Текст книги "Дом корней и руин"

17

– Это вам, – сказал Жерар, без стука войдя в кабинет и положив на маленький столик у мольберта целую гору книг.

– «Сохраненные тайны», – прочитала я на корешке, наклонив голову. – «Уроки тайного языка растений. Искусство сочетания».

Герцог одобрительно кивнул.

– Дофина сказала, вы решили писать портрет здесь. – Он обвел рукой комнату. – Думаю, было бы неплохо изобразить букет где-нибудь на переднем плане. Конечно, не мне выбирать символ для будущего герцога, но я все же могу напомнить ему о наследии предыдущих поколений.

– Хорошо. У вас уже есть какие-нибудь цветы на примете?

– Вот, – сказал Жерар, протягивая мне список.

Я пробежала его глазами, кивая, хотя понятия не имела, какое послание заложено в таком сочетании растений. Окинув взглядом стопку книг на столике, я пришла к выводу, что сегодня утром предстоит много работы.

– Если честно, я не знаю, как выглядят некоторые… то есть почти все эти растения. Можно посмотреть образцы в оранжерее?

– У нас есть все, кроме Fragaria vesca. Думаю, ее можно убрать из списка. Она будет готова только через несколько недель, – сказал он и выхватил карандаш у меня из рук, чтобы зачеркнуть название.

– Отец… – Александр остановился на пороге и прищурился и только затем вкатился в кабинет. – Я не ожидал тебя здесь увидеть. Хочешь посмотреть, как работает Верити? Убедиться, что все по стандарту?

– Хм-м-м…

Жерар оглядел комнату, отмечая все изменения, сделанные для подготовки фона: мы переставили письменный стол, чтобы он не нарушал оптимальное освещение, расположили на заднем плане стопку важных для Александра книг, а также небольшую статуэтку горящего сердца Арины и повесили на стену изображение Шонтилаль в рамке.

Александр расположился в центре композиции, как мы договорились в конце предыдущего сеанса работы над портретом.

– Ты ведь не собираешься оставаться в этом кресле? – спросил Жерар, встав рядом со мной и оценивая композицию с моего ракурса. Затем он подошел к столу и поправил положение статуэтки.

– А где же мне еще быть? – безучастно спросил Алекс.

Жерар отвязал ленту, удерживающую портьеру, и сдвинул складки на свое усмотрение, хотя я уже набросала на холсте примерный контур.

– Здесь есть десятки других кресел на выбор. Вы ведь не хотите оставить в веках эту старую плетеную штуковину?

– Очевидно, этого не хочешь ты.

– Не хочу, – признал Жерар и наконец-то повернулся к сыну. Не удержавшись, он начал смахивать пылинки с плеча Алекса. – Ты… ты – это не только твое кресло, Александр. Зачем оно на портрете?

– Это часть моей сущности, отец. И даже если я буду изображен в каком-нибудь другом мягком кресле, сути это не изменит. К тому же они ужасно неудобны.

– Но неужели ты хочешь, чтобы поколения Лоранов помнили тебя… – Жерар осекся.

– Калекой? – с вызовом спросил Александр. – Инвалидом? Уродом?

Жерар зажмурился, словно ему было больно, и сжал кулаки.

– Не совсем совершенным.

Повисло долгое гнетущее молчание.

– Если ты так стремишься к совершенству, возможно, тебе стоит попросить Верити нарисовать заново твой огромный уродливый нос.

Я тихонько ахнула. Жерар в недоумении уставился на сына, и я приготовилась к неминуемому взрыву. Но вместо этого он расхохотался и, согнувшись пополам, схватился за живот.

– Возможно, возможно.

Жерар вытер уголок глаза и одобрительно хлопнул Александра по спине.

– Пожалуй, я вас оставлю со всем этим. – Он указал на холст.

– Может, останетесь? – предложила я, изумив их обоих; очень захотелось воспользоваться неожиданно благополучным разрешением ситуации. – Сегодня я займусь фоном, а завтра начну основную работу.

– Нет-нет, у меня полно работы, которая требует внимания, – отмахнулся Жерар.

