Текст книги "Детство и общество"

Конечно же, инфантильной генитальности суждено оставаться рудиментарной или перспективой того, что еще будет. Если ее преждевременное проявление специально не провоцируется особыми фрустрациями или особыми обычаями (такими, как сексуальные игры в группах), детская генитальность, вероятно, оборачивается всего лишь серией захватывающих переживаний, достаточно пугающих и бессмысленных, чтобы подавляться в течение стадии, названной Фрейдом периодом «латентности», то есть длительной отсрочки физического полового созревания.

На этой стадии сексуальная ориентация мальчика является фаллической. Хотя эрекции, бесспорно, случаются и раньше (либо рефлекторно, либо как явно сексуальные реакции на вещи и людей, которые заставляют ребенка испытывать сильные чувства), теперь развивается направленный интерес к гениталиям обоих полов, а также смутное, ненаправленное побуждение к совершению половых актов. При наблюдении за жизнью «примитивных» народов обнаружены сцены половых сношений между трех-четырехлетними детьми – сцены, судя по сопутствующему хохоту, прежде всего игровой имитации. Такие откровенные и шутливые действия, вероятно, помогают ослабить напряжение потенциально опасного развития: концентрацию ранних сексуальных импульсов исключительно на родителях, особенно там, где существует полный запрет на высказывание подобного желания. Ибо возросшему локомоторному мастерству ребенка и его чувству гордости, вызванному тем, что он теперь большой и почти такой же умелый, как отец и мать, наносится жесточайший удар очевидным фактом: в половой сфере он значительно уступает родителям. И более того: даже в отдаленном будущем ему никогда не занять место этого отца в сексуальных отношениях с этой матерью (или место этой матери в сексуальных отношениях с этим отцом). Самые глубокие следствия такого прозрения и составляют, если воспользоваться термином Фрейда, эдипов комплекс.

Конечно, этот термин запутал дело, поскольку уравнивает то, что можно предполагать в детстве, с тем, что можно вывести из истории царя Эдипа. Иначе говоря, он устанавливает сходство между двумя неопределенностями. Сама же идея заключается в том, что Эдип, по незнанию убивший отца и женившийся на матери, стал мифологическим героем и вызывает сострадание и ужас у театральных зрителей потому, что занять место отца и обладать матерью – всем присущее, но запретное желание.

В повседневной работе психоанализ подтверждает тот простой вывод, что мальчики адресуют свою первую половую любовь женщинам-матерям, которые ласкали их, и что мальчики обнаруживают первое сексуальное соперничество с теми, кто оказывается половым партнером матерей. Считать, как Дидро, что если бы маленький мальчик обладал возможностями мужчины, то он силой взял бы мать и убил отца, нелогично. Если бы мальчик обладал такими возможностями, то не был бы ребенком и не испытывал нужды оставаться с родителями, а значит, мог предпочесть иные сексуальные объекты. Фактически, инфантильная генитальность находится «под арестом» защитников детства и его идеалов и поэтому испытывает серьезные трудности.

Интрузивный модус, господствующий в большей части поведения на этой стадии, служит характерным признаком целого ряда конфигурационно «подобных» активностей и фантазий. Все они включают интрузию (вторжение) в другие тела посредством физической атаки: вторжение в уши и умы других людей с помощью агрессивного, напористого говорения; вторжение в пространство посредством энергичной локомоции; вторжение в неизвестное благодаря неуемному любопытству. В общем, достаточно очевидно, что детям на этой стадии половые акты взрослых видятся опасными актами взаимной агрессии. Даже в тех случаях, когда идет групповая сексуальная игра, ребенок, по-видимому, интерпретирует половые акты старших членов семьи как интрузивные со стороны мужчины и как инкорпоративные, в паучьей манере, со стороны женщины. Это чаще случается тогда, когда взрослую половую жизнь окружает темнота, когда сопровождающие ее звуки истолковываются как выражение боли, когда дети тайком наблюдают менструальную кровь и когда они ощущают неприязнь и раздражение недостаточно удовлетворенных родителей.

Девочки приобретают на этой стадии важный опыт. Они должны понять непреложность следующего факта: хотя их локомоторная, умственная и социальная интрузивность равным образом увеличивается и столь же адекватна, как интрузивность мальчиков, у них нет одной штуки – пениса. Мальчики имеют этот видимый, способный напрягаться и понятный орган, а у девочек клитор не в состоянии поддерживать мечты о сексуальном равенстве. И груди, как сопоставимо заметный признак их будущего, у них пока еще не развиты, а материнские инстинкты переводятся в игровую фантазию или уход за малышами. Там, где нужды хозяйственной жизни и мудрость ее социального устройства формируют женскую роль, делают ее особые полномочия и вознаграждения понятными, конечно, все это легче интегрируется – и возникает женская сплоченность. В противном случае девочка склонна вырабатывать, наряду с основными модусами женской инцепции и материнской инклюзии, либо дразнящую, требовательную, цепкую позицию, либо прилипчивую и чрезмерно зависимую детскость.

