Текст книги "Каменная пациентка"

Часть 2
Назаретская больница
1988 год

Глава 21

– А на следующей неделе мы поговорим о том, как председатель Мао использовал искусство в пропаганде. Вообще-то сейчас у нас как раз есть время, и если вы перевернете страницу…

И тут пронзительно зазвенел звонок с урока, смешиваясь с грохотом стульев по всем этажам. Я читала по губам домашнее задание и записывала в свой дневник, пока мисс Харкер складывала стопкой книги на столе. История была моим любимым предметом. Меня всегда озадачивали споры о том, какая суперсила лучше: умение летать или невидимость? Мне казалось очевидным: путешествовать во времени – вот это вещь!

Мисс Харкер разговаривала как кто-то из учебника истории, или по крайней мере из старомодного романа. Ее акцент отлично подошел бы персонажам «Школы в Шале», «Требизона» и «Башен Мэлори» – книг о вымышленных школах-интернатах, наполовину замках, в которых я мечтала оказаться сама. А наяву у меня были завышенные ожидания – во всех областях – без малейших на то ресурсов. Амбиции, которые нам пытались привить, не могли осуществиться в средней школе Вэйвни.

Когда я встала, с моего пояса оторвалась пуговица и укатилась через класс к ногам мисс Харкер. Она наклонилась поднять ее и увидела мою разошедшуюся «молнию», оставшуюся без поддержки.

– Ох, Марианна… – Жалость от человека, которого я уважала больше всех, заставила запылать мои щеки. Юбка, которую я носила и про которую мама сказала, что не сможет заменить ее в этом семестре, была слишком короткой и трещала по швам. За последние несколько месяцев я прибавляла в росте, бедрах и груди практически каждую ночь. Мои рубашки мешали сгибаться локтям и стягивали бюст. Я повязывала свой школьный галстук вопреки моде широко, чтобы прикрыть цепочку зияющих овалов вниз по линии пуговиц. Годами я жила в умиротворенном равнодушии к рано расцветающим девочкам Настеда, с их кудрями и голубой тушью, но в последний семестр на смену их холодному нейтралитету пришли ехидные замечания, слишком тихие, чтобы можно было ответить. Я остро это переживала, однако была слишком горда и не подавала виду.

Мисс Харкер поманила меня к своему столу.

– Подходи через пять минут к «Потерянному имуществу». Там будет еще один ученик, которому тоже нужны, э-э… дополнительные занятия. Одежду придется постирать, но половина вещей как новые. – Она подмигнула, отчего стало еще хуже. – Никто не узнает.

«Потерянное имущество» располагалось в блоке физвоспитания – голый желтый кирпич, армированные проволокой стекла, запах носков и пота, напоминавший ароматы зоомагазина. Я брела по грязным коридорам, вымощенным квадратиками, зная по прошлому опыту и заранее раздражаясь – что никто не попросит водителя школьного автобуса меня подождать. Вдоль стен выстроились взломанные шкафчики. Я насчитала семь граффити, изображающих член с яйцами, из них два свежих, появившихся на этой неделе.

«Еще два года», – подумала я, одергивая юбку. Я выжила здесь целых пять лет, прослыв одновременно шлюхой, девственницей и снобом. Я могу еще два и даже больше, если это требуется для поступления в университет. В предыдущем семестре я сдавала несколько стипендиальных экзаменов для независимых школ и обнаружила, что считаться хорошим учеником в средней школе Вэйвни – немногое значит, когда вы соревнуетесь с девочками из грамматической гимназии, которые начали учиться в три года. Я потерпела неудачу. Мисс Харкер пыталась утешить меня, сказав, что частная школа – это не все, что требуется в жизни, но ей-то легко говорить, с ее округлыми гласными и идеальным произношением.

