Текст книги "Книга домыслов"

Глава 2

Бастард родился на маленькой табачной ферме, расположенной среди плодородных холмов Вирджинии. Если бы кто-нибудь потрудился внести время его рождения в официальные документы, то оно пришлось бы на восьмидесятые годы XVIII века. В тот период фермер, выращивающий табак, сам устанавливал цену на большую бочку своего товара, а до того момента, когда его землю поглотит всепожирающий хлопок, оставалось еще немного времени. Небольшая, обшитая досками хибара местами обросла мхом. Ставни никогда не открывались, защищая обитателей дома от дождя, мух и неприятного запаха табака, долетавшего сюда из расположенного невдалеке сушильного сарая.

Матерью ребенка была Юнис Оливер, выносливая жена фермера; отцом – Лемюэль Аткинсон, статный молодой человек, хозяин бродячего театра, в антрактах между представлениями которого продавались различные лекарства. Очаровав женщину вежливостью и мягкостью рук истинного джентльмена, Лемюэль всучил Юнис три пузырька эликсира Аткинсона, а также одарил ее ребеночком.

У фермера Уильяма Оливера уже и так было трое своих собственных детей. Рождение в семье чужого ребенка его совсем не обрадовало. Когда мальчик подрос, научился ходить и уже не мог прожить на объедках, остававшихся после других членов семьи, мистер Оливер отвел ребенка в самую гущу леса и предоставил его судьбе. Юнис горько плакала, когда у нее забирали сына, а мальчик хранил гробовое молчание, так как его несчастье не ограничивалось тем, что он был бастардом. Ко всем остальным бедам, ребенок родился немым.

Он прожил несколько лет, не зная ни звучания слов, ни их значения. Когда светало, ребенок испытывал голод и утолял его тем, чем мог. Он собирал ягоды покрытыми коркой грязи руками. Когда мальчик набредал в своих скитаниях на ферму, он воровал все, что подворачивалось под руку, стараясь соблюдать полнейшую тишину. Если на его пути оказывался сарай, в котором вялилось мясо, ребенок обретал на ночь крышу над головой и несколько недель жил сытой жизнью. Когда становилось темно, он спал, найдя местечко потеплее. Его дни как бы съеживались. Оставались только туман, горы и заросли деревьев, такие бескрайние, что воспринимались как целый мир. Мальчик затерялся в этом мире. Именно в нем он впервые научился исчезать.

Человек может прожить сто лет, так и не узнав, в чем состоит секрет исчезания. Мальчик раскрыл этот секрет, потому что его душа была готова услышать шепот земли, еле уловимое дрожание почвы и дыхание воды. Эти звуки были едва различимы, так как заглушались стуком его сердца. Вода была ключом ко всему. Он вслушивался в ее глубину и широту, соразмеряя дыхание воды с собственным дыханием, замедляя и заглушая биение своего сердца до тех пор, пока оно не становилось едва различимым, а загорелая, покрытая грязью фигура мальчика не сливалась с окружающим миром. Посторонний наблюдатель видел, как грязный оборвыш сворачивал с дороги и исчезал среди стволов деревьев, словно песчинка, которую никто не в состоянии заметить на берегу. Только голод, его всегдашний спутник, подсказывал ребенку, что он до сих пор жив.

Искусство исчезания помогало ему выживать. Он незаметно пробирался в коптильни и ел до тех пор, пока дым и жар не выгоняли его оттуда. Мальчик крал свежеиспеченные караваи хлеба со столов, близко стоявших к деревьям и кустам, куда хозяйки их ставили, чтобы те остывали. Он воровал все, чем можно было утолить голод.

Лишь единожды мальчик отважился проникнуть в дом, из которого его выгнали. К тому времени воспоминания о том периоде его жизни стали настолько туманны, что ребенку начало казаться, будто он все это выдумал. В своих скитаниях он случайно набрел на серую лачугу с покатой крышей и с изумлением понял, что она настоящая, а не плод его грез. Мальчик приоткрыл ставню ровно настолько, чтобы его глубоко посаженный карий глаз мог рассмотреть, что находится там, внутри.

