Текст книги "Врата небесные"

Эрик-Эмманюэль Шмитт
Путь через века. Книга 2: Врата небесные

Éric-Emmanuel Schmitt

LA TRAVERSÉE DES TEMPS

TOME 2: LA PORTE DU CIEL

Copyright © Éditions Albin Michel – Paris, 2021

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

Перевод с французского Марии Брусовани и Елены Березиной

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© Е. Н. Березина, перевод, 2022

© М. И. Брусовани, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022 Издательство Иностранка®

Пролог

Он бежал.

Сколько уже раз Ноам спасался бегством?

Он бежал во весь дух.

Бегство не предлагает решения, оно намечает методику: ускользать, размышлять, действовать. Ноам покинул логовище сурвивалистов. Три дня, ему оставалось всего три дня… Если в этот срок Ноаму не удастся раскрыть миру их гибельный план, террористы нападут на атомные электростанции, спровоцируют нехватку электроэнергии, падение интернета, всеобщую панику. И среди всего этого беспорядка им достаточно будет осуществить цепь покушений, чтобы окончательно ввергнуть цивилизацию в хаос. Эти радикалисты ненавидят общество, в головах у них одна-единственная идея: ликвидировать его и учредить другое, хозяевами которого станут они.

Он бежал изо всех сил. Ночь навалилась на него всей тяжестью дневной жары. Ни чуточки прохлады. Все окаменело: деревья, умирающие от сухости травы, пронзенное безучастными звездами черное небо, желчная беспокойная луна. Ни дуновения. Ни совиного крика, который оживил бы строевой лес, ни воркования, ни трепета листвы. Ноам прощупывал взглядом неподвижную картину, но оставался начеку: позади него в любой момент могли возникнуть люди из Ковчега, а они без колебаний убьют его.

Он бежал. Страх придавал ему сил, щекотал лодыжки, увеличивал приток крови к бедрам, заблаговременно предупреждал о препятствиях, камнях, корнях, рытвинах. Если двигаться по краю владения, он скоро достигнет дороги.

Вдруг он услыхал хрип и глухие удары: его кто-то преследовал! Задыхаясь, он спрятался за сосной. Между двумя чересчур шумными вдохами он различил какое-то шевеление внизу. Ноам прильнул к стволу, перепачкался смолой, обуздал дыхание и внимательнее прислушался к периодически повторяющемуся стуку. Откуда он идет? Ноам сосредоточенно осмотрелся по сторонам, глянул направо, налево – и осознал, что слышит удары собственного сердца, гудение своих бронхов: никто его не преследовал… В ярости от того, что поддался смятению, он отдышался и побежал снова.

Крепостная стена. В этом месте не засечет ни датчик, ни камера.

Он взобрался наверх, переступил через черепки и спрыгнул в придорожную канаву. Прощай, Ковчег.

На дне рюкзака болталась важнейшая вещь: украденный им у фанатиков компьютер, который таил в себе связь между ливанской ячейкой и головной организацией. Когда Мармуд, Шарли и Юго обнаружат пропажу, они придут в ярость. Нельзя тратить ни секунды. Ноам направился в сторону уклона дороги и снова бросился бежать.

Появился автомобиль с откидным верхом. Разносившаяся из него музыка надрывалась сильнее, чем двигатель. Аккомпанирующий тошнотворно сладкоголосому певцу оркестр струнных и медных оживлял мрачный пейзаж и заглушал звук мотора, который, кстати, ревел, как оголодавший лев.

Ноам встал посреди дороги.

Автомобиль на бешеной скорости невозмутимо мчался вперед.

Ноам заколебался.

Машина не замедляла ход и неслась прямо на него.

Ослепленный резким светом выхвативших его из тьмы фар Ноам оставался посреди шоссе, но был готов в последний момент нырнуть в канаву.

Едва ли в метре от него автомобиль внезапно замер. Из салона раздался насмешливый голос:

– Ну, мужик, гениально! Лихо ты! Я в восторге… Но откуда ты знал, что я только что проверил тормоза? Ты что, счет мне прислал?

Заглушив двигатель и выключив радио, из открытой тачки с восхищенным видом выбрался верзила. Над его костлявым горбоносым лицом топорщилась курчавая шевелюра; беспорядочно размахивая руками и дыша перегаром, он подошел к Ноаму.

