Текст книги "Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы"

Ночь была исключительно темная, почти безлунная. Под порывами ветра дрожали стекла на Даунинг-стрит, 10. Черчиллю требовался совет друга – решительного и трезвомыслящего.

Он вызвал Бивербрука в Комнату правительства в самом начале первого. Можно было не сомневаться, что Бивербрук еще бодрствует. Будучи министром авиационной промышленности, он работал в те же часы, что и Черчилль, понукая и принуждая своих сотрудников отыскивать новые пути повышения темпов производства на британских авиационных предприятиях. Кратковременный бунт Бивербрука был чем-то вроде всплеска мальчишеской обиды, направленного на то, чтобы заручиться поддержкой Черчилля в борьбе против министерства авиации: всерьез в отставку он не собирался.

На это совещание уже явились два главных человека в Адмиралтействе – Первый лорд Альберт Виктор Александер и его начальник военно-морского штаба – Первый морской лорд сэр Дадли Паунд. В комнате так и чувствовалось напряжение. Вопрос о том, что делать с французским флотом, свелся к простой альтернативе: предпринять ли попытку захватить этот флот, чтобы он не попал в руки Гитлера, или не делать этого. Королевский военно-морской флот уже готов был выполнить только что разработанный план по «одновременному захвату, установлению контроля или эффективному выведению из строя всех доступных кораблей французского флота»[339]339
  Все описания случившегося в Мерс-эль-Кебире даются по: «Battle Summary No. 1: Operations Against the French Fleet at Mers-el-Kebir (Oran), July 3–6, 1940,» ADM 234/317, UKARCH. Это грамотный и беспристрастный рассказ, полный выдержек из оригиналов документов и поэтому прямо-таки леденящий кровь. По какой-то причине (возможно, из соображений удобства) большинство вторичных источников, упоминая о данном эпизоде, используют географическое название Оран, хотя на самом деле основные боевые действия проходили в районе Мерс-эль-Кебира.


[Закрыть]. Имелись в виду все французские корабли, находящиеся в английских портах Плимут и Саутгемптон, а также те, что стоят на французских базах в Дакаре, Александрии и алжирском Мерс-эль-Кебире. Один из элементов плана (имевшего кодовое название «Операция „Катапульта“») касался самой важной базы – Мерс-эль-Кебир – и небольшого порта Оран, находившегося в трех милях от Мерс-эль-Кебира. Там стояли на якоре некоторые из наиболее мощных кораблей французского военно-морского флота (среди них – два современных линейных крейсера, два линкора и еще 21 боевая единица – корабли и подводные лодки).

Времени было в обрез. Эти корабли были готовы выйти в море в любой момент, а попав под контроль Германии, они сместили бы баланс сил на море – особенно в Средиземноморском регионе. Никто не рассчитывал, что Гитлер будет придерживаться своего обещания и позволит французскому флоту бездействовать в течение всей войны. Похоже, опасения Адмиралтейства подтверждались зловещим развитием событий: как выяснила британская разведка, немцы заполучили французские военно-морские шифры и уже используют их.

Черчилль понимал: как только начнется операция «Катапульта», ее командующему, возможно, придется применить силу, если французы добровольно не согласятся передать Британии свои корабли или вывести их из строя. Руководство операцией поручили вице-адмиралу Дж. Ф. [Джеймсу Фаунсу] Сомервиллу, который уже встречался со своим лондонским начальством, чтобы обсудить этот план. Сомервилла весьма беспокоила сама мысль о том, чтобы стрелять по французам. Британия и Франция совсем недавно были союзниками; они вместе объявили войну Германии, и их войска сражались бок о бок, неся многотысячные потери в тщетной попытке остановить натиск Гитлера – не говоря уже о флотском братстве. Моряки всех стран, даже воюющих между собой, ощущали мощное родство друг с другом; море, со всеми его тяготами и опасностями, было для них общим противником. Они признавали, что их долг – спасать всех, кто оказался за бортом, будь то вследствие несчастного случая, шторма или военных действий. В понедельник утром Сомервилл отправил в Адмиралтейство телеграмму, настаивая, что «применения силы следует избегать любой ценой».

