Текст книги "Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта"

Эти сцены, естественно, ушли в прошлое. В Первую мировую войну возрастающая дальность вражеского артиллерийского огня оттесняла войсковые штабы все дальше и дальше в тыл, а ширина фронта исключала всякую возможность визуального наблюдения и личного руководства боевыми действиями. Отныне решающее значение приобрела эффективная телефонная связь, и картина, нарисованная Шлифеном, который изобразил полководца сидящим за письменным столом и отдающим приказы по телефону, подстегивая войска, в свое время стала действительностью.

Вторая мировая война, в свою очередь, потребовала других методов управления, особенно соединениями, обладающими высокой подвижностью. У них обстановка меняется так быстро, благоприятные возможности появляются и исчезают с такой скоростью, что ни один командир танкового соединения не может позволить себе постоянно находиться на командном пункте далеко в тылу. Если он станет дожидаться донесений слишком далеко от передовых позиций, то будет вынужден принимать решения слишком поздно, упуская все удобные случаи. К тому же после успешного окончания боя часто бывает необходимо противодействовать совершенно естественному явлению усталости и вселить бодрость в войска.

Ввиду беспрецедентных требований, которые предъявляет к выносливости офицеров и солдат новая маневренная война, еще важнее, чтобы командиры как можно чаще появлялись перед войсками на передовой. Обычный солдат ни в коем случае не должен чувствовать, что не нюхавшее пороху «начальство» занимается сочинением приказов где-то в тылу. Он испытывает определенное удовлетворение, когда видит, что генерал иногда оказывается в пекле боя или воочию наблюдает успешное наступление. Только ежедневно бывая с войсками, можно узнать их нужды, выслушать их тревоги и помочь им. Старший командир должен быть не только тем, кто постоянно требует исполнения своих приказов, но и помощником и товарищем. Помимо всего прочего, он сам черпает новые силы, посещая боевые части. Много раз, бывая в дивизионных штабах, я выслушивал опасения по поводу упадка боевого духа частей и неизбежного перенапряжения. Конечно, эти тревоги довлеют над командирами все сильнее с течением времени, поскольку именно они несут полную ответственность за свои полки и батальоны. И все же когда я выезжал в войска на передовую, то нередко с радостью обнаруживал в них больше уверенности и оптимизма, чем ожидал, – и зачастую в связи с успешно завершенным боем. И тогда, выкурив по сигарете с экипажем танка или поболтав со стрелковой ротой об общей ситуации, я неизменно видел это непреодолимое стремление вперед, эту готовность отдать все свои силы до последней капли, которые отличают немецкого солдата. Такой опыт приносит старшему командиру мало с чем сравнимую отраду. К сожалению, чем выше поднимаешься, тем реже это случается. Командующий армией или группой армий редко имеет возможность так же часто бывать в войсках, как генерал, командующий корпусом.

Но конечно, и командир корпуса не может постоянно разъезжать. Командир, который вечно носится по передовым позициям, которого практически невозможно отыскать, фактически передает руководство своему штабу. Нередко это идет на пользу, но все-таки не затем его назначали командиром.

В конечном итоге все зависит от разумной организации руководства – особенно в подвижных соединениях, – непрерывность которого должна поддерживаться при всех обстоятельствах.

Необходимо, чтобы отдел тыла штаба корпуса, как правило, оставался на одном месте в течение нескольких дней, чтобы не прерывать подвоз материальных средств. Командующий корпусом вместе с оперативным отделом, с другой стороны, должен перемещать свой командный пункт вперед ежедневно или даже дважды в день, чтобы сохранить связь с механизированными дивизиями. Это требует от штаба большой подвижности. Достигнуть этого можно единственным способом: за счет сокращения состава тактического штаба до минимума, что в отношении командования всегда полезно, и отказа от обычных удобств. Конечно, когда нам приходилось работать в подобных условиях, ангелу-хранителю бюрократов, который, помимо прочих дел, к несчастью, увязывается и за армиями на поле боя, довелось пережить неприятные минуты.

