Текст книги "Кайсё"

Предрассветный туман, стелющийся над берегом, постепенно опускался, окутывая своим покрывалом струящуюся гладь воды, даже мелодичные звуки потока терялись в этом опаловом мареве. До Дук ощущал себя вне пространства и времени.

– Они, эти люди, благодаря этому нелепому ритуалу, тем не менее, сумели объединиться, и их сила и власть – реальная или воображаемая – возрастала. Врагов этих безумцев непременно находили обнаженными, со сломанными и вывернутыми назад конечностями – то есть этих несчастных прежде всего лишали возможности как сопротивляться, так и спасаться бегством.

Красновато-желтые глаза Ао приобрели какой-то особенный оттенок.

– И, что самое важное, их сердца, вырванные из груди, привязывались к пупкам, для того чтобы души жертв не могли покидать тела в момент смерти.

Ао на секунду повернул голову, и До Дуку представилось, что сквозь пелену тумана старик видит совершенно иные земли в совершенно иные времена.

– Танец Паау, – сказал он. – Вход к обретению власти и еще большей власти – вот чему я буду тебя учить, ибо именно за этим ты поднялся ко мне в горы. – Он поднял руку. – Сейчас ты должен выбрать какое-нибудь существо, которое будет представлять тебя, название которого станет твоим духовным именем. Выбирай!

– Белая сорока, – бросил До Дук первое, что пришло ему на ум.

– Белая сорока, – повторил Ао и повернул голову в сторону До Дука.

До Дук почувствовал резь в глазах.

– Ты уверен? – спросил Ао.

До Дук кивнул. Как ни странно, он был уверен – впервые за всю свою жизнь.

– Ты сказал. Пусть будет так. Отныне ты станешь Белой Сорокой. – Выражение лица Ао было очень серьезным.

Слова Ао, казалось, пронзили тело До Дука, подобно сотне дротиков, заставив его содрогнуться от неожиданной вспышки боли.

Глаза Ао напоминали черные камни на дне реки, гладкие и загадочные. После некоторого колебания старик воскликнул:

– Свершилось! Ты станешь Нго-май-ут, и никто кроме Нго-май-ут не сможет тебя выследить.

– Что это значит? – прошептал До Дук.

На губах Ао вновь заиграла сардоническая улыбка.

– Ты станешь другим человеком. Это тебя пугает? Нет? Хорошо. У тебя будет жаждущая душа, а к пище и питью – скоро, очень скоро – станешь совершенно равнодушен.

– А чем же я буду поддерживать силы?

– Это будет зависеть, – серьезно начал Ао, – от того, что останется после того, как ты превратишься в Нго-май-ут.

– Но я буду смертным?

Ао ответил не сразу. Наконец он произнес:

– Если ты получишь смертельную рану, то, да, можешь погибнуть. В этом смысле ты будешь смертен. Но ты будешь Нго-май-ут, и твое тело будет обладать замечательными способностями к рекуперации и регенерации.

– Значит, я буду близок к бессмертию.

Глаза Ао были прикрыты.

– Это уж ты сам определишь.

Сейчас До Дук был уверен, что Ао изучает его самым пристальным образом. Старик, вытянув руку, держал ее между ними ладонью вверх.

Пронзительный крик какой-то птицы пронесся эхом сквозь заросли джунглей и завесу тумана.

Ао ждал, когда До Дук положит свою руку на его ладонь. Наконец их ладони соединились, и мальчик всем телом ощутил пожатие своей руки. И когда Ао заговорил, его голос уже звучал иначе, будто проникая сквозь какую-то завесу или пелену.

– Ты готов продолжать свой путь из одного мира в другой?

До Дук открыл рот, чтобы ответить, но Ао закивал головой, будто уже знал ответ, сформулированный в голове младшего брата.

Венеция – Токио – Нью-Йорк

Николаса разбудил глухой рокот моторных лодок на Гранд-канале. Он открыл глаза – было темно. Взглянул на часы – время рассвета еще не наступило. Пройдясь по комнате, он заметил какой-то тонкий лучик света, пробивавшийся сквозь створку деревянных жалюзи. Раздвинув их, Николас увидел, что по мраморным фасадам строений вдоль по струится бледный свет, оттенки которого он не смог бы ни определить, ни описать. В воде отражался силуэт какой-то морской птицы, который вскоре исчез из виду я больше не отвлекал внимание Николаса, залюбовавшегося четким видом величественных очертаний Санта-Мария делла Салуте.

