Текст книги "Ящер [Anonimus Rex]"

– Вот дерьмо, – подает голос Гленда, явно самый выдающийся сквернослов из всех встреченных мною Хадрозавров. – Просто не могу поверить… Я имею в виду, когда в тот раз…

– Ясно.

– …после того, как копы вышвырнули тебя на самолете обратно в Лос-Анджелес…

– Давай не будем вспоминать об этом, ладно, Глен?

Смущенная, она кивает:

– Ладно, ладно. – И тут же глаза ее снова загораются. – Черт возьми, как я рада видеть тебя! В каком дерьме ты остановился?

– В «Плазе», – поднимаю я брови. Я там еще не регистрировался и номер не резервировал, но уверен, что смогу раздобыть комнату.

– Посмотрите-ка на этого парня, шикует за казенный счет, а?

– До поры до времени. – Базилик прошибает, и ноздри мои сами собой раздуваются. Настроение повышается, душа поет. Феромоны Гленды будоражат меня, и я удивляюсь, почему до сих пор не приглашал даму к себе. Она, конечно, из Хадрозавров, которые, в общем-то, не в моем вкусе, однако… – Господи, – изливаю я чувства, – как же здорово ты пахнешь! Здорово. Очень… очень здорово.

Смеясь, Гленда, отодвигает от меня подальше маленькую керамическую чашу с базиликовой крошкой.

– С тебя довольно этой дряни. Над каким делом работаешь?

– Пожар. Там, в Лос-Анджелесе. – Слова теперь вылезают из меня куда медленнее, слоги прибывают с опозданием, хотя мыслительный процесс идет строго по расписанию.

– И какой-то след принес тебя к нам?

– Макбрайд. Снова.

Она удивленно таращит глаза:

– Вот это да! Долбаной тебе удачи, приятель. Дело это – чертовски крепкий орешек.

Требуются особые усилия, чтобы пробиться сквозь вьющиеся стебли, растущие, стелющиеся, забивающие мне рот, но я все же выдавливаю из себя:

– Ты знаешь… ты знаешь… это… дело Макбрайда?

– Знаю ли я Макбрайда? – растягивает она слова. – Да я долбаный месяц работала над этим долбаным ублюдочным дерьмом.

– Наверное… увлекательно.

– Ни хрена. Скукота адская. Ты следил за кем-нибудь, живущим на шестом этаже без гребаного лифта?

– Без… лифта? – В Лос-Анджелесе вряд ли такое встретишь.

– Квартиры над мастерскими и магазинами, никаких гребаных лифтов, – объясняет она.

Ну да, теперь я уверен, что в Лос-Анджелесе такого не бывает. Даже бедняки в обморок упадут от одной мысли. Любое расстояние свыше двадцати футов по вертикали или как угодно должно быть проехано. Желательно с кондиционером. Если нам охота поупражняться, мы едем в спортзал, благодарю покорно.

– То есть с работой-то все нормально, – продолжает Гленда. – Но хочу заметить, тебя уже на пятый день наизнанку выворачивает от спертого воздуха и завернутой в бумажку жратвы. Да еще эти затраханные насекомые повсюду, на полу, на моей гребаной жратве…

– Макбрайд… он чем-то занимался… в съемной конуре? – Не может быть, у него же миллионы, а может, и миллиарды.

Она качает головой, ковыряет в носу. Я ж говорю, шикарная дама.

– Никто не ведет речи о съемной конуре, да только дом дерьмовый. Тут, рядом, в Ист-Виллидж, не трущобы или что-то в этом духе, просто не слишком ухоженный. Одним словом, мы засели напротив и весь гребаный день фотографировали тот дом, где они трахались, он, кстати, немного получше. Думаю, это девчонкина квартира. Могу спорить, им сначала пришлось вызвать долбаного дезинсектора. Хренова туча тараканов…

В конце концов, мне удается соединить во рту достаточно слогов, чтобы направить беседу в сторону особы, с которой Макбрайда застали на месте преступления. Я интересуюсь именем.

– Имя я тебе дам, только ты не проболтайся. Я своей задницей рискую. Так что я тебе ничего не говорила, лады?

– Вот тебе крест, клянусь окаменелостями предков!

– Известно, что маленький извращенец трахался по всему городу – жена, что ли, у него была фригидная, или еще чего, – но та сучка, с которой мы его застукали, оказалась настоящей профурсеткой. – Я что, незнаком с этим ругательством? – Секс-бомба по человечьим понятиям, титьки вот досюда, ноги, как ходули. – Почему, слушая ее, я смущаюсь больше, чем она, произнося все это?