Мы не теряли времени на поиск жилья. Во Франции везде к нашим услугам были замки и усадьбы. На востоке маленькие деревянные дома нас мало привлекали, особенно из-за некоторых вездесущих «домашних животных». Поэтому наш командный пункт по большей части размещался в палатках и двух штабных фургонах, которые вместе с несколькими военными «Фольксвагенами», радиостанцией и телефонной станцией при переездах служили транспортом для унтер-офицерского и рядового состава. Сам я спал в спальном мешке в маленькой палатке, которую делил со своим адъютантом, а на приличной кровати, помнится, спал не больше трех раз за весь этот танковый рейд. Только один человек питал неприязнь к жизни в палатке – наш старший военный помощник, предпочитавший спать у себя в машине. К несчастью, его длинные ноги высовывались из-за двери, и потом, после дождливой ночи, он никак не мог снять свои мокрые сапоги.

Мы всегда разбивали наш маленький лагерь в лесу или роще неподалеку от главной оси наступления – если возможно, у озера или ручья, чтобы окунуться перед завтраком или после поездок на линию фронта, откуда возвращались в пыли и грязи.

В то время как начальник штаба, естественно, должен был оставаться на командном пункте, чтобы выполнять свою работу и поддерживать телефонную связь, я целыми днями, а иногда и ночами находился в разъездах. Обычно я выезжал рано утром после получения донесения об обстановке и отдачи необходимых приказов, чтобы побывать в дивизиях и передовых частях. В полдень я ненадолго возвращался на командный пункт, а затем отправлялся в другую дивизию, так как часто именно ближе к вечеру складывались предпосылки к успеху или войскам нужно было дать новый толчок. Черные, как трубочисты, и валясь с ног от усталости, мы возвращались в наш палаточный лагерь, который тем временем успевали перевезти на новое место. В таких случаях особенно приятно было, когда благодаря заботам майора Нимана, моего второго помощника, вместо обычного ужина из ржаного хлеба, копченой колбасы и маргарина мы получали жареную курицу или даже бутылку вина из его небольших запасов. К сожалению, хоть мы и ушли далеко вперед, куры и гуси попадались нам очень редко, потому что, как правило, на них уже находились другие любители, успевавшие переловить их раньше нас. Когда начались первые осенние дожди и в палатках стало слишком холодно, приятными и освежающими оказались для нас бани, хотя и примитивные по устройству, но встречавшиеся почти в каждом хозяйстве.

Конечно, это гибкое руководство было возможно для меня только потому, что в эти поездки я брал с собой передвижную радиостанцию под началом нашего отличного офицера связи Колера, позднее майора Генштаба. Благодаря тому, что он быстро умел налаживать связь с нашим тактическим штабом или штабом любой дивизии, я постоянно был в курсе обстановки на всем участке корпуса, и те решения, которые я принимал на месте, почти сразу же передавались в штаб. Могу добавить, что во время моего послевоенного заключения Колер оказался самым бескорыстным другом и помощником для моей жены.

Кроме верных шоферов Нагеля и Шумана и двух мотоциклистов сопровождения, моим постоянным спутником в этих поездках был мой адъютант лейтенант Шпехт. Мы прозвали его Пепо за приземистую, жилистую фигуру, молодцеватую свежесть и беззаботный характер. Он представлял собой лучший образец молодого кавалерийского офицера. Проворный, живой, слегка безответственный там, где дело касалось опасности, умный и сообразительный, он всегда сохранял веселость и немного дерзил. Все эти качества мне импонировали.

Он блестяще ездил верхом (его отец страстно увлекался разведением лошадей, а мать была первоклассной наездницей) и перед самой войной выиграл несколько крупных соревнований, незадолго до того получив офицерский чин. Он был готов на все и больше всего любил участвовать вместе со своим командиром в патрулях с перестрелками. Пока мы оставались в танковом корпусе и каждый день могли бывать на поле боя, Пепо был доволен и мной, и своей участью, но, когда я стал командовать армией и больше уже не мог так часто выезжать на фронт, он стал проявлять нетерпение. Вполне объяснимое поведение для молодого офицера, поэтому я иногда давал ему свободу. В Крыму он дважды очень умело и отважно командовал эскадроном разведки. Будучи на Ленинградском фронте, я снова направил его в дивизию, но на подлете он разбился вместе с «Физелер-Шторьхом». Эта потеря стала для меня тяжелым ударом.

