Текст книги "Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы"

Гитлер всерьез задумывался о мирном соглашении с Британией, которое положило бы конец войне, однако он проникся уверенностью, что ничего подобного достичь не удастся, пока Черчилль остается у власти. Британское нападение на французский флот в Мерс-эль-Кебире неопровержимо доказывало это. В июле Гитлер во время одной из встреч со своим заместителем Рудольфом Гессом рассказал ему, насколько он этим раздосадован и выразил «пожелание», чтобы Гесс отыскал какой-нибудь способ удалить Черчилля с поста премьер-министра – дабы расчистить путь для переговоров с его преемником, который, вероятно, окажется более сговорчивым[358]358
  Stafford, Flight from Reality, 14, 156–157.


[Закрыть]. Гессу представлялось, что Гитлер возлагает на него важнейшие полномочия – обеспечить мир на западе.

Для Гесса это была желанная честь. Некогда он был ближе к Гитлеру, чем кто-либо в партии. Восемь лет он работал личным секретарем Гитлера, а после неудавшегося нацистского путча 1923 года сидел с ним в Ландсбергской тюрьме, где Гитлер начал писать «Майн кампф». Именно Гесс напечатал эту рукопись на машинке. Гесс помнил, что один из основных принципов гитлеровской геополитической стратегии, изложенной в этой книге, подчеркивает важность мира с Британией, и он знал, как твердо Гитлер убежден в том, что во время предыдущей войны Германия совершила роковую ошибку, спровоцировав Британию на участие в боевых действиях. Гесс считал, что он мыслит в унисон с Гитлером и может даже предугадывать его волю. Гесс ненавидел евреев и лично организовал множество ограничений, касающихся жизни еврейского населения рейха. Он воображал себя воплощением нацистского духа и взял на себя организацию общенародного обожания Гитлера и обеспечение чистоты партийных рядов.

Но с началом войны Гесс начал терять влияние, а люди вроде Германа Геринга стали подниматься все выше. То, что теперь Гитлер поручил столь важное задание именно ему, наверняка вселило в Гесса новую уверенность. Так или иначе, времени оставалось мало. Франция пала, и Британия должна либо сложить оружие, либо оказаться перед лицом уничтожения. В любом случае Черчилля следовало сместить с его поста.

В своем разговоре с Гессом фюрер выразил досаду на неуступчивость Англии – словами, которые с учетом дальнейших событий можно счесть пророческими (по крайней мере отчасти).

– Что еще я могу сделать? – вопрошал Гитлер. – Не могу же я туда прилететь, встать на колени и умолять[359]359
  Там же, 14.


[Закрыть].

Атака на Мерс-эль-Кебир и в самом деле застала нацистских вождей врасплох, но теперь министр пропаганды Йозеф Геббельс понимал, что этот инцидент открывает для Германии новые возможности для пропагандистской войны против Британии. На утреннем совещании 4 июля он велел своим подручным использовать случившееся для того, чтобы показать: Франция снова вынуждена нести на себе главные тяготы войны, хотя Британия заявляла, что эта атака производится в интересах самой Франции. «Здесь, – заявил он собравшимся, – Британия показала свое истинное лицо – без всяких масок»[360]360
  Boelcke, Secret Conferences of Dr. Goebbels, 63.


[Закрыть].

Следовало предпринять все возможные усилия для раздувания ненависти к Британии (и в особенности лично к Черчиллю), однако не до такой степени, чтобы народ Германии начал требовать полномасштабной атаки. Геббельс знал, что Гитлер все еще сомневается насчет вторжения и по-прежнему склоняется к варианту решения этого конфликта путем переговоров. «Поэтому необходимо пока выждать, так как мы не можем предугадать дальнейшие решения фюрера, – отметил Геббельс. – По возможности следует поддерживать общественное возбуждение, пока сам фюрер не выскажется на сей счет».

Насколько было известно Геббельсу, в ближайшее время фюрер не планировал выступать. Стараясь предвосхитить его замечания, два дня спустя Геббельс на очередном совещании подчеркнул, что пока пропаганда министерства должна продвигать такую идею: англичанам «следует дать последний шанс отделаться сравнительно легко»[361]361
  Там же, 65.


[Закрыть].

