Текст книги "Ящер [Anonimus Rex]"

Суарес оказывается Компи. Я так и знал. И теперь мне предстоит общение с этой тварью. Это может затянуться на добрые шесть или семь часов.

– Ну? – вопрошает он, медленно разводя иссохшими слабенькими лапками. – Где шоколад?

Суарес безобразнее большинства виденных мною Компи, но это, возможно, результат болезни, которую он умудрился подхватить. Шкура его беспорядочно испещрена зелеными и желтыми пятнами, и я не могу решить, лучше ли это обычного навозного окраса его вида. Гибкий клюв усеян язвами, маленькими гнойными отметинами, вызывающими в памяти старую изъеденную молью одежду, что чахнет в моем чулане. А голос его – этот голос! – точно как у водителя, оттащившего мою машину, только с легкой примесью веселящего газа.

– Ну, где шоколад? – скрежещет он, и я сдерживаю порыв удавить обладателя этих голосовых связок его же подушкой. Это было бы слишком просто.

– Шоколад потом, – сообщаю я, отодвигаясь от кровати. – Сначала расскажите мне о Берке.

– Сначала шоколад.

– Сначала говорить.

Компи капризничает. Я стою на своем. Он снова капризничает. Я настаиваю. Он колотит слабенькими кулачками по поручням кровати, а я широко зеваю, демонстрируя превосходную гигиену полости рта.

– Ладно, – сдается Компи. – Что вы хотите знать?

– Когда просыпается Берк?

– Он не просыпается.

– Я понимаю, что сейчас он не просыпается. Я имею в виду, как долго он обычно спит?

– Он всегда спит.

Хватит с меня. Я лезу в карман и делаю вид, будто ухватил нечто размером со «Сникерс». Показывая Суаресу руку (пустую), я пожимаю плечами:

– Похоже, ты не получишь свой шоколад.

Господи, иногда приходится вести себя с этими тупицами, будто с малыми детьми.

– Нет-нет-нет-нет! – пронзительно верещит он все громче, доходя до таких высот, что и не снились величайшему из кастратов-контратеноров. Должно быть, по всей округе стаканы полопались.

Как только мои барабанные перепонки наглухо затворяют ставни, я наклоняюсь к кровати Берка и приглядываюсь. Ничего. Ни малейшего движения. И это после столь выдающейся какофонии… что ж, возможно, он действительно не просыпается.

– Ты хочешь сказать, что Берк в коме? – оборачиваюсь я к Суаресу.

– Ну. Кома. Кома. Шоколад?

Вот дьявол… Почему же Дан не упомянул об этом в клубе?

– Шоколад?

Уже нимало не беспокоясь, что разбужу свидетеля, я заглядываю за занавеску Донована Берка. Опрометчивый шаг. Меня окутывает дух человечьего праздника Благодарения, состоящий из тяжелых запахов копченого окорока и жареной индейки. Затем я вижу пропитанные спекшейся кровью повязки, за которыми плоть, истерзанная пламенем, – язвы, раны, сочится гной, похожий на заварной крем; я глаз не могу оторвать от обуглившейся шелухи, покрывшей бедного Раптора, столь сходного со мной размерами и статью.

Через несколько минут я прихожу в себя; коленки у меня подгибаются, руки дрожат. Все же я как-то умудряюсь удержаться на ногах да еще задернуть занавеску. Теперь за нею всего лишь неподвижная блеклая тень, которая может быть, а может и не быть изуродованным коматозным телом Донована Берка. И хотя я бесконечно счастлив оттого, что перед глазами у меня снова чистая белая кисея, все же ловлю себя на извращенном желании разодрать ее и вновь погрузиться в созерцание – как будто впитывая взглядом результаты столь ужасной катастрофы, я смогу отвести ее от себя самого. Однако настойчивый вой Суареса обрывает мои фантазии.

– Шоколад!

– Говорит… говорит он когда-нибудь? – спрашиваю я.

– А, да, бывает – говорит, – отзывается Компи. – Очень громко. Громко-прегромко.

Выходит, это не кома. Я решаю не посвящать Суареса в медицинские тонкости.

– Бывает, что говорит… что именно он говорит? – меньше всего мне хочется в результате этой авантюры начать говорить, как Компи.