Спальню освещал неясный лунный свет, проникающий сквозь щели в плохо подогнанных ставнях. Мужчина и женщина спали на соломенном матрасе. Мальчик смотрел на грубые черты лица мужчины, на жесткую щетину, пробивающуюся на его подбородке, и ничего не чувствовал. Женщина лежала на боку. Каштановые волосы, завившись кольцами, лежали на ее холщовой рубахе. Что-то проснулось в душе мальчика. Эти волосы словно бы защекотали тыльную сторону его руки. Мальчик проник в дом, проскользнул мимо длинного стола и кроватки со спящим ребенком, а затем пробрался в комнату, в которой спали женщина и мужчина. Его тело помнило планировку дома, мальчик как будто проделывал путь от входной двери до спальни тысячи раз. Он осторожно приподнял одеяло, залез под него и прикрыл глаза. От женщины знакомо пахло хозяйственным мылом и сушеным табаком. Этот запах, вроде бы забытый, все же глубоко засел в его памяти. От женщины исходило тепло. Что-то сжалось в груди мальчика.

Он ушел из дома прежде, чем она проснулась.

Мальчик не видел, как женщина будила мужа, не слышал, как она говорила ему, что ей показалось, будто за ней кто-то следит, а еще она видела во сне сына. Мальчик больше не возвращался в тот дом. Он вернулся в лес, чтобы там найти пристанище и раздобыть себе пищу. Он искал место, где кожу не жжет нещадно солнце.

На берегах мутной реки Дан, недалеко от переправы Бойда, раскинулся городишко Кэтспо, названный так из-за того, что очертания долины, в которой он лежит, напоминали кошачью лапу. Речная глина придала ему коричневато-желтый цвет, а в воздухе стояла вечная пыль, поднимаемая копытами лошадей и мулов. Паводки, этот бич переправы Бойда, в дальнейшем заставили обитателей Кэтспо перебраться повыше, на холмы, но в описываемое нами время городок еще бурно развивался. Мальчик шел вдоль излучины реки Дан, пока не наткнулся на город. Открывшееся ему зрелище пугало, но в то же время сулило новые возможности. Прачки кипятили на очагах огромные чаны с бельем, а мыльную воду выливали в речку. Мужчины управляли с помощью длинных жердей плоскодонными лодками. Лошади тянули фургоны вдоль берега и по городским улочкам. В каждом фургоне сидели мужчины и женщины. Какофония, в которую сливались звуки, издаваемые водой, людьми и фургонами, пугала мальчика. Его встревоженный взгляд метался из стороны в сторону, пока не остановился на мерно покачивающемся подоле ярко-голубого платья какой-то женщины. Мальчик спрятался за стволом дерева, прикрыл уши руками и постарался замедлить биение своего сердца. Он вслушивался в дыхание реки.

А затем послышался этот чудесный звук…

Под крики зычного голоса глашатая в город въезжала труппа бродячего цирка – разношерстное сборище жонглеров, акробатов, фокусников, гадалок и животных. Возглавлял их Гермелиус Пибоди, самозваный духовидец и мечтатель, подвижник в сферах развлечения и обучения, полагавший, что циркачи и животные («считающая» свинья, которую объявили ученой, лошадь-карлик и вращающаяся на одном месте лама) служат инструментами для излечения человеческих душ и наполнения кошелька самого мистера Пибоди. В лучшие дни он считал себя непревзойденным авторитетом, в худшие – местные жители оказывались невосприимчивыми к его идеям просвещения и гнали циркачей вон из города.

На свежевыкрашенном в голубой цвет фургоне, в котором перевозили свинью, гордо значилось имя животного – Тобби, а еще бока повозки хранили на себе следы встречи с вилами неблагодарных зрителей.

Мальчик наблюдал за тем, как местные жители окружают желто-зеленый фургон, выехавший на центральную площадь городка. За фургоном, в некотором отдалении, следовали прочие повозки и фургоны. Некоторые из них были накрыты просмоленной холстиной, другим защитой от непогоды служили части огромных бочек, которые крепились вместо крыши. Раскрашены фургоны были во все цвета радуги. В каждой повозке сидели люди вместе с животными. Возницы принялись выстраивать повозки и фургоны в круг, а женщины прижимали детей поближе к своим юбкам, боясь, что они могут попасть под колеса. Головной фургон украшала надпись – столь вычурная, что ее трудно было прочесть. На нем стоял внушительной наружности мужчина в пышном одеянии. Это и был Пибоди. Горожане, привыкшие к путешествующим в одиночку бродячим жонглерам и музыкантам, впервые лицезрели столь ослепительное зрелище.