– Ее зовут Сара, – продолжает Гленда. – Сколько гребаных раз доносилось до меня из жучка это имя! О, Сара, ты прекрасна, Сара. Ты восхитительна, Сара. Давай, Сара, давай. Меня тошнило от этих извращений. Я прямо из себя выходила.

– Сара… – Меня интересует фамилия.

– Актон… Ачтон… что-то вроде этого. – Грязная на язык представительница Хадрозавров пожимает плечами и заглатывает остатки своего тимьяна. Однако неудачно: следует нутряной кашель, и Гленда жадно хватает воздух.

– Что б его! Я точно не помню, но она поет в какой-то дыре неподалеку от Таймс-Сквер. Долбаная певичка, вот кто она такая.

Я тотчас прихожу в себя, все следы базилика временно изгоняются в какие-то заброшенные уголки мозга, никак не связанные с речью или решимостью.

– Она поет сегодня?

– Я что, похожа на ее долбаного менеджера?

– Как ты думаешь, поет она сегодня?

– Ну, по мне, так обязательно. Несколько месяцев прошло с тех пор, как я видела эту бестию, но думаю, там все по-старому. Что, хочешь повидать это исчадие рода человеческого? Какого хрена?

Базилик снова бьет мне в голову, мягкая такая волна, что сливается со страстным желанием отыскать нового свидетеля, дорогу в объезд недостающих свидетельств и уклончивых ответов, путь к Макбрайду, путь к Эрни.

Я слизываю остатки со дна чаши и говорю просто:

– Охота послушать.

7

Двуногие млекопитающие и сами по себе существа весьма порочные – грубы, эгоцентричны, обычно не в ладах с гигиеной, – а уж от целой своры мерзких обезьян меня просто бросает в дрожь. Это инстинктивная реакция, от которой непроизвольно сжимаются внутренности. Уверен, что истоки ее в моем коллективном бессознательном неприятии, болезненной непереносимости, заложенной в генах. Мои праотцы наблюдали, как эти существа развивались не более чем от волосатых жаб, и сколь мучительным должно было быть беспомощное осознание, что когда-нибудь в будущем придется соседствовать с этим обособленным, но разумным родом. Разумеется, мои предки могли перебить маленьких неандертальцев, обратив их в паштет парой хороших ударов хвоста, но вот решили постараться жить в мире с людьми и даже подделаться под них, если нужда заставит. Неразумный ша г.

А потому сижу я теперь в человечьем ночном клубе, слушаю человечьи вопли, вдыхаю человечий пот, касаюсь оголенной человечьей плоти и думаю о болезнях всякий раз, когда меня случайно задевают. В воздухе парят гигантские клубы дыма, и хотя на случайный сигаретный дымок я внимания не обращаю, здесь меня наизнанку выворачивает от впечатляющего разнообразия марок, смол и фильтров. Примитивная осветительная система расцвечивает во всем остальном унылую сцену. выделяющуюся лишь небольшой приподнятостью пола и бордовым бархатным занавесом.

– Когда начнется? – спрашиваю я Гленду, потягивающую джин с тоником. Сквозь наш метаболизм алкоголь проскальзывает, как ребенок по водяной горке, но Гленда всегда придерживалась теории насчет чужого монастыря. Я заказал воду со льдом, потому что в плату за вход включены два напитка, и платы этой хватило бы на полтора дня хорошего базиликового загула.

– Бармен сказал, что она выходит около десяти.

– Хорошо. – Дольше мне здесь не вынести. Мой саквояж, который держится молодцом, несмотря на весь сегодняшний марафон, стоит у моих ног в грязи запятнанного алкоголем и остатками блевотины пола.

Еще через несколько минут вынужденной близости к этим слабоумным бабуинам я успокаиваюсь, так как свет гаснет, и лишь один прожектор отбрасывает на сцену яркое пятно. Расположившийся по соседству динамик извергает серию басов в джазовом ритме и, чуть изменяя такт, повторяет ее снова и снова. Затем напыщенная дробь сливается с грохотом цимбал, занавеси расходятся, и масляный мужской голос объявляет: «Дамы и господа, мы рады представить вам вокальное искусство мисс Сары Арчер». Представление началось.