– Ну… это… имена зовет. Он зовет: «Джудит, Джудит» и стонет потом. Очень громко.

– Джудит?

– А еще он зовет Джей Си!

– Джей Си? Инициалы?

– Джудит, Джудит! – хохочет Суарес, брызгая слюной на простыни. – Джей Си! Джудит!

Я провожу рукой по волосам – жест, который подхватил еще мальчишкой, когда учился вести себя, как подобает настоящему человеку. Сей невербальный сигнал предназначен выражать отчаяние или что-то в этом роде, как мне объясняли тогда, и впоследствии я так и не смог от него отделаться.

– Что еще он говорит? Продолжай.

– Маму, бывает, зовет, – будто величайшую из тайн выдавливает из себя Суарес, – а другой раз как заладит: «Джудит! Джудит!»

Теперь, полагаю, самое время все это записать. Я начинаю страницу словами «зовет Джудит» – хотя бы потому, что Компи никак не может заткнуться и продолжает выкрикивать это имя. Вторая запись – «Джей Си», «мама» – третья. Прости, мама.

– К нему еще кто-нибудь приходил?

– Ко мне приходили! – взвизгивает Суарес и приступает к демонстрации целой кучи фотографий девять на двенадцать, валяющихся на его тумбочке. Среди них и вполне оправданные изображения других Компи, маленьких жилистых созданий, явно состоящих в родстве с мистером Фелипе Суаресом, но есть и другие, чуть более подозрительные – моментальные снимки привлекательных Стегозавров и Бронтов – скорей всего, окантованные фотографии моделей, извлеченные из рамок.

– Просто очаровательно, – причмокиваю я. – Очень мило. – Я закрываю глаза и… да, так и есть, новый приступ мигрени захлестывает мозги. Я глубоко вздыхаю и медленно говорю: – Я хочу знать… были ли у него… у мистера Берка… Раптора, лежащего в той кровати… какие-нибудь посетители.

– Э-э… – часто-часто моргает Суарес. – Э-э-э…

– Ты понял?

– Э-э-э… Да. Да.

– Да, у него были посетители, или да, ты понял?

– Да – посетители. Один. Один посетитель.

Наконец-то.

– Это был родственник? Приятель?

Суарес склоняет голову набок, словно пес, ожидающий, когда же ты наконец кинешь эту чертову палку, и клюв его изгибается в ухмылке.

– Кто это был? Ты слышал имя?

– Джудит! – вопит он и взрывается хохотом. – Джудит, Джудит, Джудит!

Я шарахаюсь от Суареса, в ушах звенит. С Компи всегда так – чертову уйму времени тратишь, пытаясь добиться ответа, а в результате остаешься ни с чем. Подумываю, не попросить ли порыться в записях о посетителях Берка мою новую подружку-медсестру – ее зовут Рита, и она Аллозавр, не хухры-мухры! Уверен, для меня она сделает это, несмотря на весьма спорную законность такого поступка, однако не хочется навлекать на нее неприятности. Во всяком случае, пока, в мое отсутствие и на трезвую голову.

Однако, проходя мимо, я слегка ей киваю, мол, увидимся позже, а она в ответ подмигивает.

– Возможно, вам следует удалить шоколад из диеты мистера Суареса, – советую я, выпуская остатки злости на Компи, нарушившего своей бестолковостью присущую мне нерасположенность к причинению страданий немощным и убогим. – Он явно превысил норму. – И я, пятясь, захожу в лифт.

Рита прикусывает нижнюю губу – ах господи, она это умеет, я просто схожу с ума, глядя на эту куколку, – и говорит:

– Это предписание врача?

– Более того, – отзываюсь я. – Это предписание Винсента.

Двери сходятся, и я поздравляю себя с тем, какая же я ловкая рептилия.

Снова оказавшись в конторе, я нахожу себе отличную работенку: крою по телефону Дана, почему не сообщил мне, в каком прискорбном состоянии находится Берк, на которого я весь день угробил; однако мысли мои далеко. Вопреки моим смутным подозрениям, пожар в «Эволюция-клубе», как бы трагичен он ни был, имеет все признаки несчастного случая, так что я вполне готов составить отчет, получить у Тейтельбаума свою тысячу баксов и наконец завалиться спать.

