Текст книги "Переучет"

Первый этап

Станция метро в двух минутах, но Нина решает идти пешком. Ей нужно проветриться, время не поджимает. В такие дни, как сегодня, общественный транспорт не актуален. Тело искрит нервозностью, оно порывисто и импульсивно. Нина сосредоточена на самоконтроле. И она не готова перемещаться на таких колесных средствах, где она управляет своими передвижениями через вторые, если не третьи руки. В сумке, помимо «Босфора», лежит губная помада насыщенного бордового цвета, мобильный телефон, наушники и еще около двадцати предметов, ни в коей мере не связанных с нашим повествованием. Выходя, Нина прихватывает три пакета с отсортированным мусором, зеленый, голубой и белый, чтобы выбросить их в пункте сбора отходов при садовом товариществе. Но в последний момент замечает, что блюдечко Юсси пусто, ставит мешки на землю, берет блюдечко, возвращается в дом, споласкивает блюдечко, ставит его рядом с мойкой и тщательно моет руки, она непременно так поступает после контакта с иглокожим, мало ли какую заразу он разносит.

* * *

Возле баков с отходами стоит на коленках педант Грегерсен и с помощью триммера пытается сделать и так идеально гладкий переход от газона к каменной площадке еще более незаметным. Интересным в Грегерсене Нина считает его слепоту. Она повидала в жизни немало педантов, но не слепых. Не видя ни травы, ни камней, Грегерсен одной рукой нащупывает, что надо состричь, а в другой держит триммер. И добивается потрясающих результатов. Коммуна несколько раз награждала их садовое товарищество за содержание сада в идеальном состоянии, грамоты стоят дома у Грегерсена.

Он обосновался тут еще до потери зрения, знает каждый куст и каждую тропинку и передвигается довольно бодро. Пока длится сезон, он неохотно покидает границы товарищества. А зимой, слышала Нина, сидит взаперти в какой-то панельке в восточных районах и тренькает на гитаре. Зато у Грегерсена очень тонкий слух. Несмотря на жужжание триммера, он слышит, или как-то иначе улавливает, шаги Нины по гравию и выключает свою машинку.

– Нина, это ты? – спрашивает он.

– Не понимаю, как ты можешь меня узнать, – отвечает Нина.

– Я различаю вас по походке, – объясняет Грегерсен. – Вот про тебя все небось думают, что у тебя легкая, летящая походка, а вот и нет, Нина, ты ступаешь тяжело, с затиром, потому как ты человек сердитый.

– Так человеку и положено, – отвечает Нина.

– Хотя зверюшек любишь, это правда. Кстати, тут один мужик по радио сказал, что от ежей один вред.

– Чушь какая!

– Например, в Шотландии ежи воруют яйца у птиц отряда ржанковых, и это постепенно стало огромной проблемой, ржанковые на грани вымирания.

– У нас тут не так много ржанковых.

– Мы все равно должны держать руку на пульсе.

Нина выбрасывает пакеты, Грегерсен снова включает триммер, но тут же выключает.

– У тебя сегодня книжка выходит?

– Да, сегодня.

– Напомни, как она называется?

– «Босфор».

– Точно. Странное название.

– Пожалуй. Я над ним особо не думала.

– Но симпатичное.

Грегерсен в очередной раз включает свой триммер и в очередной же раз выключает, чтобы напомнить Нине о заседании правления через два дня. Вопрос важный – остановить планы молодой пары из дома двадцать четыре отгородить на своем участке уголок отдыха с помощью высокого плетня.

– У нас тут сроду никаких плетней не бывало.

– Я здесь не так давно живу.

– Не бывало.

– Наверно.

– Разве тебе не кажется, что без этого плетня можно обойтись?

– Кажется, наверно.

– Нефиг строить у нас тут плетни, – говорит Грегерсен.

