в них предстает в качестве символа собственных сил человека, которые тот пытается реализовать в своей жизни, а не символа силы и господства, имеющих власть над человеком.

Примерами гуманистических религий могут служить ранний буддизм, даосизм, учения Исайи, Иисуса, Сократа, Спинозы, некоторые течения в иудейской и христианской религиях (особенно мистицизм), религия Разума Французской революции. Поэтому очевидно, что различие между авторитарной и гуманистической религией не совпадает с различием между теистическими и нетеистическими религиями, а также между религиями в узком смысле слова и философскими системами, имеющими религиозный характер. Применительно ко всем этим системам значение имеет не система идей, а человеческая установка, поддерживающая их учения.

Одним из лучших примеров гуманистической религии является ранний буддизм. Будда – великий учитель, он – Пробужденный, который постиг истину человеческого существования. Он говорит от имени не сверхъестественной силы, а разума, он призывает каждого человека использовать собственный разум и познать истину, которую Будде удалось обнаружить первым. Если человек делает первый шаг к истине, он должен стремиться прилагать свои усилия для развития сил разума и любви ко всем людям. Только в той степени, в какой это ему удается, он может освободить себя от пут иррациональных страстей. Хотя человек и должен, согласно буддистскому учению, распознать собственные ограничения, он также должен осознать свои внутренние силы. Понятие нирваны как состояния полностью пробужденного сознания – это не понятие беспомощности и подчинения, но, напротив, понятие развития высших сил, которыми владеет человек.

Одна из историй о Будде весьма характерна.

Как-то кролик уснул под манговым деревом. Внезапно он услышал страшный шум. Решив, что наступает конец света, он бросился бежать. Когда другие кролики это увидели, они спросили его: «Почему ты бежишь так быстро?» Он ответил: «Близок конец света». Услышав это, кролики бросились бежать вслед за ним. Кроликов увидели олени и спросили их: «Почему вы так быстро бежите?», и те ответили: «Бежим, потому что конец света близок». И олени побежали вместе с ними. И так одни животные вслед за другими пустились бежать, пока все животное царство не обратилось в паническое бегство, которое закончилось бы разрушением. Когда Будда, который в то время жил как мудрец – такова одна из многих форм его существования, – увидел, что животные обратились в бегство, он спросил последних из них, почему все бегут. «Потому что наступает конец света», – ответили они. «Это не так, – сказал Будда, – мир еще далек от своего завершения. Давайте выясним, почему они так думают». Затем он начал спрашивать всех животных, дошел в своем поиске источника слуха до оленей и, наконец, до кроликов. Когда кролики сказали, что они бегут, потому что наступает конец света, он спросил, какой именно кролик сказал им об этом. Они указали на того, кто побежал первым. Будда спросил этого кролика: «Где ты был и что делал, когда решил, будто наступил конец света?» Кролик ответил: «Я спал под манговым деревом». «Видимо, ты услышал шум падающего плода, – сказал Будда, – шум разбудил тебя, ты испугался и подумал, что наступает конец света. Пойдем к дереву и посмотрим, верно ли это». Они пошли к дереву и обнаружили, что именно так все и произошло. Так Будда спас всех животных от гибели.

Я привел эту историю главным образом не потому, что это один из первых примеров аналитического исследования причин страха и слухов, а потому, что она ясно демонстрирует дух буддизма. В ней показана любящая забота о созданиях животного мира и одновременно – рациональное проникновение в глубины мира и надежда на собственные способности человека.

Дзен-буддизм, поздняя буддистская секта, выражает еще более радикальную антиавторитарную установку. Дзен утверждает, что знание бесполезно, если оно не вырастает из самого человека; никакой авторитет, никакой учитель на самом деле ничему нас научить не может, разве что может посеять в нас сомнения; слова и системы мысли опасны, поскольку они легко превращаются в авторитеты, которым мы поклоняемся. Жизнь следует схватывать и испытывать в самом ее течении – именно в этом и состоит добродетель. Следующая история демонстрирует эту неавторитарную установку по отношению к высшим существам.