Текст книги "Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта"

Часть третья
Война на востоке

8. Танковый удар

В конце февраля 1941 года я сдал командование 38-м корпусом на побережье Ла-Манша, чтобы принять руководство 56-м танковым корпусом, штаб которого формировался в Германии. Таким образом исполнилось мое желание, которое я питал еще до начала кампании на западе, – командовать механизированным армейским корпусом.

Конечно, со мной как с командиром корпуса не советовались по вопросам, нужно ли и как именно вести кампанию против Советского Союза. Оперативную директиву мы получили уже очень поздно – насколько я помню, в мае 1941 года, – но и тогда в ней оговаривались только непосредственные задачи танковой группы, в состав которой входил мой корпус.

Следовательно, я не могу комментировать фактическое ведение операций против Советского Союза в 1941 году так же подробно, как говорил о Западной кампании, где мне удалось лично повлиять на окончательное оформление оперативного плана.

Однако мне думается, что я могу затронуть два фактора, уже ставшие вполне очевидными.

Во-первых, это ошибка, которую допустил Гитлер, если не кто-то иной, недооценив ресурсы Советского Союза и боевые качества Красной армии. Следовательно, он исходил из того предположения, что Советский Союз можно уничтожить одной только военной силой в течение одной кампании. Если бы даже это и оказалось возможным, то только одновременно подорвав Советский Союз изнутри. Но курс, который Гитлер – вопреки всем усилиям военных властей – проводил на оккупированных восточных территориях через своих рейхскомиссаров и службу безопасности СД, мог достигнуть лишь прямо противоположного результата. Иными словами, хотя стратегические замыслы Гитлера предусматривали скорейшее уничтожение Советского государства, в политическом смысле он действовал диаметрально противоположно. Расхождения между целями политического и военного руководства часто возникали и во время других войн. Но в данном случае, когда военное и политическое руководство было объединено в руках Гитлера, результатом стало то, что его политические шаги на востоке прямо противоречили требованиям его стратегии, лишая его всякого шанса на быструю победу.

Второй фактор заключался в том, что не удалось выработать единой стратегии в руководстве – то есть совместно с Гитлером и ОКХ. Это можно сказать и о планировании операции в целом, и о ее осуществлении во время кампании 1941 года.

Наступление 56-го танкового корпуса в России

Стратегические цели Гитлера основывались главным образом на политических и экономических соображениях. Это были: первое – захват Ленинграда (который он считал колыбелью большевизма), за счет которого он предполагал соединиться с финнами и овладеть Прибалтикой, и второе – овладение сырьевыми регионами на Украине, центрами производства вооружения в Донбассе и затем кавказскими нефтяными месторождениями. Захватив эти территории, он рассчитывал окончательно обезглавить советскую военную экономику.

ОКХ, со своей стороны, справедливо возражало, что захват и удержание этих безусловно важных стратегических районов невозможны без предварительного разгрома Красной армии. Ее основные силы, утверждало оно, будут сосредоточены на пути к Москве[14]14
  Впоследствии фактическое распределение советских сил не вполне подтвердило эту оценку. (Примеч. авт.)


[Закрыть], поскольку Москва была центром советской власти, потерей которого государство не могло рисковать. Этому было три причины. Во-первых, в отличие от 1812 года Москва действительно представляла собой политический центр России; во-вторых, потеря военно-промышленных областей вокруг и восточнее Москвы по меньшей мере нанесла бы серьезный ущерб советской военной промышленности. Третья и, возможно, самая важная со стратегической точки зрения причина заключалась в расположении Москвы как центрального узла транспортной сети в европейской части России. Ее утрата развалила бы советскую оборону на две части и помешала бы советскому командованию организовывать единые, скоординированные операции.

Со стратегической точки зрения разногласия между Гитлером и ОКХ сводились к следующему: Гитлер хотел решать вопрос на обоих флангах (для чего Германия не располагала достаточными силами ввиду соотношения сил противоборствующих сторон и величины театра военных действий), а ОКХ намеревалось добиваться успеха в центральной части фронта.