Нина обожает интриги и конфликты, непременные атрибуты жизни садового товарищества. И наслаждается своей репутацией человека не от мира сего. Соседи считают поэта созданием экзотическим, чего только ей не довелось пережить, думают они, с какими потрясающими людьми она знается, где только она не бывала, мистика какая-то. По сумме всех этих фантазий и измышлений Нине определено особое место, соседи стараются держаться от нее на расстоянии. Хотя в литературных кругах Нине доводилось наблюдать и ввязываться в куда более вонючие дрязги, по сравнению с которыми все эти конфликты в садовом товариществе – просто детские шалости. У литераторов все в разы грязнее.

* * *

Выйдя за ворота садового товарищества в так называемый реальный мир, Нина затыкает уши наушниками и начинает листать плейлист на мобильнике. Музыку закачивал сын, список слишком длинный. Особенно в такой нервный день. Безбрежность выбора не нужна и непосильна. Двух-трех пластинок хватило бы с лихвой. Она все равно почти всегда выбирает Гарбарека. Ей нравится и музыка, и исполнитель. Нина целиком, но не полностью уверена, что переспала с ним однажды. На ее прямой вопрос сам Гарбарек ответил «нет», но он мог просто застыдиться, не исключает Нина. Почти все известные ей лично музыканты устроены одинаково. Ночной порой они согласны на совместные утехи, но с рассветом растворяются вдали. Нина выбирает Гарбарека, нажимает на экран, но в наушниках возникает что-то гипнотическое, замороченное. Нина никогда такой музыки не слышала. Ритм-секция – барабаны, контрабас, потом добавилась труба. Бешеная энергетика. Нина даже испугалась. Музыка звучала неплохо, но требовала безрассудства и полного включения, а Нина в столь ранний час не была к этому готова. Она потыкала в экран и прервала музыку. Снова выбрала Гарбарека. Тщательно прицелилась и аккуратно нажала нужное поле. Попала. С мягкими напевами Гарбарека в ушах Нина прошла всю улицу Вестгренса и дошла до Тюрилхансвейен, где в ней проснулась злость. Переучет, ага. Нашли дурочку. И всерьез думали, что это сойдет им с рук. Нина даже засмеялась про себя. Она все-таки не вчера родилась.