Геббельс верил, что предстоящая речь Гитлера способна изменить ход войны, а может быть, даже положить ей конец. Если же этого не случится, такое выступление по крайней мере открыло бы новый перспективный путь возбуждения общественной ненависти к Черчиллю.

Всю неделю на Даунинг-стрит, 10 нарастала тревога: никто не знал, объявят ли все-таки французы войну Англии – и начнет ли Германия вторжение. В своем докладе от 3 июля начальники штабов предостерегали, что «масштабные операции против нашей страны, производимые посредством вторжения и/или массированной атаки с воздуха, могут начаться в любой день (в том числе и сегодня)». Перечислялись зловещие признаки, отмеченные разными видами разведки (включая и воздушную), в том числе и из «секретных источников» (несомненно, это был намек на Блетчли-парк)[362]362
  «Evacuation of Civil Population from East, South-East, and South Coast Towns,» July 3, 1940, War Cabinet Memoranda, CAB 66/8, UKARCH.


[Закрыть]. В Норвегии немцы реквизировали и вооружали плавсредства (одних только рыболовецких судов в стране насчитывалось около 800). Люфтваффе перебрасывало свои десантно-транспортные самолеты на передовые авиабазы. Немецкий военно-морской флот проводил на балтийском побережье учения по высадке морского десанта, а в Бельгию отправили два парашютных полка. Далее следовало, вероятно, самое зловещее сообщение: «По данным из одного весьма надежного источника, немцы планируют провести парад своих вооруженных сил в ПАРИЖЕ вскоре после 10 июля»[363]363
  «Imminence of a German Invasion of Great Britain,» Report by the Joint Intelligence Subcommittee, July 4, 1940, Appendix A, War Cabinet Memoranda, CAB 66/9, UKARCH.


[Закрыть]. Казалось, Гитлер уверен, что победа у него в кармане.

«У меня создается впечатление, – писал Джон Колвилл, – что Германия готовится к мощному прыжку. И это неуютное впечатление»[364]364
  Colville, Fringes of Power, 1:218.


[Закрыть].

Его озабоченность еще больше усилилась из-за немецкой операции, проведенной несколькими днями ранее, как раз в тот день, когда Черчилль выступал перед парламентом с речью о сражении в Мерс-эль-Кебире. Двадцать немецких пикирующих бомбардировщиков атаковали цели на острове Портленд, находящемся близ южного побережья Англии (и как бы выпирающем в пролив Ла-Манш). Затем они скрылись – и самолеты Королевских ВВС не смогли их перехватить, «что рисует скверные перспективы на будущее, раз такая наглая атака при свете дня стала возможной», замечал Колвилл[365]365
  Там же, 216.


[Закрыть].

10 июля, в среду, Гэй Марджессон посетила Колвилла в Лондоне. Они слушали оперетту Штрауса «Летучая мышь», исполнявшуюся на английском. Большинству зрителей понравился этот юмор, но Колвиллу и Гэй он не пришелся по душе, и они ушли из зала посреди третьего действия. «В антрактах, – записал он в дневнике, – Гэй настаивала, чтобы мы говорили о политике, в которой она невежественна настолько же, насколько предвзята. Она напропалую осуждала Чемберлена и его правительство. За все время нашего знакомства она впервые показалась мне весьма скучной и легкомысленной»[366]366
  Manuscript Diary, July 10, 1940, Colville Papers. Это одна из тех «тривиальных» записей (как их называл Колвилл), которые он исключил при подготовке дневника к публикации.


[Закрыть].

Впрочем, как признавал сам Колвилл, он намеренно искал недостатки в Гэй, надеясь таким способом облегчить боль от ее упорного нежелания ответить взаимностью на его чувства. Но он ничего не мог с собой поделать – по-прежнему был влюблен в нее.

Они переместились в Café de Paris, популярный ночной клуб, и там «ее очарование и истинная прелесть вернулись, и я забыл про довольно неприятное впечатление, которое у меня стало складываться». Они болтали, пили шампанское, танцевали. На сцене артистка-имитатор подражала Ингрид Бергман и Грете Гарбо.

Колвилл оказался в своей постели (один) в два часа ночи – вполне довольный мыслью, что Гэй, быть может, все-таки начинает относиться к нему теплее.