Никогда прежде в городе не появлялся человек, подобный Гермелиусу Пибоди, и восхищение толпы весьма льстило самолюбию хозяина бродячего цирка. Всеобщее внимание привлекали как его внушительный рост, так и наружность. Его курчавая борода опускалась на грудь, а длинные седеющие волосы ниспадали на плечи. На голове у него была ворсистая шляпа франтоватого вида. То, что шляпа не слетала с головы, уже казалось ловким трюком. Весьма объемный живот придавал Пибоди вид человека солидного. Медные пуговицы жилета едва сдерживали его выпирающую мощь. Ткань куртки красного бархата, казалось, вот-вот разойдется по швам. Но самым замечательным в Гермелиусе Пибоди был его рокочущий голос, зарождавшийся где-то в глубине нутра и вполне способный достичь самых отдаленных уголков долины.

– Леди и джентльмены! Вам несказанно повезло!

Пибоди сделал знак худощавому мужчине с глубоким шрамом в уголке рта, стоявшему позади него. Тот что-то зашептал Пибоди на ухо.

– Вирджинцы! Вскоре вы увидите самое изумительное зрелище в вашей жизни! – прокричал Пибоди. – Я привез вам с Востока непревзойденную женщину-змею.

Гибкая девушка забралась на крышу фургона, коснулась ногой своего затылка, а затем, наклонившись вперед, стала на одну руку.

Потрясенный мальчик оторвался от ствола дерева, за которым прятался.

– Из самого сердца Карпатских гор, – подняв к небу распростертые руки, объявлял тем временем Пибоди, – средоточия славянского мистицизма, воспитанная волками и посвященная в тайны древнего искусства провиденья судьбы… мадам Рыжкова!

Шепоток пробежал по толпе, когда из-за фургона с покатой крышей появилась сгорбленная пожилая женщина в шелковом платье явно фабричной работы и приветственно подняла руку со скрюченными, подагрическими пальцами.

Голос Пибоди и дикая часть души мальчика звучали в унисон. Ребенок стал осторожно пробираться к фургонам, змейкой проскальзывая между людьми. Вот он заприметил свободное место за колесом, откуда прекрасно было видно мужчину с голосом, подобным рокоту полноводной реки. Взобравшись на колесо, мальчик встал на цыпочках, прислушиваясь, ловя каждое дыхание мужчины.

– Только один раз в жизни, леди и джентльмены! Когда еще вам выпадет шанс увидеть, как человек поднимает одной рукой взрослую лошадь? Когда еще вам доведется лицезреть, как девушка завязывает свое тело в морской узел, или узнать, какую судьбу Господь Бог предначертал вам? Никогда больше такого вам не увидеть, леди и джентльмены!

В едином порыве циркачи заскочили в свои фургоны и повозки, задернули пологи из тяжелой парусины и позакрывали двери, скрывшись от глаз зрителей.

Остался лишь Пибоди. Мужчина степенно прохаживался перед толпой, поглаживая пуговицы на своем жилете.

– В полдень и в сумерки, леди и джентльмены! Три пенса за представление. Мы принимаем также испанские деньги. В полдень и в сумерки!

Толпа рассосалась. Люди вернулись к своим повозкам, к стирке, торговле и прочим делам, составляющим основу жизни в Кэтспо. Мальчик так и остался стоять у повозки. Пибоди устремил на ребенка взгляд своих пронзительных голубых глаз.

– Ма-альчик, – произнес он нараспев.

Ребенок, потеряв равновесие, упал на спину. Воздух с шумом покинул его легкие. Он хотел убежать, но тело отказывалось ему повиноваться.

– У тебя неплохо получается исчезать и неожиданно появляться, – сказал Пибоди. – Отличный трюк. Как ты его называешь? Эфемерность… эфеме… Мы подберем слово потом. Возможно, мы его просто-напросто придумаем.