Итак, наша карта близка к завершению (рис. 4 и 5). На рис. 4 (для мальчиков) и рис. 5 (для девочек) мы добавляем IV слой – локомоторно-генитальную стадию, на протяжении которой модус интрузии (5) обнаруживается в избытке ходьбы, агрессивном умонастроении и сексуальных фантазиях и действиях. Оба пола участвуют в общем развитии локомоторных и интрузивных паттернов, хотя у девочек паттерны требовательной и ласкающей инцепции (1, 2) развиваются в пропорции, определяемой предшествующим опытом, темпераментом и культурными ценностями.

Рис. 4

Рис. 5

Рисунок 5 показывает психосексуальный прогресс девочки на IV стадии как частичное возвращение к инкорпоративным модусам, первоначально развиваемым на оральном и сенсорном уровнях. Я полагаю, это не случайный результат нашего метода картирования. Ибо девочка на IV стадии противопоставляет потенциально более энергичной жизни мальчика, связанной с развитием мускулов, потенциал более богатого сенсорного различения и образ действий будущей матери. Она склонна стать еще более зависимой и более требовательной. Фактически, ей позволяют это сделать, за исключением тех случаев, когда культура предпочитает развивать вспомогательный модус интрузивного и явно локомоторного поведения (IV₅). Позднее мы вернемся к той общей эксплуатируемости, которая стала уделом женщины вследствие близости ее генитальных модусов (инцепции, инклюзии) модусам оральности (инкорпорации).

Локомоторно-генитальная стадия добавляет к списку основных социальных модальностей обоих полов модальность «делания» в смысле «занятия чем-либо исключительно с целью достижения личного успеха, выгоды, преимущества и т. д.». Нет более простого и выразительного слова, которое так подходило бы к набору перечисленных ранее социальных модальностей. Оно наводит на мысль о лобовой атаке, наслаждении состязанием, об упорстве в достижении цели, радости победы. У мальчика сохраняется акцент на «делании» фаллически-интрузивными способами; у девочек он раньше или позже смещается к «деланию» либо посредством приставания и провоцирования, либо с помощью более мягких форм «заманивания в ловушку», то есть посредством «делания» себя привлекательной и внушающей любовь. Таким образом, ребенок развивает предпосылки инициативы или необходимые условия отбора целей и упорства в их достижении.

Однако эта общая готовность к инициативе сразу встречает своего заклятого врага в виде неизбежности отсрочки и замещения ее сексуального ядра, поскольку оно оказывается и биологически незрелым, и культурно отвергаемым вследствие табу инцеста. «Эдиповы» желания (столь просто и доверчиво выражаемые в заверениях мальчика, что он женится на матери и заставит ее гордиться им, равно как и в заверениях девочки, что она выйдет замуж за отца и будет гораздо лучше о нем заботиться) ведут к неотчетливым, смутным фантазиям, граничащим с убийством и насилием. Следствием этого является глубокое чувство вины – странное чувство, поскольку оно подразумевает, что индивидуум совершил преступление, которое на самом деле не только не совершалось, но было в принципе невозможным по биологическим причинам. Тем не менее такая затаенная вина также помогает направить всю силу инициативы и энергию любопытства на подходящие идеалы и ближайшие практические цели, на познание мира фактов и методов «делания» вещей (а не «делания» людей).

Все это предполагает, что идет поиск устойчивого разрешения третьего нуклеарного конфликта, а именно конфликта между инициативой и чувством вины (мы обсудим его в главе, посвященной эго).