Ее еще не было в «Потерянном имуществе», однако там, прислонившись к стене, стоял Джесс Брейм, похожий на участника какой-то рок-группы: иссиня-черные набриолиненные волосы уложены в прическу «помпадур», кожаная куртка небрежно перекинута через руку. На этот раз я покраснела всем телом. Джесс был так не похож на прилежных мальчиков из шахматного клуба, обычно привлекавших мое внимание, что влюбленность начала развиваться мгновенно, стоило лишь мне ослабить внутреннюю защиту. Я знала Джесса всю жизнь – вы не можете жить в Настеде и не знать тут каждую собаку, и наши родители учились вместе в школе Вэйвни, еще когда ее только преобразовали в современную среднюю, – но я почти не разговаривала с ним с тех пор, когда мы были детьми, или, вернее, с тех пор, когда мы перестали быть детьми. Иногда мы кивали друг другу в знак узнавания в очереди на бесплатное школьное питание в столовой, однако он был не из моего класса – школа в течение года проводила политику рассеяния детей из Настеда, будто стремилась разбавить яд – и не ездил в школьном автобусе.

Несколько лет назад, когда другие мальчики все еще играли в «Звездные войны», жизнь Джесса словно поставили на быструю перемотку, а я по-прежнему ждала, когда же начнется моя. Он имел череду подружек постарше; поговаривали – не знаю, правда ли это, – что в настоящее время он встречается с замужней женщиной с другой стороны Ипсвича. Заметив меня, он присмотрелся ко мне повнимательнее.

– Ты тоже ждешь Харкер для всего этого?

Я была польщена его удивлением.

– Ну, да… Моя мама одна тянет Колетту и меня, не так ли?

– По крайней мере, у нее есть работа, – отозвался Джесс. – Мой отец полгода сидит на пособии. – От матери я знала, что Марк Брейм ненавидит выпрашивать подачки. Раньше он работал старшим медбратом в Назарете и состоял в профсоюзе. Гордый и праведный, он был одним из первых, с кого сняли всяческие подозрения в скандале с хищением.

– Дерьмовое дело, – только и смогла я сказать. У Джесса пробивалась щетина уже к половине четвертого пополудни. А последний мальчик, с которым я целовалась, едва начал бриться. Я заметила, как близко мы стоим друг к другу, и отступила на шаг. Он перестал изображать бунтаря и выпрямился. Брюки у него были дюйма на три короче, чем нужно, но носил он их с такой уверенностью, словно широкие обшлага, развевающиеся на икрах, являлись новой смелой модой и делали дураками всех парней, чьи штаны доходили до ботинок.

– Это несправедливо. Гребаная Гринлоу. – Я автоматически кивнула в знак согласия. Хелен Гринлоу считалась для Настеда тем же, чем ее босс, Маргарет Тэтчер, для шахтеров. Мы росли, ненавидя ее по умолчанию. В нашем доме она вызывала какую-то пассивную антипатию, но я знала, что Бреймы собирались вокруг своей ненависти к ней, как другие семьи вокруг очага.

Джесс пнул плинтус, хлопнув штаниной.

– Если мой отец не найдет работу до лета, я не смогу остаться здесь и закончить среднюю школу. – Учеба явно была его предметом гордости, и не зря: уцелевшие братья Джесса, Уайатт и Клей, бросили школу в шестнадцать. Уайатт – чтобы петь пенсионерам джазовую классику в круизах по Средиземному морю, а Клей отправился работать прямиком в Назарет – назначение, которое закончилось позором еще до закрытия больницы. Их младший брат, Буч, родившийся между мной и Колеттой, умер от менингита в семь лет.

– Уверена, он что-нибудь подыщет, – сказала я, хотя и знала, как много родителей в Настеде осталось без работы.

– Ага.

Дальше мы вдумчиво изучали наши ботинки, пока звон ключей не возвестил нам, что мисс Харкер уже на подходе.