Из-за этого расхождения принципиальных стратегических концепций в конечном счете и потерпело крах немецкое руководство операцией. Хотя Гитлер согласился с предложенным ОКХ распределением сил, согласно которому основная часть армии должна была действовать двумя группами армий на севере и лишь одной в районе южнее Припятских болот, споры вокруг стратегических задач продолжались на протяжении всей кампании. Их неизбежным следствием явилось то, что Гитлеру не только не удалось достичь своих и без того слишком далекоидущих целей, но даже спутать планы ОКХ.

«Общие намерения», изложенные Гитлером в его плане «Барбаросса» («уничтожение основной части русской армии, расположенной в Западной России, путем смелых операций, в том числе глубокого проникновения танковыми группами; воспрещение отходу боеспособных элементов в глубь российской территории»), были в конце концов не более чем стратегической или даже тактической «формулой». Конечно, благодаря превосходной штабной работе и действиям боевых частей мы добились необычайных успехов, поставивших советские вооруженные силы на грань поражения. Но эта «формула» ни в коей мере не могла заменить оперативного плана, относительно подготовки и выполнения которого в высшем руководстве должно было царить полное единодушие, а также ввиду соотношения сил противоборствующих армий и немыслимых расстояний план должен был учитывать, что, возможно, для уничтожения советских вооруженных сил потребуется две кампании.

Однако, как я уже упоминал, занимая должность командира корпуса, я не был посвящен в планы и намерения Верховного командования. По этой причине в то время я и не подозревал о столь важных разногласиях стратегического характера, существовавших между Гитлером и ОКХ. Но даже на моей должности я вскоре ощутил их следствие.

56-й танковый корпус должен наносить удар из Восточной Пруссии в составе 4-й танковой группы, входящей в группу армий «Север».

Группа армий «Север» (под командованием фельдмаршала Риттера фон Лееба) получила задачу выступить из Восточной Пруссии, уничтожить силы противника в Прибалтике и затем наступать на Ленинград.

В этой связи задачей 4-й танковой группы (под командованием генерал-полковника Хепнера) было выйти к Двине у Двинска (Дюнабурга) и ниже, чтобы захватить все переправы для дальнейшего наступления в направлении Опочки.

Справа от 4-й танковой группы 16-я армия (под командованием генерал-полковника Буша) должна была наступать через Ковно (Каунас), слева 18-я армия (под командованием генерала фон Кюхлера) должна была двигаться в направлении Риги.

Я прибыл в район сосредоточения 56-го танкового корпуса 16 июня. Генерал-полковник Хепнер издал следующие приказы о наступлении 4-й танковой группы.

56-й танковый корпус (8-я танковая дивизия, 3-я моторизованная пехотная дивизия и 290-я пехотная дивизия) должен совершить прорыв в восточном направлении через леса севернее Мемеля и восточнее Тильзита и захватить большое шоссе на Двинск северо-восточнее Ковно. Справа от него 41-й танковый корпус (под командованием генерала Рейнхардта) (1-я и 6-я танковые дивизии, 36-я моторизованная пехотная дивизия и 269-я пехотная дивизия) должен наступать в направлении переправы через Двину у Якобштадта. Дивизия СС «Мертвая голова», также входящая в состав танковой группы, должна сначала следовать за ним с тем, чтобы затем догнать корпус, продвигающийся быстрее других. В связи с поставленной задачей отрезать все расположенные перед Двиной войска противника. В операции группы армий «Север» решающее значение имел захват мостов через Двину неразрушенными, поскольку эта могучая река представляла собой серьезное препятствие. Таким образом, при наступлении 4-й танковой группы оба корпуса должны стараться первыми достичь Двины. 56-й танковый корпус рассчитывал выиграть, так как обладал тем преимуществом, что, согласно полученным сведениям, в тылу врага он должен был встретить меньшее сопротивление, чем 41-й танковый корпус. Поэтому 41-й корпус получил на одну танковую дивизию больше, чем наш. Мое предложение перенести главное направление удара на участок, где мы рассчитывали встретить наименьшие вражеские силы, не встретило поддержки в штабе танковой группы.

Прежде чем приступить к описанию операций 56-го танкового корпуса, которые, по сути дела, выделяются только тем, что они были развиты в танковый рейд в истинном смысле этого слова, я должен коснуться вопроса, который проливает свет на пропасть между солдатскими критериями и критериями нашего политического руководства.

За несколько дней до начала наступления мы получили приказ Верховного командования вооруженных сил, который позднее стал известен как «приказ о комиссарах». Суть его заключалась в том, что все взятые в плен политкомиссары Красной армии должны расстреливаться на месте, как носители большевистской идеологии.