Мальчик не понимал смысла звуков, издаваемых мужчиной. Слово «мальчик» было ему знакомо, а все остальное составляло не более чем приятный для слуха шум. Ему захотелось пощупать ткань на выпирающем животе этого невероятного человека.

Мужчина подошел к мальчику.

– И что мы имеем? Ну, ты мальчик, как я вижу… А еще ты сделан из травинок и грязи, как я погляжу. Любопытный экземпляр! – рассмеявшись, произнес мужчина. – Ну, что скажешь?

Пибоди тронул рукой мальчика за плечо. После того последнего раза, когда ребенок видел перед собой живого человека, минуло несколько месяцев. Не привыкший к прикосновениям, мальчик зашатался под тяжестью руки и сделал то, что подсказала ему природа, – обмочился.

– Черт! – отскочил от него Пибоди. – Надо будет отучить тебя от этой привычки.

Мальчик часто заморгал. С его губ сорвался неприятный звук.

Выражение лица Пибоди смягчилось, а одна щека дернулась – видно, он пытался изобразить улыбку.

– Не волнуйся, парень. Мы сделаем из тебя знаменитость. Если хочешь знать, я в этом уверен. – Взяв мальчика за руку, он помог ему стать на ноги. – Идем. Надо показать тебе, как мы живем.

Превозмогая страх, заинтригованный ребенок последовал за взрослым.

Пибоди подвел его к покрашенному в зеленый и золотистый цвета фургону. Через тщательно подогнанную дверь они попали в хорошо обставленное помещение. На письменном столе возвышались стопки книг. Под потолком висела медная лампа. Все здесь служило для комфорта человека, всю жизнь проводящего в путешествиях. Мальчик несмело ступил внутрь фургона.

Пибоди оглядел его с головы до ног.

– Ты настолько смугл, что легко сойдешь за магометанина либо турка. Подбородок выше!

Нагнувшись, мужчина попытался пальцем приподнять ему подбородок, желая таким образом лучше рассмотреть мальчика, но тот отпрянул.

– Нет, ты слишком дикий.

Пибоди тяжело опустился на небольшой трехногий стул. Мальчика удивило, что тот выдержал изрядный вес мужчины. Судя по всему, незнакомец о чем-то задумался. Руки у мужчины были чистыми, а ногти – аккуратно подстриженными. Его руки являли собою полную противоположность рукам мальчика. Несмотря на ужасающие размеры мужчины, в нем чувствовалась мягкость. От уголков глаз Пибоди лучились веселые морщинки. Мальчик, вслушиваясь в его рокочущий голос, подошел ближе к столу, за которым сидел мужчина.

– Прежде у нас не было индуса… Решено: Индия, – вслух размышлял Пибоди. – Да, ты у нас будешь индийским дикарем… Мой новый мальчик-дикарь!

Хихикнув, мужчина нагнулся и погладил ребенка по волосам, но затем замер в нерешительности.

– А ты не против стать дикарем?

Мальчик ничего не ответил. Брови Пибоди приподнялись.

– Ты немой?

Мальчик вжался спиной в стену. Кожа сразу же зачесалась. Взгляд его скользнул по тщательно завязанным шнуркам на башмаках взрослого. Ребенок выпрямил подогнутые пальцы своих босых ног.

– Не важно, парень. Твоя роль – роль без слов. – Уголок рта мужчины дернулся. – Главное – это трюк с исчезновением.

Мальчик протянул руку и потрогал башмаки Пибоди.

– Нравятся?

Ребенок отдернул руку.

Пибоди нахмурился. Усы его зашевелились. Выражение лица изменилось. Острый взгляд смягчился. Мужчина заговорил теперь значительно тише:

– С тобой плохо обращались. Мы это исправим, малец. Ты здесь заночуешь. Посмотрим, успокоит ли это тебя хоть немножко.