– Спасибо, что подождали, ребята, – сказала она, вставляя ключ в замок. – Вечно я забываю, как долго идти в эту часть школы. Итак, я понимаю, что это не совсем хорошо, но скоро семестр заканчивается, и это все равно выкинут в конце года. Марианна, у тебя талия двадцать шесть дюймов?

Когда она открыла шкаф, мы все трое сморщили носы. Я подняла повыше юбку, которую она мне дала, чтобы проверить, нет ли на ней пятен или дыр, но их не было.

– Спасибо.

– Никогда не скажешь, что это подержанная вещь, – заметил Джесс. – Я в хорошем смысле слова.

– Я знаю, до конца семестра еще несколько недель, – сказала мисс Харкер, – но я подумала, что ты должна сдавать экзамены и выглядеть соответствующе. Держаться с достоинством. Одежда делает женщину.

– Спасибо вам.

Одежда, которую она нашла для Джесса, оказалась более поношенной.

– Если ты закончишь год и сам сюда больше не вернешься, вещи ты всегда сможешь вернуть. – Это было сказано без задней мысли, однако смысл был ясен. Учительница имела в виду – если он провалит свои экзамены и сразу отправится на работу или на пособие, как ожидалось от всех детей Настеда. Я обиделась за Джесса, но его рот был плотно сжат: ответить на оскорбление означало, что оно имеет под собой почву.

Минутная стрелка перескочила на деление на моих поддельных швейцарских часах. Если я побегу, то могу все-таки успеть на автобус.

– Еще раз спасибо, мисс Харкер. Будет лучше, если я потороплюсь.

Прощальные слова я бросила уже через плечо, мои шаги эхом отдавались в коридоре. Длинные ноги не делали меня элегантным бегуном, юбка задралась, и сумка стучала по бедрам. Все эти усилия пропали впустую: я выбежала на парковку, когда автобус уже уехал.

Я смирилась с предстоящим сорокаминутным ожиданием общественного автобуса и последующей прогулкой по извилистой проселочной дороге до Настеда. И попыталась увидеть в этом хорошую сторону: мама сегодня дома, так что Колетта под присмотром. Это передышка от школьного автобуса, от внешне нейтральных разговорчиков, несущих в себе издевательский подтекст. Здесь светло, чтобы почитать, и – самое главное – погода сегодня сухая. Вечная лужа напротив автобусной остановки всякий раз, когда шел дождь, превращалась в озеро с четырехфутовыми волнами, и на каждого водителя, который перед ней притормаживал, приходилось двое, которые прибавляли скорость и смеялись. У меня было время обдумать слова мисс Харкер. Я разрывалась между польстившим моему самолюбию уважением и, смею надеяться, признанием, которые она выказала мне – и дискомфортом от того, как она отвергла Джесса, только сейчас осознав, что речь шла о чем-то более тонком, чем оценки.

Джесс, должно быть, провел свой байк через парковку на руках, потому что я не слышала его, пока он не оказался прямо передо мной. Он заметил, как я разглядываю его красный мопед с лакировкой, покрытой ржавчиной, и неправильно истолковал мои мысли.

– Я катаюсь на настоящем байке, когда выхожу из дома погулять, – произнес он. – А этот просто для школы. – Он пару раз открыл и закрыл рот, как золотая рыбка, что показалось бы забавным, не будь его глаза так серьезны. – Пожалуйста, не говори никому, что я воспользовался этой благотворительностью. Мой отец ни в чем не виноват, понятно?

– Ну разумеется, я никому не скажу. – Наступило неловкое молчание, вызванное неожиданной уязвимостью Джесса. Я перефразировала то, что услышала от Марка на последней из бесполезных демонстраций, и сказала – не потому, что сама особенно в это верила, а потому, что хотела снова увидеть, как губы Джесса расслабятся: – Никто из нас ничего не может с этим поделать, верно? Никто в Настеде не заставлял больницу закрываться. – Это было сказано к месту: он кивнул, задумался на секунду, а затем протянул мне шлем, который нес на руке.

– Надень это. Я подвезу тебя до дома.

