Текст книги "Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта"

Вечером того же дня я переехал в замок Серран под Шалоном. Это было громадное здание внушительного вида в окружении массивных башен, подковой окаймлявшее парадный двор. Вокруг замка пролегал ров с водой. Замок принадлежал герцогу Тремуйю, принцу Тарентскому, – владельцу одного из первейших имен старой Франции. Последний титул герцоги унаследовали, породнившись с семейством Анжу из Неаполя около 1500 года. Однако им не удалось сесть на неаполитанский трон, на который взошел Фердинанд Католик. Один из герцогов вместе с Баяром пользовался уникальным правом носить титул «рыцаря без страха и упрека». Помимо замечательной библиотеки, в замке имелась настоящая сокровищница исторических документов, в том числе еще тех времен, когда его обладатели были сторонниками Стюартов. Первый этаж был закрыт, так как в этом замке, как и в нескольких других, хранилась мебель, перевезенная из Версальского дворца. Сам я занял комнату на верхнем этаже одной из башен, которая была обставлена для церемонии «grand lever»[12]12
  «Прием во время утреннего туалета» (фр.).


[Закрыть], с королевским ложем под восьмиметровым балдахином. С ней соединялась не менее великолепная гардеробная с чудесным кессонным потолком в виде цилиндрического свода. Замок, внешние стены которого были отделаны белым песчаником, а башни сложены из серого камня, располагался посреди огромного парка. Великолепная лестница под сводчатым потолком эпохи Возрождения вела в залы второго этажа, обшитые красивыми панелями и увешанные картинами и прекрасными гобеленами. Надо ли говорить, что и здесь, как и во всех других местах, мы уважали чужую собственность и относились к ней в высшей степени бережно.

К 22 июня нам удалось переправить через Луару 6-ю и 27-ю дивизии. Их передовые отряды продвинулись немного дальше, встречая множество французских солдат, сдававшихся в плен.

23 июня мы узнали, что накануне в Компьене было подписано перемирие. Французская кампания закончилась. В приказе по корпусу я посчитал нужным поблагодарить подчиненные мне дивизии – из которых ни одна, как сказал я, не имела ни танкового прикрытия, ни механизированного транспорта – за самопожертвование, отвагу и сплоченность. Благодаря успешной наступательной операции они смогли осуществить 500-километровое преследование, которое с полным правом можно было назвать «марш-броском на Луару»!

Колесо повернулось. Дорога из Компьеня 1918 года в Компьень 1940-го была долгой. Куда она поведет нас отсюда?

7. Между двумя кампаниями

Тот день, когда французы сложили оружие, стер одно из самых черных воспоминаний в памяти немцев – о капитуляции 11 ноября 1918 года, подписанной в вагоне маршала Фоша в Компьене. Теперь Франции придется самой подписать капитуляцию в том же месте и том же вагоне.

22 июня 1940 года Гитлер достиг вершины своего успеха. Франция, чья военная мощь грозила Германии с 1918 года, прекратила существование как противник рейха вслед за ее восточными сателлитами. Великобритания, хотя и не потерпела окончательного поражения, была изгнана с континента. И хотя Советский Союз – теперь сосед Германии – представлял собой потенциальную угрозу с востока, несмотря на московский пакт, едва ли он решился бы на агрессию против рейха в ближайшем будущем, учитывая немецкие победы в Польше и Франции. Если Кремль когда-либо действительно обдумывал возможность использовать то, что Германия была связана на западе, для усиления экспансии, то, по всей видимости, свой шанс он упустил. Очевидно, там не рассчитывали на такие быстрые и решительные победы германских вооруженных сил над армиями союзных держав.

Если германская армия добилась такого успеха в Польше и Франции, это ни в коей мере не означало, что ее главы подготавливали реванш с первых же дней после Компьеня. Вопреки всем заявлениям враждебной пропаганды, совершенно ясно то, что – благодаря трезвой оценке опасностей, угрожавших Германскому государству в случае войны, – Генеральный штаб в период с 1918 по 1939 год не планировал развязывать агрессивной или реваншистской войны, а старался обеспечить безопасность государства. Конечно, военное руководство в конечном итоге позволило Гитлеру переиграть его, точно так же, как оно признало главенство политики – пусть даже той политики, с которой оно не соглашалось, но могло предотвратить ее только с помощью государственного переворота.