– Констанции? – поинтересовалась я.

Прошла неделя с тех пор, как я впервые увидела пурпурные цветы. Я была занята подготовительными работами для портрета, а Жерар часто пропадал в оранжерее, пропуская приемы пищи и задерживаясь по ночам. Задувая свечи перед сном, я обращала внимание, что оранжерея сияет, как маяк.

Жерар украдкой посмотрел на Алекса и тут же отвел глаза.

– Нет, нет. Другие дела. Другие цветы. Но вы должны их увидеть. Расцвели еще, примерно такого размера… – Он поднял руку, сжатую в кулак. – Просмотрите мой список и книги, а потом заходите. Я всегда в одной из оранжерей. – Жерар рассеянно кивнул и вышел, и его шаги еще долго отдавались эхом по коридору.

– Он назвал эти фиолетовые цветы в честь женщины? – спросил Александр, когда стало ясно, что Жерар находится далеко от кабинета и не может услышать.

– Сначала да. Callistephus constancensia, – ответила я, вспомнив точное название маленьких цветов. – Но потом он сказал, что, возможно, остановится на другом.

Александр недовольно фыркнул:

– Что за человек!

– Он сказал, она помогла ему вырастить эти цветы. Кто это? Помощница? Садовница?

Алекс вздохнул:

– Думаю, рано или поздно ты все равно заметишь. Отец… – Он поднял глаза к потолку, пытаясь подобрать правильные слова. – Отец – человек с… ненасытным аппетитом.

Александр многозначительно перевел взгляд на меня, подразумевая, что речь вовсе не о любви Жерара к долгим ужинам.

– Ой! – Я залилась краской.

– Я не совсем понимал это, когда был маленьким. Не понимал, кто все эти женщины. Иногда я видел их, а потом они куда-то пропадали… Он быстро меняет их, одну за другой, и всегда ищет чего-то нового.

– Бедная Дофина. – Сердце сжалось от обиды за нее. – Думаешь, она знает?

Александр заметно помрачнел.

– Кажется, мама предпочитает забываться в своих развлечениях – общении и покупках, – чтобы не задумываться об этом. Но, думаю, ее это ранит. Конечно же, ранит, – добавил он. – Констанс, значит, – пробормотал он, пожав плечами. – Понятия не имею, кто это, но не сомневаюсь, каким образом она ему помогала.

Я поежилась и не нашлась, что ответить.

– Он принес какой-то список. – Алекс резко сменил тему и приблизился к письменному столу, чтобы вернуть статуэтку на место. – Что там?

Я встала, чтобы поправить шторы, и протянула ему листок.

– О отец!

– Что? Что означают эти цветы?

Александр смял список и выбросил в мусорное ведро.

– Только то, что горбатого могила исправит. Он хотел добавить букет? – догадался Алекс, заметив книги на моем столике.

Я кивнула, и он тут же забрал их:

– Забудь. Это не его портрет.

– Подожди! Я бы хотела их полистать, чтобы узнать больше о значении цветов.

Алекс неохотно выпустил стопку книг из рук.

– Как хочешь.

Я открыла первую книгу и с интересом просмотрела несколько страниц с изображениями растений и списками их возможных значений.

– Может, сегодня я все-таки составлю для тебя букет. Я бы добавила… – Я перевернула очередную страницу в поисках подходящего цветка. Нужно было срочно вернуть его улыбку. – Розу.

Алекс расхохотался:

– Как скучно!

– Вообще-то я в первый раз пытаюсь что-то сказать на языке цветов! – с притворным негодованием воскликнула я.

– Что ж, тогда нужно соблюдать осторожность при выборе цвета.

Я изучила на удивление длинный список.

– Нежно-розовый, – прочитала я вслух. – Нежно-розовая роза без шипов.

Я посмотрела на Алекса в надежде, что не ошиблась с выбором. Этот цветок означал зарождающуюся искреннюю симпатию с надеждой на взаимность. Александр задумался и вернулся на свое место, чтобы приступить к работе над портретом.

– Для меня было бы честью получить такой цветок от тебя.