Из-за занавеси появляется рука, по локоть затянутая в изумрудно-зеленую перчатку, и змеится в пятне света. Вслед за ней обольстительно извивается обнаженное плечо. Далее – сверкающая зеленая туфелька на трехдюймовом каблуке и нога, близкая, по человечьим понятиям, к совершенству. Толпа единым движением подается вперед, и я ощущаю, как в ожидании возможности выдоха затаилось дыхание зала. И вот на сцене, будто никогда отсюда не уходила, появляется женщина, по плечам и спине ее струится каскад огненно-рыжих волос, обрамляющий изящную фигуру с пышными, там, где это положено у млекопитающих, формами. Тотчас же крики и свист пробиваются сквозь музыку, но смолкают, как только Сара Арчер открывает рот, чтобы запеть.

Это одна из тех медленных джазовых вещиц, названия которых я никогда не мог запомнить, но голос обрушивается на меня водопадом, просачивается в уши, затворяет глаза, чтобы я не видел больше стоящую на сцене женщину, но представлял себе красавицу-рептилию, достойную этого контральто. Я целиком охвачен жарким трепетом, и плоть под моим облачением бугрится муравейником наслаждения. Певица жаждет встретить мужчину, способного тронуть ее так, как не трогал еще никто, и я не сомневаюсь, что так оно и есть на самом деле. Мгновение спустя я заставляю себя открыть глаза, и видение пропадает. Всего лишь очередное человечье существо.

Шаг со сцены, Сара Арчер идет по залу, не переставая петь, и вот она уже сидит за нашим столом и, не обращая внимания на Гленду, старается поймать мой взгляд. Я смотрю в сторону. Она берет меня за подбородок и поворачивает к своим пухлым губам. Я скрываю отвращение, как можно старательнее изображая скуку, и потягиваю свою воду со льдом. Меня игриво тянут за рукав рубашки, подмигивают более публике, чем лично мне, и вот она уходит, возвращается на сцену, чтобы взять там последнюю ноту.

Аплодисменты, свист, топот. Потом следующий номер, потемпераментней, еще один, и так незаметно проходят сорок пять минут, после чего Сара Арчер благодарит публику и покидает сцену. Отовсюду доносятся крики, вызывающие ее на бис, множество рук поднимают горящие зажигалки, но огни рампы тускнеют, так что на сегодня все кончено. Пьяницы, пошатываясь, бредут к выходу, забыв отблагодарить официанток.

– Ну вот, приехали, – говорит Гленда. – Я тебя предупреждала. Блевать не тянет?

Я отпихиваю стул, подхватываю, когда тот готов опрокинуться. Я уже несколько часов без кайфа, так что удерживаю равновесие чуть ли не слишком хорошо, а потому чувствую необходимость затуманить мозги химически, да побыстрее.

– Мне нужно задать певице несколько вопросов.

– Сейчас? А я думала, мы нагрянем в «Силантро», есть одно местечко на окраине… трава там, ты не поверишь…

– Нет, я должен… я хотел бы расспросить ее сейчас.

Гленда вздыхает. Никому не осадить упершегося Раптора, и она это знает.

– Ладно. Может, мне удастся уговорить здешнего менеджера пропустить нас за кулисы.

– Ты иди, Глен. Я сам справлюсь.

Она качает головой:

– Забудь об этом… я с тобой…

– Я справлюсь сам, – повторяю, и на этот раз девчонка понимает намек.

– Посмотрю, что можно сделать.

Сорок долларов спустя, после того как Гленда устроила мне закулисное рандеву и удалилась в свой бар на окраине, я стою перед входом в гардеробную Сары Арчер – хлипкой деревянной дверью, на которой кто-то неровно намалевал спреем золотую звезду. Напротив, источая невыносимое зловоние, громоздятся ящики с пустыми пивными бутылками. Я стучу в дверь.

– Войдите.

Голос ее заметно выше того, которым она пела; должно быть, немалых усилий стоило выработать эти прокуренные модуляции.

Я пробую открыть дверь. Она не поддается. Я пробую еще раз. Опять без толку, так что я бью что есть силы кулаком по замку. Из комнаты доносится шарканье, падает стул.

– Простите, – восклицает из-за двери Сара. – Простите. Я сколько раз говорила им починить…

Дверь распахивается с треском, и я оказываюсь лицом к лицу с Сарой Арчер. Она уже избавилась от своего зеленого платья и облачилась в желтый махровый халат, туго перетянутый в талии.

– Вы были в зале, – говорит она.

– За вторым от сцены столиком. Вы пели для меня.

– Я пою для всех. – Она тяжело переступает с ноги на ногу. – Мы знакомы?