Он прошел в туалет, затем в ванную, ополоснул там лицо холодной водой, вернулся в комнату, оделся и вышел из номера. Николас не имел ни малейшего представления, куда направляется, уверен он был в одном: ему необходимо пройтись по улицам, подышать воздухом и как бы примерить к себе этот город, как примеряют одеяния из золотой парчи, ощутить его своей кожей.

Первый же порыв ветра с rio больно хлестнул по лицу, и Николас, подняв воротник куртки, постарался укрыть им и щеки.

Он пересек небольшую площадь и спустился к ruga, торговой улице с магазинами. Людей в такой ранний час еще не было, и большинство магазинов было закрыто. Нюх вывел его к маленькой булочной, в которой он купил кофе и изумительного вкуса рогалики. Наслаждаясь хлебным ароматом своей покупки, Николас направился в сторону мостика, ведущего к площади Святого Марка.

На мостике он на секунду задержался – ему нравилось любоваться с высоты игрой света на шелковой поверхности воды канала. Привязанные к причалам торговые лодки слегка покачивались, терпеливо дожидаясь своих живущих поблизости владельцев.

Не встретив ни души, он прошел еще через два моста и спустился под арку, выходящую на площадь. Прямо перед ним высился Дворец дожей, слева располагалась кампанила, часы на которой и по сей день били, как и несколько веков назад. Огромное пространство, со всех сторон окруженное бесконечными магазинчиками и кафе с верандами и вынесенными на воздух столиками, в этот ранний час казалось таким таинственным, будто это и не городская площадь, а чертоги Богов, в которые случайно забрел Николас.

Он выбрался на булыжную мостовую и вскоре услышал воркование раскормленных голубей, дожидающихся предленчевого набега туристов и ассоциируемой с ними очередной кормежки.

Вдруг до него донесся голос, исполняющий песню. Николас так и застыл на месте, прислушиваясь: ария принца Калафа из блестящей оперы Джакомо Пуччини «Турандот».

«И никто не уснет», – пел баритон. Подойдя к уличному певцу поближе, Николас увидел, что это дворник, одной рукой кативший за собой тележку с мусором, а другой – ритмично густой метлой разметавший пыль перед собой. Исполняя арию, он откинул назад голову, и Николас, вслушиваясь в эту вечно живую мелодию на фоне величественного амфитеатра дожей Венеции, проникся ощущением, что, независимо от того, какие проблемы он оставил нерешенными в Токио и какие опасности его подстерегают здесь, сейчас, в это утро, в этот час, стоило жить.

Проходя мимо певца-любителя, Николас поприветствовал его, а тот, мужчина весьма дородный, улыбнулся в ответ и, не сбившись с такта, продолжил свои занятия; его страстный голос, казалось, заполнял всю площадь.

Повернув за угол, Николас прошел через Пьяцетту в направлении к пристани и Гранд-каналу. Рожденные рассветом цвета, вздымаясь из груди океана к небу и скользя по домам вдоль канала, придавали всему видимому над горизонтом пространству те же самые оттенки, будто бы и не было разницы между морем и сушей.

Набережная – Рива-дегли-Счиавопи – начала заполняться школьниками, набивающимися в vaporetti, чтобы успеть к утренним занятиям. Покупая билеты и забираясь на паром, они громко переговаривались, и их высокие голоса звенели по всей Пьяпетте. Очутившись внутри, они громко смеялись, шалили, толкали друг друга, отвоевывая свободные места, в то время как в каютах рабочие с тусклыми глазами разворачивали местные утренние газеты, чтобы до самого конца пути не поднимать от них голов.

К счастью для Николаса, туристов еще не было. Сейчас они, видимо, только выбирались из кроватей, чтобы заказать себе горячие круассаны и крепкий черный кофе со сливками. Николас направился в сторону traghetti[17]17
  Паром (итал.)