Что касается остального, масштабы перевооружения, осуществленного Гитлером, являлись далеко не единственной причиной одержанных нами побед. Конечно, учитывая разоружение, навязанное Германии Версальским договором, перевооружение было необходимейшим условием для успешного ведения войны. Но ни в коей мере нельзя было говорить о том, что германские вооруженные силы обладали таким же превосходством, каким позднее обладал Советский Союз в сухопутных войсках, а западные державы в авиации. В действительности в отношении количества соединений, танков и орудий западные державы были равны, а в некоторых отношениях и превосходили германскую армию. Не сила оружия решила исход кампании на западе, но более высокие боевые качества немецких войск и эффективное руководство ими. Германская армия просто кое-чему научилась с 1918 года, не забывая при этом непреложных законов войны.

После заключения перемирия ОКХ приняло меры по демобилизации значительного числа дивизий. В то же время некоторые пехотные дивизии переформировывались в бронетанковые или моторизованные.

Первоначально штаб 38-го корпуса был переведен в район Сансера на средней Луаре, где мы занимались переформированием нескольких этих дивизий. Так мы поменяли великолепный замок Серран, наполненный историческими воспоминаниями, на небольшое шато, которое выстроил себе фабрикант знаменитого куантро на вершине крутого холма, глядящего на долину Луары.

Наш новый дом должен был изображать старинную цитадель и отличался всеми признаками дурного вкуса, который типичен для подобного рода подражаний. Башня рядом с жилым домом, построенная в виде развалин, ничуть не улучшала вид. Да и маленькие пушки на террасе совсем не походили на военные трофеи, как надеялся их владелец – ликеродел. Единственное, что здесь было прекрасно, – это вид, открывавшийся с верхушки холма на просторную, плодородную долину Луары.

О вкусах и склонностях этого выскочки свидетельствовала, в частности, большая картина в его кабинете. На ней были изображены европейские монархи рубежа веков, сидящие за круглым столом: германский кайзер, старый император Франц-Иосиф, королева Виктория и так далее. К сожалению, у всех них был такой вид, будто они выпили лишнего. Рядом стоял сам владелец, триумфально потрясавший стаканом своего ликера. Первым делом, въехав в его «замок», мы сняли эту безобразную мазню.

19 июля все высшие руководители вооруженных сил были вызваны в Берлин для участия в заседании рейхстага, на котором Гитлер объявил об окончании кампании на западе. Тогда же он выразил благодарность народу тем, что оказал почести некоторым военным руководителям, причем размах этих почестей говорил о том, что Гитлер считает войну фактически выигранной. Хотя немецкий народ воспринял почести, оказанные заслуженным военачальникам, как естественное признание их заслуг, нам, солдатам, казалось, что это излитое на нас признание выходило за рамки необходимого как по форме, так и по размаху.

Гитлер одновременно присвоил звание двенадцати фельдмаршалам и одному гроссадмиралу, и это не могло не ударить по престижу ранга, который раньше считался в Германии самым почетным. До сих пор условием его получения (не считая нескольких фельдмаршалов, назначенных кайзером Вильгельмом II в мирное время) нужно было лично возглавить кампанию, выиграть сражение или взять крепость.

После Польской кампании, в ходе которой командующий сухопутными силами и два командующих группами армий выполнили эти требования, Гитлер не посчитал нужным выразить свою благодарность армии возведением их в ранг фельдмаршалов. Теперь же он в один присест назначил целую дюжину. В их число (кроме командующего сухопутными силами, который провел две блестящие кампании) входил главнокомандующий ОКВ, который сам не командовал и не занимал должность начальника Генерального штаба. Еще был один статс-секретарь по делам военно-воздушных сил, который, несмотря на все свои организационные заслуги, никак не мог стоять на одной доске с командующим сухопутными силами.

Самым вопиющим образом позиция Гитлера сказалась в том, как он возвысил Геринга над руководителями сухопутных и военно-морских сил, назначив его рейхсмаршалом и наградив его одного Большим крестом Железного креста. При сложившихся обстоятельствах такой способ распределения почестей можно было рассматривать только как сознательное неуважение к фон Браухичу, и он совершенно ясно показал отношение Гитлера к ОКХ.