Англия готовилась к вторжению врага. Солдаты громоздили мешки с песком и сооружали пулеметные гнезда возле Вестминстерского дворца, где под сенью Биг-Бена заседал парламент. На Парламент-сквер небольшой дот (такие называли «коробочками для пилюль») замаскировали под книжный киоск компании W. H. Smith. Мешки с песком и пулеметы украсили территорию близ Букингемского дворца, а бесчисленные тюльпаны в дворцовых садах, как писала Молли Пантер-Даунз, журналистка New Yorker, были «в точности цвета крови»[367]367
  Panter-Downes, London War Notes, 62.


[Закрыть]. Королева [супруга короля Георга VI] стала брать уроки стрельбы из револьвера. «Нет, – уверяла она, – я не сдамся, как другие»[368]368
  Nicolson, War Years, 100.


[Закрыть]. В Гайд-парке солдаты рыли противотанковые траншеи и воздвигали препятствия, которые должны были помешать немецким планерам высаживать войска в сердце Лондона. Правительство выпустило брошюру, где объясняло, как вести себя во время вторжения, и предупреждало граждан: оставайтесь дома, не пытайтесь убежать – «если вы побежите, вас расстреляют из пулеметов с воздуха, как это происходило с мирными жителями Голландии и Бельгии»[369]369
  Panter-Downes, London War Notes, 71.


[Закрыть].

С каждым днем все больше обычных британцев становились непосредственными свидетелями войны: немецкие бомбардировщики в сопровождении многочисленных истребителей совершали все более глубокие вылазки на территорию королевства. Только на этой неделе одиночный бомбардировщик совершил налет на шотландский Абердин, сбросив 10 бомб. Погибло 35 человек, причем сигнал воздушной тревоги так и не прозвучал. В ту же ночь другие бомбардировщики нанесли удары по Кардиффу, Тайнсайду и окрестностям Глазго. Сорок пикирующих бомбардировщиков в сопровождении истребителей атаковали гавань Дувра. Бомбы (в том числе зажигательные) обрушились на Эйвонмаут, Колчестер, Брайтон, Хоув, остров Шеппи. Черчилль проследил, чтобы Рузвельт узнал обо всех этих нападениях. К этому моменту министерство иностранных дел Великобритании ежедневно направляло президенту телеграммы о «ситуации с войной», сухо, по-деловому сообщая о действиях на всех фронтах[370]370
  Множество таких телеграмм можно найти в рузвельтовском архиве в: President's Secretary's Files, FDR/Diplo. См., в частности, телеграммы от 13 и 14 июля 1940 года.


[Закрыть]. Эти послания передавались через британского посла в Вашингтоне. Они имели двоякую цель: держать президента в курсе происходящего и (что еще важнее) добиться, чтобы Рузвельт понял, что Британия действительно нуждается в срочной помощи со стороны Америки.

Зачастую британские истребители перехватывали немецкие самолеты, что давало возможность гражданскому населению посмотреть на воздушный бой вблизи. Пилоты истребителей Королевских ВВС быстро становились героями эпохи – как и их коллеги из Бомбардировочного командования Королевских ВВС. Сами Королевские ВВС были созданы еще 1 апреля 1918 года, в последние месяцы предыдущей войны; эта структура объединила разрозненные авиационные подразделения армии и флота, чтобы обеспечить более эффективную защиту от воздушных атак. Теперь считалось, что это первая линия обороны против Германии.

Для Мэри Черчилль и ее подруги Джуди Монтегю эти пилоты были прямо-таки богами. Девушки проводили «разгар лета» в Бреклс-холле – сельском доме семьи Монтегю, в Норфолке. Днем они почти всегда флиртовали с пилотами бомбардировщиков – рядом находилось несколько авиабаз. По вечерам они ходили туда на танцы – по словам Мэри, «очень веселые, шумные и довольно пьяные, но иногда в них сквозило подспудное напряжение (особенно если какие-то самолеты не вернулись)»[371]371
  Soames, Daughter's Tale, 169.