Машина, выезжая задом из гаража, не заметила Нину, она отпрянула в последнюю секунду и скорчила страшную физиономию раззяве-шоферу, тот повинно прижал руки к груди. На пересечении улиц Нильса Хенрика Абеля и Проблемвейен саксофон начинает выделывать такое, что Нина сперва не замечает трамвая из центра, а потом встречного, в центр. Два вагоновожатых отчаянно гудят. Нина едва обращает внимание на опасность. Ей не до того, в голове ее крутится на повторе мысль, что кто-то в «Академкниге» должен ответить за отмену ее выступления, это абсурд. Можно отменить мероприятие за несколько дней, даже, в самом крайнем случае, в день выступления, но это если речь о начинающем, никому не известном авторе. С Ниной так обходиться нельзя. Тем более в этот ломкий момент ее карьеры. Не положено. Она идет прямо по траве к университетскому спорткомплексу, а оттуда по брусчатке спускается к Фредериккеплассен и «Академкниге». Нина заглядывает в окно книжного. Семестр уже начался, загорелые студенты покупают хрестоматии, учебники, тетради и прочий реквизит, как и положено учащимся. Нина впервые в такой ситуации. Незнакомый человек нагло и бесцеремонно соврал ей в лицо. Нет, ее, конечно, обманывали миллион раз. Люди врут постоянно. Но что ее обманул человек, с которым они даже незнакомы, почему-то добавляет горечи и досады. Очевидно, работники «Академкниги» прочитали рецензии и решили не марать честь магазина «Босфором». То есть пошли на принцип. Но с приглашением такая история – нельзя сделать вид, что его не было. Раз пригласили, значит пригласили, деваться некуда. Они должны были сообразить, что Нину это сильно заденет, испортит ей не только сегодняшний день, но много-много дней, возможно, всю осень. Нина ловит на выходе из магазина студента и спрашивает, работает ли магазин в обычном режиме. Да, все в порядке, отвечает он. Никакие отделы магазина не закрыты? Да вроде нет. Нина проходит вдоль всего магазина, глядя в окна. За ними идет обычная магазинная жизнь. Нина обходит магазин сзади и спускается на этаж ко второму отделению, научной литературы. Если этот вход окажется закрыт, то есть еще шанс, что все обойдется без раздора, возможно, они думали, что Нина будет читать здесь, среди популярных изданий о строении мозга и о Вселенной, среди книг из списка литературы для студентов факультетов теологии и массовых коммуникаций. Естественно, литературные чтения невозможны, если посреди помещения стоят коробки с книгами, занимая место на полу и создавая ощущение неуюта, это Нина понимает, тонкую, ломкую лирику не читают вслух под аккомпанемент пересчета книг, так никто не делает. Нина заходит в магазин, на ходу берет бесплатную газету и закрывается ею, одновременно выбирая путь в обход касс. Шанс быть узнанной невелик, здесь работают молодые люди, наверняка не читающие поэзию семидесятых, но осторожность не бывает лишней. Нина минует психологию, историю, лингвистику и ряд других областей знаний, пробуждающих у нее сожаление, что она не получила дельной специальности, когда был шанс, она ведь тоже училась в университете, изучала тут литературу и еще какую-то ерунду пару семестров, но потом все вытеснило сочинительство и жизнь потекла вперед собственными порывами, а теперь метры научных фолиантов некстати напоминают ей, что жизнь могла сложиться совершенно иначе. В конце зала она видит несколько дверей с именными табличками. Находит табличку «Бьёрн Хансен» и без стука входит в кабинет. Хозяина нет, но включенный компьютер, велосипедный шлем и рюкзак с гроздью отражателей выдают его присутствие на работе. Нина садится в его кресло и ждет. Минуты идут. Нина еще не думала, что она скажет Бьёрну Хансену, но не сомневается в правильности своего сидения тут. Есть грань, переходить которую в общении с лириками нельзя. В коридоре раздаются шаркающие шаги, и дверь открывается. Бьёрн Хансен, оказавшийся невысоким сутулым созданием лет пятидесяти, с бородой, пузом и в подтяжках, заходит в комнату. В руке он держит пачку сигарет и зажигалку, он выходил покурить, понимает Нина и чувствует, что заводится от этой провокации. Пока приличные люди стараются бросить курить, Нина вот и сама пыталась много раз, причем несколько раз успешно, этот обормот Бьёрн Хансен не бросает, хотя очевидно находится в зоне риска, при стольких-то лишних килограммах и обрюзгшем лице, к тому же землистого цвета и с дряблой кожей. В свою очередь Бьёрн Хансен тоже потрясен внезапным присутствием в его кабинете Нины Фабер и задевает шкаф с картотекой. Его реакция говорит Нине все, что она хотела знать. Это человек с нечистой совестью, злоумышленник, грубиян, хам.

– Я думал, мы отменили, – говорит он.

– Ну и где переучет? – спрашивает Нина. – Я никакого учета не вижу.

– Я понимаю, это выглядит странно, – отвечает Бьёрн Хансен, – но тому имеется разумное объяснение.

– Рада буду услышать, – откликается Нина.

– Кофе не хотите?

– Нет, спасибо, – отвечает Нина. – Я хочу только узнать, почему вы не желаете провести мои чтения, не имея к тому никаких объективных препятствий.

Бьёрн Хансен смотрит на свое кресло, но Нина не встает. Постоит, думает она, не развалится. К тому же она самая старшая в этом кабинете.

– К несчастью, все так неудачно сложилось, череда досадных недоразумений, – начинает он. – На сегодня у нас был назначен переучет товаров, это было решено еще в апреле, но потом его отменили, а вчера руководство снова передумало.

– Вот оно что.

– А сегодня переучет все-таки отменили.

– То есть руководство передумало еще раз?