Из дорожного сундука мужчина вытащил одеяло и протянул его мальчику. Материя оказалась на ощупь колючей, но ребенку все равно понравилось тереться о нее виском. Мальчик пристроился у стола, завернувшись в одеяло. Только один раз за весь вечер мужчина вышел из фургона. Ребенок испугался, что его могут бросить, но вскоре Пибоди вернулся с куском хлеба. Мальчик буквально впился в него зубами. Ничего не сказав, мужчина принялся что-то записывать в книгу. Время от времени он отрывался от этого занятия и поправлял одеяло, которое то и дело норовило сползти с плеч мальчика.

Наконец сон сморил его. Мальчик решил, что будет повсюду следовать за этим человеком.

Утром Пибоди провел мальчика вдоль стоящих кругом фургонов. Он то и дело уходил вперед, но потом останавливался и ждал, когда маленький спутник его догонит. Когда они дошли до внушительных размеров клетки, установленной на обычной телеге, Пибоди остановился.

– Я подумал и решил, что она – твоя. Ты станешь нашим мальчиком-дикарем.

Ребенок разглядывал клетку, не замечая, что за ним наблюдает несколько пар глаз тех, кто находился в фургонах. Пол в клетке был усыпан соломой и опилками. Вечером это сохранит тепло. Весьма предусмотрительно, учитывая, что ребенок босой и голый. Клетка завешивалась бархатными портьерами, которые Пибоди в свое время позаимствовал с окон гостиной своей матери. Портьеры внизу были утяжелены цепями, чтобы защитить сидящего в клетке от света, как объяснил мужчина. При желании их можно поднимать с помощью ворота. Пибоди продемонстрировал, как шокировать публику, внезапно подняв портьеры в тот момент, как мальчик-дикарь будет испражняться или совершать что-нибудь столь же отвратительное.

– У нас когда-то был другой мальчик-дикарь, но теперь эта клетка твоя.

Мальчик быстро вошел в роль. Ему нравилось ощущать холод металла кожей, и, сидя в клетке, он мог не только быть предметом пристального внимания, но и многое видеть. Люди пялились на него, а он без страха смотрел им в лица. Мальчик пытался понять, зачем женщины завивают свои волосы в букли и почему их бедра кажутся куда более широкими, чем у мужчин. А еще его удивляло то, что мужчины делают со своими волосами на лице. Он прыгал, ползал, ел и испражнялся, где и как ему заблагорассудится. Если кто-нибудь ему не нравился, мальчик мог состроить ему гримасу или даже плюнуть в его сторону. Никто его за это не наказывал. Такое поведение было его привилегией. Постепенно он начал чувствовать себя в клетке вполне свободно.

Не ставя ребенка в известность, Пибоди изучал поведение найденыша и со временем разобрался в механизме его исчезновения, пожалуй, даже лучше, чем сам малыш. Если мальчика утром оставляли в клетке, он забивался в угол, дыхание его становилось едва различимым, грудь постепенно переставала подниматься и опускаться, а затем мальчик внезапно исчезал. Пибоди научился медленно поднимать занавеси, когда ребенок уже исчезал.

– Тише, добрые люди! – чуть ли не шепотом обращался он к зрителям. – Нет никакой надобности пугать дикаря.

Когда занавес поднимался достаточно высоко, мальчик выходил из оцепенения. У зрителей, сгрудившихся возле пустой, как им казалось, клетки, внезапное появление дикаря вызывало бурю эмоций. Дети визжали от восторга. Больше мальчику ничего не нужно было делать. При виде голого и молчаливого ребенка толпа сходила с ума от восторга. Мальчику нравилась его новая жизнь. Он обнаружил, что, если начать теребить то, что у него между ног, одна или даже две чересчур впечатлительные и чопорные женщины вполне могут упасть в обморок. После этого Пибоди приказывал опустить занавес, считая выступление вполне удачным. Мальчик принялся выяснять, как еще можно испугать зрителей. Он шипел, рычал, позволял слюне вытекать изо рта. Всякий раз, когда Пибоди гладил его по плечу и хвалил, мальчик преисполнялся несказанной радостью. Похвала мужчины нравилась ему больше сытной еды.