[Закрыть]. Они обзавелись «особыми друзьями» (по выражению Мэри), и Джуди приглашала их домой – «поиграть в теннис, поплавать, подурачиться, предаться невинным объятиям на сеновале или просто посидеть в саду, обмениваясь сплетнями». Этим мужчинам было, как правило, 20 с чем-то, они принадлежали к среднему классу и не были женаты. Мэри находила их очаровательными. Она неизменно приходила в восторг, когда пилоты на бреющем полете проходили над Бреклс-холлом на уровне верхушек деревьев. Однажды экипажи с расположенной поблизости базы Уоттон «совершили самый великолепный бреющий полет, какой только можно себе представить [писала Мэри в дневнике]. Появилось звено „Бленхеймов“, один за другим они стали нырять, проносясь в 25–30 футах над землей. Мы чуть не упали в обморок от восторга»[372]372
  Diary, Aug. 5, 1940, Mary Churchill Papers.


[Закрыть].

Каждый день эти же пилоты принимали участие в опаснейших боевых вылетах, которые (во всяком случае так полагал Черчилль) должны были определить дальнейшую судьбу Британской империи. Мирные жители наблюдали за воздушными боями из относительно безопасных мест – сидя в своем саду, или гуляя по деревенским улицам, или устраивая пикники среди буколических лугов, между тем как небо заполнялось дугами инверсионных следов. На закате эти следы, ловя последние лучи солнца, приобретали люминесцирующую янтарную окраску; на рассвете они становились жемчужными спиралями. Подбитые самолеты обрушивались на пастбища и леса; пилоты выбрасывались из кабин и на парашютах спускались вниз.

14 июля передвижная радиогруппа BBC расположилась на дуврских скалах, надеясь запечатлеть ход очередного воздушного боя. Эти надежды сбылись, хотя некоторым показалось, что репортаж ведется с чрезмерным энтузиазмом. Чарльз Гарднер, один из ведущих BBC, рассказывал об этом столкновении скорее как о футбольном матче (смакуя все финты и удары), а не как о смертельной битве над Ла-Маншем. Многие слушатели сочли это неподобающим. Одна жительница Лондона написала в газету News Chronicle: «Неужели мы и в самом деле пали так низко, что к такого рода событиям относятся как к спортивному состязанию? С радостными криками нас призывают прислушиваться к звукам пулеметной стрельбы, нас просят представить себе пилота, спеленутого парашютом и барахтающегося в воде». Она предупреждала (как выяснилось, довольно прозорливо): «Если позволят, чтобы так шло и дальше, скоро на передовой везде, где только можно, поставят микрофоны, а в Radio Times станут печатать диаграммы с квадратиками, чтобы нам легче было следить за боями»[373]373
  Cockett, Love and War in London, 124.


[Закрыть]. Оливия Кокетт, один из авторов дневников, ведущихся для программы «Массовое наблюдение», тоже сочла эту практику отталкивающей. «Такое нельзя допускать, – настаивала она. – Из смертельных мучений делают игру и спорт, и это не помогает людям переносить свои и чужие страдания, а лишь потакает самым первобытным, грубым инстинктам стремления к жестокому насилию, потворствует желанию „стереть с лица земли практически всех“»[374]374
  Там же, с. 119.


[Закрыть].

Как сообщила одна участница опроса, проводившегося управлением внутренней разведки, «бездушный оксфордский акцент» ведущего только усугублял ситуацию[375]375
  Addison and Crang, Listening to Britain, 229.


[Закрыть].

Однако в докладе, выпущенном управлением на следующий день, 15 июля (после экспресс-опроса 300 лондонцев), утверждалось, что «заметное большинство респондентов отзывается об этом репортаже с энтузиазмом»[376]376
  Там же, 231.


[Закрыть]. Пантер-Даунз, журналистка New Yorker, заподозрила, что большинство слушателей попросту упивались драматизмом событий. В своем дневнике она записала: «Множество вполне респектабельных граждан (вероятно, менее брезгливых, чем остальные) сидело у своих радиоприемников, вцепившись в кресла и разражаясь радостными воплями»[377]377
  Panter-Downes, London War Notes, 79.


[Закрыть].