Впрочем, он был готов полностью выполнить все приказы – и он обладал всеми средствами для этого. Адмиралтейство отрядило под его командование убедительную боевую группировку (под кодовым названием «Соединение Эйч» [ «Force H»], состоящую из 17 кораблей, в число которых вошли линейный крейсер «Худ» и авианосец «Арк Ройал»). К ночи с воскресенья на понедельник, когда Черчилль вызвал Бивербрука, флотилия уже собралась в Гибралтаре, готовая выдвинуться к Мерс-эль-Кебиру.

Вице-адмиралу Сомервиллу требовался лишь финальный приказ.

В ту ветреную ночь Первый морской лорд Паунд высказался на Даунинг-стрит в пользу нападения на французские корабли. Александер, Первый лорд Адмиралтейства, поначалу не был уверен, но вскоре встал на сторону Паунда. Но Черчилля все еще терзали сомнения. Для него это было «ужасное решение, самое противоестественное и мучительное, которое мне когда-либо приходилось принимать»[340]340
  Manchester and Reid, Defender of the Realm, 107; Martin, Downing Street, 14. Мартин опускает слова «и мучительное».


[Закрыть]. Ему требовалась ясность взгляда, присущая Бивербруку.

И Бивербрук проявил свою знаменитую решительность. Он без всяких колебаний высказался за атаку. Он утверждал: не может быть никаких сомнений, что Гитлер присвоит французские корабли, даже если их капитаны и экипажи попробуют этому воспротивиться. «Немцы вынудят французский флот присоединиться к итальянцам, тем самым взяв под контроль Средиземное море, – заявил он. – Они заставят его это сделать, угрожая, что если Франция откажется, то они в первый день сожгут Бордо, во второй день – Марсель, а на третий – Париж»[341]341
  Young, Churchill and Beaverbrook, 153.


[Закрыть].

Этот аргумент убедил Черчилля. Но, как только он отдал приказ начинать, его ошеломила мысль о масштабах событий, которые могут за этим последовать. Схватив Бивербрука под локоть, он вытащил его в сад позади дома номер 10. Было почти два часа ночи. Дул сильный ветер. Черчилль быстро зашагал по саду, Бивербрук с трудом поспевал за ним. У Бивербрука разыгрался приступ астмы. Он остановился, тяжело дыша, с трудом глотая воздух. Черчилль вслух подтвердил, что единственный выход – атака. И заплакал.

Сомервилл получил финальные распоряжения 2 июля, во вторник, в 4:26. Операция должна была начаться с предъявления Сомервиллом ультиматума Марселю Жансулю, французскому адмиралу, командовавшему базой Мерс-эль-Кебир. В ультиматуме предлагалось три варианта действий: присоединиться к Англии в борьбе против Германии и Италии; перевести корабли в один из британских портов; перевести корабли в один из французских портов Вест-Индии, где с них можно будет снять орудия (или же корабли можно будет передать на хранение Соединенным Штатам).

«Если вы отвергнете эти справедливые предложения, – говорилось в послании Сомервилла, – я должен с глубоким сожалением потребовать, чтобы вы потопили свои корабли в течение шести часов. И наконец, если это не будет выполнено, я имею приказ правительства Его Величества применить любую силу, которая может оказаться необходимой для того, чтобы ваши корабли не попали в руки немцев или итальянцев».

«Соединение Эйч» отбыло из Гибралтара на рассвете. В 22:55 адмирал Паунд (по поручению Черчилля) отправил Сомервиллу радиограмму: «Вам поручается выполнить самую неприятную и трудную задачу из всех, которые когда-либо приходилось выполнять английским адмиралам. Однако мы полностью доверяем вам и рассчитываем, что вы выполните его неукоснительно».

В тот же день, 2 июля, во вторник, Гитлер в Берлине велел своим командующим сухопутными, морскими и воздушными силами оценить перспективы полномасштабного вторжения в Англию. Это стало первым реальным свидетельством того, что он начал серьезно рассматривать возможность такого нападения.

До этого он проявлял мало интереса к вторжению. Франция пала, британская армия была серьезно дезорганизована после Дюнкерка, и Гитлер предполагал, что Англия так или иначе отстранится от участия в войне. Ему было жизненно необходимо, чтобы это произошло как можно поскорее. Англия оставалась для него последним препятствием на западе: Гитлеру требовалось устранить эту помеху, чтобы можно было сосредоточиться на долгожданном вторжении в Советский Союз, избежав войны на два фронта (в немецком языке, известном своим умением «упаковывать» сложные понятия в причудливые, но единственные слова, отыскался термин и для этого: Zweifrontenkrieg). Гитлер верил, что даже Черчилль рано или поздно вынужден будет признать: дальнейшее противостояние глупо. Как полагал Гитлер, война на западе была уже почти завершена[342]342
  Koch, «Hitler's 'Programme' and the Genesis of Operation 'Barbarossa'», 896.