В день заседания рейхстага я узнал, что штаб нашего корпуса получил новую задачу. Мы были переведены на побережье Ла-Манша для подготовки вторжения в Англию, для чего в наше распоряжение были переданы три пехотные дивизии. Мы разместились в Ле-Туке, элегантном морском курорте под Булонью, где англичане владели многими прелестными виллами. Штаб занял один из немыслимо роскошных отелей, а я вместе с несколькими ближайшими сотрудниками поместился на небольшой вилле, принадлежавшей французскому судовладельцу. Хозяин сбежал, оставив дом на прислугу, поэтому мы нашли на месте всех, кто присматривал за домом и охранял мебель и прочее имущество. В отличие от того, что позднее происходило в Германии, нам не приходило в голову строить из себя господ и распоряжаться чужой собственностью по собственному усмотрению. Напротив, мы строго наблюдали за тем, чтобы в занятых немецкими войсками домах сохранялся порядок, и вывозу всей мебели или присвоению ценностей в качестве «сувениров», разумеется, не было места в кодексе поведения германской армии. Однажды я проезжал мимо виллы, где недавно стояла немецкая часть и оставила ее в большом беспорядке. На следующее же утро старшине роты пришлось отправиться туда с командой солдат и лично навести порядок.

Вследствие безупречного поведения наших войск отношения с гражданским населением у нас в те шесть месяцев, что я провел во Франции, ничем не омрачились. Французы, при всей своей вежливости, сохраняли сдержанное достоинство, которое могло вызвать лишь наше уважение. По-моему, все мы были очарованы этой благословенной страной с ее прекрасными пейзажами и богатством памятников древней культуры – не говоря уж о шедеврах ее знаменитой кухни! А какой выбор товаров в магазинах! Правда, наша покупательная способность была ограниченна, так как лишь процент денежного содержания выплачивался в местной валюте. Это правило строго соблюдалось в армии и тем самым сдерживало естественную страсть к покупкам, что было крайне желательно для сохранения престижа германской армии. Но все-таки денег хватало на то, чтобы время от времени съездить в Париж и провести один день, наслаждаясь очарованием французской столицы.

Во время пребывания на побережье мы имели возможность купаться в море до середины ноября: этим удовольствием мой новый адъютант лейтенант Шпехт, верный водитель Нагель и конюх Рунге наслаждались не меньше, чем конными прогулками по берегу. Но однажды мы упустили из внимания, что разница между приливом и отливом может достигать 8 метров. Кстати сказать, это обстоятельство сыграло важную роль при обсуждении возможностей высадки на английском побережье, а также времени входа в порты во время вторжения. Забывшись, мы заплыли далеко в море, как вдруг волны стали заливать наш «мерседес», оставленный на пляже. Только в последний миг с помощью тягача нам удалось вытащить его из мягкого песка и отбуксировать от полосы прибоя.

Но ни радость и удовольствие от пребывания в этой прекрасной стране, ни отдых после успешной кампании не позволили нашим солдатам распуститься, что нередко случается с оккупационными войсками. Этой пагубной тенденции противостояла необходимость готовить наши части к запланированному вторжению, что само по себе являлось совершенно новой задачей. Каждый день войска проходили обучение в дюнах и на прибрежных заболоченных участках, которые во многом походили на предполагаемый район высадки. После прибытия первого оборудования для переправы – перестроенные баржи с Рейна и Эльбы, небольшие рыболовные суда и моторные лодки – мы смогли в тихую погоду проводить учения по посадке и высадке совместно с военным флотом. Когда десантное судно неумело подходило к берегу, в половине случаев кому-то приходилось принимать холодную ванну. Молодым флотским курсантам тоже еще предстояло научиться выполнять свою задачу. Трудно упрекнуть их в отсутствии энтузиазма, ведь командовать речной баржей – не то же самое, что служить на шикарном крейсере или подводной лодке, тем более не всегда было легко ужиться с бывалыми речниками, владельцами баржей и траулеров, которые стояли тут же на мостиках экстравагантных десантных транспортов. И тем не менее все охотно и с усердием обучались выполнять свою непривычную задачу, и мы были убеждены, что справимся с нею, как и со всем остальным.