Хотя клетка теперь как бы принадлежала мальчику, он там не спал. Под слоем опилок и сена прятался люк. Когда портьеры-занавеси опускались, ребенок поворачивал щеколду и спускался на дно повозки, на которой стояла клетка. Там уже лежало шерстяное одеяло. Оттуда ребенок пробирался в фургон Пибоди. Чистая сменная одежда ожидала там непревзойденного мальчика-дикаря. Пибоди, пока он одевался, сидел в дальнем конце фургона, посасывал свою трубку, писал и рисовал при свете масляной лампы, изредка бросая исподлобья взгляд на ребенка.

– Замечательно, мальчик мой! – говорил мужчина. – У тебя явно есть талант. Пожалуй, ты самый лучший мальчик-дикарь из всех, что у меня побывали. Ты заметил, как та миссис упала в обморок? У нее юбки взметнулись выше головы.

Его живот трясся от смеха. Пибоди похлопывал мальчика по спине, и ребенок понимал, что он нравится взрослому. Он принялся припоминать слова, известные ему с тех времен, когда его еще не оставили в лесу. Мальчик. Лошадь. Хлеб. Вода. А еще он вспомнил, что смеяться – это хорошо. Слушая Пибоди, он постепенно стал понимать, о чем тот говорит.

С мальчиком мужчина разговаривал куда более тихим голосом, чем с остальными. Ребенок не догадывался, что всего через несколько недель Гермелиус Пибоди начал относиться к нему почти как к родному сыну.

Сначала мужчина решил, что ребенок не должен спать в клетке, если ночи не по сезону холодны. Возможно, его трогала худоба малыша. А еще он подумал, что теплое место для сна – неплохая инвестиция. Это успокоило его душу. Мальчик спал на набитом соломой матрасике, том самом матрасике, на котором когда-то спал его сын Захария. Сын много лет назад отправился на поиски своей судьбы. Пибоди им гордился, однако скучал без Захарии. Глядя на спящего мальчика, мужчина думал, что недавнее приобретение может заполнить образовавшуюся в его сердце брешь. Когда мальчик проснулся, его ждала стопка одежды, в прошлом принадлежавшей Захарии. Бриджи до колен и длинные сорочки совсем не походили на какие-нибудь обноски.

По вечерам мальчик сидел на полу фургона Пибоди, слушал, запоминая имена и названия. Нат. Мелина. Сюзанна. Бенно. Мейксел. Пибоди мало учил мальчика тому, как надо вести себя в обществе, так как считал светский лоск вещью никчемной. Вместо этого мужчина рассказывал ребенку о хитростях ремесла циркача, о том, как угадывать реакцию публики. Сначала мальчик ничего не хотел знать о людях, которые глядели на него через прутья решетки. Ему достаточно было уже того, что клетка ограждает его от их посягательств, но любопытство постепенно прорастало в его душе, особенно когда Пибоди показывал ему выступления других артистов – акробата, девушки-змеи и силача.

– Видишь, – говорил Пибоди. – Бенно смотрит леди в глаза. Он ищет у нее сопереживания. А теперь он притворяется, что вот-вот упадет…

Акробат стоял на одной руке, опасно изогнувшись. Женщина ойкнула.

– Он не в большей опасности, чем ты или я. Он повторяет этот трюк с дрожащей рукой с тех пор, как я подобрал его в Бостоне. Бенно очаровывает и пугает зрителей, мальчик мой. Зрители любят, когда их пугают. Именно за свой страх они готовы платить.

Мальчик начал понимать, что те, кто на него смотрит, – чужаки, а циркачи, он и Пибоди – это мы.

В последующие недели Пибоди учил мальчика-дикаря искусству читать людей. Перед каждым представлением он сидел вместе с ребенком в клетке, и сквозь неплотно сдвинутые портьеры они вместе разглядывали толпу.

– Вон та, – шептал Пибоди. – Она вцепилась в руку своего спутника. Эта женщина уже и так напугана. Шикни на нее, и бедняжка грохнется в обморок.

Мужчина захихикал, надувая при этом щеки так, что они нависали над его седеющей бородой.

– А вот тот здоровяк кажется мне тем еще задирой.

Взгляд мальчика переместился на могучего, словно вол, мужика.

– Уверен, что он попытается победить нашего силача, борясь с ним на руках.

Он пробормотал что-то насчет второго набора гирь.