– Вряд ли. Я из Лос-Анджелеса.

Она смеется:

– Это должно произвести на меня впечатление?

– И производит?

– Нет.

– Ну… нет так нет. – Мою физиономию покидает восторженная улыбка, и я вытаскиваю удостоверение. – Винсент Рубио. Я частный детектив.

Сара сдувает прядь со лба; чувствуется, что ей это не впервой.

– Сара Арчер. Вы не похожи на детектива, Детектив.

– На кого же я похож?

Она задумывается:

– На домашнего кота. – И с этими словами она поворачивается и, виляя бедрами, удаляется в гардеробную, оставив дверь приоткрытой. Я иду следом.

Закрыв за собой дверь, я задаю вопрос:

– Вы знали Раймонда Макбрайда?

– Вот так, сразу к делу.

– Стоит ли ходить вокруг да около? Давно вы с ним познакомились?

– Я не говорила, что была с ним знакома.

– Так скажите, были?

– Да. Однако предпочитаю, чтобы все было по порядку. – Сара направляется к расположенному в нише противоположной стены бару – у них у всех, что ли, в этом городе бары? – и наливает себе полстакана «Джонни Уолкера» с черной этикеткой.

– Выпьете?

Я отказываюсь. Сара сбрасывает туфельки – зелененькие, не больше тридцать четвертого размера – и свертывается калачиком на зеленом плюшевом диване. Подушки не без прорех, кое-где торчит поролоновая набивка, но, в общем, мебель в приличном состоянии. Зеркало с тремя перегоревшими лампочками над простым деревянным туалетным столиком. К стене прикноплены ряды полароидных снимков певицы с разнообразными прическами.

– Вам понравилось представление? – спрашивает она.

– Неплохо. У вас прекрасный голос.

Самодовольная ухмылка, глоток пойла. Она встряхивает волосами, надо полагать с целью выглядеть по-человечьи привлекательной.

– А все остальное?

– Все остальное в вас поет столь же чарующим голосом.

– Как это мило.

Теперь моя очередь самодовольно ухмыляться.

– Макбрайд. Как долго вы были с ним знакомы?

Госпожа Арчер надувает губы; похоже, ей хочется продолжить обмен любезностями и милыми шуточками, и хотя обычно я не уклоняюсь от хорошей партии в словесный волейбол, сейчас предпочитаю ускорить события. У меня уже аллергия от всего этого насквозь пропитавшего ночной клуб млекопитающего пота.

– Года два-три, я полагаю.

– Как вы познакомились?

– На благотворительном вечере.

– В пользу?…

– Понятия не имею. Рак, лейкемия, изящные искусства, нет, я правда не знаю.

Я невнятно бормочу:

– Вы были его… любовницей?

Потрясение от столь прямолинейного вопроса не состоялось.

– Мне больше нравится слово возлюбленная.

– Вы же знаете, что он был женат.

Сара вздрагивает, прищуривается. Она разгрызает ледяной кубик, поджимает губы:

– Да, я знала, что он был женат.

– Значит, вы были его любовницей. Когда вы начали трахаться?

– До чего ж вы мило выражаетесь, мистер Рубио.

– Я детектив, а не поэт.

– Но вполне могли бы оставаться в рамках приличий. Вы пришли в мою гардеробную, ко мне на работу. Я очень рада пригласить вас выпить и поболтать, но если разговор пойдет в таких… вульгарных тонах, мне придется попросить вас удалиться.

Слегка пережал – есть у меня такое свойство. Если подумать, именно оно вышвырнуло меня из Нью-Йорка и приличного общества девять месяцев назад. Я отступаю и, дабы продемонстрировать свою готовность поупражняться в хороших манерах, снимаю шляпу и кладу ее на стол.

Сара улыбается, и вновь воцаряется мир. Ее пойло опускается до угрожающе низкого уровня, и она облизывает край стакана длинным, крепким языком, извивающимся между идеально белыми зубами. Похлопывая лежащую рядом с ней подушку, она говорит:

– Давайте садитесь. Не выношу разговаривать с мужчиной, если не могу заглянуть ему в глаза.

У меня растет ком в горле, так что надеюсь, она еще раз предложит мне выпить, чтобы смыть его.

– Я и отсюда прекрасно вас вижу.

– А вот я нет. Близорукость.

С неохотой я занимаю место на диване, стараясь держаться подальше от свидетельницы, но у Сары Арчер явно другие соображения. Она вскидывает ноги и устраивает их у меня на коленях. Педикюр у нее свежий, ногти светло-фиолетовые.