Но вернемся к 56-му танковому корпусу. 9 июля стало ясно, что попытка 4-й танковой группы обойти противника, стоявшего, по сведениям, под Псковом, войсками нашего корпуса с востока не имеет никакой надежды на успех по причине болотистой местности и сильного неприятельского сопротивления. Не оставалось ничего иного, кроме как прекратить маневр и перебросить штаб корпуса и 8-ю танковую дивизию на первоначальное северное направление на Остров, куда уже была отправлена 3-я мотопехотная дивизия. И все же, согласно разведывательной сводке от 10 июля, после своего выступления от Двинска корпус разгромил четыре или пять вражеских пехотных дивизий, одну бронетанковую дивизию и одну моторизованную дивизию, то есть силы, численно намного его превосходящие. Помимо тысяч пленных, наши трофеи с момента перехода через государственную границу составили 60 самолетов, 316 орудий (в том числе противотанковых и зенитных орудий), 205 танков и 600 грузовых машин. Но противник, хотя и отброшенный на восток, еще не был уничтожен – и вскоре это стало очевидно.

Теперь, когда танковая группа была сосредоточена в районе Острова, штаб нашего 56-го танкового корпуса надеялся на быстрое, прямое и массированное наступление на Ленинград, в ходе которого наш корпус должен будет наступать через Лугу, а 41-й корпус через Псков. По нашему мнению, это позволяло с наилучшими шансами не только быстро взять город, но и отрезать силы противника, отступающие через Лифляндию в Эстонию под натиском 18-й армии. 16-я армия, следовавшая за 4-й танковой группой, должна была бы защищать открытый восточный фланг операции.

Однако штаб танковой группы, вероятно действуя по приказу высшего руководства, принял другое решение.

41-му корпусу было приказано двигаться в направлении на Ленинград по шоссе через Лугу.

56-й корпус, вновь выступивший на восток, должен был двигаться через Порхов и Новгород в направлении Чудова, чтобы в скорейшие сроки перерезать сообщение между Ленинградом и Москвой.

Как бы ни важна была эта задача, оба приказа снова вели к широкому рассредоточению танковых корпусов, в результате чего и тот и другой лишались необходимой ударной силы. Опасность усугублялась тем, что лежавшая перед Ленинградом местность по большей части была заболочена или покрыта лесами и труднопроходима для крупных танковых соединений.

Особенно огорчило нас, что командование вывело из подчинения 56-го корпуса дивизию СС «Мертвая голова», сменив ее в районе Себеж – Опочка 290-й пехотной дивизией. Дивизия СС была переброшена южнее Острова в качестве резерва танковой группы. Таким образом, как и вначале, после перехода германской границы, танковая группа снова переместила направление своего главного удара на левый фланг – 41-й корпус. 56-й корпус получил приказ начать широкий охват в направлении Чудова в составе одной танковой и одной пехотной дивизий, тем самым лишившись возможности использовать для защиты своего открытого южного фланга дивизию СС, следовавшую справа уступом. Это был особенно рискованный ход, если учесть, что силы противника, с которыми корпус сталкивался до тех пор, были хотя и побеждены, но далеко не разгромлены.

Как бы то ни было, мы все же оставались в убеждении, что корпус по-прежнему должен обеспечивать свою безопасность за счет скорости движения.

3-я моторизованная дивизия, вернувшаяся в наше распоряжение в районе Острова, после тяжелых боев 10 июля взяла Порхов и получила приказ двигаться по второстепенной дороге на север. 8-я танковая дивизия должна была наступать через Сольцы и захватить важнейшую переправу через Мшагу в месте ее впадения в озеро Ильмень.

В течение нескольких следующих дней наступление продолжалось с боями, по большей части ожесточенными. До сих пор враг никак не давал о себе знать на открытом южном фланге, не считая 14 июля, когда рано утром был атакован командный пункт корпуса на северном берегу Шелони – видимо, разведывательными силами противника. В тот же день по моему указанию 8-я танковая дивизия, занявшая Сольцы в бою с подготовленным врагом, имевшим в распоряжении артиллерию и танки, выдвинулась в район Мшаги и обнаружила, что мост взорван.

Тем временем штаб танковой группы перенес главное направление удара дальше на запад от Лужского шоссе. Три механизированных соединения 41-го корпуса были переброшены на север, чтобы преградить путь вражеским войскам, отступающим под натиском 18-й армии от Нарвы, севернее Чудского озера. На Лужском шоссе осталась только одна пехотная дивизия корпуса (269-я).