Я взяла карандаш и выглянула из-за мольберта.

– Каков будет твой ответ?

Александр расплылся в прекрасной улыбке, и я поспешила запечатлеть ее на холсте.

– О, Верити, подожди немного, и ты все увидишь.

18

– Куда мы идем? – поинтересовалась я, когда мы миновали сады и вышли на дощатую дорожку, ведущую в лес рядом с поместьем.

Лес, пожалуй, не самое подходящее слово. За зеленью явно ухаживали: заросли камышей и лиан, которые в обычных условиях свободно расползаются по земле, были убраны с тропинки, чтобы Алекс всегда мог проехать на кресле. Но деревья выглядели дикорастущими, как в настоящем лесу, отчего казалось, будто нам предстоит безрассудное приключение.

Большинство наших обедов проходило на свежем воздухе. Александру нравилось показывать скрытые сокровища огромного поместья, и мы с удовольствием устраивали пикники после долгих утренних занятий.

– Ты видела Стену-Зверинец, когда въезжала в город? – спросил Алекс, и колеса его кресла загрохотали по дощатому полу.

Я кивнула.

– Многие этого не знают, но некоторые статуи, изготовленные для стены, так и не пригодились. Их посчитали слишком страшными. Говорят, что даже дети скульпторов плакали, когда видели родителей за работой. Так вот, мой прапрадед велел привезти их в Шонтилаль.

– Разумное решение, – усмехнулась я. – И ты приглашаешь меня на пикник к этим ужасным чудовищам?

– Если хочешь, можешь, конечно, отправиться на светский обед к моей матушке. Мы еще можем вернуться, – подмигнул Алекс. – Готовься, – предупредил он перед поворотом. – Они созданы для того, чтобы поражать, и первое впечатление может быть весьма шокирующим.

Несмотря на предостережение Алекса, я не ожидала такого. Статуя была прикреплена к стволу колоссальной ивы. Я подняла глаза, думая увидеть роскошный полог свисающих ветвей. Но вместо этого передо мной предстало чудовище, ползущее вниз по стволу. Выгнув шею назад под невозможным углом, оно изучало обитателей сада. Широкая пасть была растянута в безобразной ухмылке, а из пасти торчали изогнутые клыки.

– Кому вообще пришло в голову сделать такое? – в ужасе спросила я.

– Когда создавали Стену-Зверинец, никто не воспринимал Блем всерьез. На Людей Лепестков, поклоняющихся красоте и любви, в то время как страну раздирают войны, смотрели как на наивных дурачков. Зверинец построили для того, чтобы показать, что искусство важно, а красота может иметь большую силу, – объяснил Алекс, проезжая мимо дерева. – А вот там, наверху, одна из моих любимых.

– Что это? – спросила я, увидев огромную неуклюжую фигуру.

Это был то ли медведь, то ли лягушка – в общем, нечто достаточно огромное, чтобы заполонить весь сад. На квадратной морде торчали выпученные глаза. Широкие коренастые ноги заканчивались перепончатыми пальцами.

– Я назвал его Брутусом, – с улыбкой сказал Алекс. – В детстве я приносил стопки книг и читал ему вслух сказки. Мама присылала мне чай.

Я не смогла сдержать улыбки, представив, как он устраивался поудобнее между передними лапами чудовища, позвякивая чашкой о его причудливые пальцы.

– Он, конечно, выглядит более удачным компаньоном, чем то, первое чудище. Привет, Брутус, – обратилась я к статуе.

Его кварцевые глаза, казалось, подмигнули мне в ответ.

– Тебе стоило взять с собой этюдник.

– О да. Где расположимся?

У меня на руке висела плетеная корзина для пикника. Рафаэль заботливо положил нам бутерброды с толсто нарезанной ветчиной и соленым маслом, закупоренный графин розового лимонада, а также чашки, тарелки и всевозможные столовые приборы, которые могли нам понадобиться.

– Чуть дальше, – ответил Алекс, указывая на тропинку. – Вот он, Сад Великанов.