– Какого черта ты делаешь в этой пустыне, мужик?

– Иду в Бейрут.

– Нет проблем, я тебя отвезу!

Он вернулся к автомобилю, в последний момент ухватился за него, чтобы не упасть, затем распахнул дверцу и кивнул назад. Усевшись, Ноам очутился рядом с молодым блондином, вцепившимся в спинку пассажирского сиденья.

– А это Сёрен, он датчанин! – воскликнул водитель. – У нас есть одна ночь, чтобы посетить Ливан. Разрешите представиться: Жозеф.

Мотор взревел, будто вот-вот взорвется, верзила опустил ручник, автомобиль рванул вперед. Жозеф был склонен к шумному проявлению восторгов; чтобы выразить свою радость, ему требовались децибелы: автомобильных клаксонов, радио, собственного голоса. Он неутомимо расхваливал красоту и величие Ливана, сыпал анекдотами, прыскал со смеху, пускался в отступления, терялся в них и снова хохотал.

Пока он разглагольствовал, бледный от ужаса датчанин рассказал Ноаму, что познакомился с Жозефом как-то вечером, во время своего музыкального турне, в котором тот был светотехником. Он вовсе не просил недавнего коллегу стать его гидом. Со скоростью сто пятьдесят километров в час они отмахали расстояние от Баальбека до Тира, по пути оказавшись возле дворца Бейтеддин, предоставленного президенту республики в качестве летней резиденции, куда совершенно пьяный лихач даже попытался проникнуть. Ничто не могло остановить услужливости Жозефа, который подпитывал свое восторженное великодушие, наливаясь пивом. Много раз автомобиль едва не опрокидывался на дно оврага и не врезался в столб, однако бог пьяниц заботился о Жозефе.

– Вот так-то, увы, – вздыхал датчанин, заложник вдохновлявшей ливанца любезности, только и мечтавший о том, чтобы выбраться из этой адской машины.

Пренебрегая опасностью, Ноам прикрыл глаза и попытался выработать план действий. С кем связаться? Он почти ни с кем не знаком, не знает, как функционирует общество, в которое он попал после своей последней, продлившейся многие десятилетия отлучки. На ум ему пришло одно имя: Хасан.

Ноам заметил Хасана в девять часов в квартале Ашрафия, на улице Альфреда Наккаша. Тот передавал охраннику паркинга ключи от своего болида. Едва Хасан переступил порог офиса, Ноам бросился за ним.

Казалось, Хасан совсем не удивился. И тут же упрекнул Ноама в недостаточно дружеском поведении, обвинив его в том, что тот пренебрег их отношениями, снюхавшись в Ковчеге с его кузеном. Ноам возражал, оправдывался, убеждал в своей искренности, уговаривал его пойти пропустить стаканчик вина. Хасан продолжал дуться. Наконец журналист, известный своей страстью к роскоши, выбрал какой-то древний бар с нездоровой атмосферой и позеленевшими от плесени стенами, где они, усевшись на липкие стулья, пили кофе из щербатых чашек.

Ноам рассказал о своих открытиях: Ковчег, который кузен Хасана, честный сурвивалист, замыслил как простое убежище на случай бедствия, дал пристанище группе террористов, входящих во всемирную сеть. Он описал начиненный оружием подвал, привел услышанные им разговоры вокруг компьютера и последнюю беседу с главарем конспираторов. Называть Хасану имя появившегося на экране руководителя было бессмысленно: ввиду того, что время, выделенное людям, иное, нежели незапамятная вечность Дерека, Хасан наверняка никогда прежде с ним не встречался. Ноам упорствовал, множил подробности, убеждал Хасана, что катастрофа неизбежна, если не изобличить этих коммандос, нацелившихся на атомные электростанции, плотины и хранилища интернет-ресурсов. Катаклизм неумолимо приближался.

– Три дня! Ты отдаешь себе отчет? Через три дня ячейка Захарии в Соединенных Штатах нанесет удар.

Теперь журналист представлял себе угрозу, но признался Ноаму в своем бессилии. Его издание, ежемесячный глянцевый журнал «Happy Few»[1]1
  «Happy Few» (англ.) – здесь «Горстка счастливчиков», аллюзия на цитату из «Генриха V» Уильяма Шекспира. – Примеч. перев.