– Да.

– Странно.

– Я понимаю. И приношу свои извинения, как я уже говорил.

– И все это произошло сегодня утром?

– Практически да.

– Вы меня извините, но я в это не верю.

– Какой нам интерес морочить вам голову? Зачем бы мы стали это делать?

– Вот этого я не знаю. Я давно не пытаюсь разгадать, что движет другими людьми. Мотивы могут оказаться какие угодно. Я могу только констатировать, что вы просили меня выступить у вас и что в тот день, когда книга стала объектом нескольких нелестных отзывов, вы мое выступление отменили.

– Разумеется, к рецензиям это никакого отношения не имеет. Тем более что я их и не читал, одну только в «Афтенпостен», но этой авторше я не доверяю.

– В «Афтенпостен»? – переспрашивает Нина.

Об этом Като ничего не говорил. Не видел или промолчал нарочно?

– В сегодняшнем номере, – продолжает Бьёрн Хансен, – вынос на обложке и весь компот. Но люди такие разные. Одному глянулась мать, второму дочурка, так говорят, да?

На этих словах Бьёрн Хансен улыбнулся и по пытался прикрыть нервозность жовиальным смехом, который Нине претит. С людьми, которые так смеются, у нее всегда бывают проблемы. Эти бодряки уверены, что их смех сгладит все шероховатости, точно как смазливые барышни не сомневаются, что внешность откроет им любые двери.

– Но «Босфор» вам понравился?

– Дело не в том, понравилась лично мне ваша книга или нет.

– Но вы сказали мне так по телефону.

– Что я сказал?

– Что я написала очень хороший сборник, очень-очень, сказали вы даже.

– Должен честно признаться, я его не читал.

– То есть вы сказали для красного словца?

– Зачем ставить вопрос так? Я не имел в виду ничего плохого.

– То есть вы ляпнули от балды, потому что хотели меня утешить?

– Я хотел быть деликатным.

– Другими словами, вы соврали.

– Я не назвал бы это ложью. Так принято говорить. К тому же я книжку полистал. Не в моих правилах говорить автору, что его книга хороша, тем более – очень хороша, пока я книгу действительно не прочту. Я хотел как лучше, сами понимаете.

– Нет, Бьёрн Хансен, этого я не понимаю. Вы сами поэт?

– Нет.

– А кто вы?

– Я специалист по закупке научной литературы по нескольким гуманитарным специальностям.

– У вас есть опыт написания текстов, мнение о которых кто-то высказывал бы вслух?

– Еще бы! Я пишу тексты в каталоги, их утверждает начальство и вообще.

– Тексты для каталогов?

– Да.

Нина наклоняет голову набок и переспрашивает каким-то дурашливым голосом:

– Тексты для каталогов?

Бьёрн Хансен оскорблен, это видно.

– Я полагаю, – говорит он, – наша встреча перестала быть продуктивной, если вообще таковой была.

– А я заметила, что меня мало волнует, что вы там полагаете.

– Нина, простите, так мы ни до чего не договоримся. Случилось недоразумение. Мы плохо скоординировали свои действия, мы извиняемся. Мы ничего не имеем против вас, у нас нет своего мнения о книге, и мы не отменяем выступлений только потому, что пяток изданий неблагоприятно высказались о книге.

– Пяток изданий?

– В «Университете» очень неприятная, я уже упоминал.

– Нет.

– Не важно. Я думаю, мне стоит сказать прямо, статья гадкая. Будь я вами, меня бы не хватило прочесть ее до конца. Но отменили мы встречу не из-за нее, я вот что хотел сказать.

Нина закрывает глаза. В голове сходит лавина. Вся масса свежего снега с окрестных гор обрушивается на ненадежные предгорья. Засыпает несколько деревень в долине, выживших почти нет.

– Вот что, Нина, давайте я принесу стакан воды, мы попьем водички, хорошо? Как вам кажется?

Нина не отвечает.