На этом заканчивается наше изложение теории инфантильной сексуальности, которая на самом деле является теорией прегенитальных ступеней, ведущих к рудиментарной генитальности. Но мы должны дополнить и текст, и карту описанием дальнейшего развития. Речь пойдет о рудиментарном генеративном модусе, представляющем смутное предчувствие того обстоятельства, что генитальность имеет прокреативную функцию. В четвертом, заключительном, разделе этой главы мы приведем данные о том, что мальчики отличаются от девочек не только органами, возможностями и ролями, но и специфичностью субъективного опыта. Клиницисту известно об этом и он работает с этим, даже если не всегда знает, как это концептуализировать. Такая специфичность опыта – результат работы эго по организации всего того, что человек имеет, чувствует, предвидит. Тогда явно недостаточно характеризовать пол, указывая лишь на то, чем различаются мужчина и женщина, хотя такое различие подчеркивается также культурными ролями. Скорее, каждый пол характеризуется уникальностью, которая включает и его отличия от противоположного пола, но не складывается из них. В ее основе лежат предобразованные функции будущего осеменителя и будущей роженицы, независимо от системы разделения труда и типа культуры. Здесь модусы интрузии и инклюзии поляризуются, обслуживая зачатие и рождение потомства.

На V слое карты (рис. 4 и 5) прогнозируется рудиментарная «генитальная стадия». Дополнительный маленький кружок внутри мужского и женского организмов обозначает два новых модуса – женский генеративный (V_Ж) и мужской генеративный (V_М) – и передает тот факт, что женская инклюзия и мужская интрузия все больше и больше ориентируются на смутно угадываемую внутреннюю потенциальность, а именно на объединение яйцеклетки и спермы в акте произведения потомства.

Несмотря на то что наш метод развертывания карты был аддитивным, как если бы на каждой стадии появлялось что-то совершенно новое, получившуюся теперь полную карту следует рассматривать как репрезентацию последовательной дифференциации частей. Каждая из этих частей существует в определенной форме с самого начала и до конца, причем всегда внутри органического целого – созревающего организма. Поэтому правомерно допустить, что добавленные последними модусы (мужской и женский генеративный) были центральным, хотя и рудиментарным фактором на всем протяжении более раннего развития.

Г. Прегенитальность и генитальность

Любая система должна быть устроена определенным образом.

Для психоанализа таким устройством является «генитальность». Сначала под ней понимали объединение прегенитальных стадий на высшей ступени, которая позднее (после пубертата) обеспечивала бы три трудных примирения: 1) примирение генитального оргазма и экстрагенитальных сексуальных потребностей; 2) примирение любви и сексуальности; 3) примирение сексуальных, прокреативных и связанных с продуктивным трудом паттернов.

Фактически при близком рассмотрении оказывается, что все невротики испытывают затруднения в сексуальных циклах. Половые расстройства возникают у невротиков, когда они только делают предложения потенциальным партнерам; когда начинают, совершают либо завершают половой акт или когда отворачиваются от соответственных «органов» и от партнера. Здесь следы прегенитальности наиболее очевидны, хотя и редко сознаваемы. Невротичные люди вместо наслаждения взаимностью генитальных паттернов в глубине души, вероятно, предпочли бы инкорпорацию или ретенцию, элиминацию или интрузию. Многие скорее пожелали бы быть зависимыми или ставить кого-то в зависимость, губить или погибать, чем зрело любить. И такое часто происходит без видимых невротических нарушений, поддающихся какой-либо классификации, диагностике и лечению. Бесспорно, занятная сексуальная игра лучше всего подходит для того, чтобы уделить внимание следам прегенитальности. Но связи секса и игры, игры и работы, работы и секса требуют более обстоятельного обсуждения по окончании того или иного периода.

Нашей картой можно воспользоваться и для классификации направлений нарушения генитальности, вызываемого прегенитальной девиацией. На рис. 4 модус феминной прокреации (V_Ж), а также модусы V₁ и V₂ не следует понимать слишком буквально. Рудименты желания произвести на свет потомство (= родить) утилизируются при идентификации с женщиной и при ее поддержке, а также поглощаются творчеством. Что касается рецептивных тенденций, то мужской орган не имеет морфологического сходства со ртом, хотя вокруг и позади корня полового члена находятся рудименты женского органа. Именно эта зона эротизирована у пассивно-рецептивных мужчин. В противном случае рот и анус мужчины должны сохранять сексуальные следы инкорпоративных желаний. Модус V₁, окажись он доминирующим или столь же влиятельным, как и V₅, означал бы акцентирование генитальной рецептивности – желание получать, но не давать. Доминирование V₂ указывало бы на «самку» мужского пола – например, гомосексуалиста, стремящегося к половым сношениям с мужчинами с целью (более или менее сознательной) захватить их силу. Модус V₃ подразумевал бы ретентивную, a V₄ – элиминативную акцентуацию генитального поведения мужчины, откуда берут начало такие формы эякуляции, как задержанная и неполная, преждевременная и «текучая». Модус V₅ уже был охарактеризован нами как фаллически-агрессивный аттитюд. Кроме того, эти девиации можно проследить в обратном направлении – вдоль вертикальных путей фиксации модуса до других зон, из которых они берут начало и по отношению к которым имеют тенденцию регрессировать. Конечно, в зрелой мужской сексуальности все эти модусы должны интегрироваться, и тогда господство мужского прокреативного модуса (V_M) станет очевидным.