[Закрыть], не обладает ни необходимым профилем, ни стремительностью включения, требующимися для подобного разоблачения.

– Звони в ежедневные газеты! – умолял Ноам.

Хасан был убежден, что серьезный печатный орган не рискнет ухватиться за дело такого масштаба без минимальной проверки, которая потребует как минимум трех дней.

– Выведи меня на этих издателей!

Несмотря на всю серьезность их разговора, Хасан расхохотался. Будучи ливанцем, он с уверенностью знал две характерные черты политиков своей страны: неэффективность и коррумпированность. В данном случае они довольствуются тем, что, продав сенсационную новость американцам или европейцам, обратят ее в звонкую монету.

– Мне плевать, что они этим воспользуются, – возразил ему Ноам. – Главное, чтобы эта новость распространилась. И поскорее.

– Быстро не получится! Если бы наши политики почувствовали необходимость срочных действий, они не позволили бы нации оказаться в столь тяжелом положении.

– А секретные службы?

– Гм…

– Выходит, мы ничего не предпримем, просто будем ждать апокалипсиса?

– Я этого не сказал. Пошли.

Спустя час Хасан и Ноам прибыли к расположенному рядом с портом Бейрута пакгаузу. Стены склада из серого песчаника на металлических опорах заканчивались волнистой жестяной крышей. С внешней стороны ни краски, ни штукатурки, только потеки мочи у основания бетонной стены. Внутри – чудовищная духота и гнетущая тьма. Хасан щелкнул выключателем; прежде чем распространить тусклый свет, неоновые лампы вздрогнули и заискрили. Ноздри раздражал запах тухлятины. Мужчины протиснулись между большими фанерными ящиками. Добравшись до люка, они двинулись по ржавой железной винтовой лестнице и наткнулись на бронированную дверь. Хасан набрал код, раздался сигнал, затем второй (сигнал изменился), третий – и дверь разблокировалась.

Они проникли в помещение, куда свежий воздух поступал через вентиляционные отверстия и перемешивался потолочными вентиляторами. Сидя на выстроившихся длинным рядом высоких табуретах, как на насестах, полтора десятка молодых людей щелкали по клавиатуре перед широкими экранами. Их поведение заинтриговало Ноама: вялые и апатичные, они сосредоточили всю свою подвижность в кончиках пальцев и моргающих веках. Словно моллюски с перегретыми конечностями… Поглощенные своим занятием, эти девушки и юноши не только не взглянули на появившихся визитеров, но даже не заметили их.

– Хакеры, – пояснил Хасан. – Они проникают на любой сайт, официальный или частный; будь то министерство, армия, фармацевтическая промышленность, информационный консорциум или же миллиардер. Оказавшись внутри системы, они просматривают данные, модифицируют их, стирают, блокируют.

– С какой целью?

– Это игра. Вызов. Страсть к хакерству.

– Может, деньги?

– К чему они им? Посмотри, где и как они живут! Крыса из сточной канавы не мечтает о жизни полевой крысы[2]2
  Аллюзия на басню Жана де Лафонтена «Городская и полевая крысы». – Примеч. перев.


[Закрыть].

Хасан прошел в дальний конец зала, привел в действие цифровой замок очередной окованной сталью двери, подтолкнул Ноама вперед и бросил:

– Привет, Стэн.

– Угу.

Сидящий перед множеством мониторов тип ответил машинально, не шевельнув губами и не взглянув в их сторону. Он был огромным. Двести кило, не меньше. Ноаму никогда не приходилось видеть такой туши. Над этой грудой жира лицо, хоть и одутловатое, казалось крошечным.

– А это Ноам.

– Угу.

Парень даже не моргнул. Его прикованные к экранам глаза с желтой, как у рептилий, радужкой двигались со скоростью света.

После представлений Хасан принялся нахваливать Ноаму техническое мастерство Стэна, великого информатора, разоблачителя скандалов, инициатора многочисленных спасительных кризисов. Он взламывал директории под грифом «секретно», распространял государственные тайны, предоставлял на суд средств массовой информации злостных лжецов. С тех пор как он окопался здесь, его никто не видел; все, кому есть что скрывать, опасаются его. Действует он под ником Серпико[3]3
  Франческо Винсент Серпико (р. 1936) – отставной офицер Департамента полиции Нью-Йорка, выступивший с показаниями о коррупции в полиции в 1971 году. Стал знаменит после выхода одноименного фильма «Серпико» (Serpico, 1973) Сидни Люмета, где его роль исполнил Аль Пачино. – Примеч. перев.