[Закрыть]. «Положение Британии безнадежно, – заверял он генерала Франца Гальдера, начальника Генерального штаба сухопутных войск вермахта. – Мы победили в этой войне. Наш успех уже неотвратим»[343]343
  Halder, War Diary, 230.


[Закрыть]. Гитлер пребывал в настолько твердой уверенности, что Англия пойдет на переговоры, что даже распорядился о демобилизации 40 дивизий вермахта – четверти своей армии.

Но Черчилль повел себя неблагоразумно. Гитлер уже не раз пытался косвенным образом прозондировать почву насчет мирного соглашения, действуя через самых разных посредников, в том числе через шведского короля и Ватикан; но все эти предложения либо отклонялись, либо просто игнорировались. Чтобы не давать Британии предлога для отказа от мирного соглашения, он запретил шефу люфтваффе Герману Герингу устраивать авианалеты на те районы Лондона, где проживало гражданское население. О возможном вторжении на Британские острова он думал с тревогой и неохотой – и по весьма веским причинам. Предварительные исследования, независимо проведенные силами немецкого военно-морского флота задолго до того, как сам Гитлер начал задумываться о вторжении, подчеркивали ряд серьезнейших препятствий на этом пути, отмечая прежде всего слабую подготовку относительно небольшого немецкого флота к операциям такого рода. Армия также предсказывала множество опасных затруднений.

Неуверенность Гитлера теперь стала особенно очевидна по тому, какие выражения он использовал в этом новом требовании, обращенном к своим военачальникам. Он подчеркивал, что «план вторжения в Англию еще не принял сколько-нибудь определенную форму»[344]344
  Trevor-Roper, Blitzkrieg to Defeat, 33.


[Закрыть] и что его требование лишь предполагает возможность такого вторжения. Но по поводу одного пункта он высказывался весьма определенно: любое вторжение подобного рода будет успешным лишь в том случае, если вначале Германия достигнет полного превосходства в воздухе над Королевскими ВВС.

3 июля, в среду, в три часа ночи, когда «Соединение Эйч» под командованием вице-адмирала Сомервилла уже приближалось к средиземноморскому порту Оран, один из эсминцев группировки послали вперед. На его борту находились три офицера, которым предстояло наладить канал коммуникаций с французами. Неподалеку громоздились развалины древнеримского города со зловещим названием Вультурия[345]345
  Vulture – гриф, стервятник (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]. Вскоре французскому адмиралу Жансулю, командовавшему базой Мерс-эль-Кебир, было направлено послание с требованием о встрече. Начиналось оно с залпа лести: «Британский военно-морской флот надеется, что его предложения позволят вам, а также славному и доблестному французскому военно-морскому флоту быть на нашей стороне». Французского адмирала заверяли, что если он согласится на отплытие своих кораблей вместе с Королевским флотом, то «ваши корабли останутся вашими и в будущем ни у кого не возникнет повода для беспокойства».

Послание заканчивалось такими словами: «Группировка Британского флота находится в море близ Орана и готова с радостью встретить вас».

Адмирал отказался от встречи с британскими офицерами. Они направили ему полный текст ультиматума в письменном виде. Было 9:35 утра. Британский вице-адмирал Сомервилл приказал просигнализировать французам: «Мы искренне надеемся, что наши предложения окажутся приемлемыми и что вы будете на нашей стороне».

Между тем самолеты-разведчики, запущенные с авианосца «Арк Ройал», прикомандированного к «Соединению Эйч», сообщили, что по некоторым признакам французские корабли готовятся к отплытию – «разводя пары и сворачивая тенты на палубах».

В 10 утра французский адмирал передал британцам послание, где заверял, что никогда не позволит французским кораблям попасть под немецкий контроль, но при этом клялся (с учетом полученного ультиматума) ответить на применение силы силой. Он повторил эту клятву час спустя, обещая ничего не жалеть для защиты своего флота.