Бьёрн Хансен уходит. Ситуация предельно разрушительная для Нины. Ей не стоило сюда приходить. Возможно, Бьёрн Хансен говорит правду, все это результат глупых недоразумений, хотя Нина не уверена. Теперь этот противный жиртрест с табакозависимостью будет смаковать подробности ее визита до конца своих дней. История, как Нина Фабер вломилась к нему в кабинет, потому что в день выхода в свет своего последнего сборника была в неадеквате, станет дежурным номером во всех компаниях этого Бьёрна Хансена, коих у него наверняка немало, судя по его манере смеяться. Что знает этот Бьёрн Хансен о самых простых вещах? Он сидит на своей уже неприлично толстой попе, жирует на зарплату и растит своей пенсионный коэффициент. Он подстрахован на все случаи жизни, хотя с его работой шутя справится любой человек. Покурит, закажет пару книг – день прошел. А другие пишут не на жизнь, а на смерть и с трудом наскребают на коммунальные платежи за домик в садовом товариществе. Это мерзко, от этого Бьёрна Хансена вкупе с тем, что он олицетворяет, у нее с души воротит, ей отвратительна его толстокожесть и особенно – что он не читал «Босфор», а рядится под читателя-почитателя и лицемерно подлизывается к ней. Появляется Бьёрн Хансен с пластиковым стаканчиком холодной воды из кулера. Нина всегда мечтала о кулере. Он бы усовершенствовал ее рабочее место, она могла бы в любой момент, не вставая из-за стола, напиться холодной воды, как это было бы прекрасно, она бы писала больше и лучше, будь у нее кулер, но когда она выяснила, что установка в домике такой штуки обойдется в несколько тысяч в месяц, а водовозы в синих комбинезонах то и дело будут затаскивать в дом полные баклажки и выносить пустые, она отказалась от этой затеи, для поэта вода из кулера остается несбыточной мечтой, легко, однако, достижимой для работничков типа Бьёрна Хансена, который как раз протягивает ей пластмассовый стаканчик, неумело нарисовав на лице сочувствие. Нина берет стакан, делает глоток. Вода вкусная и холодная, эталон воды из кулера.

– Теперь вы, наверно, уже пойдете? – спрашивает Бьёрн.

– Нет, – отвечает Нина. – Я не встану с этого стула, пока не услышу правду.

– Сказать больше нечего, и мне кажется, вам лучше уйти, вы ставите себя в неловкое положение.

– Я многие годы живу в крайне неловком положении и уходить не планирую.

Бьёрн Хансен подходит к Нине и пытается вытащить ее из кресла. Он берется за нее и приподнимает, но Нина отбивается и отталкивает его. Это страшно Бьёрна Хансена удивляет, чтобы не сказать – шокирует.

– О-о, – говорит он, – вы еще и пихаетесь.

Нина смотрит на него упрямо:

– Я не люблю пихаться, но приходится. И я буду вынуждена продолжить, если вы не расскажете мне честно, из-за чего отменили выступление.

– Сил моих нет на это мучение, – говорит Бьёрн Хансен. – Пойду позову помощь.

Нина не хочет, чтобы к Бьёрну Хансену пришло подкрепление, дело кончится неприятностями. Она встает и хватает его, удерживая.

– Так, – говорит Бьёрн Хансен. – Отпустите меня.

Бьёрн Хансен пытается вырвать руку, но Нина только сильнее сжимает пальцы и наступает на него. Он толкает ее, Нина, пошатнувшись, отступает на шаг, но удерживается на ногах и руку не отпускает. Бьёрн Хансен толкает ее снова, сильнее.

– Отпустите меня, лиричка дурацкая, – шипит Бьёрн Хансен, и почему-то от этих слов у Нины темнеет в глазах.