Я понимала, на что это рассчитано. Услуга за услугу; поездка на скутере крутого парня, чтобы купить мое молчание. Я также знала, что, скорее всего, другой такой возможности не представится.

– А ты как же? – спросила я, указывая на его голову.

– А, ерунда, со мной все будет в порядке. – Джесс расчесал руками свои густые волосы. – Я катаюсь с двенадцати лет, ясно? Погнали.

Внутри шлема пахло мужским дезодорантом. Я попыталась ухватиться за край сиденья.

– Не стесняйся, – он взял мои руки и крепко обвил их вокруг своей талии.

Я не хотела, чтобы эта поездка заканчивалась. Я прижалась к лопаткам Джесса, ветер свистел в моей одежде, и знакомая саффолкская местность выглядела очаровательной иной страной – римским летом или парижской весной. Мы проехали Стрейдбрук и прогрохотали через переезд в Хоксне. Джесс выбирал проселочные дороги, по которым автобус не мог проехать. Старая больница, казалось, следовала за нами, башня с часами чудилась шипом, вокруг которого вращается горизонт. Когда мы обогнали школьный автобус, я понадеялась, что девчонки увидели на моей спине бесформенную сумку и узнали в ней ту самую, над которой каждый день смеялись. Настед и парковка перед «Короной» показались слишком быстро. Когда я сняла шлем, то ощутила легкость в голове, будто ее наполнили гелием, а бедра дрожали. В груди вскипел восторженный смех – и вырвался наружу прежде, чем я смогла его удержать.

– Это было великолепно, – сказала я, отдышавшись. И моя пылкость, видимо, стала заразительной: на лице Джесса отражались все те же чувства.

– Ты выглядишь совсем другим человеком!

Я и ощущала себя совсем по-другому, но не собиралась говорить ему об этом. Я кивнула на свою входную дверь, в двадцати ярдах через улицу:

– Я, наверно, смогу проделать остаток пути сама. Спасибо большое, что подвез.

– Тебе спасибо за… ну, ты поняла. – Джесс изобразил на губах застегнутую «молнию». Это был наш первый секрет, и в его глазах читалось доверие, когда мы встретились взглядами.

– Не стоит благодарности. – Я перекинула сумку через плечо и одернула юбку, притворяясь, что проверяю дорогу на предмет приближающихся машин, хотя на самом деле меня интересовало – могу ли я растянуть этот момент, пока мимо нас не проедет школьный автобус и все меня не увидят.

Джесс откашлялся:

– Хочешь, сходим прогуляться куда-нибудь попозже?

Из-за шока я чуть было не отказалась:

– Где, здесь? Любое стоящее место стоит денег.

Это был первый раз, когда его улыбка предназначалась именно мне:

– Я могу показать тебе место, куда можно пойти бесплатно.

Глава 22

В семь часов вечера Джесс появился у военного мемориала не на мопеде, а на навороченном «Сузуки», в котором я узнала мотоцикл Марка. По закону Джесс еще не был достаточно взрослым, чтобы на нем ездить. Его запасной шлем пах разными духами: цветочными, женственными. Я постаралась не думать о тех, кто еще носил его.

– Куда ты меня везешь? – спросила я, но мои слова лишь осели паром на прозрачном лицевом щитке. Джесс так быстро вписался в поворот на Больничную дорогу, что моя нога скользнула по земле. Мы петляли по аллее старых кедров, огибая выемки и камни. У меня начало звенеть в ушах. Этот вечер вдруг стал похож на фильмы ужасов: дома с привидениями, обряды посвящения, спиритические доски и вызванные духи. Однако ни в одном из них не было столько волнения и ужаса, как в вечере наедине с Джессом Бреймом. Я решила не подгонять судьбу, но получить все, что он мог мне дать. Я никогда полностью не отдавалась надеждам, поэтому готовилась не к его поцелую, а к тому, что поцелуя не будет.