Когда мы обошли Брутуса, я наконец смогла разглядеть сад. Он оказался даже больше, чем я думала. В центре располагался цветущий пруд, над темно-зелеными водами которого нависал дощатый мостик со скамейками. Здесь можно было сесть и рассмотреть чудовищ – фантастических и ужасных, выглядывающих из-под деревьев и из-за кустов.

– Может, здесь? – спросил Алекс, остановившись у одной из скамеек.

Из воды прямо перед нами выглядывала каменная голова уродца, напоминавшего насекомое; существо держалось за мостик пальцами, очень похожими на человеческие. Мне стало не по себе от этого зрелища, но я молча кивнула и, не подав виду, принялась разгружать корзину.

– Какой прекрасный день! – сказал Алекс, с довольной улыбкой подставляя лицо лучам солнца.

Мимо проплыла пара черных лебедей, которые, казалось, смотрели на нас свысока и с некоторым презрением.

Я огляделась вокруг и заметила на берегу дракона, настолько поросшего мхом и лишайниками, что он почти сливался с пейзажем. Кривая лоза проросла сквозь его глазницу, и издали казалось, будто это настоящий зеленый глаз.

– В этом есть странное совершенство, – признала я. – Я бы с удовольствием сделала пару рисунков.

Александр улыбнулся, явно довольный, и с аппетитом принялся за бутерброд.

– Может, я сбегаю в дом после обеда, – размышляла я вслух. – Работа идет хорошо. Мы могли бы отдохнуть после перекуса.

Алекс покачал головой:

– После обеда ты уже занята. Мама говорила: утром прислали записку. Твое платье готово для примерки. – Он откинулся в кресле и пристально посмотрел на меня; его зрачки расширились и потемнели. – Не терпится увидеть его на тебе.

Я ощутила приятный жар, от которого защекотало в горле, и зарделась. На меня еще никто никогда так не смотрел, и эта мысль будоражила меня.

– Платье? Боюсь, оно слишком праздничное, чтобы носить каждый день.

– Так надень на праздник, – сказал Алекс, отправив в рот ежевичку, присыпанную сахарной пудрой.

– Праздник?

– А разве ты не слышала? Мама только об этом и говорит. На следующей неделе.

Я нахмурилась:

– Она упоминала небольшой ужин…

– Дофина Лоран мыслит только в больших масштабах, – усмехнулся он. – Приглашены по меньшей мере двадцать семей.

Я не смогла скрыть удивления.

– Так много…

– Она мечтает перезнакомить тебя со всеми друзьями и похвастаться, что первой обнаружила твой талант. – Александр сжал губы и тщательно взвесил свои следующие слова. – На самом деле я надеялся, что этот вечер станет хорошим поводом показать всем тебя. Показать… нас.

– Нас? – переспросила я, обрадовавшись такому неожиданному повороту.

Работая над портретом, мы проводили время в разговорах обо всем на свете – от искусства и его любимых книг до забавных историй о дальних родственниках и об изменениях в Блеме, которые он хотел бы осуществить в будущем. Александр обладал легким очаровательным остроумием, и, хотя я знала, что ему приятно в моем обществе – и оба его родителя, казалось, практически сразу сошлись на том, что мы были бы прекрасной парой, – он еще никогда не озвучивал своих намерений. А поскольку он ничего не говорил, я чувствовала, что мне тоже не стоит ничего высказывать, поэтому мы оба молчали – точнее, болтали обо всем остальном, постепенно изучая друг друга, шутили и смеялись.

Это было совсем не похоже на ухаживания Уильяма за Камиллой: иногда я украдкой подсматривала, как они сидели друг напротив друга в Золотой гостиной и, попивая чай из чашек с серебряной каймой, обсуждали погоду или цены на рыбном рынке. У нас же не было ни формальностей, ни строго выверенных комплиментов и потупленных взглядов «как положено». Просто… мы.

– Нас, – неуверенно повторил он. – То есть… если бы ты хотела, чтобы были… «мы».

Он облизал губы, и в этот момент мне захотелось подойти и обнять его. Очевидно, он чувствовал себя невероятно неловко, будто боялся стать более уязвимым, если попытается как-то обозначить наши отношения.