[Закрыть].

– Я тебя проинформирую? – предложил Хасан куску сала.

– Мм, – промычал Стэн.

Что, по всей вероятности, означало «да».

Пока Хасан рассказывал ему о раскрытом Ноамом заговоре, глаза и пальцы Стэна не прерывали своего диалога с компьютерами.

– А он вообще слышит, что ему говорят? – встревожился Ноам.

Закончив свой доклад, Хасан бросил:

– Помоги нам.

– Мм.

– Ты уяснил важность ситуации?

– Мм.

– Это вопрос жизни и смерти. Для всего мира. И для тебя тоже.

Склонившийся к экранам Стэн проявлял не больше заинтересованности, чем служащий, чье рабочее время закончилось.

– Сколько? – Он поднял голову, обвел их пристальным взглядом и вяло переспросил: – Сколько?

Хасан возмутился: хакер что, не понял, что это касается каждого?! Если не будет электричества, если вся Сеть будет заблокирована, весь земной шар будет парализован и погибнет, даже он, Стэн, в своей норе.

– Сколько? Я жду.

Чтобы выказать свое доброжелательное терпение, Стэн схватил пачку чипсов, разорвал ее, вытащил горсть и захрустел.

Хасан настаивал, снова и снова подчеркивая всеобщую заинтересованность, неизбежность хаоса.

– Сколько? – прервал его Стэн. – Я оплачиваю команду, помещение, оборудование. Я рискую. Так сколько?

– Стэн, если мы не вмешаемся, через три дня эти деньги тебе уже не понадобятся.

– Сколько?

Ноам догадывался, что, подобно ясновидцам, с которыми он общался на протяжении веков, Стэн перестал четко воспринимать реальность. Живя своими экранами, опьяненный своим господством над алгоритмами, он воображает, что в случае, если мир будет уничтожен, задуманное им новое программное обеспечение создаст другой, лучший. Уверенность в этом изобличало его стремление пренебрегать фактами. Не отводя взгляда от мониторов, Стэн объявил:

– Четыре миллиона долларов.

Хасан был ошеломлен. Прежде чем он успел высказать свое возмущение, Ноам отрезал:

– Договорились. Четыре миллиона долларов.

Тяжелые веки Стэна затрепетали от удовольствия. Хасан обернулся к Ноаму:

– Как? У тебя что, есть четыре миллиона?

– Нет, но скоро будут.

– Каким образом?

– Мне потребуется всего две вещи: глина и печь. Организуешь?

У Хасана, который приютил его в гостевой комнате, Ноам поставил на кровать рюкзак и достал два сокровища: компьютер террористов и свою рукопись. Несмотря на безотлагательность предстоящего дела, он бросил ностальгический взгляд на тетради, которым поверял воспоминания. Сумеет ли он завершить их? Сейчас он полагал эти свидетельства необходимыми, как никогда. Он начал делать записи, поскольку опасался эволюции человечества, желал разъяснить путь, которым шел до сих пор: путь через века. А теперь все ускорилось. Человеческий гений больше не утруждает себя здравым смыслом. Это великолепное дитя, капризное, безрассудное, лишенное морали; его созидательная энергия равна его энергии разрушения. Способный на худшее и на лучшее, деятельный, но не прозорливый, этот ребенок непрестанно заигрывает с тем, что ненавидит: со смертью. То он отталкивает ее, то ею пренебрегает, то возбуждает ее, ни на мгновение не прерывая рокового поединка. Люди только делают вид, будто общаются между собой; в действительности же каждый человек разговаривает только с одним собеседником – со смертью, а та ограничивается сопутствующим ущербом или пользой.

Ноам перелистывал покрытые четким каллиграфическим почерком страницы. Воспоминания не ограничивались его собственным существованием, они представляли собой настоящую человеческую эпопею. Обычно пишут, чтобы продолжить себя; он писал, чтобы не потерять. На самом деле это одно и то же: речь идет о том, чтобы примирить вечность с мимолетностью.