Напряжение росло. В 11:40 британцы отправили послание, в котором заявлялось: ни одному из французских кораблей не позволят выйти из гавани, пока условия ультиматума не будут приняты. Британская воздушная разведка сообщала о новых признаках того, что французский флот готовится к выходу в открытое море. На мостиках кораблей собрался полный состав экпипажей, необходимый для такого выхода.

Вице-адмирал Сомервилл распорядился, чтобы один из самолетов с авианосца «Арк Ройал» начал сбрасывать мины у выхода из гавани.

Сомервилл уже собирался сообщить французам, что в 14:30 он начнет бомбардировку их кораблей, если условия ультиматума не будут выполнены. Но тут пришли вести от французского адмирала, соглашавшегося на очные переговоры. К этому моменту Сомервилл заподозрил, что французы просто тянут время, но он все равно отправил к ним одного из своих офицеров. Встреча прошла на борту французского флагманского корабля «Дюнкерк». Началась она в 16:15, когда все французские корабли уже были полностью подготовлены к отплытию и все буксирные катера заняли свои места.

Но Сомервилл приказал, чтобы сбросили еще мины – в гавани Орана, расположенной неподалеку.

Встреча на борту «Дюнкерка» обернулась неудачей. Французский адмирал «пребывал в крайнем возмущении и гневе, сообщал британский представитель. Беседа затянулась на час, но закончилась безрезультатно.

Между тем в Лондоне и Черчилль, и Адмиралтейство теряли терпение. Французский адмирал явно пытался выиграть время, однако то же самое, судя по всему, проделывал и Сомервилл. Его нежелание атаковать было вполне понятно. Однако пришла пора действовать. Скоро должно было стемнеть. «Оставалось лишь отдать [Сомервиллу] прямой приказ выполнить это отвратительное задание и не задавать больше никаких вопросов, – писал «Мопс» Исмей. – Но все, кто присутствовал при составлении черновика этого послания, невольно ощущали печаль, а в каком-то смысле – вину»[346]346
  Ismay, Memoirs, 149.


[Закрыть]. Первоначально Исмей выступал против нападения на французский флот – и из нравственных соображений, и из опасений, как бы Франция не объявила войну Британии. «Пинать лежачего – некрасивый поступок в любое время, – писал он. – Но когда этот человек – ваш друг, который уже понес чудовищные потери, такое поведение граничит с бесчестьем».

Адмиралтейство отправило Сомервиллу телеграмму: «Побыстрее урегулируйте вопрос, иначе вам, возможно, придется иметь дело с французскими подкреплениями».

В 16:15, когда встреча на борту «Дюнкерка» только начиналась, Сомервилл сигнализировал французам: если они к 17:30 не примут ни один из вариантов, предусмотренных исходным британским ультиматумом, он потопит их корабли.

«Соединение Эйч» приготовилось к сражению. Французы сделали то же самое. Покидая «Дюнкерк», британский представитель услышал позади себя сигнал: «К бою!» Он добрался до своего корабля в 17:25, за пять минут до истечения срока, установленного Сомервиллом для французов.

Этот срок пришел – и миновал.

В Портсмуте и Плимуте, где также шла операция по захвату французских кораблей, британские силы почти не встретили сопротивления. «Выступление было неожиданным и в силу необходимости внезапным, – писал Черчилль. – Были использованы превосходящие по численности силы, и вся операция показала, как легко немцы могли бы завладеть любыми французскими военными кораблями в портах, находившихся под их контролем»[347]347
  Winston Churchill, Their Finest Hour, 233–234.


[Закрыть].

Черчилль описывал эти действия в британских портах как по большей части «дружественные»: некоторые французские экипажи были даже рады уйти со своих кораблей. Но одна боевая единица оказала сопротивление – гигантская подводная лодка «Сюркуф», названная в честь французского корсара XVIII века. Как только британский отряд устремился на борт, французы попытались сжечь инструкции и затопить субмарину. Началась перестрелка, в результате которой погиб один французский моряк и три британских. Затем подлодка «Сюркуф» тоже сдалась.

А в Средиземном море, близ Мерс-эль-Кебира, вице-адмирал Сомервилл наконец приказал открыть огонь. Было 17:54: после его «крайнего срока» прошло уже почти полчаса. Свои корабли он расположил на «расстоянии максимальной дальности выстрела» (с учетом условий видимости оно составило 17 500 ярдов – чуть меньше 10 миль).