Я согласен, что с точки зрения международного права у политических комиссаров был весьма двусмысленный статус. Они, разумеется, не были солдатами, как я не посчитал бы солдатом гаулейтера, приставленного ко мне в качестве политического надзирателя. Но их нельзя было отнести и к невоюющим лицам, например полковым священникам, медперсоналу или военным корреспондентам. Напротив, они – не являясь солдатами – были фанатичными бойцами, но бойцами, чью деятельность с точки зрения традиционного понимания войны можно было считать незаконной. В их задачу входил не только политический надзор над советскими войсковыми командирами, в большей степени они должны были придавать бою самый жестокий характер, полностью расходящийся с традиционными понятиями о поведении солдата. Эти комиссары были теми, на ком лежала главная ответственность за методы ведения войны и отношение к пленным, явно противоречившие положениям Гаагской конвенции о ведении наземной войны.

Однако какого мнения ни придерживаться по поводу статуса комиссаров в международном праве, их расстрел после взятия в плен в бою неизбежно вызывал внутренний протест у всякого солдата. Такой приказ, как «приказ о комиссарах», противоречил всем солдатским понятиям. Исполнение его угрожало бы не только чести наших войск, но и их боевому духу. Вследствие этого у меня не осталось иного выбора, кроме как доложить своему начальству, что «приказ о комиссарах» не будет выполняться подчиненными мне войсками. В этом вопросе командиры моих частей целиком стояли на моей стороне, и все в корпусе поступали соответственно. Едва ли нужно говорить, что мои начальники согласились с моей позицией. Однако лишь намного позже все труды ради отмены приказа о комиссарах привели к успеху – а именно когда стало ясно, что приказ лишь вынудил комиссаров прибегать к самым жестоким методам, заставлявшим войска сражаться до конца[15]15
  То, что остальная армия, по всей видимости, разделяла мое мнение, выяснилось, когда я принял командование 11-й армией. Приказ о комиссарах не выполнялся и там. Несколько комиссаров, которые, несмотря на это, были расстреляны, не были захвачены в бою, а взяты в тылу и приговорены как вожди или организаторы партизанских отрядов. Их дела рассматривались в соответствии с военным правом. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

В 13.00 21 июня наш штаб был уведомлен о том, что наступление начнется в 3.00 следующим утром. Жребий был брошен.

Ограниченный район, отведенный моему корпусу в лесистой местности севернее Мемеля, позволял использовать для наступления на занятые, по полученным данным, приграничные позиции противника только 8-ю танковую дивизию и 290-ю пехотную дивизию. 3-я моторизованная пехотная дивизия оставалась между тем в резерве южнее реки.

Первоначально в непосредственной близости от границы мы встретили лишь слабое сопротивление, вероятно, передовых опорных пунктов. Однако вскоре нам пришлось остановиться перед хорошо подготовленной системой закрытых огневых сооружений, которую удалось преодолеть только после того, как около полудня 8-я танковая дивизия прорвала вражеские укрепления севернее Мемеля.

Уже в первый день советское командование показало свое истинное лицо. Наши войска наткнулись на немецкий патруль, ранее отрезанный противником. Все солдаты были мертвы и зверски обезображены. Нам с моим адъютантом часто приходилось бывать на участках фронта, еще не очищенных от врага, и мы оба решили, что никогда не позволим такому противнику взять нас живыми. Позже часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, как бы сдаваясь, а когда наши пехотинцы приближались к ним, хватались за оружие или что их раненые притворялись мертвыми, а потом стреляли в спины наших солдат.

У нас создалось общее впечатление, что части противника, находившиеся в прифронтовых районах, не были захвачены врасплох нашим наступлением, тогда как советское военное командование, вероятно, не ожидало его – во всяком случае, пока не ожидало – и потому не смогло скоординировать действия его мощных резервов.

Было много споров о характере развертывания советских войск – оборонительном или наступательном. Судя по числу сил, сосредоточенных в западных районах Советского Союза, и мощных концентрациях танковых войск в районе Белостока и Львова, можно было утверждать – как утверждал Гитлер, обосновывая свое решение о нападении, – что рано или поздно Советский Союз сам предпринял бы наступление. С другой стороны, расположение советских войск 22 июня 1941 года отнюдь не говорило о каких-либо намерениях Советского Союза совершить агрессию в ближайшее время.