Впрочем, тем утром Ноам сомневался, что сможет поставить последнюю точку. Разрушительные силы вот-вот одержат победу. Несмотря на то, что в ходе истории ему часто приходилось становиться свидетелем подобной тенденции, на сей раз он отметил в ней небывалую особенность: двигаясь вперед от могущества к сверхмогуществу, человечество стало угрожать самому себе.

На каком моменте своего повествования он прервался? На эре неолита, когда жизнь опротивела ему так, что он не убоялся бросить вызов власти и был казнен на площади…

Часть первая
Пропавшая

1

Сперва раздался грохот. Близкий, сильный, непрерывный: его едва слышные или громовые раскаты, доходящие из плотных слоев, пронзенных яркими молниями, оглушали меня.

Потом появилась сырость. Прохлада окутала меня, словно влажные простыни, и губ коснулась холодная капля; я машинально слизнул ее языком, и эта жидкая жемчужина, тяжелая, огромная, более благотворная, чем целый бурдюк вина, скатилась в расщелину моего горла.

И наконец возник свет или, скорее, его сияние, когда в тумане голубоватых испарений я приподнял веки.

Я встал на ноги.

Где я?

Я осмотрелся и, постепенно привыкнув к терзавшему мои барабанные перепонки шуму, заключил, что нахожусь в глубине окаймленной водопадом каменистой впадины. Сквозь завесу беспокойных струй проникал безмятежный дневной свет.

Как долго я проспал на устилавших камни бархатистых мхах?

Я растер щиколотки и запястья и потянулся, чтобы размять руки и ноги. Похрустывание. Облегчение. Блаженство. От суставов медовое тепло растеклось по всему телу, согрело меня и сообщило мышцам и сухожилиям приятное ощущение. Я дышал полной грудью. Какое счастье! В тот момент я не пытался понять случившееся, я им наслаждался. Я вдыхал пьянящий аромат полумрака, его испарения с запахом грибов и перегноя. Сквозь шум льющихся струй я с интересом улавливал крики птиц, биение их крыльев, отчетливый плеск реки и огромность пространства, которую мог предположить благодаря эху.

Я с двойственным чувством примеривался к своему телу, как если бы оно одновременно было моим и не моим, чужим и родным: чужим, потому что я видел стройные икры атлета, каштановые волосы молодого парня, обветренную кожу охотника; родным – потому что узнавал каждую подробность.

Долго же я спал, зевнув, подумал я.

И снова улегся на спину. Мои зрачки уперлись в усеянный алмазами капель светлый известняковый потолок.

Нахлынули беспорядочные воспоминания. Они ворвались в мое сознание, как скандалисты, вышибив дверь плечом. В них было Озеро – Озеро моего детства, на берегах которого я безмятежно рос, величественное и притягательное. Затем появилась Волна, предвестница Потопа; она принесла лица Мамы, Барака, Нуры и Тибора. Потом обрушившийся на нас грозовой разряд и исчезновение Нуры. И наконец раскрытие моей странной участи: не стареть. Тогда, при мысли о моем сыне Хаме, о его последнем вздохе и о моих странствиях, меня переполнило отчаяние… Все возникало в голове с быстротой того стихийного бедствия, что уничтожило наш Древний Мир. За несколько секунд воспоминания вернулись, и я снова стал самим собой.

Я сел. Ощупал почву, передвинулся к краю, сунул руку под струю ледяного водопада. Где я? Может, я пребываю в царстве мертвых? Впрочем, все вокруг меня обладало плотностью реального.

Каким чудом мне удалось выжить после казни?

Я припомнил последние события: погребение сына, мое вступление в отряд наемников, озлобленность, с какой я убивал врагов, на которых мне указывали, мое преступление, приговор, деревянная плаха – я положил на нее голову, поднятый топор палача, свист лезвия в воздухе, удар, ощущение жжения в шее и темнота…

– На помощь! – прижав ладони к шее, крикнул я. – На помощь!

Я ощупал затылок, челюсть и кадык: никаких следов или боли. Я задыхался и обливался потом. Сердце бешено колотилось, желудок свело судорогой, к горлу подступила тошнота. Удивление постепенно сменилось ужасом. Как это возможно? Меня обезглавили, и вот я обнаруживаю себя в какой-то пещере, живым, невредимым и даже без единого шрама!