Последний слой на рис. 5 относится к половой жизни и к деторождению (и уходу за ребенком). Модус V_Ж был сформулирован как господствующая конечная позиция. Модусы V₁, V₂ рассматривались нами как наиболее распространенная девиация: относительная фригидность в сочетании с сексуальной алчностью. Ее худший вариант – неспособность отдаваться половой жизни, а значит, и вознаграждать действия мужчины, которых, тем не менее, такая женщина требует, часто дразня и провоцируя «избранника». V₃ – это такая неспособность расслабиться, которая не позволяет мужчине начать, не дает ему возможность почувствовать себя уверенно или проявить всю силу чувств. V₄ – элиминативная генитальность – выражается в частых оргастических спазмах, которые не складываются в одно адекватное переживание. V₅ – неперестраиваемая фаллическая позиция, выражающаяся исключительно в клиторальном эротизме и во всевозможных формах интрузивного принуждения. V_M у женщины – это такая способность идентифицироваться с прокреативной ролью мужчины и участвовать в ней, которая делает женщину понимающим товарищем и уверенным наставником сыновей. К тому же у женщин, как и у мужчин, творчество требует определенной пропорции – V_M и V_Ж.

Общее для мужской и женской карт правило гласит: все девиации при условии подчинения господствующему модусу столь же нормальны, сколь и часты. В тех случаях, когда девиации замещают собой нормальный господствующий модус, они приводят к несоответствиям в совокупной либидинальной организации. А это не может продолжаться сколько-нибудь долго без существенного искажения социальных модальностей индивидуума. Это, в свою очередь, не может происходить слишком часто без искажения социальной жизни группы, если только группа неспособна справиться с проблемой посредством образования организованных подгрупп девиантов.

Однако какова функция прегенитальности? Истинной сущностью прегенитальности, видимо, являются поглощение либидинальных интересов при раннем столкновении созревающего организма с индивидуальным стилем ухода за ребенком и преобразование его врожденных форм достижения (агрессии) в социальные модальности определенной культуры.

Давайте снова начнем с того, что, казалось бы, служит биологическим началом. Когда мы говорим, что животные обладают «инстинктами», то подразумеваем, что, по крайней мере, более низкие в эволюционном отношении виды характеризуются относительно ранними врожденными и готовыми к употреблению способами взаимодействия с тем сегментом природы, благодаря которому они выжили. Эти паттерны широко варьируются от вида к виду, но внутри одного вида остаются чрезвычайно негибкими. Животные способны научаться очень немногому. Здесь приходит на ум история с ласточками из Англии, которые были завезены в Новую Зеландию экспатами, тоскующими по родине. С наступлением зимы все ласточки улетели на юг и больше не возвращались, ибо их инстинкты указывали южное, а не теплое направление.

Давайте не забывать, что наши прирученные животные и домашние питомцы, которых мы так легко принимаем за эталоны животного мира, – это тщательно отобранные чистопородные существа, которые учатся служить нашим практическим и эмоциональным нуждам, но в той мере, в какой мы заботимся о них. То, чему они научаются от нас, не увеличивает их шансы на выживание в любом сегменте природы или в любом взаимодействии с себе подобными. В данном контексте нас интересует не столько то, чему может научиться отдельное животное, сколько то, чему вид способен обучать свой молодняк из поколения в поколение.

У высших видов животных мы наблюдаем разделение инстинкта (этот термин аналогичен термину «разделение труда»). Здесь речь идет о совместном регулировании инстинктивного стремления детеныша к контакту и инстинктивного предоставления контакта родителем, которое завершает приспособительное функционирование у детеныша.

Было замечено, например, что некоторые млекопитающие могут научиться дефекации, только если мать вылизывает ректальное отверстие своего детеныша.

Можно было бы предположить, что детство человека и обучение человеческого детеныша есть просто высшая форма такой инстинктивной реципрокности. Однако влечения, с которыми человек появляется на свет, – это не инстинкты. И комплементарные влечения его матери нельзя считать всецело инстинктивными по природе. Ни те ни другие не несут в себе паттернов завершения, самосохранения, взаимодействия с каким-либо сегментом природы; их должны еще сформировать традиция и совесть.