Думаю, ближе всего к истине будет назвать развертывание советских войск – которому оккупация Восточной Польши, Бесарабии и Прибалтики уже придала весьма крупные силы – «развертыванием на любой непредвиденный случай». Несомненно, что 22 июня 1941 года войска Советского Союза были еще так сильно растянуты вглубь, что в то время могли использоваться только для ведения обороны. Однако схема их расположения могла быстро измениться в соответствии с развитием политического или военного положения в Германии. При минимальной задержке Красная армия – чьи группы армий имели если не качественное, то численное превосходство над противостоявшей группой немецких войск – могла объединить свои части так, что была бы способна перейти в наступление. Таким образом, советское развертывание фактически представляло собой скрытую угрозу, хотя формально и оставалось оборонительным вплоть до 22 июня. При первой благоприятной возможности, военной или политической, Советский Союз мог превратиться в непосредственную угрозу для Германского государства.

Безусловно, летом 1941 года Сталин предпочел бы избежать столкновения с Германией. Но если бы развитие международной обстановки рано или поздно внушило советскому руководству мысль о том, чтобы прибегнуть к политическому давлению на Германию или даже угрозе военной интервенции, то его условно оборонительное развертывание быстро могло приобрести наступательный характер. То есть, как я уже говорил, это было именно развертывание на любой случай.

А теперь вернемся к 56-му корпусу.

Чтобы выполнить свою задачу по взятию двинских переправ неповрежденными, корпус должен был сосредоточиться на двух следующих пунктах. В первый день он должен был продвинуться на 80 километров в глубь вражеской территории и захватить переправы через Дубису у Арёгалы. Я знал район Дубисы еще со времен Первой мировой. Он представлял собой глубокую, изрезанную речную долину с непроходимыми для танков склонами. В Первую мировую наши инженерно-железнодорожные войска в течение нескольких месяцев работы соединили берега искусным бревенчатым мостом. Если бы врагу удалось взорвать этот большой путепровод в Арёгале, корпус оказался бы в безвыходном положении, а противник получил бы время организовать оборону на крутом берегу на противоположной стороне реки, которую в любом случае было бы очень трудно прорвать. Поэтому очевидно, что мы не могли рассчитывать на внезапный захват мостов через Двину. Переправа у Арёгалы предоставляла нам незаменимый для этого трамплин.

Хотя могло показаться, что штаб корпуса предъявляет к войскам чрезмерные требования, 8-я танковая дивизия (под командованием генерала Бранденбергера), в которой я провел большую часть дня, все-таки выполнила свою задачу. Прорвав пограничные позиции и преодолев вражеское сопротивление в тылу, дивизия передовыми отрядами захватила переправу у Арёгалы к вечеру 22 июня. 290-я дивизия следовала за ней с рекордной скоростью, а 3-я моторизованная пехотная дивизия, в полдень наступавшая через Мемель, была направлена к переправе южнее Арёгалы.

Первый шаг удался.

Второе условие успеха в Двинске заключалось в том, чтобы корпус без остановок наступал на город, не обращая внимания, успевают ли за ним другие соединения с флангов. Захват этих важнейших мостов полностью зависел от того, сумеем ли мы захватить противника врасплох. Естественно, мы отдавали себе полный отчет в том, что этот путь подразумевает значительный риск.

Как оказалось – и как мы надеялись, – корпусу удалось ударить в слабое место вражеской обороны. Несмотря на постоянные контратаки противника, которые в отдельных случаях влекли за собой тяжелые бои, дивизиям корпуса удалось сравнительно быстро сломить вражеское сопротивление.