Больше всего воодушевляло публику то, что Королевские ВВС, казалось, постоянно одерживают верх над люфтваффе. В бою возле Дувра, как сообщил Черчилль президенту Рузвельту в одной из ежедневных телеграмм о ходе событий, передаваемых через министерство иностранных дел, немцы понесли шесть подтвержденных потерь (три истребителя и три бомбардировщика), тогда как британцы потеряли единственный самолет – один из «Харрикейнов». Авторы доклада управления внутренней разведки от 15 июля обнаружили, что для гражданского населения, наблюдающего за воздушным боем, «сам факт сбития вражеского самолета… оказывает неизмеримо более мощный психологический эффект, чем приобретение военного преимущества»[378]378
  Addison and Crang, Listening to Britain, 231.


[Закрыть].

Самого Черчилля все это приводило в восторг. «В конце концов, – говорил он позже на той же неделе корреспонденту Chicago Daily News, – для смелого и энергичного молодого человека не может быть более великолепного переживания, чем встреча с противником на скорости 400 миль в час, когда в твоих руках 1200 или 1500 лошадиных сил и неограниченная атакующая мощь. Это самая блистательная форма охоты, какую только можно себе представить»[379]379
  Gilbert, War Papers, 2:533.


[Закрыть].

В июле, когда его неудавшуюся попытку отставки простили и забыли, лорд Бивербрук с наслаждением вернулся к производству истребителей. Он выпускал самолеты бешеными темпами – и с той же скоростью наживал себе врагов. Тем не менее он стал обожаемым сыном Англии. Оппоненты считали его сущим разбойником, но он обладал тонким пониманием человеческой натуры и отлично умел убеждать рабочих и общественность, чтобы те поддерживали его начинания. В данном случае речь шла об организованном им «Спитфайровском фонде».

Без всяких понуканий с его стороны или со стороны министерства авиации жители Ямайки (остров являлся британской колонией до 1962 года) собрали деньги на выпуск бомбардировщика и отправили их Бивербруку через главную газету острова – Daily Gleaner. Это польстило самолюбию Бивербрука. Он проследил, чтобы новости о подарке и о его благодарственной телеграмме распространились как можно шире.

Вскоре стали поступать другие пожертвования – как от британцев, так и из довольно далеких мест (скажем, из Америки или с Цейлона). Бивербрук неустанно слал благодарственные телеграммы и следил, чтобы об этих новостях сообщали на всю страну. Вскоре ему пришло в голову, что силу этой гражданской щедрости можно использовать не только для сбора средств, весьма необходимых для выпуска самолетов, но и для того, чтобы усилить поддержку работ на нужды фронта среди общественности и (что немаловажно) среди рабочих его авиационных заводов: как он полагал, эти рабочие постоянно страдали «недостаточным энтузиазмом».

Он никогда не обращался к общественности напрямую, прося о пожертвованиях. Вместо этого он целенаправленно концентрировал ее внимание на таких дарах. Когда сумма пожертвований достигала определенного уровня, жертвователь имел право дать имя конкретному истребителю; еще более высокая сумма позволяла дать имя бомбардировщику. «Мы задались целью дать имена целой эскадрилье», – вспоминал Дэвид Фаррер, один из секретарей Бивербрука[380]380
  Farrer, Sky's the Limit, 78.


[Закрыть]. Вскоре BBC стала каждый день называть имена этих жертвователей в вечерних новостях. Вначале Бивербрук направлял личное письмо каждому жертвователю, но с ростом количества доноров это стало слишком трудоемким, и он велел своим помощникам выбирать для его отклика те пожертвования, которые наиболее достойны внимания – или по размеру, или по истории, стоящей за этим подарком. Ребенок, отдавший на строительство самолета несколько пенсов, мог с такой же вероятностью получить письмо от министра, как и богатый промышленник, пожертвовавший крупную сумму.

Целый поток денег хлынул в министерство авиационной промышленности (по большей части это были небольшие суммы). Он собирался в «Спитфайровский фонд», как это стали называть сами жертвователи, часто предпочитавшие именно «Спитфайр» – самолет, который сделался настоящим символом воздушной войны (хотя в Королевских ВВС было больше «Харрикейнов», чем «Спитфайров»). Недоброжелатели Бивербрука пренебрежительно говорили, что этот фонд – просто еще один из его «трюков», однако вскоре общая скорость поступления пожертвований в него составила в среднем 1 млн фунтов в месяц (по современным ценам – около $64 млн). К маю 1941 года собранная сумма достигнет 13 млн фунтов (832 млн сегодняшних долларов), причем к этому времени, как пишет Фаррер, «название практически каждого большого города Британии красовалось на каком-нибудь самолете»[381]381
  Там же, 79.