Как животное человек ничего не значит. Бессмысленно говорить о ребенке так, как если бы это было животное в процессе приручения, или говорить о его инстинктах как о наборе паттернов, подверженных вторжению либо блокированию со стороны диктаторской среды. «Врожденные инстинкты» человека – это фрагменты влечения, которые собираются, наделяются значением и организуются в течение длительного детства с помощью методов ухода за ребенком и его дисциплинирования, варьирующимися от культуры к культуре и определяемыми традицией.

В этом заключается шанс человека как организма, как члена общества и индивидуума. В этом же заключается и его ограниченность. Животное выживает в тех случаях, когда его сегмент природы остается достаточно предсказуемым. В этом случае он соответствует врожденным паттернам его инстинктивной реакции или реакциям, которые содержат в себе основы для необходимых изменений. Человек выживает только тогда, когда в процессе традиционного воспитания в детстве формируется его совесть, которая будет руководить им, не подавляя, и которая тверда и одновременно гибка, так что адаптируется к превратностям исторической эпохи. Для достижения этой цели детское воспитание использует те темные инстинктуальные (сексуальные и агрессивные) силы, которые наделяют энергией инстинктивные паттерны. У человека именно вследствие его минимального инстинктивного запаса они оказываются высокомобильными и чрезвычайно пластичными.

Мы просто изначально хотим достичь понимания (и согласования) графика прегенитальности и систематической взаимосвязи ее модусов органа. Они создают ту базисную ориентацию, которую организм или его части тонко воспринимают по отношению к другому организму или его частям и к миру вещей. Наделенное органами существо может вбирать в себя объекты или других существ, может удерживать их или выпускать, а может и само проникать в них. Живые создания, имеющие органы, способны также выполнять такие модальные действия с частями другого существа. Человеческое дитя за свое долгое детство усваивает эти модусы физического подхода, а с ними – и модальности социальной жизни. Ребенок научается жить в пространстве и времени так же, как научается быть организмом в пространстве-времени своей культуры. Каждая усваиваемая таким образом частная функция базируется на интеграции всех модусов органа друг с другом и с образом мира соответствующей культуры.

Если в качестве частной функции мы возьмем интеллектуальную деятельность, то обнаружим, что она либо составляет целое с модусами органа, либо искажается ими. Принимая (= инкорпорируя) информационное сообщение, мы интуитивно схватываем то, что кажется заслуживающим присвоения. Усваивая такую информацию, мы пытаемся понять ее по-своему, сравнивая с другими блоками информации, удерживаем одни части сообщения и отбрасываем (= элиминируем) другие. Наконец, мы передаем сообщение другому лицу, в интеллектуальном аппарате которого соответствующее усвоение или понимание повторяется. Так же, как модусы взрослой генитальности могут нести более или менее искаженный отпечаток ранних опытов модуса органа, так и интеллектуальность человека – к радости или к огорчению – может характеризоваться недоразвитием или сверхразвитием одного из основных модусов. Кто-то набрасывается на знания столь же жадно, как та коза (персонаж комиксов), которую другая спрашивала, удалось ли ей съесть за последнее время свежую книгу. Кто-то прячет свои знания в укромный уголок и грызет их там, как кость. Кто-то превращает себя в склад информации, вообще не надеясь когда-либо переварить ее. Некоторые же предпочитают распространять и растрачивать информацию, которая не усвоена и неусваиваема. А интеллектуальные насильники настаивают на том, чтобы их мнения считались обязательными, тем самым пробивая защиту невосприимчивых слушателей.

Однако все это – лишь карикатуры, иллюстрирующие тот факт, что не только зрелые половые сношения, но и любой другой тип связи развивается на основе правильной (или неправильной) пропорции прегенитальных модусов органа, и что каждую форму связи можно охарактеризовать относительной взаимностью модусов подхода или односторонними формами агрессии. Чтобы установить конкретную пропорцию, социетальный процесс использует раннюю сексуальную энергию, как и ранние модусы подхода. В данном случае дело доходит до конца благодаря традиционному воспитанию фрагментарных влечений, с которыми человеческое дитя появляется на свет. Другими словами, одни фрагменты инстинкта у детеныша млекопитающих животных накапливаются более полно за относительно более короткое время благодаря инстинктивной заботе со стороны его родителей, а другие фрагментарные паттерны находятся в зависимости от традиции, которая направляет и наделяет значением родительские реакции. Результат (а он известен как раз совместными достижениями, оригинальными решениями и усовершенствованиями) этого более вариабельного завершения паттернов влечения навсегда привязывает индивидуума к традициям и институтам социального окружения его детства и оставляет незащищенным перед не всегда логичной и справедливой автократией его внутреннего правителя – совести.