Мне представляется уместным сделать несколько критических замечаний относительно гитлеровского плана вторжения и причин, заставивших его отказаться от этого плана.

Если после падения Франции Гитлер действительно считал, что уже выиграл войну и теперь остается только внушить это Великобритании, он не мог заблуждаться сильнее. Ледяное равнодушие, с которым британцы встретили его мирное предложение – и без того весьма туманное, – показало, что ни правительство страны, ни ее народ не готовы поддаться его убеждению.

Тогда перед Гитлером и ОКВ встал вопрос: «Что делать дальше?»

Эту проблему вынужден решать любой государственный деятель или Верховный главнокомандующий в военное время, когда в результате военных неудач или неожиданного развития политической ситуации – например, вступления в войну новой державы на стороне врага складывается совершенно новая обстановка. Тогда, возможно, у него не остается иного выбора, как только отказаться от существующего «военного плана». В то же время может возникнуть искушение упрекнуть этого деятеля в переоценке собственных сил или недооценке сил противника либо в ошибочной оценке политической обстановки.

Но когда глава государства или вооруженных сил задается вопросом, что делать дальше, после того как военные операции полностью оправдали – или, в данном случае, намного превзошли – ожидания, разгромив одного противника и заставив другого отступить на свою островную крепость, нельзя не задуматься, а существовала ли вообще у Германии такая вещь, как «военный план».

Конечно, никакая война не идет по твердо установленной программе одной из сторон. Но если Гитлер в сентябре 1939 года пошел на риск войны с Францией и Великобританией, он был обязан заранее взвесить варианты действий с этими странами в разных непредвиденных обстоятельствах. Очевидно, что до кампании во Франции – или даже после ее начала – германское Верховное командование не имело никакого «военного плана», определяющего необходимые шаги после одержания предполагаемой победы. Гитлер надеялся, что Великобритания уступит. Что касается его военных советников, то они явно считали нужным ждать «решений фюрера».

Все вышесказанное с поразительной ясностью показывает, к чему приводит нецелесообразная организация высшего военного командования, сложившаяся в Германии после того, как Гитлер взял в свои руки верховное руководство, не создав при этом имперского Генерального штаба, ответственного за общую стратегию.

По сути дела, кроме главы государства, принимающего политические решения, не было параллельного военного органа, который взял бы на себя ответственность за стратегию в целом.

С самого начала Гитлер низвел ОКВ до положения военного министерства. Во всяком случае, его глава Кейтель не мог давать Гитлеру никаких рекомендаций по вопросам стратегии.

Что касается командующих трех родов войск, то Гитлер практически не давал им возможности влиять на общую стратегию войны. Иногда они могли высказать мнение по вопросам ведения войны при личном разговоре, но в конечном итоге Гитлер принимал решения только исходя из собственных соображений. Он неизменно утверждал свое право на инициативу в вопросах военного курса, и мне не известно ни одного примера – кроме вопроса о Норвегии, по которому Редер, по всей видимости, первый выступил с предложением, – когда бы важное решение, определяющее ведение войны в целом, исходило от какого-то из трех родов войск.

Поскольку никто не имел права составлять «военный план», то на практике это приводило к тому, что все полагались на «интуицию фюрера». Одни, как Кейтель и Геринг, делали это со слепым раболепием; другие, как Браухич и Редер, опустив руки. То, что штабы всех трех родов вооруженных сил, разумеется, составили собственное мнение по вопросам долгосрочного планирования, ни на что не влияло. (Например, еще зимой 1939/40 года гроссадмирал Редер поручил оперативному штабу военно-морских сил изучить технические возможности и требования операции по высадке десанта на побережье Англии.) Так и не нашлось ни военной инстанции, ни человека в качестве подлинного руководителя Генерального штаба, которого Гитлер признал бы не только специалистом и исполнителем, но и руководителем, ответственным за общее ведение войны.

Итогом подобной организации руководства было то, что после окончания кампании на западе, как я уже сказал, перед нами встал вопрос о дальнейших действиях.