В то время как 41-й танковый корпус справа от нас временно был остановлен сильной вражеской группировкой, окопавшейся у Шяуляя (Шяулен), а справа от нас левый фланг 16-й армии вел бои за Ковно, 56-й танковый корпус 24 июня фактически вышел к шоссе на Двинск в районе Вилькомира. Войдя на 170 километров в глубь вражеской территории, он не только обогнал немецкие соединения на обоих флангах, но и оставил далеко позади советские силы, расположенные в пограничной зоне. Теперь до вожделенных двинских мостов оставалось всего 130 километров. Но сможем ли мы сохранить такой темп? Несомненно, враг бросит против нас свежие силы из резервов. Больше того, он мог в любой миг – хотя бы временно – закрыть брешь позади нас и отрезать наши коммуникации. Но, несмотря на предостережения штаба танковой группы, мы не желали упустить удачу из-за чрезмерной осторожности. 290-я пехотная дивизия, естественно, была не способна догнать остальные части корпуса, но то, что она следовала за нами, давало нам определенную уверенность, тем более что она уже отвлекла на себя внимание значительных сил противника, которые в ином случае атаковали бы нас с тыла. Тем временем корпус и две мобильные дивизии – 8-я танковая, двигавшаяся по шоссе, и 3-я моторизованная дивизия, с большим трудом продвигавшаяся южнее по проселочным дорогам, – стремились к желанному трофею, Двинску. Обе дивизии смогли уничтожить брошенные против нее резервные части противника. В этих боях, подчас ожесточенных, враг потерял 70 танков (что составляло около половины наших танковых сил) и многочисленные батареи. На том этапе нам не хватало времени и людей на сбор пленных.

Рано утром 26 июня 8-я танковая дивизия вышла к Двинску, а в 8.00 в дивизионном штабе мне передали донесение о том, что оба больших моста захвачены. Бои еще продолжались в городе на той стороне реки, но большой мост с дорогой попал в наши руки целым и невредимым. Посты, отправленные взорвать подрывные заряды, были разбиты на подступах. Железнодорожный мост был лишь незначительно поврежден небольшим взрывом и все еще годился для движения. На следующий день 3-я моторизованная пехотная дивизия смогла неожиданно для врага пересечь реку выше города. Наша цель была достигнута!

Обстановка на фронте группы армий «Север» на 26 июня 1941 г. после захвата Двинска силами 56-го танкового корпуса

До начала наступления мне задавали вопрос, сколько времени, по нашему мнению, нам понадобится, чтобы достичь Двинска, если это вообще возможно. Я отвечал, что если не удастся сделать это за четыре дня, то едва ли можно рассчитывать захватить мосты невредимыми. И вот ровно через 4 дня 5 часов после начала наступления мы действительно завершили бросок на 320 километров по прямой, в глубь вражеской территории. Мы одержали успех только потому, что и рядовых и офицеров гнала вперед одна мысль – Двинск – и мы были готовы идти на большой риск ради достижения этой цели. Мы испытали чувство огромного удовлетворения, войдя в город через большие мосты, хотя перед уходом противник поджег его большую часть. Еще большую радость доставляло нам сознание того, что успех не потребовал от нас ощутимых потерь.

Естественно, положение корпуса – единственного находившегося на северном берегу Двины – отнюдь нельзя было назвать безопасным. 41-й танковый корпус и левый фланг 16-й армии отстали от нас на 100–160 километров. Между ними и нами находилось несколько советских корпусов, отступавших за Двину. Мы должны были не только считаться с тем, что враг всеми силами попытается атаковать нас на северном берегу, но и обеспечить свою защиту на южном берегу от вражеских соединений, подходивших с юга. Опасность нашего положения проявилась особенно ясно, когда отдел штаба корпуса подвергся нападению с тыла в лесу недалеко от моего тактического штаба.

Однако изолированное положение нашего корпуса, в котором мы не могли находиться бесконечно, тревожило нас меньше, чем вопрос о том, каким должен быть следующий шаг. Будет ли нашей целью Ленинград, или мы повернем на Москву? Командующий танковой группой, прибывший к нам на «Физелер-Шторьхе» 27 июня, ничего не смог сообщить нам по этому поводу. Можно было бы предположить, что командующий целой танковой группой должен иметь представление о ближайших целях, но, как видно, это было не так. Приказ расширить плацдарм вокруг Двинска и удерживать переправы поумерил наш энтузиазм. Нам пришлось ждать, пока подтянутся 41-й танковый корпус и левый фланг 16-й армии, причем танковый корпус должен был перейти реку у Якобштадта.