Борцовские объятия делаются все сильнее. Пыхтят, каждый старается взять другого в захват. Они топчутся по комнате, и Бьёрн Хансен того гляди раздавит ее своей тушей. Он дышит никотином прямо Нине в нос, и ярость удесятеряет ее силы. Она вцепляется в Бьёрна Хансена и пихает его, он теряет равновесие и валится всеми своими килограммами на картотечный шкаф. Раздается удивительно пронзительный звук, Бьёрн Хансен падает и остается лежать. Нина садится в его кресло. Она запыхалась. Много секунд она отсиживается, пока пульс и дыхание не приходят в норму, а потом переводит взгляд на Бьёрна. Он не шевелится. Конечно, наверняка он человек злопамятный и будет теперь час валяться, лишь бы все с ума сходили от страха за него, ну один в один капризная избалованная малютка.

– Довольно, – говорит Нина. – Хватит тут валяться и кукситься. Я ухожу.

Ничего хорошего из этой истории не выйдет. Даже стишка. Прежде Нина привычно думала, что для стихов годится все подряд. Даже по ходу какого-нибудь чудовищного скандала с одним из своих бывших она вдруг могла подумать: это надо запомнить. Или: это можно будет использовать. Но текущее происшествие не годно ни на что. Потасовка с работником книжного магазина. Низко она пала.

– Ну вот, – говорит Бьёрн Хансен, по-прежнему не шевелясь, – глупо вышло.

Нина замечает на полу ручеек, причем источником его может быть только голова Бьёрна Хансена. С кресла жидкость кажется черной, но Нина понимает – это кровь. Неужто он так сильно ударился?

– Бьёрн? – окликает она и, присмотревшись к его голове, замечает, что она вывернута под каким-то странным углом.

Похоже, он здорово треснулся об угол шкафа. Э-эх. Нина ходит по комнате. Бьёрн не шевелится и не дышит. Сигареты и зажигалка валяются на полу. Нина подбирает их и садится в его кресло. Отпивает кофе из его чашки с «Битлз». Бог мой, ну и дела. Неужели она убила Бьёрна Хансена? Убила человека? Если так, она этого не хотела. Совершенно не хотела. Она закуривает сигарету из пачки Бьёрна Хансена и медленно курит ее, стараясь не поддаваться панике. Бог мой, как же хорошо покурить, приятно кружится голова. Она месяц не курила. Нина докуривает одну и тут же берет вторую. Она ни секунды не думала лишать Бьёрна Хансена жизни. Совсем не думала, честно. Они боролись, а потом вот что вышло. Она уверена, что Бьёрн Хансен сказал бы так же, будь он в состоянии говорить. Крайне неприятная ситуация. Что же делать? Нина растеряна, не в состоянии думать конструктивно.

Звонит телефон на столе, Нина вздрагивает, несколько звонков смотрит на него, потом берет трубку.

– Добрый день, – говорит она, – Бьёрн вышел на минутку. Нет, не знаю, когда он вернется. Записать? Я редко записываю, но могу попробовать. Да-да, у меня есть ручка и бумага.

Она берет у Бьёрна Хансена ручку и бумагу и записывает, что прославленная книга Найтцеля и Вельцера «Солдаты вермахта: подлинные свидетельства боев, страданий и смерти» выходит по-норвежски и заказы уже принимаются. Нина заказывает двести экземпляров. Ее переспрашивают, точно ли ей надо так много. О да, говорит она, абсолютно точно, эта тема необычайно интересует покупателей «Академической книги», Бьёрн тепло отзывался об этой книге Найтцеля и Вельцера, он ведь читает по-немецки, у него способности к языкам, у Бьёрна. Нина прощается и кладет трубку. Докуривает вторую сигарету, забирает остальную пачку и зажигалку и незаметно покидает кабинет и магазин.

На стойке у выхода выложена студенческая газета «Университет». В углу на первой странице Нина видит собственную скверную и горячо нелюбимую фотографию, сделанную в плохой день полтыщи лет назад, фотография годами преследует Нину, она ненавидит и ее, и всех, кто ее печатает. Сказочно слабая Фабер, гласит заголовок. Нина в ярости хватает экземпляр и уходит.