Помимо этого, немецкое Верховное командование столкнулось с двумя фактами: во-первых, существованием непобежденной Великобритании, явно не склонной договариваться; во-вторых, опасностью интервенции со стороны нашего нового соседа, Советского Союза, как бы миролюбиво он ни действовал до сих пор. На эту угрозу указывал Гитлер еще в ноябре 1939 года, подчеркивая необходимость быстрого достижения победы на западе.

В свете этих двух фактов было ясно, что неотложной задачей государства должно стать окончание войны с Великобританией в самый короткий срок. Только тогда можно было надеяться, что Сталин упустил возможность использовать разногласия европейских стран в собственных экспансионистских целях.

Если не удастся найти путь к взаимопониманию, то Германия должна разобраться со своим последним противником – Англией – силой оружия.

Трагедия этого короткого периода, когда решалась судьба Европы на много лет вперед, состояла в том, что ни одна сторона не искала способа мирно урегулировать вопрос на разумной основе. Можно уверенно сказать, что Гитлер предпочел бы избежать кровопролитной борьбы с Британской империей, поскольку его истинные цели лежали на Востоке.

Но способ, выбранный им, чтобы представить свое столь неопределенное мирное предложение на заседании рейхстага после окончания Французской кампании, едва ли мог вызвать благоприятный отклик. Кроме того, сомнительно, что Гитлер, уже опьяненный верой в свою непогрешимость, был готов согласиться на мир, основанный на разуме и справедливости, даже если бы противная сторона сделала ему серьезное предложение. К тому же теперь он уже оказался в плену собственных дел. Он отдал половину Польши и Прибалтики Советскому Союзу – поступок, обратный ход которому он мог дать только ценой новой войны. Он открыл дорогу для Италии, жаждавшей захватить территории, находившиеся под властью Франции, и тем самым поставил себя в зависимость от своего союзника. Наконец, после Праги он потерял доверие мировых держав, которые уже не стали бы полагаться ни на какие подписанные им соглашения.

Но, невзирая ни на что, Гитлер мог бы получить бурное признание среди широких народных масс, если бы после разгрома Франции дал им разумный, достигнутый путем переговоров мир. Народ не стремился присоединить к Германии области с преимущественно польским населением и отнюдь не симпатизировал тем, кто, в плену фантазий о далеком прошлом, претендовал на эти области на том основании, что когда-то они входили в состав Священной Римской империи. К идее нации господ, которой подобает владычествовать над Европой и даже всем миром, в Германии никогда не относились всерьез, за исключением нескольких партийных фанатиков. Гитлеру нужно было только усмирить свою свору пропагандистов, чтобы народ мог свободно выразить одобрение миру на разумной основе.

С другой стороны, возможно, что британский национальный характер, столь полно воплотившийся в фигуре Уинстона Черчилля, помешал Великобритании серьезно задуматься о разумном соглашении на том или хотя бы на более позднем этапе войны. Британцы снова проявили свое достойное восхищения упорство, которое заставляет их доводить до конца любую начатую борьбу, каким бы угрожающим ни было их положение в отдельные моменты. В довершение всего, ожесточение их «безоговорочной» ненависти к Гитлеру и его режиму (и «прусскому духу» у некоторых политических вождей) мешало им увидеть еще более порочную систему и еще большую опасность, грозившую Европе в лице Советского Союза. Также предвзятость британской политики объяснялась традиционным стремлением к равновесию сил в Европе, ради восстановления которого Великобритания в первую очередь и вступила в войну, поскольку оно требовало поражения Германии, ставшей слишком могущественной на материке. Британцы закрывали глаза на то, что в изменившемся мире надо было восстанавливать мировое равновесие сил, имея в виду, какую мощь приобрел Советский Союз и какие опасности следуют из его преданности идее мировой революции.

К тому же Черчилль, по всей видимости, обладал слишком бойцовским духом. Его ум целиком занимала война и окончательная победа, мешая ему увидеть за военной целью политическое будущее. Всего через несколько лет, когда русские подходили к Балканам, вечному источнику раздражения для Великобритании, Черчилль распознал опасность такого поворота событий. Но тогда он уже не мог повлиять на Рузвельта и Сталина. А пока он верил в стойкость своего народа и в то, что США во главе со своим президентом в конце концов вступят в войну на стороне Великобритании – как бы мало американцы ни склонялись к этому, несмотря на всю свою неприязнь к Гитлеру.