– Я… я очень полюбил тебя, Верити. Надеюсь, ты это знаешь.

Я кивнула, опасаясь, что любые мои слова могут разрушить этот момент.

– Я никогда не позволял себе даже думать о том, что когда-либо… познакомлюсь с таким приятным и чудесным, таким умным и талантливым человеком, как ты, и таким хорошим выбором для… – Он протянул руку и ласково погладил меня по щеке. Я улыбнулась в ожидании продолжения. – Я всегда считал, что из-за этого… – он похлопал свободной рукой по подлокотнику кресла, – я никогда не смогу жениться. – Александр сильно покраснел и откинулся назад, рассеянно размахивая руками, словно это могло помочь подобрать правильные слова. – То есть я не говорю, что мы поженимся. Я просто… Я только… – Он зажмурился, окончательно растерявшись. – Я хотел сказать, что… Я бы очень хотел ухаживать за тобой, Верити Фавмант. Если позволишь, – выпалил он, как будто боялся не успеть. Через мгновение он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня. – Ты… ты смеешься!

Я не могла сдержать улыбку.

– Ты так волнуешься…

– Да, – согласился он.

– Прости, – сказала я, ласково накрыв ладонью его руку. – Не нужно так волноваться… ты же знаешь?

– Это непростой разговор, поэтому я, собственно, и не начинал его раньше… Ты симпатична мне, Верити. Даже больше. Я… Ты мне дорога. Очень, – заключил он, взъерошив темные волосы. – Когда я просыпаюсь, я думаю о тебе. И ночи напролет я думаю о тебе. Но я понимаю, что жизнь со мной… с этим креслом… вряд ли может показаться тебе привлекательной.

Мне стало так больно за него, когда я представила, какие мрачные мысли об одиночестве посещают его светлый ум. Я осторожно придвинулась поближе к нему.

– Меня никогда это не смущало, – заверила я. – И не будет.

– Ты не знаешь этого, – возразил Александр. – Ты…

– Я знаю, что хочу – что всегда хотела – сделать это, – решительно заявила я и, к нашему общему удивлению, подалась вперед, поцеловав его в губы.

Это был наш первый поцелуй, мой первый поцелуй, и он был… Я отметила, что на вкус он как лимонад и ягоды… и приятное послеобеденное солнышко. Провела кончиками пальцев по его лицу, по тем самым линиям, которые я рисовала уже сотни раз, но только сейчас ощутила по-настоящему.

«Это просто первый поцелуй», – напомнила

я себе, ощущая удивительную отстраненность. Я анализировала каждое действие, каждое движение, каждое ощущение, его запах и вкус и при этом ощущала какую-то тревожную пустоту. Разве я не должна чувствовать что-то большее? Я думала, меня должна была

охватить страсть, от которой перехватывает дыхание… или что-то в этом духе. Хоть что-нибудь.

Неужели это… Неужели это все, что можно испытать при поцелуе? Не может быть! Поэты сочиняют сонеты и поют песни явно не об этом. Он показался мне каким-то… механическим. Я отстранилась и попыталась понять, что я сделала не так. Или мы? Может, неправильная поза? Напор? Надо было сильнее или нежнее?

Алекс улыбался, но я не могла разгадать его чувств и мыслей. Чувствовал ли он такую же растерянность?

Я не сомневалась, что хочу его: я часто думала о нем, ярко представляя моменты близости. Но, может, я ошиблась? Или у меня слишком богатое воображение и физические проявления любви в действительности не соответствуют моим безумным фантазиям? У меня не было никакого опыта, но и скромницей я бы себя тоже не назвала. В конце концов, я читала потрепанные любовные романы старших сестер. Я была в опере. Я знала, что первый поцелуй – это невероятно трепетный момент. Я ждала, что чувства захлестнут меня и сердце будет разрываться от радости зарождающейся любви.

Но я не почувствовала ничего.

* * *

Недовольно фыркнув, я заколола последнюю шпильку и повернулась, чтобы внимательно рассмотреть себя в зеркале. Я выглядела раздраженной и хмурой. Выдавила из себя улыбку в надежде исправить ситуацию. Не помогло.