– Если тебе от этого легче станет, – говорит Дан, – я получил кое-какие сведения о парне. Просто записи полистал. Могу сбросить на факс.

– Что-нибудь интересное?

– Дата рождения, послужной список и так далее. Нет, ничего интересного.

– Все-таки пришли, – говорю я. – Осчастливлю клиента.

За те две минуты, что уйдут на изучение факса, Тейтельбаум сможет приписать к счету страховой компании лишние десять минут: дневной тариф отталкивается от среднестатистических норм, и гонорар взлетает до небес.

Вскоре из факса вылезают шесть из восемнадцати оставшихся у меня листов бумаги. За неплатежи изъяли большую часть моей мебели, в том числе столы, шкафы, жалюзи, но одна телефонная линия и факсовый аппарат у меня все же остались, напоминая о тех днях, когда я за все платил звонкой монетой.

Обычный вздор, бесполезная информация, ничего или почти ничего для меня нового. Донован Берк, родился на восточном побережье и все такое прочее, родители умерли и тому подобное, женат не был, детей нет, так, управляющий ночным клубом, дальше, до «Эволюция-клуба» работал в Нью-Йорке на…

Оп-ля. Вот это уже интересно.

До «Эволюция-клуба» работал в Нью-Йорке на покойного Раймонда Макбрайда. Похоже, мистер Берк вел дела в клубе Макбрайда «Пангея» в Верхнем Уэст-Сайд, а два года назад поспешно удрал из города, объясняя это «творческими разногласиями» с плейбоем-владельцем. В течение нескольких недель он отыскал способ обосноваться в Студио-сити, явно не тратя слишком много времени на то, чтобы обрести богатство и славу по-лос-анджелесски.

Занятно, спору нет. Полезно? Вряд ли.

А вот действительно пикантная подробность примостилась в самом низу страницы: жена Макбрайда была вовлечена во все ежедневные дела ночного клуба для крутых динов. Жена Макбрайда работала бок о бок с Донованом Берком в «Пангее». С женой Макбрайда возникли у Берка «творческие разногласия», и именно она отослала ему за три тысячи миль чемодан с вещами.

Зовут ее, разумеется, Джудит.

Я звоню Дану и сообщаю, что получил факс.

– Чем-нибудь помог? – спрашивает он.

– Нет, – отзываюсь. – Совершенно ничем. Но все равно, спасибо.

Следующий мой звонок – дорожному агенту «ТруТел», и не проходит трех часов, как я лечу через всю страну ночным рейсом за 499 долларов в оба конца, по направлению к Уолл-стрит. Начнем делиться новостями.[2]2
  Строка из песни Фрэнка Синатры «Нью-Йорк, Нью-Йорк».


[Закрыть]

5

Полет ничем не примечателен, тем не менее, когда мы садимся, человечья часть пассажиров хлопает в ладоши, словно ожидала иного завершения вечерних увеселений. Я этого никогда не понимал; сам я рукоплескал на борту самолета один-единственный раз – когда вместо полагающейся мне коробки арахиса получил по ошибке две. Дело прошлое, но лучше бы я тогда не шумел, потому что стюардесса обнаружила, что обсчиталась, и забрала у меня лишнюю порцию.

Тейтельбаум меня убьет и повесит на стену в качестве трофея, если узнает истинную причину этой поездки. Я сообщил ему, что кое-какие следы ведут в Нью-Йорк, попросил корпоративную кредитную карту (с лимитом в пять тысяч долларов, без дураков!), и он принялся тянуть из меня жилы по телефону.

– Ты что-то нарыл? Увяз в этом деле?

– Ну, да. Поэтому и вынужден лететь. В интересах страховой компании.

– И никакой ерунды с твоим покойным партнером?

– Боже упаси. Ничего подобного.

Но если дело связано с Макбрайдом, тогда у меня, разумеется, могут возникнуть вопросы, касающиеся его смерти, а если мне придется задавать вопросы, касающиеся смерти Макбрайда, я могу случайно наткнуться на информацию об одном из частных сыщиков, расследовавших тот случай, то есть моем «покойном партнере» Эрни. Естественно, я не стал все это объяснять Тейтельбауму. Достаточно ему того, что страховая компания раскошелится тем больше, чем основательнее вздуть накладные расходы, а теперь в них входит пребывание во втором по расточительству городе Америки. Остается только надеяться, что в следующий раз кого-нибудь прихлопнут в Лас-Вегасе.