К тому же такой человек, как Черчилль, не мог не понимать скрытой опасности, исходившей для Германии от Советского Союза. Что касается войны, то он видел в ней выгоду для Великобритании. С другой стороны, мысль о договоре с Германией не находила места в его рассуждениях, так как за ним, по всей вероятности, вскоре последовала бы борьба за власть между двумя тоталитарными государствами. Хотя здравая оценка сильных и слабых сторон обеих держав наверняка привела бы его к выводу, что ни одна из них не сможет одержать полную победу над другой и что, скорее всего, они на долгое время свяжут друг друга этой войной, которая повлечет за собой взаимное истощение. Такое положение дел автоматически превратило бы англосаксонские державы в мировые империи – не говоря уже о том, что борьба между двумя тоталитарными государствами, возможно, окажется роковой для обоих режимов.

В эпоху диктатур, идеологий и «крестовых походов», в эпоху, когда безудержная пропаганда распаляет массы, слово «разум», к сожалению, никогда не пишется с заглавной буквы. И потому, в ущерб обоим народам и к несчастью для Европы, получилось так, что ни Великобритания, ни Германия не разглядели иного способа решить спор, как только силой оружия.

Итак, на вопрос о том, что делать после окончания кампании на западе, германское Верховное командование ответило решением продолжать войну с Великобританией. Но тот факт, что по вышеизложенным причинам у Германии не существовало никакого «военного плана», определяющего действия после окончания Европейской кампании, имел серьезные последствия. Когда Гитлер начал обдумывать план (еще не приняв окончательного решения) вторжения в Великобританию, не были начаты никакие практические приготовления. Вследствие этого мы упустили наилучшую возможность немедленно воспользоваться слабостью Великобритании. Те единственные подготовительные меры, которые были приняты, требовали столько времени, что успех высадки был сомнителен хотя бы из-за одних только метеорологических условий.

Этот последний факт, помимо прочих, к которым мы еще вернемся в свое время, дал Гитлеру основание – или, скорее, предлог – отказаться от намеченного вторжения и, отвернувшись от Великобритании, нанести удар по Советскому Союзу. Что из этого вышло, хорошо известно.

Прежде чем рассмотреть причины этого коренного изменения фронта, я считаю нужным проанализировать возможности, которые могли возникнуть в том случае, если бы Гитлер был готов довести войну с Великобританией до конца.

Перед нами лежало три пути. Во-первых, попытаться поставить Великобританию на колени, отрезав ее трансокеанские коммуникации. В этом смысле Германия имела весьма благоприятные перспективы в силу того, что она овладела побережьями Норвегии, Голландии, Бельгии и Франции в качестве баз для ведения воздушной и подводной войны.

Что касается необходимых для этого ресурсов, то тут положение было менее благоприятно.

До сих пор военно-морской флот отнюдь не располагал даже приблизительно достаточным количеством подводных лодок, не говоря уже о тяжелых кораблях, в особенности авианосцах, с которыми они могли бы взаимодействовать. К тому же было ясно, что нам не удалось бы преодолеть противолодочную оборону британцев до тех пор, пока не будут разгромлены британские военно-воздушные силы. Что касается немецкой авиации, то перед ней были бы поставлены следующие задачи:

1) завоевать господство в воздухе, по крайней мере в той степени, чтобы лишить британские ВВС возможности вести действия против подводных лодок;

2) парализовать британские порты;

3) эффективно взаимодействовать с подводными лодками в борьбе против вражеских кораблей.

На практике все сводилось к тому, чтобы уничтожить британскую авиацию и ее производственные центры.

Ход битвы за Англию показывает, что в 1940 году немецкая авиация была еще недостаточно сильна для выполнения поставленной задачи. Вопрос о том, были бы результаты такими же, если бы погодные условия в августе и сентябре не оказались неожиданно столь неблагоприятными и если бы немецкое командование в критический для противника момент не отказалось от борьбы с британской авиацией в пользу нападения на Лондон, не имеет решения.