[Закрыть], откуда только что отчалили vaporetti. Справа виднелась статуя Меркурия, слева готовился взлететь знаменитый Крылатый лев. Николас не находил ничего предосудительного в том, что дожи Венеции в качестве символа их города выбрали мифическое животное, – ему это даже правилось.

Отправляя в рот последний рогалик и допивая кофе, Николас размышлял о том, что чем дольше он находится здесь, тем лучше понимает, почему Венеция по сей день является не на словах, а на деле городом-государством. Живущие здесь люди могут быть итальянцами, но на этом все и кончается. В различных районах внутри страны всегда обычно говорят на своем местном наречии – здесь Венеция не исключение, однако нигде нет такого дробления в манере мышления, как в Венеции. Их образ жизни уникален – даже для них самих. Раздумывая над всем этим, Николас обнаружил, что это иконоборство вызывает в нем реакцию на самом глубинном уровне.

Подойдя ближе к Крылатому льву, он уввдел сидящую на постаменте статуи женщину в коротком жакете с меховым воротником. Первая волна школьников схлынула, и набережная вновь обезлюдела.

Внешность женщины поражала своей оригинальностью. В ее характерном для уроженцев Средиземноморья лице – удлиненный нос и широкий рот – были унаследованы в равной мере черты как финикиян, так и римлян. Густые рыжие волосы были зачесаны назад, что давало возможность видеть се открытое лицо, своей овальной формой напоминающее камею. Поравнявшись с ней, Николас увидел глубоко посаженные зеленовато-голубого цвета глаза. Уперевшись локтями в согнутые колени, она с видимым удовольствием уплетала пирожное с шоколадной начинкой.

Женщина подняла голову сразу же, как только ее коснулась тень проходящего мимо Николаса, солнечный свет полыхал в голубизне ее глаз, улыбка же подсказала Николасу, кто она такая и где они виделись.

– Вы не могли бы отодвинуться? Я наслаждаюсь этим видом, – в уголках рта виднелись коричневые пятнышки от шоколада.

Говорила она по-английски, однако какой-то едва заметный намек на акцент убеждал Николаса в том, что это не ее родной язык.

Николас присел рядом с ней.

– Я ждала вас, – сказала она.

– Надеюсь, не слишком долго. Приятная неожиданность увидеть вас без маски.

Широко улыбаясь, она вновь принялась за пирожное.

– Канун дня всех святых уже позади, – заметила она. – При дневном свете мы вновь можем быть самими собой.

– Даже Микио Оками?

Она бросила на него резкий пронзительный взгляд.

– Оками-сан находится в невероятном напряжении. Человек меньшего масштаба, вне всяких сомнений, не выдержал бы такой жизни.

Николас промолчал, зябко потирая закоченевшие на утреннем холодке руки.

– Вы будете помогать ему?

– Какие у него были общие дела с Домиником Гольдони, всесильным доном американской мафии?

– Что вы знаете о Гольдони кроме того, что он был доном американской мафии? – спросила Челеста.

– А что еще требуется знать?

Она печально улыбнулась.

– Прежде всего Гольдони был полувенецианец и, единственный среди всех капо, несицилийского происхождения. Кроме того, он обладал той особой интуицией, о которой остальные члены мафии могли только мечтать. Он предвидел, что дни Сэма Джанкано и подобных ему уже сочтены, и в мозгу его зрели планы относительно повой эры деятельности мафии. Связи дона в Америке имели решающее значение для Микио Оками в деле реализации его замыслов относительно того, как уничтожить Годайсю. – Она оценивающе посмотрела на него. – Надеюсь, эта дополнительная информация не поколеблет вас в вашем решении помочь Оками-сан?

Николас уловил озабоченность в ее голосе.

– Скажите мне, что для вас значит Оками-сан? Работодатель? Нечто вроде отца? Любовник? Или, возможно, все вместе?

Челеста рассмеялась.

– Какое чувство гордости испытал бы Оками-сан, услышь он ваши слова. Вам известно, что ему почти девяносто?

– Этого я не знал.

– Гм, он уже давно живет в Венеции, но и до приезда сюда... м-м... он поддерживал связи с наиболее влиятельными венецианскими семействами.