Первый залп – недолет. Второй залп накрыл волнорез. Куски бетона полетели в воздух, некоторые попали по французским кораблям. Третий залп – точно в цель. Большой французский линкор «Бретань», с командой 1200 человек, взорвался, громадный оранжевый столб огня и дыма взметнулся в небо на сотни футов. Взорвался также один из эсминцев. Гавань заполнилась дымом, что мешало работе британских корректировщиков огня, находившихся на борту своих кораблей и в воздухе.

Через минуту после того, как британцы начали стрелять, французы открыли ответный огонь – с применением больших корабельных орудий и тяжелой артиллерии, расположенной на берегу. Снаряды ложились все ближе и ближе к британским кораблям: артиллеристы брали все более точный прицел.

Сомервилл отправил в Лондон радиограмму: «Нахожусь под массированным огнем».

На Даунинг-стрит Черчилль сказал Александеру, Первому лорду Адмиралтейства, что «французы сейчас сражаются во всю силу – впервые с начала войны». Черчилль ожидал, что Франция вот-вот объявит Британии войну.

Британские снаряды поразили еще один французский линкор. Взметнулся каскад оранжевых языков пламени. Большой французский эсминец получил прямое попадание, как раз когда он пытался покинуть гавань.

В общей сложности корабли «Соединения Эйч» выпустили 36 залпов (каждый снаряд имел диаметр 15 дюймов и был начинен фугасными взрывчатыми веществами) – пока не умолкли французские орудия. Сомервилл отдал приказ прекратить огонь в 18:04, всего через 10 минут после начала обстрела.

Когда дым стал рассеиваться, Сомервилл увидел, что линкор «Бретань» исчез. В ходе этой атаки и последующих боевых действий погибли 1297 французских офицеров и матросов. Это примерно 130 жертв в минуту (если вы любите статистику). Около тысячи погибших пришлось на долю «Бретани». Корабли «Соединения Эйч» не понесли никаких потерь убитыми или ранеными.

Вскоре на Даунинг-стрит, 10 начали поступать новости об этом сражении. Черчилль расхаживал по своему кабинету, повторяя: «Ужасно, ужасно»[348]348
  Colville, Fringes of Power, 1:215.


[Закрыть].

Этот бой произвел на него глубочайшее впечатление, отметила его дочь Мэри в своем дневнике. «Как ужасно, что мы вынуждены стрелять по нашим прежним союзникам, – писала она. – Папа потрясен, он очень скорбит из-за того, что возникла такая необходимость»[349]349
  Diary, July 3, 1940, Mary Churchill Papers.


[Закрыть].

Со стратегической точки зрения эта атака давала очевидные преимущества (нанося немалый ущерб французскому флоту), но для Черчилля не меньшее, а то и большее значение имело то, о чем она сигнализировала. До сих пор многие наблюдатели полагали, что Британия будет стремиться заключить мир с Гитлером – теперь, когда Франция, Польша, Норвегия и огромное количество других стран оказались под его контролем. Но эта атака стала ярким и неопровержимым доказательством того, что Британия не намерена сдаваться. Доказательством для Рузвельта – и для Гитлера.

На другой день, 4 июля, в четверг, Черчилль рассказал палате общин о событиях в Мерс-эль-Кебире, преподнося случившееся как своего рода военно-морской триллер, последовательно повествуя о ходе битвы – в откровенных выражениях, не стесняясь подробностей. Он заметил, что это «удручающие действия», но добавил, что их необходимость не подлежит сомнению: «Я с уверенностью предоставляю парламенту судить о наших действиях. Пусть о них судит наш народ. Пусть о них судят Соединенные Штаты. Пусть о них судят весь мир и история»[350]350
  Gilbert, War Papers, 2:474.


[Закрыть].

Палата общин разразилась криками одобрения, прямо-таки взорвавшись бурным энтузиазмом, охватившим и лейбористов, и либералов, и консерваторов. В этом заключался удивительный трюк Черчилля (он демонстрировал его прежде – и еще продемонстрирует в будущем): умение сообщить печальные новости и при этом ободрить и обнадежить слушателей. Те, кто слушал эту речь, «укрепились духом», как записал Гарольд Никольсон в своем дневнике за тот день[351]351
  Nicolson, War Years, 100.