Я предпочел не брать машину напрокат – мудрое решение, если верить остановленному мной таксисту. Ездить по Нью-Йорку – особое искусство, поведал он мне с неопределимым акцентом, и я рассудил, что профану лучше в это дело не соваться. Хоть таксист и человек, но тоже обладает своим запахом, пусть это и не осенний аромат соснового бора в утренней свежести, мягко говоря.

– Куда вас рулить? – спрашивает он, и мне вдруг кажется, что я вновь общаюсь с Суаресом. Способен кто-нибудь, кроме меня самого, изъясняться на нормальном языке? Но он всего лишь человек – похоже, иностранец, к тому же и говорит на моем родном языке лучше, чем я на его (если только он не из Голландии – мой голландский почти идеален).

– Макбрайд-билдинг, – бросаю я, и он врывается в поток, тут же выжимая не меньше девяноста миль в час, пока через полквартала не бьет по тормозам. Как хорошо, что я не поел перед поездкой. В следующий раз он открывает рот уже на Манхэттене.

– Вам дело в «Макбрайде»? – спрашивает он, в который раз оглядывая меня в зеркале заднего обзора. Я бы предпочел, чтобы он уделял побольше внимания управлению автомобилем.

– У меня есть дело в «Макбрайд-билдинг». Сегодня вечером.

– Большой человек – Макбрайд.

– Большой человек, – запнувшись, повторяю я.

Всякий раз, когда машина тормозит и останавливается, перед глазами у меня проносятся картины последнего пребывания в Нью-Йорке, расплывчатые очертания полицейских участков и свидетелей, недостающих улик и грубых пренебрежительных отказов. И нескончаемые ряды супермаркетов. В Нью-Йорке, если мне не изменяет память, совершенно убойный майоран, а вот их запасы греческого пажитника явно недостаточны.

В любом основательном расследовании не обойтись без соответствующего снаряжения, а я, по причине недавних своих финансовых затруднений, оснащен не лучшим образом. Так что я подумываю, не попросить ли шофера притормозить у ближайшего универмага, чтобы с толком распорядиться кредитной картой «ТруТел» для покупки необходимых вещей, однако сомневаюсь в способности массовой продукции обеспечить мне надлежащую индивидуальность.

На углу Пятьдесят первой и Легсингтон-авеню я останавливаю такси у настоящего нью-йоркского шляпника и покупаю черно-коричневую фетровую шляпу.

На Тридцать девятой я покупаю пальто-тренч. Удачная покупка, если учесть, что сегодня на Манхэттене двадцать восемь градусов.

Сразу за Канал-стрит я приобретаю пачку сигарет без фильтра, не купив при этом ни зажигалки, ни спичек. Сигарета должна висеть на губе, висеть, и только.

Весь теперь расфуфыренный, я вновь требую отвезти меня в «Макбрайд-билдинг», и мы сворачиваем к финансовому сердцу города. Через несколько минут я вижу цель моих передвижений, бесцеремонно пробивающую искусственный горизонт.

«Макбрайд-билдинг», последние десять лет зримый отовсюду символ капитализма высотой в восемьдесят этажей и шириной в целый квартал, топорщится, словно напрягшийся на подиуме культурист. Зеркальные поверхности этого шедевра архитектуры всасывают улицы города и выплевывают их, только уже богаче и живее окрашенными.

Ладно, согласен, на засаленно-кричащий манер все это очень неплохо, хотя я, глядя на такое чудовище, не могу отделаться от мысли о гигантском посеребренном презервативе. Надеюсь, этот предательский образ не станет терзать меня во время встречи с миссис Макбрайд – в том случае, если я смогу добиться этой встречи.

Внутри зеркальная тема продолжается, мои отражения преследуют меня, куда бы я ни направлялся. Я несколько раз мельком оцениваю свой новый облик; пальто как на меня сшито, несмотря на окутавшую город тропическую жару, а шляпа заломлена так лихо, что угрожает свалиться в любую секунду. Вокруг снуют люди и дины, источая всю палитру запахов. Я ловлю обрывки разговоров насчет закупок, слияний и скачек. Изрядную часть вестибюля занимает мощная гранитная стойка приемной; сквозь толчею деловых созданий я замечаю фигурку замотанного секретаря.