Таким образом, 56-й танковый корпус в своем широком обходном маневре на Чудово вдруг оказался в еще более изолированном положении, чем раньше. В связи с этим мы обратились в штаб танкового корпуса и указали, что для выполнения задачи по овладению Чудовом наш корпус должен немедленно получить поддержку дивизии СС «Мертвая голова» и 1-го корпуса 16-й армии, который уже находился сравнительно близко.

Однако, прежде чем мы получили ответ, 56-й танковый корпус уже оказался в трудном положении. Утром 15 июля на командный пункт на Шелони, западнее Сольцев, поступило несколько крайне неприятных донесений. Мощные силы неприятеля с севера атаковали фланг 8-й танковой дивизии, протянувшийся до Мшаги, и одновременно перешел с юга через Шелонь. Это значило, что основная часть соединений 8-й танковой дивизии, находившейся между Сольцами и Мшагой, отрезана от тылов дивизии, где находился штаб корпуса. Но и это было еще не все. Противник захлопнул капкан и за нами, выдвинув с юга значительные силы, чтобы перерезать наши коммуникации. Одновременно 3-я моторизованная дивизия, наступавшая севернее, с севера и северо-востока у Малого Утогорша была атакована превосходящими вражескими силами.

Было ясно, что противник намеревался окружить изолированный 56-й танковый корпус. Поскольку дивизия СС «Мертвая голова» не следовала уступом на нашем правом фланге, враг смог атаковать, форсировав Шелонь, находившимися южнее нас силами. В то же время отвод 41-го танкового корпуса от шоссе на Лугу освободил там значительные силы противника, которые и нанесли удар по нашему северному флангу.

Положение нашего корпуса в тот момент было незавидным, и мы не могли не спрашивать себя, не пошли ли мы в этот раз на чрезмерный риск. Может быть, потеряв голову от предыдущих успехов, мы недооценили противника на нашем южном фланге? Но каким иным способом могли мы выполнить наше задание? Фактически нам не осталось иного пути, как только отвести 8-ю танковую дивизию назад через Сольцы, чтобы избежать грозившего нам окружения. 3-я моторизованная дивизия должна была в то же время выйти из боя, чтобы корпус вновь получил свободу движения. В несколько последовавших дней сохранялась критическая ситуация, когда противник всеми силами старался не размыкать кольцо и бросил в бой, кроме стрелковых дивизий, две бронетанковые дивизии при сильной поддержке артиллерии и авиации. Тем не менее 8-й танковой дивизии удалось прорваться через Сольцы на западе и перегруппироваться, хотя временно пришлось обеспечивать ее снабжение с воздуха. Прежде чем выйти из боя, 3-й моторизованной дивизии пришлось отбить 17 атак подряд. Между тем, после того как штаб танковой группы снова отдал в наше распоряжение дивизию СС, нам удалось расчистить путь подвоза снабжения.

18 июля кризис был в целом преодолен, к тому времени корпус занял твердые позиции в районе города Дно на фронте, направленном примерно на восток и северо-восток. Опасность, угрожавшая ранее нашему открытому флангу на юге, была устранена за счет 1-го корпуса 16-й армии, уже подошедшего к Дну на близкое расстояние.

Утешением нам послужило перехваченное письмо за подписью маршала Ворошилова, с которым я встречался в 1931 году в Москве и который теперь командовал фронтом напротив нашего. Оно не просто подтвердило, что весьма значительные силы советских армий были разбиты, но в той же связи упоминало и о боях в районе Сольцов.

Окружение 56-го танкового корпуса в Сольцах (15–18 июля 1941 г.)

Находясь в окружении, мы могли связываться с тылом в лучшем случае только по радио и с помощью авиации. Однако немедленно после восстановления коммуникаций на нас обрушился обычный бумажный поток. Отдельного упоминания заслуживает зловещий запрос, телеграфированный нам из Верховного командования. Московское радио, несколько преждевременно обрадовавшись окружению нашего корпуса, сообщило о захвате у нас нескольких совершенно секретных документов, касавшихся реактивной системы залпового огня. По всей видимости, Советы испытывали крайнюю неприязнь к нашему новому оружию, из которого мы могли стрелять снарядами с горючим. Стоявшая против нас советская армия уже открытым текстом предупредила по радио, что, если мы не прекратим ее применять, они ответят газовой атакой – конечно, это была пустая угроза ввиду совершенно недостаточной химической защиты у них самих. Учитывая эти обстоятельства, было понятно, как их обрадовал захват таких сведений. Теперь от нас потребовали объяснений, каким образом документ под грифом «Совершенно секретно» мог попасть в руки противника. Очевидно, что он был захвачен не у наших боевых частей, а у транспортной колонны, в то время когда Советы перерезали наши коммуникации. Это могло случиться с любым танковым соединением, действующим далеко впереди фронта своей армии. В ответ на запрос Верховного командования мы надлежащим образом доложили обстоятельства дела и добавили, что впредь во избежание дальнейшего недоверия мы воздержимся от того, чтобы расхаживать в одиночку в 100 километрах за фронтом противника.