Это, конечно, было по-школьному «безопасное» решение, но мы думали по-другому. По нашему мнению, внезапное появление корпуса далеко за линией фронта не могло не вызвать замешательство во вражеских рядах. Противник наверняка попытается отбросить нас за реку, стянув для этого все доступные войска. Следовательно, чем быстрее мы продолжим наступление, тем меньше у него будет шансов оказать нам организованное сопротивление превосходящими силами. Если бы мы продолжили наступать в направлении Пскова – разумеется, обеспечивая охрану двинских переправ – и одновременно штаб танковой группы выдвинул другой танковый корпус через Двинск вслед за нами, то, скорее всего, противник был бы вынужден сопротивляться теми силами, которыми он располагал бы на тот момент, и не смог бы провести заранее спланированное сражение. Что касается разбитых сил противника южнее Двины, то ими могли заняться подходившие сзади пехотные армии.

Понятно, что чем дальше танковый корпус – или даже целая танковая группа – продвигается в глубину советского тыла, тем больше возрастает опасность. Однако здесь можно возразить, что безопасность танкового соединения, действующего в тылу врага, главным образом зависит от его способности продолжать движение. Как только оно остановится, то немедленно подвергнется нападению вражеских резервов, подходящих со всех сторон.

Но Верховное командование не разделяло наших взглядов, и, конечно, в этом его нельзя упрекнуть. В конце концов, продолжать и дальше хватать удачу за хвост значило бы слишком искушать судьбу, ибо она в любой миг могла привести нас на край пропасти. Поэтому пока что цель – Ленинград – отодвинулась в далекое будущее, а нам осталось топтаться на месте в Двинске. Как мы и предвидели, противник стянул подкрепления не только от Пскова, но также от Минска и Москвы. Вскоре нам уже приходилось отбивать атаки врага, поддержанные бронетанковой дивизией, на северном берегу Двины, и на отдельных участках сложилась критическая ситуация. В ходе контратаки, предпринятой 3-й танковой дивизией с целью вернуть временно оставленные участки, наши войска обнаружили тела трех офицеров и тридцати солдат, получивших ранения и находившихся в полевом перевязочном пункте, который накануне попал в руки врага. Они были чудовищно изувечены.

В ближайшие несколько дней советская авиация сделала все возможное, чтобы уничтожить захваченные нами мосты. С почти ослиным упрямством эскадрилья за эскадрильей подлетали на бреющем полете с единственным результатом: их сбивали наши истребители или зенитные пушки. Только за один день они потеряли таким образом 64 самолета.

Наконец, 2 июля мы снова смогли двинуться в путь, после того как в корпус прибыла дивизия СС «Мертвая голова» в качестве его третьего подвижного соединения, а 41-й танковый корпус перешел Двину у Якобштадта.

4-я танковая группа получила дальнейшее направление Резекне – Остров – Псков. Итак, в конце концов впереди замаячил Ленинград.

Однако прошло уже шесть дней после стремительного рейда на Двинск. У противника было время оправиться после шока, вызванного внезапным столкновением с немецкими частями на северном берегу Двины.

Такой танковый рейд, какой совершил 56-й танковый корпус до Двинска, неизбежно создает смятение и панику в зоне коммуникаций врага, вносит разлад в вертикаль управления и практически лишает его возможности координировать свои операции. Своим решением закрепиться на Двине 4-я танковая группа отказалась от этих преимуществ. Удастся ли нам теперь полностью вернуть себе прежний перевес, было по крайней мере сомнительно. Безусловно, это было возможно в единственном случае: если танковая группа сумела бы действовать всеми силами как одним целым. Однако, как мы увидим, именно этого и не случилось, хотя сопротивление врага было недостаточно сильным, чтобы задержать наше продвижение.

Тем не менее сначала танковая группа выступила едиными силами от рубежа Двинск – Якобштадт в направлении Пскова, причем 56-й танковый корпус продвигался по шоссе Двинск – Резекне – Остров – Псков и восточнее его, а 41-й танковый корпус наступал слева от него. Враг сопротивлялся упорнее, чем в первые несколько дней кампании, но все же мы снова и снова брали над ним верх.

Танковая группа приближалась к линии Сталина – линии укреплений, неравномерно протянувшихся вдоль прежней советской границы от южной оконечности Чудского озера западнее Пскова до бывшей небольшой пограничной крепости Себеж.