– Полагаю, одним из них было ваше.

– Мой отец пожертвовал своей жизнью за Оками-сан. – Она вытерла руки клочком бумаги. – Допускаю, что это может звучать для вас несколько неожиданно и непривычно.

– Вовсе нет. Я ведь наполовину азиат и понимаю, что значит долг.

– Да, конечно.

Чуть повернув голову в сторону, она смотрела, как из вод лагуны медленно поднимается солнце. Справа, на противоположной стороне Гранд-канала, в нежно-розовом свете виднелся собор Санта-Мария делла Салуте, а крылья венецианского льва над их головами казались охваченными огнем.

– Мои предки, или, по крайней мере, некоторые из них, прибыли сюда из Карфагена, – сказала она после некоторой паузы. – Они были мореплавателями, но также и философами, а еще, как говорят, великими учеными. Их очаг был разрушен, город превращен в руины, поэтому им осталось полагаться только на единственного надежного друга. И другом этим было море. Вот так наконец они оказались здесь, в Венеции. – Она повела головой по сторонам, а потом взглянула ему прямо в лицо. – Эти истории любил мне рассказывать дед. Он клялся в их правдивости, точно так же как клялся в том, что знает, где покоится лодка, на которой они прибыли. Он клялся, что она находится под фундаментом дворца, где вы были в прошлую ночь.

– Этот дворец был вашим домом?

– Теперь там живет Оками-сан, – ответила Челеста, причем в голосе ее не звучало ни грусти, ни горечи. – Я же сейчас обитаю в другом месте, более уединенном, вдали от Гранд-канала.

– А остальные члены вашей семьи?

– Оками-сан купил моей матери собственную квартиру – такую, что ей по силам содержать самой. Что касается моей сестры, то она больше не живет в Венеции.

Челеста повернулась в профиль, и, глядя на ее высокий с горбинкой нос, Николас представил ее на носу галеры, отплывающей из Карфагена через Средиземное море в поисках убежища, которым впоследствии окажется Венеция.

– Полагаю, что в свете истории судьба моей семьи совершенно типична. Мы научились привыкать ко всему: к меняющимся временам, к неизбежности и, что самое важное, к политике. Мой отец занимался производством тканей: бархата, кружев, шелка и тому подобных. А дед мой разработал технологию выработки особой муаровой парчи, и эта технология до сих пор является монополией нашей семьи. Предки Оками-сан родом из Осаки, и в свое время они занимались галантерейным бизнесом. Оками-сан и мой отец моментально нашли общий язык, оба были в равной мере горды и прагматичны. По своим взглядам родственники моего отца были очень близки людям с Востока, и им не составило большого труда понять, почему Оками-сан хочет купить их компанию. В конце концов, они остановились на партнерстве.

Значит, партнерство было абсолютно законным и являлось прекрасным предлогом для пребывания Оками в Венеции, – по некотором размышлении добавила она.

– Меня же интересует только один вопрос – что Оками сделал для моей семьи. – Николас почувствовал, что Челесте не было дела до того, с какой интонацией была сказана эта фраза.

– Пожалуйста, ответьте на мой вопрос. Вы поможете ему? – Она мягко перевела разговор на волнующую ее тему.

Мысли же Николаса вернулись к той ночи, когда Оками рассказал ему о грозящей опасности.

– Дело тут вот в чем, – сказал тогда Николас Оками. – Весь вопрос в опознании – ведь мы даже не знаем, кого пошлют, чтобы убить вас. Существует также вопрос времени: следует признать, что у нас его мало. В этих исключительных условиях наш выбор очень ограничен. Не будет ничего хорошего в том, что вы вдруг заляжете на дно, – поскольку вы должны продолжать работу над своим планом, а не имея возможности маневра, вы ничего не сделаете. Так же не будет ничего хорошего и в том, если мы приставим к вам круглосуточную охрану, – потому что тот, кого пришлют, просто воспользуется точным хронометражем вашего времени и к тому же вполне сможет вычислить место, где мы вас прячем. Я же окажусь в невыгодном положении. В подобных безнадежных условиях я не могу позволить себе этого. Моя задача уже осложнена тем, что я не представляю себе, с кем мне придется вести борьбу.