19 июля штаб группы сообщил нам, что он планирует отправить 56-й танковый корпус через Лугу на Ленинград. 296-я пехотная дивизия, сосредоточенная на Лужском шоссе, уже была отдана в наше распоряжение. Снова было отвергнуто наше предложение о том, чтобы в конце концов сосредоточить силы танковой группы для согласованных действий – предпочтительно на севере с 41-м танковым корпусом восточнее Нарвы (где на Ленинград вели четыре пригодные дороги), а не в направлении на Лугу, проходившем через обширные леса.

Что касается остального, то мы должны были первыми начать наступление на восток вместе с 1-м корпусом, чтобы выйти на уже однажды достигнутый район Мшаги. Верховное командование, как видно, еще придерживалось своего плана глубокого обходного маневра и даже готово было провести его восточнее озера Ильмень. Поэтому мы вместе с 1-м корпусом участвовали в новых боях, в ходе которых враг был отброшен за Мшагу.

26 июля нас посетил начальник оперативного управления ОКХ генерал Паулюс. Я проинформировал его о ходе проведенных нами боев и указал, насколько был изношен наш корпус в результате действий на местности, совершенно не приспособленной для использования танковых войск. Я также обратил его внимание на рассеивание ресурсов танковой группы. Потери трех подвижных дивизий нашего корпуса уже достигли 6 тысяч человек, причем и войска, и техника подвергались сильнейшему напряжению, хотя 8-й танковой дивизии и удалось во время нескольких дней передышки довести число исправных танков с 80 до 150.

Я сказал Паулюсу, что, на мой взгляд, лучше всего было бы вывести всю танковую группу из этого района, не допускавшего наступления быстрыми темпами, и использовать ее против Москвы. Если, с другой стороны, командование не хочет отказываться от наступления на Ленинград и выполнения широкого обходного маневра через Чудово, то для этого нужно использовать пехотные части. Сразу после выхода из района лесов наш корпус нужно сохранить для финального удара по городу, иначе подвижные дивизии выйдут к Ленинграду в небоеспособном состоянии. В любом случае, сказал я, такая операция потребует времени. Если же мы хотим быстро овладеть Ленинградом и побережьем, то единственный способ сделать это – сосредоточить всю танковую группу на севере в районе восточнее Нарвы, откуда выступить прямо на город.

Генерал Паулюс полностью согласился с моим мнением.

Тем не менее сначала дело пошло совсем по-другому. В то время 17-я армия в составе 1-го корпуса и еще одного только что прибывшего корпуса заняла фронт на Мшаге западнее Ильменя, в конце концов было решено, что 56-й танковый корпус должен нанести удар по Ленинграду через Лугу. Для этого в наше распоряжение передали 3-ю моторизованную дивизию, 269-ю пехотную дивизию и вновь прибывшую полицейскую дивизию СС.

Результатом этого стало то, что механизированные силы группы были рассеяны еще больше. Дивизия СС «Мертвая голова» осталась под началом 16-й армии на озере Ильмень, а 8-я танковая дивизия вошла в резерв танковой группы и сначала использовалась для очистки района коммуникаций от партизан – для этой роли она была совершенно непригодна, и силы ее растрачивались попусту. Таким образом, в распоряжении корпуса осталась только одна мобильная дивизия (3-я моторизованная) в районе Луги, а дивизии 41-го корпуса были задействованы восточнее Нарвы. Генерал-полковник Гудериан предложил такой принцип применения танков: «Бей, а не шлепай!» Со своей стороны мы сделали прямо противоположное. Все наши попытки сохранить три мобильные дивизии независимо от направления, в каком будет действовать наш корпус, оказались безуспешны. Опыт давно показал, что при недостатке сил мало кто из командиров способен сохранить правильный боевой порядок и не рассредоточить свои соединения.