– Ух ты, – сказала я, когда мы спешились. Больница была невидима за гофрированным забором. Высотой в семь футов, он раскинулся вширь намного больше, чем сама больница, и, вероятно, больше, чем Настед. Земли больницы всегда подавляли своими размерами городок, который ее обслуживал. Знаки, приколоченные через одинаковые промежутки, предупреждали, что «территории патрулируются собаками» и «помещения охраняются круглосуточно».

– Мы не можем сюда лезть, – сказала я, когда Джесс спрятал байк и шлемы в кустах высотой по грудь и достал из багажника старый армейский вещевой мешок.

– Там нет никаких собак. И никогда не было. Эти знаки только для виду. Я никогда не видел здесь охранника. У них имелась охрана до убийства, но не после, что типично для их логики. Отец считает, что Ларри Лоуренс, парень, который это купил, нарочно разрушил это место. Он удивлен, что его не сожгли, чтобы получить страховку. – Джесс потер переносицу. – Похоже, они собираются играть вдолгую.

Забор казался непроницаемым, однако Джесс знал, как быть: один удар ногой в правильном месте, и обнаружилась брешь – целая панель качнулась, словно дверца для кошки.

– Черт побери! – Очертания больницы были мне знакомы по детским воспоминаниям. Большие окна первого этажа оказались заколочены досками, но на верхнем этаже плющ прорастал через выбитые стекла, и буддлея топорщилась на водосточных желобах и дымоходах. Через прорехи в черепице виднелись стойки и стропила, стрелки часов на башне повисли на полшестого. Заходящее солнце светило персиком сквозь кружево из железа и стали. Великая буря в прошлом году, которая ломала огромные древние деревья, как спички, обнажая истинную плоскость ландшафта, – явно тоже здесь поработала.

– Да, выглядит не очень, – кивнул Джесс. – Знаю, она и без того была довольно заброшенной, но говорят, что буря за один день нанесла ущерба, как за пятьдесят лет. На восстановление уйдут миллионы. После закрытия Клей часто брал меня сюда с собой. Это было единственное место, где его когда-либо ценили, понимаешь?

Я кивнула, хотя дело обстояло не совсем так. Клей был санитаром – работа, которую он получил через Марка – и его поймали, когда он продавал половину содержимого больничной аптеки. Сейчас Клей как раз вышел из тюрьмы – это можно было понять, стоило лишь завидеть его кроваво-красный «Харлей-Дэвидсон», припаркованный возле «Короны» либо «Социала».

Мы остановились перед огромными двустворчатыми дверями. Древесина покосилась, так что они больше не вписывались в заостренную каменную арку. Одна из верхних досок провалилась внутрь, обнажив обрубок ржавого болта.

Джесс сунул руку в карман джинсов и вытащил два огромных ключа на кольце.

– Клей сделал мне копию ключа, но, очевидно, заказал ее у приятеля. Вряд ли стоит соваться с этим к местному слесарю, верно? В любом случае, я показываю тебе его, просто чтобы произвести впечатление, на самом-то деле. Клей однажды пробовал им открыть, но это полное дерьмо, с ним возиться целую вечность. Проще обойти вокруг и залезть с другой стороны.

Трепет от езды на заднем сиденье мотоцикла Джесса был пустяком по сравнению с трепетом, который я испытала, когда он взял меня за руку. Каждые несколько шагов он оборачивался и улыбался мне, чтобы убедиться, что я в порядке – и я была в порядке, более чем в порядке, – я внутренне прыгала от восторга. Я лишь ощутила легкое головокружение, когда поняла, что иду по тем местам, где Джулия Соломон сделала свои последние шаги.

– Туда мы никогда не заходим, – сказал Джесс, указывая на невысокие деревенские домики, разбросанные вокруг. Их окна были наглухо закрыты стальными ставнями. – Они нашпигованы асбестом. Да и зачем, они нам не нужны, когда у нас есть вот это.