– Таким образом, ты хочешь сказать, что нам объявили шах? – холодно посмотрел на него Оками.

– Вовсе нет. Я хочу лишь сказать, что экстремальные условия требуют экстремальных мер.

Предавшись этим воспоминаниям, Николас вдруг вздрогнул, как будто его пронзил холодный ветер с площади, однако тот вечер никак не хотел уходить из памяти.

– Для того чтобы помочь вам, я должен стать магнитом.

– Магнитом?

– Да. Можете назвать это живым щитом. То, что мне необходимо, так это переориентировать действия убийцы с вас на себя.

– Я сделаю то, что в моих силах, – вернулся Николас к действительности.

– Да, я знаю, – кивнула Челеста. – Вчера, после того как вы ушли, мы детально обсудили с Оками-сан все наши возможности. Оками-сан был в вас уверен, но мне самой хотелось услышать это от вас лично.

Она бросила взгляд на море.

– Мне необходимо рассказать вам о трех людях, составляющих внутренний совет Кайсё, – потому что один из них оказался предателем, желающим смерти Оками-сан. Во внутренний совет входят оябуны, стоящие во главе трех основных кланов якудза. Тэпуо Акинага, Акира Тёса и Томоо Кодзо. – Она предъявила ему три фотографии. – Всех троих следует считать виновными до тех пор, пока вы не докажете их невиновность. Предупреждаю вас: вы не должны доверять ни одному из них.

Николас принялся разглядывать фотографии, запоминая лица. Затем взглянул на нос.

– Оками-сан – не ваш любовник, но вам он очень дорог, поскольку раньше вы говорили, что нагрузки, которые он выдерживает, давно бы убили человека меньшего масштаба.

– Все верно.

– А тем не менее он дожил до девяноста.

Она резко поднялась.

– Давайте пройдемся. Я замерзла.

Челеста спрятала руки в карманы жакета, и они пошли вниз по набережной. Над головами их с громким воркованием кружили голуби, слышались крики уличных зазывал, соблазнявших бесплатной поездкой на Мурано в гости к всемирно известным стеклодувам. Их голоса перекрывали даже тарахтенье лодочных моторов. Временами голуби пролетали так низко, что в прохладном воздухе слышалось хлопанье их крыльев.

– А сейчас я скажу вам то, о чем не знают даже члены внутреннего совета открою вам тайну Кайсё: он владеет корёку.

Корёку – огненной стрелой пронеслось у него в мозгу.

– Микио Оками владеет Освещенной энергией?

– Именно она позволила ему выжить все эти годы, – ответила Челеста. – В этом и заключается ответ почти на все ваши вопросы, не так ли? Девяносто с лишним, а силы и настойчивости, как у пятидесятилетнего.

Чтобы сдержать участившееся сердцебиение, Николасу пришлось взять под контроль дыхание. Мозг среагировал мгновенно. Корёку – ведь это же путь в Сюкэн. Если Оками действительно постиг Освещенную энергию, то он сможет дать ответ, способен ли Николас достичь этих высот. Корёку – переходное звено, вход в Сюкэн. Наконец-то сможет он найти разгадку тайны своих древних предков – возможность сочетаемости Аксхара и Кшира, Света и Тьмы, двух противоположных полусфер Тау-тау, – неужели ему предоставляется такой случай? Да, но только если он обеспечит безопасность Оками.

– Наконец-то мне удалось задеть вас за живое, – подала голос Челеста.

– Боюсь, что да.

Она резко повернулась и бросила на Николаса быстрый взгляд.

– Оками-сан не согласен с вашим планом. Он не хочет ставить вас на линию огня.

– Уже поздно говорить об этом.

– Что вы имеете в виду? Мне кажется, он прав.

– Ничего не говорите, идите вперед, только чуть быстрее, – неожиданно проговорил Николас.

Они свернули с набережной на боковую дорожку. Было как раз то время, когда начинали открываться магазины и толпы людей спешили на работу. Вид этих взбудораженных людей удивил Николаса – ему показалось странным и удивительным то, что в этом городе чудес кто-то действительно работает. Трудно было в это поверить. Тем не менее за волшебной оболочкой Венеция продолжала оставаться городом, хотя и весьма своеобразным, в мирском понимании этого слова.