[Закрыть].

Наличие этого фонда оказывало лишь незначительное влияние на общие объемы производства истребителей и бомбардировщиков, но Бивербрук придавал гораздо большее значение его моральному влиянию. «Он сделал войну личным делом бесчисленных мужчин и женщин, – писал его секретарь Фаррер, – и позволил с энтузиазмом вносить вклад в боевые действия».

Бивербрук нашел и другие подспудные способы повысить вовлечение общества. Подобно Черчиллю, он понимал, какой силой обладают символы. Он направлял пилотов Королевских ВВС на авиазаводы, стремясь наладить прямую связь между производством самолетов и теми людьми, которые на них летают. Он настаивал, чтобы на предприятия приходили настоящие пилоты с крылышками на форме, принимавшие участие в настоящих воздушных боях, а не просто чиновники Королевских ВВС, которым разрешили ненадолго покинуть кабинет. Кроме того, Бивербрук распорядился, чтобы по всей стране демонстрировались остовы подбитых немецких самолетов – причем общественность не должна была подозревать, что к таким показам причастен министр авиационной промышленности. Он видел огромную пользу в том, чтобы по городам, подвергшимся бомбардировкам, тягачи возили на платформах сбитые самолеты. Этот «цирк», как он его называл, всегда принимали на ура, но особое впечатление он производил в местах, наиболее пострадавших от немецких бомб. «Похоже, люди очень рады были увидеть этот самолет, – как-то раз сообщил Бивербрук премьеру, – и цирк подействовал на них очень сильно»[382]382
  Beaverbrook to Churchill, minute, Jan. 31, 1941, BBK/D, Beaverbrook Papers.


[Закрыть].

Когда от фермеров, деревенских старост и владельцев площадок для гольфа поступали жалобы на немецкие самолеты, загромождающие их поля и лужайки, Бивербрук не спешил распоряжаться о вывозе этой техники, притом что он всегда весьма оперативно эвакуировал сбитые истребители Королевских ВВС, детали которых еще можно было использовать. После жалобы насчет одной площадки для гольфа он приказал оставить немецкий самолет на месте. «Игрокам будет полезно видеть эту разбившуюся машину, – заверил он своего специалиста по связям с общественностью. – Это поможет им уяснить, что сражения идут на самом деле»[383]383
  Farrer, Sky's the Limit, 81.


[Закрыть].

Придя в ярость от сопротивления Черчилля и от его заявлений, Гитлер приказал начать операцию, которой так опасалась Британия: полномасштабную атаку с моря. До сих пор не существовало никакого конкретного плана вторжения в Англию – научно обоснованного либо какого-то иного. 16 июля, во вторник, фюрер выпустил «Директиву № 16», озаглавленную «О подготовке к операции по высадке войск в Англии». Он дал этому плану кодовое название Seelöwe («Морской лев»)[384]384
  Trevor-Roper, Blitzkrieg to Defeat, 34.


[Закрыть].

Директива начиналась так: «Поскольку Англия, несмотря на свое безнадежное положение с военной точки зрения, не демонстрирует никаких признаков стремления к взаимопониманию, я решил подготовить операцию по высадке войск в Англии и в случае необходимости привести этот план в исполнение».

Он планировал невероятно масштабную атаку с моря: «Высадка будет произведена в форме внезапного пересечения пролива на широком фронте – от района Рамсгейта до области западнее острова Уайт». Сюда попадали и те участки английской береговой линии, где находились пляжи Па-де-Кале, самой узкой части Ла-Манша. (Его военачальники предполагали, что огромная армада из 1600 различных плавсредств доставит первую волну десанта – 100 000 человек.) Гитлер писал, что разработку плана операции «Морской лев» и подготовку к ней надо полностью завершить к середине августа. Он выделил промежуточные цели, которых следовало достичь, прежде чем можно будет начать вторжение. Первоочередной среди них стала такая: «Английские военно-воздушные силы необходимо так сократить и так ослабить морально и физически, чтобы они были не в состоянии предпринять сколько-нибудь серьезную атаку на перебрасываемые через пролив немецкие войска».