В самом конце здания Джесс толкнул торцевую дверь. Она подалась мгновенно, и мы шагнули в коридор, такой длинный, что он сходился в точку на горизонте. Тусклый свет проникал в маленькие окна, расположенные слишком высоко, чтобы через них что-то видеть.

Лампы дневного света уходили полосками вдаль по центральной линии сводчатого потолка, и я инстинктивно положила руку на выключатель, сразу почувствовав себя дурой, глупо ожидающей мерцания и гудения. Джесс рассмеялся и потянулся к перемычке над дверью, достаточно широкой, чтобы играть роль полки. Он достал оттуда маленький желтый фонарик.

– Это был служебный коридор, – пояснил он. – Но пациенты тоже работали, так что здесь ходили не только носильщики и медсестры. Тем, кто дежурил в прачечной, приходилось катать огромные тележки с бельем туда-сюда целый день. На следующем этаже находятся сами палаты. Там могла бы работать твоя мама и твоя бабушка. И мои бабушка с дедушкой. Целые поколения, пока Гринлоу не развалила все к чертовой матери.

Я шла за ним мимо старых противопожарных дверей с кодовыми замками, сейчас распахнутых и пристегнутых крюками вплотную к стене, и заглядывала в темные комнаты со странными выключателями и циферблатами, встроенными в стены. Коридор был пугающе повторяющимся, как фон в мультфильме, который крутится и крутится заново, замкнутой петлей, в сцене погони; грязное окно, мертвый свет, металлическая дверь – повторить. Иногда огнетушитель нарушал картину.

Путь занял у нас минуты три. В конце концов мы оказались в главном холле. Даже в полутьме и грязи у меня напрочь перехватило дыхание. В Саффолке привыкаешь к простору вокруг, но только на улице. Впервые я поняла, каким прекрасным, вдохновляющим, щедрым может быть внутреннее пространство. Огромные прямоугольные шрамы напоминали о давно исчезнувших картинах. Широкая двойная лестница была похожа на сложенные крылья. Все балюстрады пропали, а в некоторых местах обвалился балкон, поэтому верхние двери выглядели установленными в воздухе, как гигантский настенный календарь.

Меня почти трясло от усилий изобразить безразличие.

Джесс знал, что скрывается за каждой дверью.

– Здесь старые кабинеты, и вон там наверху тоже, – показал он. – Мы можем проникнуть в них через черный ход. На самом деле большинство дверей здесь ведут в никуда. С часовой башни вид прекрасный, но лестница раздолбана, и перила сломаны. Даже я не полез бы туда. А вот эта дверь ведет через маленький коридор в часовню, которую ухитрились закрыть еще до того, как закрыли всю больницу. Пойдем теперь наверх.

Мы толкнули дверь под надписью «ЖЕНЩИНЫ» и поднялись по узким каменным ступеням. Там находились палаты: зарешеченные окна, кровати с покрытыми пластиком матрасами, все еще стоявшие на своих местах. В одной палате под кроватью аккуратно расположилась пара сиреневых комнатных тапочек, а в другой на прикроватной тумбочке лежали очки, покрытые пылью, рядом с романом Кэтрин Куксон, из которого торчала закладка. Оборванные желтые непрозрачные шторы, так называемые «экраны приватности», колыхались под порывами ветра в разбитых окнах. В этом месте была атмосфера чего-то, заброшенного в спешке, словно спустя четыре минуты после сигнала тревоги. Джесс мог подарить мне себя, но подарил машину времени. Мое возбуждение от пребывания здесь заглушило даже волнение от того, что я здесь вместе с ним.

– Я никогда раньше не была в подобном месте, – произнесла я.

В настенном шкафчике мы нашли коробку с чем-то, похожим на гигантскую лабораторную пробирку с поршнем внутри. Я развернула инструкцию, дошла до слов «портативный душ-клизма» и тут же бросила его, прибавив на полу осколков.