– Так вот, вы должны понимать, как трудно мне говорить о Раймонде. Не в моей воле было стать его… женой… – ее губы вновь кривит горькая усмешка, – но он был очень мне близок. Даже для «любовницы».

– Понимаю. Я вовсе не хотел вас обидеть…

– Разве дело еще не закрыто?

– Именно это мне все и говорят.

– Однако?

– Однако я на всех не равняюсь.

Вытянув пальцы ног к моей груди, словно балерина, Сара говорит:

– Можете себе представить, каково это простоять целый час на сцене на трехдюймовых каблуках? Адовы муки в ногах, мистер Рубио.

– Представляю. – Пора брать быка за рога. – Вы когда-нибудь встречали человека по имени Донован Берк?

– Сейчас как раз в наших отношениях подходящий момент, чтобы вы решили поинтересоваться, не нужно ли мне помассировать ступни.

– В наших отношениях?

– Давайте интересуйтесь.

– Я бы предпочел задать вам несколько более подходящих вопросов.

– И я буду счастлива ответить на них. – Она все вытягивает мне на обозрение свои мускулистые икры. Не соблазняет. – Вы же хотели помассировать мне ступни.

Выбора, ясное дело, у меня нет. Она может вышвырнуть меня отсюда в любой момент, и, несмотря на остающиеся у меня вопросы, я бы солгал, утверждая, будто получаю лишь отвращение оттого, что допрос мой скатывается на столь неподобающий уровень. Приступаю к энергичному растиранию ступней. В руках у меня изящная ножка, твердая, но гладкая, и хотя осязание частично скрадывается перчатками, которые я вынужден носить, дабы скрыть когти, я не могу обнаружить ни единой мозоли.

– Вернемся к моему вопросу: вы когда-нибудь встречали человека по имени Донован Берк?

– Думаю, что нет. Вот так, хорошо – там, там, колено – да, именно так…

– Вы когда-нибудь были в ночном клубе «Пангея»?

– Конечно, это же заведение Раймонда. – Она чуть приподнимается с мечтательной улыбкой на губах, будто припоминает что-то давно забытое. – На самом деле, я даже пела там однажды. Кажется, в новогоднюю ночь. Исполняла праздничное попурри.

– Донован Берк был менеджером «Пангеи».

Сара выплевывает в стакан кубик льда и вдруг отводит глаза:

– Правда?

– Итак, я повторяю вопрос: вы когда-нибудь встречали человека по имени Донован Берк?

– Наверное… наверное, должна была.

– Должны были.

– Если он был менеджером, то должна была. Но я не помню. На Раймонда работала уйма народу. Менеджеры, инструкторы, телохранители – даже детективы, как вы.

– Таких детективов, как я, не существует, – качаю я головой.

– Я в этом совсем не уверена. Несколько месяцев назад еще один детектив из Лос-Анджелеса был счастлив уделить мне время…

Молниеносно я вскакиваю над Сарой Арчер; сердце готово выпрыгнуть из груди, кровь плещется по венам. Похоже, я перепугал бедную девочку, судя по тому, как она погружается в подушки, будто в трясину.

– Как его звали? Где вы его видели? Когда вы его видели?

– Я… я… я не помню, – заикается она.

– Его звали Эрни? Эрни Ватсон?

– Возможно…

– Возможно… или так?

– Может быть, и так. – Она запинается, нервничает, и хотя у меня нет никаких оснований запугивать свидетеля, она теперь, по крайней мере, ко мне не лезет. – Он был примерно вашего роста… Постарше, симпатичный…

– Как давно вы видели его?

– Это было после смерти Раймонда… в январе.

– По времени совпадает. – Эрни был убит в начале января, всего через несколько дней после того, как взялся за дело Макбрайда. – О чем он вас спрашивал?

– Ни о чем особенном, – отвечает Сара. – Мы лишь немного поговорили, и он сказал, что позвонит позже. Он дал мне карточку, свой здешний номер телефона… – Она тянется к стоящей рядом тумбочке – халат распахивается, обнажая бледную кожу, – и роется в сумочке. Мгновение спустя она извлекает маленькую визитную карточку и садится. Халат запахивается. А я все равно не смотрел.