Описание боев за Лугу заняло бы здесь слишком много места. Они шли очень тяжело. Хотя в предыдущие несколько недель противник располагал на этом участке лишь незначительными силами, теперь он стянул целый корпус в составе трех дивизий при поддержке сильной артиллерии и танков. В довершение всего область вокруг Луги являлась учебным районом Красной армии, разумеется хорошо знакомым врагу, к тому же у него было время как следует окопаться.

Пока бои еще продолжались, наш корпус получил новую задачу. Наконец ему предстояло соединиться на севере с 41-м корпусом для штурма Ленинграда. Однако и теперь это относилось только к штабу корпуса и 3-й моторизованной дивизии, так как 8-я танковая дивизия и дивизия СС должны были продолжать выполнение своих задач.

15 августа мы передали район у Луги штабу 50-го корпуса под командованием генерала Линдемана, моего старого друга еще со времен Первой мировой, и выступили на север. Дорога до нового командного пункта на озере Самро в 40 километрах юго-западнее Нарвы была так плоха, что нам потребовалось восемь часов, чтобы преодолеть расстояние 200 километров. Едва поздно вечером мы прибыли на озеро Самро, как получили телефонограмму из штаба группы с приказом остановить 3-ю моторизованную дивизию, следовавшую за нами, и на следующее утро возвращаться прямо на юг и доложить о прибытии штабу 16-й армии в Дне. Наш корпус вместе с 3-й моторизованной дивизией и дивизией СС «Мертвая голова», которая выводилась с Ильменя, должен был войти в 16-ю армию. Никто не притворялся, что его радуют эти блуждания. За одним достойным восхищения исключением: нашего квартирмейстера майора Кляйншмидта, чью невозмутимую жизнерадостность нисколько не поколебало известие о том, что все его распоряжения по транспорту и снабжению придется развернуть на 180 градусов.

Итак, 16 августа мы двинулись назад в Дно по той же отвратительной дороге, что и накануне. На этот раз на расстояние 260 километров понадобилось 13 часов. К счастью, 3-я моторизованная дивизия не успела уйти далеко на север и смогла вовремя развернуться, но что об этом думали солдаты, боюсь даже помыслить.

Вероятно, главная причина этого изменения заключалась в том, что в целом у нас было недостаточно сил и что весь район между Ленинградом, Псковом и Ильменем был совершенно непригоден для танков.

По прибытии в штаб 16-й армии нас ввели в курс дела: 10-й корпус, действовавший на правом фланге армии южнее озера Ильмень, был атакован и отброшен значительно превосходящими силами противника (38-й советской армией в составе восьми дивизий и кавалерийских соединений). В настоящее время он вел тяжелые оборонительные бои южнее Ильменя на фронте, повернутом на юг, причем противник, очевидно, намеревался обойти его с запада. 56-й корпус должен был срочно прийти на помощь 10-му корпусу.

Нашим войскам было поручено, по возможности не привлекая внимания противника, вывести две механизированные дивизии на его западный фланг восточнее Дна, чтобы смять его фланг, в то время как он атакует 10-й корпус на севере. Нас ожидало неплохое дело, и мы с удовольствием увидели, что войска дивизии СС были рады вернуться под наше командование. Но, к сожалению, 8-я танковая дивизия не была освобождена и передана нам для выполнения столь полезной операции.

Удар 56-го танкового корпуса во фланг 38-й советской армии 19 августа 1941 г.

К 18 августа была успешно завершена скрытая переброска двух дивизий в замаскированные районы сосредоточения на западном фланге противника, и, когда рано утром на следующий день корпус начал наступление, очевидно, враг был захвачен врасплох. Наш план смять фланг противника удался полностью, и в последовавших боях вместе с 10-м корпусом, снова перешедшим в наступление, нам удалось разгромить 38-ю советскую армию. К 22 августа мы достигли реки Ловать на юго-востоке от Старой Руссы, хотя в этой песчаной местности при почти полном отсутствии дорог пехоте двух моторизованных дивизий пришлось проделать большую часть пути в пешем порядке. В те несколько дней один только 56-й корпус захватил 12 тысяч пленных, 141 танк, 246 орудий и несколько сот автоматов и автомобилей. Среди трофеев оказались две весьма интересные вещи. Первая – новенькая зенитная батарея 88-миллиметровых орудий немецкого производства образца 1941 года. Другая – первое советское залповое орудие, попавшее в руки немцев. Поскольку мне не терпелось эвакуировать его, меня страшно возмутило, когда обнаружилось, что его нельзя сдвинуть с места, потому что кто-то снял с него шины! Злоумышленником оказался не кто иной, как мой второй адъютант майор Ниман, решивший, что они годятся для нашего командного фургона. Когда ему велели отдать шины и надеть их на прежнее место, вид у него был довольно унылый.