Мальчик начал думать о людях как о животных. У каждого был свой особенный характер. Пибоди был медведем – большим, сильным, и его речь была подобна реву зверя, но он всегда готов тебя защитить. Силач Нат, широкоплечий и молчаливый, был тяжеловозом. Бенно, с которым мальчик принимал пищу, отличался игривостью козла. Плохо зашитый шрам в уголке рта, который при разговоре кривил губы Бенно вниз, всякий раз приковывал завороженный взгляд ребенка. Провидица была для него загадкой: она одновременно напоминала и птичку, и хищника. Несмотря на преклонный возраст, мадам Рыжкова двигалась быстро, порывисто. Она смотрела на людей так, словно они были ее законной добычей. В глазах старушки горел голодный огонь. От звучания ее голоса поднимались волосы на голове.

Выехав из городка Ролсон, они стали на ночь лагерем. Пибоди подошел к мальчику.

– Ты все делал по-честному. Теперь настал мой черед поступить с тобой по совести. Нельзя же всю жизнь называть тебя мальчиком.

Мужчина слегка прикоснулся к спине ребенка и увлек его от клетки к проходу между стоящими полукругом фургонами, к костру, на котором члены труппы жарили кроликов и пекли рыбу. Из-за загара посторонние вполне могли бы принять их за цыган, играющих в кости. Сюзанна, девушка-змея, прислонилась спиной к стволу тополя, противоестественным образом вывернув суставы своих конечностей. Нат сидел на земле, скрестив ноги по-турецки. Карликовая лошадка лежала у него на коленях, а силач гладил ее гриву своей темной от загара рукой. Пару недель назад мальчик, возможно, испугался бы, увидев перед собой столько людей, но теперь он ощущал лишь любопытство.

Обхватив мальчика за плечи, Пибоди высоко поднял его над землей, а затем поставил на пенек возле огня.

– Друзья и злокозненные смутьяны! – При звуках его серебристого голоса все замерли. – Сегодня нам предстоит исполнить трудную, но почетную миссию. Чудо появилось среди нас, и это чудо – наш новый мальчик-дикарь.

Члены труппы сгрудились возле костра. Приоткрылись двери фургонов. Из своего дома на колесах появилась Мелина, девушка-жонглер с удивительно пронзительным взглядом. Мейксел, светловолосый цирковой наездник невысокого роста, вышел из-за деревьев, весь в соломе, оторвавшись от чищенья ламы. Дверь фургона мадам Рыжковой со скрипом открылась.

– Этот паренек доказал свою ценность, и мы благодаря ему станем чуть богаче. Мы просто обязаны дать ему имя, чтобы по прошествии должного времени, мои самые преданные друзья, он стал хозяином своей жизни.

Огонь вспыхнул. Искры взметнулись вверх, к звездам.

– Силач! – обратился к Нату хозяин цирка.

– Бенджамин, – ответил тот.

– Питер, – сказал кто-то.

– Имя важного человека! – произнес Пибоди.

Едва различимый голос шумел у мальчика в ушах, давя изнутри на кости черепа. Устремив взгляд в огонь, ребенок почувствовал, как его сердцебиение учащается.

– Его имя – Амос, – произнесла мадам Рыжкова тихо, но решительно.

– Амос, – повторил вслед за ней Пибоди.

«Амос», – пронеслось в голове у мальчика.

На него уставились две черные бусинки глаз провидицы. Звук одновременно был длинным и коротким, круглым и плоским. Его имя!

Взяв в руки скрипку, Мейксел принялся играть веселую мелодию, а Сюзанна пустилась в пляс. Вот так, веселясь, циркачи отмечали крещение мальчугана. Амос некоторое время стоял и смотрел, а когда о нем все забыли, бесшумно отошел от костра. Ночью он в беспокойстве метался на матрасе в фургоне Пибоди. Безмолвно он пытался воспроизвести каждый звук своего имени так, как его произнесла мадам Рыжкова.

«Амос, – думал он. – Меня зовут Амос».

Чуть позже в тот же вечер Пибоди вернулся в свой фургон и принялся писать что-то в книге. Между делом он повернул голову и взглянул на лежащего на матрасе найденыша.

– Спокойной ночи, мой мальчик. Хороших снов, Амос.

Ребенок улыбнулся в темноте.