Я встал. Кровь вскипала у меня в венах.

– Есть здесь кто-нибудь?

Ответом мне было лишь немолчное и безразличное завывание водяных потоков.

– Никого?

Я не соглашался на это одиночество, мне хотелось, чтобы меня встретили, чтобы мне все объяснили.

Я поспешно принялся изыскивать способ покинуть пещеру, как если бы, выберись я из нее, тайна сама собой прояснилась для меня… Присев на корточки, я нащупал справа естественную тропу; я затаил дыхание, прошел под струями громыхающего водопада и, оглушенный, внезапно оказался на воле, при свете дня. Передо мной простирался гигантский пейзаж.

Вокруг ревели пороги, а чуть дальше, за овражками, поросший деревцами каменистый откос переходил в склоны горы. Внизу, под завихрениями пены, бурлили разъяренные опаловые воды, которые, на мгновение утихнув, становились бирюзовыми, а затем бросались в реку. Я мог проследить ее извилистое течение через хвойный лес сколько хватало глаз. Над головой сияло чистое яркое лазурное небо, в котором пролетали хищные птицы. Бросив взгляд назад, я обнаружил усеянную острыми разрозненными пиками заснеженную вершину.

С валунов на скалы, через лужи к ручейкам, оскальзываясь, ползком и прыжками я осторожно двигался к плодородной земле. Изнуренный, я рухнул среди тростников и свернулся клубком. Теперь, когда я оказался на берегу, возбуждение спало, я ровнее дышал, лучше видел и мог размышлять более спокойно.

Мне недоставало какой-то части моей истории. Что произошло после рокового удара топора? Разрубил ли он меня надвое? Наверное, нет. Лезвие отклонилось. Да, отклонилось, это же очевидно! На плахе я лишился чувств, но не жизни.

Я облегченно вздохнул…

В небе кружила стая альпийских галок с красными лапами. Две лисы мелкой рысью бесцельно бежали одна за другой. Я встал и огляделся вокруг. Овраги, осыпи и мрачный лес, хвоя которого мелко дрожала на ветру, были покрыты бледно-лиловыми испарениями, словно от дыхания. Плотная, как облако, стая дроздов перелетела на другой склон. Я никогда прежде не ступал на эту территорию, не взбирался на эти крутые косогоры, не бродил по пихтовым лесам и не видел так близко вечные снега. Как далеко от Бирила, места моих страданий, я нахожусь? Мне наверняка кто-то помог. Этот пугающий меня своей дикостью горизонт на самом деле таил союзников. Может, мне следует дождаться их?

Хотя меня и одолевало множество вопросов, я ухватился за два несомненных факта: какие-то люди спасли меня, и я дождусь их возвращения.

Меня терзал нестерпимый голод. В недрах этой щедрой природы я без труда обнаружил съедобные ягоды и сосновые шишки.

Подкрепившись, я инстинктивно направился к таинственной пещере. Несмотря на шум и сырость, меня привлекало это гостеприимное дружелюбное место, это лоно, где я мог укрыться.

Мой ночной сон прервала пренеприятная сцена: на меня набросились воинственные вороны и принялись выклевывать мне глаза. Каждый удар клюва резко будил меня; и всякий раз, убеждаясь, что это всего лишь кошмарный сон, я снова засыпал.

На заре меня захватило великолепие природы, и я больше не думал о тревожном сне. Утро я посвятил изучению окрестностей и поискам пропитания. Когда солнце достигло вершины небесного свода, я купался в водоеме, куда впадали мелкие речушки; поплескавшись в нем некоторое время, я долго занимался своим туалетом: растирался травами, распутывал волосы, обтачивал пемзой ногти. Я обнаружил в одном стволе дупло, а в нем – пригоршню меда, которым пропитал свою кожу, после чего снова погрузился в воду и плавал до изнеможения. Мною овладело сладкое бесчувствие. Я дотащился до какого-то дерева и растянулся в его тени на ложе из сухого папоротника.

Не знаю, что прервало мой полуденный отдых. Я вздрогнул и принялся беспокойно вглядываться в окрестности, словно вспугнутый зверь.

Поблизости кто-то был.