– Сейчас ни у Оками, ни у меня нет выбора, – продолжил Николас. – Мы оба обречены идти этим путем. А с исходом, каков бы он ни был, вам придется в любом случае смириться.

– Карма. Это ваша судьба.

В се голосе Николас уловил иронию.

– Послушайте, Челеста, если вы не верите в карму, то, значит, она не существует.

– Вроде гири, – улыбнулась Челеста.

Ей нравилось наблюдать за его недоуменным взглядом.

– Да, – серьезно добавила она, – я все знаю о долге чести, долге, выплатить сполна который невозможно.

Увидев маленькую булочную, Николас увлек ее к витрине, где красовались только что выпеченные батоны хлеба и румяные кексы.

– Вы голодны? По-моему, только что поели.

– Мне бы хотелось знать, не привлекают ли наши персоны чьего-либо внимания.

Челеста следила за тем, как Николас поверх головы продавщицы, добродушной женщины средних лет с розовыми щечками, вглядывается в стекло витрины.

– Что вы там заметили? – спросила она.

– В данный момент меня волнует не то, что я заметил, а то, что я чувствую. Кто-то определенно взял нас под наблюдение.

Они пересекли мост и вышли на другую улицу.

– Значит, это все-таки началось, – сказала Челеста. – Что будем делать?

– Кто бы он там ни был, дадим ему возможность еще немного понаблюдать за нами.

– Зачем?

– Потому что, чем дольше он будет преследовать нас, тем больше у нас шансов разглядеть его. А именно это мне и нужно, – Николас схватил ее за руку. – Готовы взглянуть в глаза врагу?

Она слабо улыбнулась.

– В данных обстоятельствах только об этом и мечтаю.

* * *

– Отдохните, – бросил Лиллехаммер, выходя из кабины пилотов реактивного самолета ВВС США. В руке он держал несколько листков с только что полученным факсом, лицо светилось от возбуждения.

– Что-нибудь об изуродованной девушке? – спросил Кроукер, отставив чашку с кофе и закрепив ее специальным колпачком.

– Угадали, – Лиллехаммер потряс в воздухе своими листками. – У нее был мост. Два коренных зуба, вместо выпавших молочных, появиться не пожелали – дантисту пришлось потрудиться.

Лиллехаммер ухмыльнулся – паутинка бледных шрамов обозначилась в уголках рта. Темные облака за стеклами иллюминаторов то сходились, то вновь расходились и хлестали по обшивке самолета, подобно гигантскому конскому хвосту. Уходя от шторма все выше вверх, им даже пришлось глотнуть кислорода над центром Миннесоты, да и сейчас ощущались последствия турбулентности, несмотря на то, что самолет вышел из фронта грозы.

– Зубной врач постарался на славу – наши компьютеры моментально вычислили ее имя: Вирджиния Моррис. Она из тех, кого поставляло ему ФБР. Видимо, его чем-то не устраивал фэбээровский выбор, и он сделал свой.

Легкая тряска не мешала Кроукеру наблюдать за проносившимися над ними облаками.

– Следовательно, она вместе с ним нарушала правила ФПЗС?

– Похоже на то. Это его старая связь. Я разговаривал с федеральными судебными следователями, ведущими это дело, – у них нет информации, что она сотрудничала с его охранниками, – Лиллехаммер покачал головой. – ФПЗС я вычеркнул из числа подозреваемых. Доминик был всегда неисправимым бабником, его брюк не хватало на ту штуку, что была в них.

– Стало быть, он под носом ФПЗС таскал за собой любовницу до самой Миннесоты? Как ему это удалось?

Лиллехаммер пожал плечами.

– Он командовал легионами. Любой из его подчиненных мог оказаться предателем.

Кроукеру надоело разглядывать тучи за иллюминатором.

– Сомневаюсь. Я знаю этих парней. Они привыкли делать свое дело, им нет необходимости лезть в чужие отношения. Зачем брать на себя лишнюю ответственность?

– Есть какие-нибудь соображения?