– Доброе утро, – говорю я, поправляя на плече мой винно-бордовый саквояж. – Я бы хотел договориться о встрече с миссис Макбрайд.

Одним лишь мимолетным смешком секретарша, ведущая прием посетителей в «Макбрайд-билдинг», проявляет себя и более приятной, и куда более пугающей, нежели предыдущий мой цербер – сестра Фицсиммонс.

– Вы хотите видеть Джудит Макбрайд? – произносит она так, что притаившийся за зубами сарказм скребет по эмали, норовя выпрыгнуть наружу.

– И как можно быстрее, – киваю я.

– Так вам назначено?

Она прекрасно знает, что нет. Господи, на плече у меня дорожная сумка!

– Да, да, конечно.

– Ваше имя?

Какого ей черта!

– Меня зовут Донован Берк.

Не дернула ли она бровью? Не навострила ли уши? Или это мой разум вновь затянул старую параноидальную песенку? Мне хочется спросить, знала ли она Эрни, видела ли его здесь, но я прикусываю язык от греха подальше.

Секретарша снимает трубку и набирает добавочный номер.

– Ширли? – говорит она. – Здесь один парень утверждает, что у него назначена встреча с миссис Макбрайд. Нет. Нет, не знаю. Он с чемоданом.

– Это саквояж. Я только что прилетел с побережья, – бормочу я. – Противоположного. – С каждой миллисекундой моя сумка становится все тяжелее.

– Так, так, – кивает трубке секретарша, глаз с меня не спуская, в то время как я борюсь со своим багажом. – Говорит, его зовут Донни Берк.

– Донован Берк. Донован.

– О, простите.

– Я только этим и занимаюсь.

– Донован Берк, – уточняет она для Ширли, а затем мы оба ждем, пока Ширли поищет имя в книге посетителей, причем все мы втроем прекрасно знаем, что его там нет и быть не может. Обнажив полный рот коронок, секретарша одаряет меня тигриной улыбкой, рука ее все ближе и ближе к тревожной кнопке, если под столом есть такая.

– Прошу прощения, сэр, но мы не можем найти вас в списке. – Она кладет трубку на рычаги.

Я изо всех сил таращу глаза, изображая потрясение и изумление. Затем скорбно киваю, будто ожидал и такого поворота событий:

– Джуди, Джуди, Джуди… Джудит и я… у нас… мы повздорили. Но если бы вы попросили Ширли – ведь ее так зовут, Ширли? – передать миссис Макбрайд, что я здесь, то, уверяю вас, она обязательно захочет меня видеть. Мы друг друга тысячу лет знаем.

Очередная фальшивая улыбка, очередной насмерть пронизывающий взгляд. Она неохотно тянется к трубке:

– Ширли, это снова я…

Я хожу взад-вперед, ожидая в уголке, пока Ширли и секретарша в приемной вдоволь наболтаются. На этот раз, всего несколько минут спустя – секунд! секунд! – ко мне с нежданным почтением обращается секретарша и сообщает, что миссис Макбрайд примет меня сейчас, извините за беспокойство, в своем кабинете на семьдесят восьмом этаже.

Скоростной лифт. Это я люблю. Хорошо, что у меня нет евстахиевых труб.

На сорок шестом этаже два дина в облачении здоровенных охранников – черные костюмы, наушники с микрофонами и так далее – входят в лифт и застывают у меня по бокам. Они излучают физическую силу, и я не удивлюсь, если каждый припас немного песку, чтобы швырнуть мне в лицо. Я с трудом сдерживаю порыв поразмять мускулы.

– Доброе утро, ребята, – говорю я, слегка касаясь шляпы. Движение это приятно щекочет меня где-то в архетипической глубине сыщицкого подсознания, и я решаю как можно чаще касаться шляпы.

Они не откликаются.

– Отлично выглядите в этих костюмах. Хороший выбор, куда ни глянь.

И снова никакой реакции. Их феромоны – темный, тяжелый запах забродившего овса с пивными дрожжами – уже окутали весь лифт, захватив заложником мой собственный восхитительный аромат.

– Если б меня спросили, – продолжаю я, повернувшись к тому бегемоту, что слева, – а я, позвольте вас заверить, в этом разбираюсь, я бы сказал, что вы…э-э… Аллозавр, а этот вот шалунишка – Камптозавр. Прав я или не прав?