В воде ничего. В кустах – ничего. В листве – ничего. Я перевел взгляд на водопады и заметил какой-то силуэт, когда он уже почти скрылся за струями.

Замечательно! Мои спасители возвращаются.

Я вскочил на ноги, готовый карабкаться по уходящим в самое небо скалам, когда до меня донесся отчаянный крик:

– Ноам!

Я затрепетал, не смея поверить, что узнал этот голос.

– Ноам! – выкрикнула та, что проникла в каменную пещеру.

Охваченная тревогой, она выскочила из-за текучей перегородки, быстрым взглядом обвела местность и заметила меня внизу.

– Ноам…

И потрясенная Нура с улыбкой раскрыла мне объятия.

* * *

Мы не говорили. Происходившее с нами было выше моего понимания. Весь остаток дня мы только и делали, что вглядывались один в другого, притрагивались друг к другу, ласкали друг друга, обнимались и наслаждались взаимопроникновением и соприкосновением с кожей другого; наши губы сливались в поцелуях; наши ноги переплетались; руки не разжимали объятий. Мы не сводили друг с друга глаз, и никому не удалось бы просунуть между нами даже листик.

От ощущения близости Нуры все мое тело, жаркое, страстное, вибрирующее, приходило в состояние эрекции. Я уже не различал, когда у меня стоит, а когда нет; проникаю ли я в лоно Нуры или же просто прижимаю ее к себе.

Сколько раз мы любили друг друга? Обычно наслаждение дает сигнал завершения желания, оргазм разлучает любовников, и они, удовлетворенные, засыпают. Ничего подобного! Никакое извержение не ослабляло нашего напряжения, никакое содрогание не умеряло нашего желания, никакой любовный экстаз не истощал нашей властной потребности обниматься.

Меня пьянил запах Нуры и все его нюансы, фруктовый букет ее языка, лесистый – ее волос, солоноватый привкус ее плеч, пряный аромат ее подмышек, смолистый мускусный дух ее вагины… Это была не женщина, это был пейзаж, изобильный, многосложный, источник и вместилище блаженства и упоения.

Мне было очевидно, что Нура мне не наскучит, однако я считал чудом, что она испытывает ко мне такие же чувства. Я старался пореже об этом думать и каждое мгновение смаковать, как бесценный дар.

Среди ночи, когда рыжая луна медно-красной чертой обвела талию, бедра и ягодицы Нуры, она воскликнула:

– Есть хочу!

Обрадованный, я предложил ей свои утренние припасы; она, смеясь опустошила свою котомку, добавив к нашему пиршеству лещину, миндаль и яблоки. Мы безмятежно жевали, не спуская друг с друга глаз. Насытившись, она спросила:

– А ты, Ноам, отдаешь себе отчет в том, что с нами происходит?

Я склонился к ней:

– Нечто самое лучшее.

На ее лице отразилась задумчивость.

– Или худшее…

– Что ты хочешь сказать?

Она взглянула на меня, поморщилась, покачала головой, взмахнула ресницами, прокашлялась, свела брови, нахмурилась, затем прижалась к моей груди и взмолилась:

– Не будем об этом говорить, Ноам. Не сейчас. Слова пугают меня.

Я набросился на нее, прижал свои губы к ее рту. Нура вздохнула от облегчения и сладострастия, наши руки сплелись, и она осторожно и ловко уселась на меня, втянув мой член в свои влажные глубины.

Первые рассветные лучи посеребрили завесу воды и осветили наше убежище, стенки которого выступили из темноты, поблескивающие, покрытые влагой и пахучие. Как мы.

Нура сладко застонала, высвободилась из моих объятий и посмотрела на проникающий сквозь струи водопада свет. Она машинально потерла нос и щеки, а затем подхватила одежду.

– Мне надо тебя покинуть, Ноам.

Даже не шелохнувшись, я томно пробормотал:

– Почему?

– Во мне нуждаются.

Я вскочил:

– Нуждаются? И кто же?

Нура устало взглянула на меня:

– Ты многого не знаешь, Ноам.

Я настаивал:

– Кто?

– Как? Я чувствую в твоем голосе ревность?

– И правильно чувствуешь.

Нура озабоченно посмотрела на меня, смягчилась и обдала меня своей нежностью.