Когда мы с Дофиной вернулись с примерки, времени оставалось только на то, чтобы переодеться к ужину, и, хотя уже нужно было спешить, мне хотелось выглядеть особенно хорошо для Александра. Наш первый поцелуй беспокоил меня. Я ожидала фейерверков и падающих звезд, игристых пузырьков и восторга. Но не этого.

По дороге в город я слушала Дофину вполуха, мысленно составляя список того, что я поначалу не умела, но постепенно научилась делать лучше. Рисование. Плавание под парусом. Вышивание. Каллиграфия. Несомненно, когда-нибудь я смогу добавить к этому списку и поцелуи. Есть множество причин, почему все могло пойти не так. В конце концов, это весьма неловко – прижиматься лицом к другому лицу и при этом рассчитывать на невероятное удовольствие. Со временем станет приятнее. Надеюсь.

Больше всего меня волновало, что думает об этом Алекс. Если наш поцелуй и ему показался не таким ярким, делал ли он скидку на мою неопытность? Знает ли он, что я могу быть прилежной ученицей и готова совершенствоваться? Или он уже списал меня со счетов и не даст второго шанса?

Я пощипала себя за щеки, чтобы придать им румянец. Неожиданно в дверь гостиной постучали, и мне стало нехорошо. Наш следующий разговор может определить всю мою дальнейшую жизнь. Останусь ли я в Шонтилаль или меня выгонят и я больше никогда ни с кем не поцелуюсь?

– Иду! – крикнула я, не сомневаясь, что это Александр. Перед тем как повернуть ручку стеклянной двери, я вдохнула побольше воздуха, чтобы успокоиться. Но, когда я открыла дверь, за ней никого не было.

В недоумении я выглянула в коридор и чуть не раздавила оставленную на пороге посылку. Букет! Я подняла его и рассмотрела пышные соцветия белоснежных и розовых цветов. В ленту, связывающую букет, была вставлена маленькая открытка. «Иногда слова не нужны (ладанники и гардении)», – гласила надпись, выведенная жирными неровными буквами. Почерк Алекса.

Улыбаясь, я отнесла букет в спальню, чтобы поставить в большую вазу на прикроватной тумбочке, и обратилась к одному из справочников Жерара. В первую очередь я отыскала гардению, которую Алекс упомянул в мой самый первый вечер в Шонтилаль.

– «Gardenia jasminoides», – прочитала я вслух.

У этого цветка было несколько возможных значений. Первое: «Вы так милы!» И далее: «Я тоже счастлив; радость; нежнейшая любовь».

Я прильнула к сливочно-белому цветку и вдохнула его сладкий аромат, а затем перевернула страницу и отыскала ладанник. В книге предлагалось только одно толкование. «Cistaceae», – прочитала я и расплылась в улыбке, взглянув на объяснение: «Я совершенно уверен».

Уверен. Он был уверен. Я почувствовала, как тревога, терзавшая меня весь день, отступает, словно бурная река, водопадом обрушивающаяся со скалы. Он был уверен. Значит, его ухаживания продолжатся. Значит, еще есть надежда на счастливое будущее. С Алексом. Он уверен.

И тут в мое сознание закралась маленькая темная мысль, которую я постаралась скорее отогнать. Он уверен. А ты?

«Дорогая Мерси. Мне столько всего нужно тебе рассказать!»

«Милая Мерси, спасибо, спасибо, спасибо тебе, любимая сестричка! Я провела в Шонтилаль уже три недели и, думаю, могу здесь задержаться. Александр Лоран объявил, что хочет ухаживать за мной, и я согласилась».

«Дорогая сестра, большое спасибо, что порекомендовала меня леди Лоран. Я начала работу над портретом Александра, и…»

«Мерси, как бы я хотела, чтобы ты была здесь! Мне столько нужно тебе рассказать, и… Я просто… Мне очень тебя не хватает».

«Камилла. Почему, что бы я ни делала, я всегда возвращаюсь к мыслям о тебе?»