– Угомонись. – Мягко, но убедительно. Я тут же подчиняюсь.

Самое подходящее слово, чтобы описать офис Джудит Макбрайд, занимающий весь семьдесят восьмой этаж, это «шикарно». Слово дня, тут не поспоришь. Шикарные ковры, шикарные драпировки, шикарный вид на Гудзон и далекий Статен-Айленд из окон во всю стену. Доведись мне оказаться в здешнем сортире, не сомневаюсь, и там обнаружил бы, что воду они тоже умудрились сделать шикарной, уж не знаю как, с помощью сахарозаменителя.

– Миленькая берлога, – делюсь я со своими чрезмерно мускулистыми приятелями. – На самом деле, во многом в точности как моя контора… тоже квадратная.

Их это не позабавило. Я не удивлен.

– Мистер Берк? – Это Ширли, пресловутая Ширли зовет меня из-за двойных дверей. – Миссис Макбрайд ждет.

Стража занимает места по обе стороны двери, а я, натянув шляпу на глаза, вступаю во внутреннее святилище. Задача состоит в том, чтобы, сдержанно начав, медленно довести разговор до густой кофейной пены и, возможно, присыпать сверху парой-тройкой вопросов об Эрни. Здесь парит полумрак, вертикальные жалюзи отбрасывают на ковер решетчатые тени. К счастью, зеркальная тема здесь не повторяется, так что я, наконец, могу распрощаться с беспорядочными мыслями о гондонном доме, гондонном доме, гондонном доме… Взамен все стены тут заняты всевозможной живописью, скульптурой и прочей ерундой, так что понимай я хоть что-нибудь в изобразительном искусстве, наверно, поразился бы богатству коллекции миссис Макбрайд. Может, тут и Пикассо есть, может, несколько Модильяни, но лично меня больше всего впечатлил бар в дальнем углу.

– В моем-то офисе бара нет, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь. За мной тихо затворяются двери.

– Донован? – от письменного стола отделяется тень и застывает за спинкой стула. – Это действительно ты? – В голосе ее слышится показной аристократический надрыв, присущий тем, кто желает произвести впечатление родившегося в роскоши, а не завоевавшего свой нынешний высокий статус.

– Доброе утро, миссис Макбрайд.

– Господи… Донован, ты… ты прекрасно выглядишь. – Она так и стоит, будто замороженная.

– Похоже, ты удивлена.

– Конечно удивлена. Я слышала о пожаре и… – Теперь миссис Макбрайд дергается, простирает руки и делает шаг вперед, будто хочет обнять меня, спасите, только этого мне не хватало.

Мы обнимаемся, и меня охватывает чувство вины. Я застываю. Она отступает и охватывает меня цепким взглядом.

– Ты сменил обличье.

– В некотором смысле.

– Черный рынок?

– Все, о чем неизвестно Совету… – бормочу я с деланным безразличием.

– Старое мне больше нравилось. В этом ты слишком… слишком похож на Богарта.

Я не могу скрыть улыбки. Богарт! Великолепно! Не совсем то, чего я добивался, но достаточно близко. Но теперь она пятится и так глядит на меня исподтишка, что чувствую: пора выпускать кота из мешка.

Аккуратно, нежно – я признаюсь во всем:

– Миссис Макбрайд, я вовсе не собирался вас беспокоить… я не Донован Берк. – Я готовлюсь к надвигающейся буре.

Ничего такого не происходит. Джудит Макбрайд лишь молча кивает, ее большие карие глаза наполняются тревогой.

– Так это вы? – Она делает еще шаг назад, словно в нервном каком-то вальсе. – Это вы убили Раймонда?

Замечательно. Теперь она принимает меня за убийцу мужа. Если она закричит, все пропало – гроша ломаного не поставлю на то, что эти горы мяса из лифта не дежурят у дверей, готовые вломиться сюда в любую минуту, сделать из меня отбивную и вышвырнуть с семьдесят восьмого этажа прямо в уличную давку. Тогда останется надеяться только на то, что моя кровь и мозги расплещутся соответствующим архитектуре здания художественным узором. Вот если бы вовсе избежать этой ситуации…

Я кротко демонстрирую, что руки мои свободны от оружия.