На этом этапе штаб танковой группы определил 41-му танковому корпусу шоссе для продолжения наступления на Остров, 56-й танковый корпус развернул на восток в направлении Себежа и Опочки. Командование намеревалось прорвать линию Сталина и обойти с востока сильную бронетанковую группировку врага, расположенную, как мы полагали, в районе Пскова. Это был бы прекрасный план, если бы группировка действительно существовала, а 56-й корпус смог бы скорыми темпами осуществить маневр. Но мы считали, что первое не соответствовало действительности, а второе неосуществимо, поскольку, двигаясь в указанном направлении, корпусу пришлось бы преодолевать обширные болота перед линией Сталина. Наши настойчивые предложения о том, чтобы оба корпуса продолжали наступление в первоначальном направлении на Остров, остались без ответа, и я должен с сожалением сказать, что наши опасения насчет болот полностью оправдались.

Правда, 8-я танковая дивизия обнаружила гать, ведущую через болота, но та была уже полностью забита машинами советской моторизованной дивизии. Понадобилось несколько дней, чтобы расчистить путь и восстановить взорванные мосты. Когда в конце концов дивизия вышла из болот, она столкнулась с сильным сопротивлением, которое удалось сломить только после сравнительно тяжелых боев.

3-я моторизованная дивизия нашла лишь узкую гать, по которой ее машины вообще не могли пройти. Пришлось отводить ее оттуда и отправить на Остров вслед за 41-м танковым корпусом.

Дивизии СС «Мертвая голова», наступавшей на Себеж, повезло больше, хотя она и встретила сильно укрепленную линию железобетонных оборонительных сооружений. Что касается дисциплины и солдатской выдержки, то упомянутая дивизия, несомненно, производила отличное впечатление. У меня даже были причины похвалить ее за особенно хорошую походную дисциплину – важное условие эффективного движения моторизованных соединений. Дивизия всегда отличалась стремительностью в нападении и стойкостью в обороне. Позже она не раз бывала у меня в подчинении, и я думаю, что это, возможно, лучшая дивизия СС из тех, с которыми мне доводилось встречаться. В то время у нее был храбрый командир, который вскоре был ранен и позднее убит.

Однако все эти качества не могли компенсировать недостаточную подготовку руководящего состава. Дивизия несла тяжелые потери, так как, попав в боевые условия, ее войска учились тому, чему армейские части научились уже давно. Эти потери и недостаток опыта, в свою очередь, приводили к тому, что дивизия упускала благоприятные возможности, и это влекло за собой бои, которых можно было избежать. Думаю, нет ничего труднее, чем научиться использовать подходящий момент, когда ослабление вражеского сопротивления дает нападающему шанс на решительный успех. В результате всего этого я неоднократно был вынужден приходить на помощь дивизии, причем я даже не мог предотвратить резко возросших человеческих потерь. Примерно через десять дней три полка дивизии пришлось перегруппировать в два.

Однако, как бы храбро ни сражались дивизии СС и каких бы блестящих успехов они ни добивались, нет ни малейших сомнений, что было непростительной ошибкой создавать их как отдельные воинские формирования. Отборные пополнения, которые могли бы занять должности унтер-офицеров в сухопутной армии, растрачивались в совершенно недопустимом масштабе в войсках СС, которые в целом несли тяжелые потери, несоизмеримые с фактически достигнутыми успехами. Естественно, нельзя возложить ответственность за это на сами войска СС. Вину за ненужные человеческие жертвы несут те, кто создавал эти особые формирования, исходя из чисто политических мотивов и вопреки сопротивлению всех компетентных органов сухопутных войск.

Однако мы ни в коем случае не должны забывать, что солдаты СС были хорошими товарищами, сражались на фронте плечо к плечу с сухопутной армией и всегда проявляли храбрость и стойкость. Безусловно, большая их часть только одобрила бы выход из подчинения такому человеку, как Гиммлер, и свое введение в состав армии.

Прежде чем вернуться к судьбе 56-го танкового корпуса, я хотел бы ознакомить читателя с организацией работы командного состава танкового соединения во время последней войны.

Уже в битве у Сен-Прива-Гравлот во время войны 1870–1871 годов мой дед собирал свой штаб на холме, с которого мог целиком обозревать все поле боя и лично руководить действиями своего армейского корпуса. Он даже мог подъезжать к полкам, когда они разворачивались для атаки, а однажды, как говорят, в весьма крепких выражениях отругал батарею, которая сняла орудия с передка слишком далеко от противника.