– Мне столько надо рассказать тебе, Ноам.

Я опустился на пол.

– Я тебя терпеливо слушаю.

– Терпеливо?

Это слово развеселило ее. Она хихикнула, а затем, уже не сдерживаясь, расхохоталась.

– Терпеливо… вот уж не думала, что ты употребишь такое слово! Очень забавно! Заметь, оно очень кстати: я сделалась экспертом в терпении.

Снаружи, прежде чем ступить на естественную тропу, прижавшись к скале, чтобы не промокнуть, Нура послала мне воздушный поцелуй. Холодный воздух покалывал. Утро расцвечивало небо и возвращало пихтам их голубоватую хвою.

– Надо кое-что уладить. Завтра вернусь.

– До завтра, любимая.

От последнего слова ее веки дрогнули, и она стала грациозно спускаться между скалами. Добежав до озерка, куда обрушивались столбы взвихренной воды, Нура обернулась:

– Ноам, а ты заметил, что на тебе нет одежды? Завтра принесу.

Ее взгляд скользнул по моей груди, животу, члену. Она затрепетала и, зардевшись, прошептала:

– То есть попытаюсь… я ничего не обещаю.

Она подмигнула мне, а затем, юркая и ловкая, исчезла в зарослях.

* * *

Нура призналась мне, что слова пугают ее, а меня по-прежнему мучил вопрос, которого я старался избежать: как мне удалось выжить после казни? К моей странной особенности – что я не старел – прибавилась загадка… Если я предавался размышлениям, на ум приходили противоречивые подробности, от этого голова шла кругом, и я доводил себя до полного изнеможения. Так что лучше было не задумываться.

Я стал ждать Нуру.

Тем, кто ненавидит ожидание, приносит облегчение природа. Двигаясь вдоль реки под колючими ветками, я шел к равнине, поросшей густым лесом, который затмевал дневной свет. По мере того как я проникал в лес, он раскрывал передо мной новый аромат, запахи вереска, тяжелый смолистый дух, испарения цветов, затхлый душок разложения. Разбегавшиеся при моем приближении зайцы оставляли мне размеченный коричневой шерсткой кильватер, а резкий взлет напуганных птиц свидетельствовал о том, что люди не часто топчут здешние места. Когда склон сделался более пологим, я обнаружил заросли, богатые ягодами, которые поедали ловкие козы, а затем густо поросшие травой узкие опушки, где паслись черные овцы. Среди стволов я заприметил скачущих галопом лошадей; их живость, свобода и беззаботность так и звали последовать за ними, но я не отклонялся от русла реки. Иначе найду ли я пещеру? И Нуру…

Привалившись к какому-то хвойному дереву, я, прежде чем задремать, понаблюдал за крошечной жизнью насекомых, поразился дисциплине муравьев и восхитился пурпурной красотой гусеницы. Меня заворожили блестящие скарабеи, эти атакующие навоз труженики: одни поедали его, другие своими широкими лапками формовали шары, а потом куда-то катили их – наверняка для того, чтобы заполнить ими свои норы; обладатели рогатого торакса поднимали впечатляющие по сравнению со своими габаритами тяжести, что доказывало их гигантскую силу. Вступившему с ними в бой человеку пришлось бы вооружиться дубиной, вес которой в тысячу раз превышал бы его собственный!

На закате я, еще недостаточно уставший, чтобы заснуть, вернулся в свое пристанище. Как и в первую ночь, мой сон нарушали видения нападавших на меня ворон, которые пытались выклевать мне глаза…

На следующий день ожидание стало меня тяготить. Я взялся за сбор трав, но очень скоро на меня напала усталость, и я ограничился тем, что, подобно неподвижно парящему в поднебесье орлу, принялся обводить взглядом пейзаж.

Я уселся на землю и, прижавшись спиной к приятно массировавшей мне лопатки ноздреватой коре кедра, позволил природе проникнуть в меня. Немолчный звук неустанно бегущих перед моими глазами потоков превратился в гипнотическую колыбельную, в ритме которой сменялись и исчезали картины окрестностей и образы из моих воспоминаний, столь же хрупкие и вибрирующие, как поверхность воды, однако они не закрепились, не создали непрерывного, простого и постоянного движения, длительность которого усилила бы очарование…