– Относительно предателей из его внутреннего окружения?

– Разумеется, – вскинул голову Лиллехаммер, – а кто еще мог навести убийцу на след Доминика?

Кроукер покачал головой.

– Вам кажется, что душок исходит от Федеральной программы, я же придерживаюсь иного мнения. Гольдони убили в том доме. А как он там оказался? Его похитили? Сомневаюсь. Он был под постоянным наблюдением. Кроме того, если бы убийца был из внутреннего окружения, то он расправился бы с Гольдони на месте, а не где-то на окраинах Миннесоты. А не кажется ли вам, что он намеренно ускользнул от охранников, торопясь на какое-то рандеву? Пет ничего проще – сказал жене, дескать, пошел за туалетной бумагой или вдруг захотелось телячьей вырезки – и был таков.

– Я допускаю такую возможность, – Лиллехаммер был явно заинтересован. – Но каковы же мотивы его ухода?

– Видимо, какая-то встреча, как я уже сказал. Причем встреча с лицом, пользовавшимся его абсолютным доверием. – Николас взглянул на часы. – А не изменить ли нам план полета? Если мы, скажем, сядем не в Вашингтоне, а в Нью-Йорке, то каково будет наше расчетное время прибытия?

– Сейчас справлюсь у пилотов, – ответил Лиллехаммер, нажимая кнопку интеркома.

* * *

Проснувшись на огромных размеров кровати в токийском отела «Хилтон», Жюстина первым делом потянулась к мужчине, спавшему этой ночью подле нее. Однако рука ощутила лишь смятые простыни – сердце Жюстины оборвалось и на секунду ее залила привычная, как голод, тупая, свинцовая боль.

Приподняв голову с подушки, она услышала, как Рик мочится в уборной. Было что-то успокаивающее в этом истинно мужском звуке – плеске тугой струи, бьющей по фаянсу унитаза.

– Рик?

Голая фигура показалась в дверях ванной, Рик усмехался.

– Наконец-то проснулась? Прекрасно. Я намерен заказать завтрак.

Жюстина села на край кровати и потянулась. Она видела, какими жадными, затуманенными страстью глазами он смотрит на нее.

– А ты знаешь, какое влияние оказывает этот твой вид на мою индивидуальность?

Жюстина рассмеялась.

– Кажется, твоя индивидуальность приглашает тебя в постель.

Она раскрыла ему свои объятия, он наклонился и, выгнувшись, навис над своей возлюбленной. Глядя снизу вверх ему прямо в глаза, Жюстина спросила:

– А как же завтрак?

– Не знаю, как ты, а я уже не такой голодный, каким был до твоего пробуждения.

Потом, приняв душ и одевшись, они спустились в ресторан. Рик заказал яичницу с беконом, картофель, апельсиновый сок, кофе и тосты. Жюстина не смогла сдержать улыбки – он был до мозга костей американец. Восхищаясь им, проголодавшаяся Жюстина заявила, что будет есть то же самое.

Сок и кофе подали моментально. Рик предпочитал черный кофе. Добавляя в ее чашку сливки и сахар, он спросил:

– Если ты не передумала, то когда сможешь вернуться в Нью-Йорк?

Взглянув на Рика, Жюстина положила ладони на его руку.

– Я не передумала. Когда бы ты хотел, чтобы я вернулась?

– Сегодня же, – ответил Рик, прижимая ее руку к своим губам. – Я ждал слишком долго, чтобы еще продолжать ждать.

Жюстина улыбалась, захваченная его неистовым энтузиазмом.

– Хорошо. Но мне нужен день, чтобы собраться.

– Зачем? Разве здесь есть что-нибудь такое, в чем ты действительно нуждаешься... или хочешь... захватить с собой?

В этот момент подали заказ, и это дало ей некоторое время, чтобы осмыслить его слова. Рик попросил принести еще земляничного джема. Расправляясь с беконом, Жюстина наблюдала, как он намазывает тост маслом и джемом. Наконец она произнесла:

– Я подумала, и мне кажется, здесь нет таких вещей, без которых я не могла бы жить, – она подняла голову. – Я поняла, что ты задумал. Начать все сначала и абсолютно по-новому. – Жюстина доела бекон. – И кажется, мне твоя идея очень нравится.