[Закрыть]. Несмотря на безотрадные обстоятельства и еще более безотрадные перспективы (ведь теперь Франция могла объявить войну Британии), Никольсон ощущал нечто вроде эйфории. «Если мы сможем и дальше продолжать в том же духе, – писал он, – мы и в самом деле победим в войне. Что за схватка! Какой шанс для нас! Наши действия против французского флота оказали колоссальное воздействие на весь мир. Я чувствую колоссальную непреклонность».

Аплодисменты продолжались несколько минут. Черчилль плакал. Джон Колвилл услышал, как среди общего шума он проговорил: «Как это все печально»[352]352
  Colville, Fringes of Power, 1:216.


[Закрыть].

Общественность тоже аплодировала. Социологическое исследование управления внутренней разведки от 4 июля показало, что новость об атаке «была воспринята во всех регионах с удовлетворением и облегчением. ‹…› Есть ощущение, что эти волевые действия дают желанные доказательства силы и решительности правительства»[353]353
  Addison and Crang, Listening to Britain, 189.


[Закрыть]. Гэллаповский опрос за июль 1940 года показал, что 88 % респондентов-британцев поддерживают своего премьер-министра.

Однако в самом Адмиралтействе многие осуждали эти действия. Старшие офицеры, участвовавшие в атаке, называли ее «актом откровенного предательства»[354]354
  Manchester and Reid, Defender of the Realm, 110.


[Закрыть]. Французские морские офицеры направили Сомервиллу весьма резкое письмо, в котором (по словам «Мопса» Исмея) обвиняли вице-адмирала в том, что он «покрыл позором всех моряков». Сомервилл старался делать вид, что он не обращает внимания на эту отповедь, но Исмей отмечал: «Уверен, это очень сильно его задело»[355]355
  Ismay, Memoirs, 150.


[Закрыть].

Вскоре этот эпизод вызвал некоторое напряжение во время одного делового ланча на Даунинг-стрит. Клементину известили, что один из ожидаемых гостей, генерал Шарль де Голль (живший тогда в Англии), пребывает в еще более беспокойном настроении, чем обычно, так что ей надо бы проследить, чтобы все присутствующие вели себя идеально. Среди приглашенных была и Памела Черчилль.

На том конце стола, где сидела Клементина, беседа свернула на опасную территорию. Жена премьера выразила де Голлю надежду, что теперь французский флот объединится с Британией в ее борьбе против Германии. «На это, – вспоминала Памела, – генерал сухо ответил, что, как он полагает, истинное удовлетворение французский флот получит, если повернет свои орудия "против вас!"»[356]356
  «My Memory of the Lunch in the Downstairs Flat…,» n. d., Churchill Family and Mary Soames File, Pamela Harriman Papers.


[Закрыть] (то есть против британского флота).

Клементина с симпатией относилась к де Голлю, но она остро осознавала, как глубоко ее муж скорбит о том, что Британии пришлось потопить французские корабли. Поэтому она тут же обрушилась на генерала – и на своем идеальном французском устроила ему настоящую выволочку «за то, что он позволил себе произнести слова и выразить чувства, которые не подобают ни союзнику, ни гостю нашей страны» (как описывает это Памела).

Черчилль, сидевший на дальнем конце стола, попытался разрядить напряжение. Наклонившись вперед, он извиняющимся тоном сказал (по-французски):

– Вы должны простить мою жену, генерал: она говорит по-французски слишком хорошо.

Клементина воззрилась на мужа[357]357
  Детектив-инспектор Томпсон страшился этого убийственного взгляда; тот был ему слишком хорошо знаком. Он знал, что его собственное постоянное присутствие рядом может раздражать, казаться «куда более утомительным и назойливым, нежели обеспечивающим защиту, – по крайней мере так могло представляться ей самой», и он с уважением относился к тому, что она держит при себе это неудовольствие. «Впрочем, она умела смерить человека ледяным взором, когда ее терпению, казалось, вот-вот придет конец, и в подобных случаях я всегда жалел, что не могу исчезнуть до тех пор, пока она не придет в себя» (Thompson, Assignment, 15).


[Закрыть].

– Нет, Уинстон, – резко бросила она.

Затем она снова повернулась к де Голлю и, опять перейдя на французский, заметила:

– Причина не в этом. Есть определенные вещи, которые мужчине может сказать только женщина, а не мужчина. И я говорю их вам, генерал де Голль.

На другой день де Голль в знак извинения прислал ей большую корзину цветов.