Пока войска, которым снова пришлось выложиться в бою, не жалея сил, наслаждались коротким отдыхом на Ловати, прошли слухи о выводе 56-го корпуса и использовании его где-то на другом участке, но затем в конце концов возобновилось наступление 16-й армии на восток южнее озера Ильмень. Однако в конце августа начались первые за то лето дожди, превратив дороги в такое месиво, что обе моторизованные дивизии на время не могли двинуться с места. Тогда же противник выдвинул новые силы. Вместо разбитой 38-й армии на участке фронта Холм – Ильмень, напротив нашей 16-й армии, появились три новые армии – 27, 34 и 11-я. Последовали новые бои, но их подробное описание заняло бы слишком много времени. 56-й танковый корпус форсировал Полу и подошел к Демянску, остановившись на некотором расстоянии от него. Не считая усиления вражеского сопротивления, мучительно трудное наступление по превращенным в грязное месиво дорогам требовало от солдат и техники напряжения всех сил. В то время я постоянно находился со своими дивизиями, но часто даже мой крепыш «Кюбельваген» мог продвигаться по этим так называемым дорогам только с помощью тягача.

В те дни даже мы ощутили на себе расхождение целей Гитлера (Ленинград) и ОКХ (Москва). Командующий 16-й армией генерал-полковник Буш сказал мне, что намерен идти на восток до самого Валдая, чтобы в дальнейшем иметь возможность наступать в направлении Калинин – Москва. Штаб группы армий «Север», по всей видимости, не разделял этого мнения – главным образом потому, что опасался обнажить восточный фланг армии. В то время как в начале сентября 57-й танковый корпус подошел из района группы армий «Центр» на юге и принял участие в наших операциях, 12 сентября нам сообщили, что вскоре нам с 3-й моторизованной дивизией предстоит переброска на юг, чтобы поступить в распоряжение 9-й армии в составе группы армий «Центр». Даже будучи командующим корпусом, нельзя было разобраться в этой путанице; правда, у меня создалось впечатление, что все это в конечном итоге происходит, очевидно, из-за борьбы между Гитлером и ОКХ по поводу того, что должно быть стратегической целью – Москва или Ленинград.

Во всяком случае, бои, проведенные 16-й армией в те недели, когда в них участвовал 56-й корпус, были неизменно успешны, и 16 сентября ОКВ объявило о разгроме значительных частей 11, 27 и 34-й советских армий. Девять вражеских дивизий считались уничтоженными, а еще девять понесшими сильные потери.

Однако мы не испытали никакого настоящего удовлетворения этими успехами, поскольку никто не понимал, какова конечная цель наших действий и какой смысл во всех этих боях. Как бы ни развивались события дальше, период головокружительных наступлений, подобных нашему броску на Двинск, закончился.

Близилось к концу и время моего пребывания во главе 56-го танкового корпуса. Вечером 12 сентября под проливным дождем я сидел у себя в палатке с несколькими офицерами моего штаба. С тех пор как стало рано темнеть, мы завели обычай играть в бридж, чтобы скоротать время до поступления вечерних донесений. Вдруг зазвонил стоявший у моего локтя телефон, и оказалось, что меня вызывает командующий армией, мой друг Буш. Телефонный звонок в столь поздний час обычно не обещал ничего хорошего, но на этот раз Буш прочел мне поступивший по телеграфу из ОКХ приказ: «Генералу пехоты фон Манштейну надлежит явиться в группу армий «Юг» и принять командование 11-й армией».

Каждый солдат поймет, какую гордость и счастье испытал я от перспективы возглавить целую армию. В то время это казалось мне пиком моей военной карьеры.

Рано утром на следующий день я попрощался – к сожалению, только по телефону – с подчиненными мне дивизиями и затем со своим штабом. Прощаясь, я с благодарностью вспомнил все, чего достиг 56-й корпус и его штаб за последние месяцы, в которые и штабы, и дивизии стали единым целым.