– Прости, я нечаянно! – поморщилась я.

– Да ладно, – сказал Джесс. – Это всего лишь оборудование, и они все равно захотят заменить его, когда снова откроются. – В этом не имелось никакого смысла: новое психиатрическое отделение в Ипсвиче являлось настоящим произведением современного врачебного искусства, однако я не стала спорить.

По словам моей мамы, к тому времени, как Колетта закончит школу, здесь будет самый шикарный отель в Саффолке – для богатых дам, которые готовы платить целое состояние, чтобы их целлюлит побили розгами, и рабочие места тут станут самыми востребованными во всем районе. Я надеялась, что в отеле сохранят уголок его истории; построят мини-музей для любопытных гостей. Возможно, у меня получилось бы стать его смотрительницей. Эта работа смогла бы удержать меня в Настеде: способ остаться и делать то, что я люблю, не покидая людей, которых люблю.

– Хочешь пить? – спросил Джесс, увидев, как я слизываю пыль со своих губ. – Сейчас. – Из армейской сумки он достал оловянный термос-флягу и осторожно налил мне чаю в маленький стаканчик. Все волнение, которое я испытывала в присутствии Джесса Брейма, окончательно испарилось. Нет на свете менее романтичной вещи, чем термос.

Мы миновали толстую стальную дверь с табличкой «ТРУДОТЕРАПИЯ». Из нее торчал ключ.

– Такого не должно быть! – Джесс нахмурился и сунул его в карман. – Это не похоже на меня – оставить что-то подобное.

В танцевальном зале декоративный лепной потолок сочетался со спортивной разметкой на паркете. В окна лился летний вечерний свет. Я пыталась подсчитать, сколько раз здесь мог бы поместиться мой дом, и сдалась на цифре «тридцать». Старое кресло-каталка стояло возле замурованного кирпичом камина, кожаное сиденье потрескалось и обвисло. Встав на ржавую подножку, я объехала вокруг комнаты, вытянув одну ногу назад, как балерина. Колеса прочертили круги в толстом слое пыли.

– Ну, как тебе все это? – спросил Джесс. Я понятия не имела, что прошла тест, который другие девушки провалили с первого раза, возмущенные зловонием коридоров или слишком напуганные связью этого места с Джулией Соломон – настолько, что даже не желали слезть с мотоцикла.

– Здесь красиво, – ответила я. Я широко развела руками и развернулась, смущенная детским настроением, охватившим меня после первого круга, а затем растаяла, когда увидела, что он смотрит на меня с искренней, вовсе не насмешливой улыбкой.

– Ты гораздо круче, чем я думал, – сказал Джесс.

Я смотрела, как он гремит ключами, словно уборщик, и думала – как же разительно он отличается от образа «мечта домохозяйки», который старательно изображал.

– А ты гораздо менее крут, чем я думала. – Я пробовала собственную дерзость на вкус осторожно, как соль на языке.

– Да, только никому не говори. – Джесс приложил палец к улыбающимся губам.

Мы забрались на сцену, доски которой казались покрытыми снегом от голубиного помета. Я погладила ладонью серый бархатный занавес, оказавшийся синим, судя по цвету следов в пыли. Полдюжины голубей, хлопая крыльями, выпорхнули из-под складок. Джесс вскрикнул и крепко вцепился мне в руку.

– Извини, – сказал он, и я почувствовала, как быстро колотится пульс у него в ладони. – Ненавижу гребаных голубей.

– Они тупые, – отозвалась я, глядя, как одна из птиц упорно пытается вылететь через нетронутое окно, несмотря на зияющую рядом дыру.

– Они идиоты с глазами-бусинками, которые норовят нагадить тебе в волосы, если имеют хоть малейший шанс. Боже, этот еще и одноногий. Пойдем лучше, посмотрим, здесь ли студенты-художники.

– Студенты?… – Вокруг не было никаких признаков кого-либо еще. Меня удивил внезапный укол собственнических чувств, которые я уже испытывала по отношению к этому месту.