– Потрясающе. – Он вытер губы. – Пойду и прямо сейчас забронирую места.

Она наблюдала за тем, как он проходит между столиков, расспрашивает метрдотеля, где находится телефон, и не могла оторвать взгляд от его лица. Жюстина представляла себя в Нью-Йорке, замужем за Риком, занимающейся своим прежним делом. Она чувствовала, как в ней начинают струиться жизнетворные соки, – подобного рода ощущений она не испытывала очень давно и не надеялась, что когда-либо испытает их вновь. Она страстно желала вернуться к работе, самоутвердиться, сделать что-нибудь сногсшибательное, проявить себя незаурядной личностью, дабы обрести прежнее самоуважение.

Ход ее мечтаний прервал подошедший официант. В руке он держал радиотелефон.

– Миссис Линнер, – доложил он. – Вас просят к телефону.

Жюстина так и застыла на месте ее охватил ужас – неужели Николасу удалось узнать, через Нанги, например, где она находится. Холодный кусок льда застрял где-то в желудке, не давая возможности вдохнуть.

– Миссис Линнер?

Она кивнула, выдавила подобие улыбки и взяла трубку.

– Слушаю.

– Жюстина, это Нанги.

– Доброе утро, – с облегчением поздоровалась она.

– Тебе уже лучше? Как прошла встреча с Милларом-сан?

– Лучше не придумаешь, – поблагодарила Жюстина. Ей было хорошо известно, какими близкими друзьями являются Нанги и Николас. Однако Нанги не был тандзяном, он не владел той особой энергией, позволяющей читать ее чувства и эмоции, тем более по телефону. – Всегда приятно встретиться со старинным другом, приехавшим из Штатов.

– Очень хорошо себе представляю, – согласился Нанги. – Токио – это сердце Японии, однако я частенько испытываю приступы тоски по дому, по тому месту, где родился. Это вполне естественно.

– Спасибо, Нанги-сан, за вашу заботу.

– Возможно, мы скоро увидимся, – в его голосе звучали грустные нотки. – Мне неизвестно, как долго будет отсутствовать Николас.

– Вы разговаривали с ним? – спросила Жюстина и сразу же пожалела об этом.

– А вы не звонили ему? – в свою очередь спросил Нанги. – Я просил Ито-сан оставить номер его телефона у портье в отеле.

Получала она какое-либо сообщение от этой ненавистной его помощницы или нет? Жюстина не могла вспомнить. Мысли отчаянно кружились в голове. Что бы такое соврать?

– Да, я взяла его номер. Несколько раз пыталась дозвониться, но безуспешно.

– Полагаю, в этом нет ничего удивительного. Мне тоже не удалось до него дозвониться. Будем пытаться еще.

– Да, конечно.

– Звоните мне в любое время, Жюстина-сан.

– Хорошо, Нанги-сан. Еще раз вас благодарю.

С огромным чувством облегчения она отключила связь. Ей вовсе не хотелось ему лгать, однако какой еще у нее был выбор? Положив трубку, Жюстина ощутила, что она вся мокрая от ее пота.

Вернулся Рик, радостная ухмылка освещала его лицо.

– Все улажено, – бросил он, усаживаясь напротив Жюстины. – Мы вылетаем сегодня вечером. Так что у нас достаточно времени, чтобы ты выступила в роли гида и показала своему туристу город.

– Нет, – возразила Жюстина. – Я до смерти устала от Токио. Мы поедем за город, там красиво. В любом случае мне необходимо пригнать машину к дому.

Некоторое время они ели молча, и Жюстина подумала, что давно еда не доставляла ей такого удовольствия.

За кофе и новой порцией тостов с земляничным джемом, заказанной Риком, они рассуждали о новой совместной жизни.

– Где бы ты хотела жить? – спросил Рик. – В Манхэттене или где-нибудь за городской чертой, например на Лонг-Айленде?

Жюстина задумалась.

– Исходя из того, что я слышала о нынешнем Манхэттене, скажу определенно – там я жить не хочу. – На секунду ее глава затуманились. – Но и Лонг-Айленд меня не прельщает.