Во всяком случае, летом 1940 года ввиду весьма ограниченного числа бомбардировщиков и отсутствия дальних истребителей было невозможно быстро достигнуть цели: разгромить британские военно-воздушные силы и их производственные базы. Любое сражение, которое приходится вести за счет одних материальных ресурсов, всегда требует больше времени и гораздо больше сил, чем предполагалось. Быстрый исход битвы между примерно равными противниками обычно решается за счет эффективного руководства и реже за счет борьбы на прочность, как неизбежно случилось бы в данном случае.

Поэтому нам с самого начала следовало готовиться к долгой войне. Как был увеличен подводный флот для обеспечения успеха, так же нужно было увеличить военно-воздушные силы.

Нужно признать, что идея быстро поставить на колени такую большую страну, как Великобритания, путем «стратегических воздушных операций», как их задумывал генерал Дуэ, была – по крайней мере, в то время – пустой иллюзией. То же можно сказать о последующей воздушной войне союзников против Германии.

Во всяком случае, как только было решено поставить Великобританию на колени за счет блокады ее трансокеанских коммуникаций, нужно было обратить все силы немецкой военной промышленности на усиление подводного и воздушного флота. В этой связи незаменимым было сокращение армии для высвобождения промышленной рабочей силы.

Опасность таилась в самой продолжительности войны. Никто не мог знать, как долго еще будут бездействовать Советы. Если бы Германия сократила сухопутную армию и отдала всю свою воздушную мощь на борьбу против Англии, Советский Союз получил бы возможность, даже не вступая в войну, по меньшей мере прибегнуть к политическому шантажу.

Еще одна опасность заключалась в том, что американцы, которые вряд ли стали бы спокойно смотреть на то, как Германия медленно душит Великобританию, могут вмешаться в войну еще на начальном этапе. Они могли вступить в эту битву воздушных и морских флотов сравнительно рано, однако в случае настоящего немецкого вторжения в Англию они наверняка опоздали бы. Тем не менее – если бы Германия действительно имела стратегический курс – не было бы ничего невероятного в том, чтобы вступить на этот путь с перспективами успеха. Разумеется, не забывая об угрозе вмешательства со стороны Советского Союза или США. И конечно же только при условии, что строго ограничится целью уничтожения британской авиации и последующей блокады британских морских коммуникаций. Любые отступления в сторону туманных идей о воздействии на моральное состояние вражеского народа путем налетов на города могли только уменьшить перспективы победы.

Вторым возможным способом одержать победу над Великобританией я назвал бы борьбу за Средиземноморье. Гитлера – да и все военное руководство Германии – упрекают в том, что они не смогли выйти за рамки «континентального» образа мыслей и не сумели правильно оценить значение Средиземноморского региона как жизненно важного для Британской империи.

Быть может, это правда, что Гитлер мыслил понятиями континента. Однако остается вопрос, действительно ли, с одной стороны, потеря Средиземноморья заставила бы Великобританию отказаться от борьбы, и, с другой стороны, какие последствия имело бы для Германии завоевание Средиземноморского региона.

Бесспорно, потеря Средиземного моря стала бы для Великобритании тяжелым ударом. Это могло бы серьезно повлиять на ситуацию с Индией и Ближним Востоком и, следовательно, на поставки нефти. Более того, окончательная морская блокада на ее судоходных путях значительно бы усугубила продовольственные трудности Великобритании.

Но был бы этот удар смертельным? Как представляется мне, нет. Великобритания все же сохранила бы связь с Дальним и Средним Востоком через мыс Доброй Надежды, блокировать который было возможно только в одном случае: если сомкнуть блокаду вокруг Британских островов с помощью подводных лодок и авиации – иными словами, вышеописанным способом. Но это связало бы все ресурсы люфтваффе, и для Средиземноморья ничего не осталось бы! Какой бы ни была болезненной для Великобритании потеря Гибралтара, Мальты и позиций в Египте и на Ближнем Востоке, она ни в коей мере не была бы смертельной. Напротив, учитывая британский характер, можно предположить, что это лишь укрепило бы волю всей нации. Британский народ не смирился бы с этими потерями и продолжал бы сражаться лишь еще ожесточеннее. По всей видимости, он опроверг бы утверждение о том, что Средиземное море имеет жизненно важное значение для Британской империи. Также весьма сомнительно, что доминионы отказали бы ей в поддержке.