Он не хочет долго оставаться со мной наедине, подумала я. Только когда надежда на что-то большее пропала, я осознала, что так и не смогла подавить ее.

– Я знаю, студенты не особо лучше голубей. Такие же пижоны. Ну хоть что-то, хоть что-то. Лучше, чтобы кто-то всегда был здесь, присматривал за местом.

Вернувшись в холл, Джесс осторожно толкнул дверь в мужское крыло. Она вывалилась из проема вперед, как подъемный мост. Грохот и эхо возвестили о нашем присутствии.

– Джесс? – раздался в коридоре раскатистый мужской голос. С приятными округлыми гласными. – Все в порядке?

Это крыло являлось зеркальным отражением женского крыла, но стены здесь были загрунтованы и разрисованы. Огромный грифон растопырил золотые крылья на всю длину палаты. Боковую комнату выкрасили толстыми желтыми и черными полосами и пометили знаком, обозначающим токсичные отходы. В ванной комнате выстроился ряд магазинных манекенов, одетых в смирительные рубашки, – все с блестящими лысыми головами и скулами, подчеркнутыми мерцающими красно-коричневыми румянами, а сама ванна была до краев наполнена изящными пластиковыми руками. Студенты расположились за соседней дверью в маленькой уединенной комнатке – видимо, служившей ранее изолятором. Их оказалось трое: двое молодых людей в спецовках и девушка с торчащими розовыми волосами, которая окинула меня взглядом с таким презрением, что я посмотрела вниз – убедиться, не надета ли на мне школьная форма.

– Привет, Алекс, – поздоровался Джесс с тем, кто был повыше.

– Здорово, Джесс, как дела, чувак?

– Не могу остановиться, – ответил Джесс. – Вот, показываю Марианне окрестности.

– Не волнуйся, сегодня мы всю ночь будем на нашей стороне, – сказал Алекс, поднимая бровь.

Мы отправились назад по гулкому коридору. Я не хотела, чтобы этот вечер прекращался, и одновременно ждала окончания, чтобы в спокойном одиночестве серьезно проанализировать и оценить его.

Наша экскурсия закончилась там же, где и началась. Больница стояла в темноте, если не считать тусклого света из мужского крыла. Над нами раскинулось бескрайнее небо Саффолка, усыпанное звездами. Джесс взял меня за подбородок и приподнял его, чтобы показать Пояс Ориона, а затем наклонил свое лицо ко мне. Его поцелуй казался тайной и обещанием.

Я отстранилась первой.

– Мама сказала, что я должна быть дома к десяти. Завтра в школу. – Я ожидала, что Джесс потеряет терпение, плюнет на все и решит возвращаться к своей замужней женщине, вероятно, знающей, как делать все те вещи, о которых я только читала в журнале «Космополитен».

– Не хотел бы я увидеть темную сторону Дебби Смай, – сказал он, шутливо поежившись. – Не беспокойся об этом. У нас впереди целая вечность. Я привезу тебя сюда после твоих экзаменов, годится?

Я была почти разочарована тем, как легко оказалось стать его девушкой. Больше я никогда не добиралась домой на школьном автобусе; через неделю запасной шлем Джесса пропах моим шампунем так, насколько это было возможно. Слухи, которые преследовали меня по школьным коридорам, опережали то, чем мы занимались на самом деле.

Он был верен своему слову. В день, когда я сдала последний экзамен, Джесс приехал за мной с вещмешком, в котором лежало старое, но чистое одеяло, волшебным образом пропавшее из сушилки его матери. Я больше не нервничала. Я была в восторге оттого, что обнаружила в нем тайную мягкую сторону. Не озлобленного местного парня без перспектив, а тихого, уважительного, умеющего заинтересовать так же, как и самому искренне интересоваться мной. Парня, который говорит: «У нас впереди целая вечность» на первом свидании.