Это обычная карточка «Джей amp; Ти», агентства Гленды. Время от времени сотрудники «Тру-Тел» используют «Джей amp; Ти» в качестве нью-йоркской штаб-квартиры; Эрни, должно быть, именно так и поступил. А это значит, что его записки, прежде не обнаруженные, могут и найтись, если поискать хорошенько. Я отмечаю про себя, что необходимо как можно скорей позвонить Гленде и заставить ее все там перелопатить.

– Вы не пытались звонить по этому номеру?

– Случая не представилось. И потом, мне казалось, он собирается вернуться, чтобы еще меня порасспрашивать. Но больше я его не видела.

Я не в состоянии справиться с дрожью в голосе, но героически пытаюсь скрыть ее кашлем и говорю просто:

– Он умер.

На лице ее лишь удивление и участие:

– Очень жаль.

– Его сбило такси.

– Очень жаль, – повторяет она. – По крайней мере, быстро.

Наша беседа прерывается дробным стуком в дверь.

– Должно быть, менеджер, – смотрит на меня Сара.

Я огладываюсь – и прежде чем кто-либо из нас успевает отреагировать, из-под двери показывается письмо, пауком-альбиносом скользит по полу и тормозит, уткнувшись в мои грошовые мокасины. Сверху нетвердыми, дрожащими буквами, словно писал третьеклассник, выведено имя Сары.

Я тянусь к нему и…

– Нет! – Что-то новое в ее голосе, что-то на грани смертельного ужаса. Будь она дином, я бы сразу понял – запах выдает.

– Я просто хотел…

– Я сама. Благодарю вас, но предпочитаю решать сама, когда мужчине пора склониться у моих ног.

Несмотря на сарказм, ясно, что настроение у Сары резко упало. Она с трудом волочит за собой ноги, будто те связаны, и чуть не до крови кусает губы. Медленно сгибаются колени, тело неохотно опускается следом, Сара припадает к полу и робко подбирает конверт, перебирая пальцами черные каракули, сложенные в ее имя.

– Что-то не так? – полувопросительно-полуутвердительно говорю я.

Скрежеща зубами, она качает головой:

– Нет… нет. Все в порядке. – Я вижу, как пульсируют ее виски. – Я очень устала, мистер Рубио. Наверное, нам лучше продолжить как-нибудь в другой раз.

Я предлагаю ей выпить, спрашиваю, не принести ли бутылку вина из бара, но она отказывается. Сара застывает у дивана, будто пустила глубоко в паркет корни страха.

– Может… может, вам лучше уйти, – говорит она, как и следовало ожидать. Я хватаю саквояж, перекидываю его через плечо, готовясь вернуться к роли Винсента, Странствующего Раптора, чьи пожитки тянутся за ним, пока он бороздит улицы Нью-Йорка.

– Вы правы, пора мне двигаться. Может, удастся поговорить позже.

– Наверное, так будет лучше всего.

– Я в «Плазе», если захотите меня отыскать. Поздняя регистрация в отеле была три часа назад. Может, послоняюсь по улицам и дотяну до ранней. Не придется платить за лишнюю ночь.

Однако ей, чувствуется, не до моих меркантильных проблем, так что мне остается горько оплакивать потерю случайного собеседника.

– Я вас провожу, – говорит она, не двигаясь при этом с места.

– Не беспокойтесь, я найду дорогу.

Открываю дверь – никого не видать. Кто бы ни доставил письмо – скорее всего, велосипедист-посыльный, понятия не имеющий о его содержимом, – он уже скрылся.

– Доброй ночи, – говорит она; похоже, к хозяйке возвращается та часть мозга, что отвечает за вежливость.

– И вам того же. Может, загляну завтра.

– Да, – машинально кивает она. – Завтра. – Дверь закрывается, и я снова в сыром коридоре, пронизанном ароматами прокисшего пива.

Мне необходимо поговорить с Глендой, а еще мне необходима хорошая порция базилика. Но какое-то предчувствие щекочет мне внутренности, и это предчувствие превращается в подозрение, а если я чему-то и научился от Эрни, так это относиться к любому предчувствию, как к подозрению, а к любому подозрению, как к факту.

Что бы ни означало это письмо, что бы ни было там внутри, оно было рассчитано на определенную реакцию. И реакция последовала. А за реакцией должны последовать некие события.

Если интуиция меня не обманывает – полагаться на нее – изрядная, по нынешним временам, авантюра, но что у меня осталось, кроме интуиции, – не пройдет и пяти минут, как Сара Арчер смоется из гардеробной, проследует по коридору до служебного входа и скроется в ночи.

А я отправлюсь за ней.

Если смогу поймать такси.