– Я не убийца, миссис Макбрайд. Я здесь не за этим.

По лицу ее скользит облегчение.

– У меня есть драгоценности, – шепчет она. – В сейфе. Я могу открыть его.

– Мне не нужны ваши драгоценности.

– Значит, деньги…

– Мне и деньги ваши не нужны. – Я лезу в карман пиджака; она застывает, зажмуривается в ожидании пули или кинжала, что отправят ее на встречу с мужем в Валгаллу для динов. Почему же она не кричит? Неважно. Я вытаскиваю удостоверение и кидаю к ее ногам. – Меня зовут Винсент Рубио. Я частный детектив из Лос-Анджелеса.

Гнев, разочарование, замешательство – лишь некоторые из эмоций, искажающих черты Джудит Макбрайд, словно карнавальные маски.

– Вы обманули секретаршу в приемной.

– Именно так, – киваю я.

К ней возвращается самообладание, румянец вновь окрашивает лицо зрелой дамы. В уголках глаз появляются гусиные лапки.

– У меня есть связи. Я могу лишить вас лицензии.

– Похоже на то.

– Я могу немедленно выкинуть вас отсюда.

– Вне всякого сомнения.

– Так что же заставляет вас думать, что я не сделаю этого?

Я пожимаю плечами:

– Может, вы мне объясните?

– Кажется, вы полагаете меня всем этим заинтригованной. Будто я очень хочу выяснить, зачем вы явились сюда, прикинувшись старым деловым партнером.

– Вовсе не обязательно. – Я наклоняюсь, чтобы подобрать с ворсистого ковра свое удостоверение. – Может, вам просто не с кем словом перемолвиться. Может, вам не хватает собеседника.

Она улыбается, сразу помолодев лет на десять:

– Вам нравится ваша работа, мистер Рубио?

– Бывают моменты.

– Например?

– Например, обнять красивую женщину, принявшую тебя за другого. – Шуточки. Шуточки, шуточки. Люблю это дело. Это игра, состязание, и я никогда не проигрываю.

– Хеммета начитались, не так ли? – интересуется она.

– Никогда о таком не слышал.

– Рубио… Рубио… – Миссис Макбрайд опускается в кресло за письменным столом. – Что-то знакомое. – Пальцы ее подрагивают, голова склоняется набок; она пытается извлечь мое имя из пучины воспоминаний, связанных с убийством мужа.

– Я пытался расспросить вас девять месяцев назад.

– О Раймонде?

– О Раймонде и о моем партнере.

– И что же вам помешало?

– Думаю, я не смог добиться встречи.

– Думаете?

– Это была трудная неделя, – объясняю я.

Прищурившись, она кивает и спрашивает:

– Кто был вашим партнером?

– Его звали Эрни Ватсон. Его убили, когда он выяснял причины смерти вашего мужа. Имя не кажется вам знакомым?

Она качает головой:

– Ватсон… Ватсон… Нет, не помню.

– Карнотавр, примерно метр семьдесят пять, пахнул, словно копирка? – Я сразу начал неправильно, память об Эрни овладевает моими губами, вопросы сыплются сами собой, так что удержать их стоит неимоверных усилий.

– Сожалею, мистер Рубио. Больше мне нечего сказать.

Некоторое время мы молча изучаем друг друга. У нее глубокий запах. Сложный. Розовые лепестки, летящие через кукурузное поле, хлорные таблетки в апельсиновой роще. И еще что-то неопределимое, почти металлический запах, растворенный в ее природном аромате, придающий ему какой-то неумолимый оттенок.

Человеческая оболочка Джудит Макбрайд достаточно симпатична, без чрезмерного великолепия. Как правило, мы, дины, стараемся не привлекать внимания к нашей фальшивой внешности и создаем одеяния, не вызывающие излишнего интереса со стороны людей: нас и так подстерегает бесчисленное множество скрытых ловушек. Была у меня одна из Орнитомимов, так она настояла на сногсшибательном облачении – формах, скажем, на 314 баллов по десятибалльной шкале, будто неудачный эксперимент стеклодува, – и в результате стала одной из самых знаменитых в мире манекенщиц, демонстрирующих купальники. Но вот, когда во время съемок в бикини на Фиджи у нее не сработала молния, все сообщество динов оказалось чуть ли не на грани кризиса. К счастью, фотограф был одним из наших и успел привести все в порядок, прежде чем заметил кто-либо из чужаков. Съемка продолжалась, как положено, крамольные негативы были уничтожены, не успев попасть в темную комнату, и мир так и не узнал, что из-под очаровательной лодыжки выступает, зарывшись в песок, зеленая трехпалая лапа, искусно скрытая камнями, морской водой и водорослями.

– Итак, – прерывает молчание Джудит, – теперь вы вернулись, чтобы поговорить об убийстве моего мужа.

– И о других материях. – Необязательно сразу переходить к Доновану Берку. Если она желает говорить о смерти Макбрайда, я еще как рад буду послушать.

– Я уже все рассказывала полиции. Сотни раз. И целому эскадрону частных детективов вроде вас, нанятых то одной, то другой компанией. Я и собственных детективов нанимала.

– И?

– И они остались с пустыми руками. Все до единого.

– Что же вы им рассказали?

Она поддерживает нашу игру:

– А газет вы не читаете?

– Нельзя доверять всему прочитанному. Почему бы вам не повторить мне то, что говорили копам?

Миссис Макбрайд глубоко вздыхает и, прежде чем начать, устраивается в кресле с широкой спинкой:

– Я рассказала им то же, что и всем остальным. Что рождественским утром я пришла в офис Раймонда, чтобы завернуть с ним подарки. Что обнаружила мужа лежащим ничком на ковре в луже крови. Что с криком выбежала на улицу. Что очнулась через час в полицейском участке, не вполне понимая, как я там очутилась и что вообще произошло. Что рыдала шесть месяцев кряду и лишь теперь нашла в себе силы откладывать слезы на вечер, когда оказываюсь в постели одна. – Нос у нее дрожит; она замолкает, переводя дыхание, и смотрит мне в глаза. – Примерно это вы хотели услышать, мистер Рубио?

Вот самый подходящий момент для соболезнований. Я снимаю шляпу, обнаружив при этом еще одно назначение моего новоприобретенного аксессуара, и говорю:

– Я глубоко сочувствую постигшей вас утрате, мадам. Мне известно, как это может быть тяжело.

Отрывистым кивком она принимает мои соболезнования, и я возвращаю шляпу на место.

– Они обшарили весь офис, – продолжает вдова, – они обшарили наш дом. Я предоставила им всю финансовую документацию – ладно, почти всю, – и никакого толку.

– Расследование… затянулось, как говорится?

– Скончалось, как говорится, – уточняет она.

– А как насчет отчета коронера?

– Что?

– У вас есть копия?

Джудит качает головой, теребит блузку.

– Думаю, копия осталась в полицейском участке.

– Надеюсь. Вы запомнили что-нибудь из отчета?

– Например?

– Например, убил вашего мужа другой дин или нет. – Эту информацию в Совет не передавали – «они над этим работают», как я слышал перед самым изгнанием из рядов, и я очень сомневаюсь, что судебные светила собрали все данные воедино за прошедшие девять месяцев.

– Я не знаю, что они там решили, но сама не верю, что на него напал дин.

– Вы так думаете или вы знаете это?

– Никто не знает, но я совершенно уверена.

– Откуда такая уверенность?

– Мне сказали, что он убит из огнестрельного оружия. Этого вам недостаточно?

Я пожимаю плечами:

– Случается, и мы носим оружие. Капоне и Элиот Несс – вот два Диплодока, именно так решавшие вопросы, сами знаете.

– Ну, так я нутром это чувствую. Мне кажется, представители вашей профессии часто действуют по наитию, разве нет?

– Если интуиция оправданна, она может стать мощным оружием, – соглашаюсь я.

– Думайте, что хотите, мистер Рубио. – Она бросает взгляд в зеркало, поправляет прическу. Джудит Макбрайд явно собирается поставить точку в разговоре. – В полдень я приглашена на обед, я не сказала?

– Мы почти закончили, – заверяю я. – Еще несколько минут, пожалуйста. У вашего мужа были враги? Дины или люди? – Ненавижу этот вопрос. Любой с такими деньжищами просто обязан иметь врагов, хотя бы потому, что в глубине души никто не любит тугие кошельки в чужих карманах.