Текст книги "Прощай, оружие! Иметь и не иметь"

– Да ты дока.

– Ты прав, милый. Оценил.

– Ты смелая.

– Нет, но хотелось бы.

– Я точно нет, – сказал я. – Со мной все ясно, и уже давно. Я вроде питчера, который отбивает мяч на двести тридцать футов и знает, что это его предел.

– Отбивает мяч на двести тридцать футов? Это же круто.

– Ничуть. В бейсболе это игрок среднего уровня.

– Но ведь игрок, – поддела она меня.

– Похоже, мы оба с амбициями, – заметил я. – Только ты смелая.

– Нет. Но, надеюсь, еще стану.

– Мы оба смелые, – сказал я. – А я так даже очень, когда выпью.

– Мы замечательные. – С этими словами Кэтрин подошла к шкафу и принесла мне коньяк и стакан. – Выпей, милый, – предложила она. – Ты большой молодец.

– Что-то даже не хочется.

– Выпей.

– Ладно. – Я налил треть стакана и осушил одним махом.

– Ничего себе порция, – заметила она. – Я знаю, что коньяк – напиток героев, но ты тоже не перебарщивай.

– Где мы будем жить после войны?

– Скорее всего в доме для престарелых, – сказала она. – Три года я с детской наивностью ждала, что война закончится к Рождеству. Но сейчас, хочется верить, конец наступит, когда наш сын будет лейтенантом.

– Бери выше, генералом.

– Если это будет столетняя война, он успеет повоевать за тех и за других.

– Ты выпить не хочешь?

– Нет. У тебя от этого поднимается настроение, а у меня начинает кружиться голова.

– Ты никогда не пила коньяк?

– Нет, милый. Я очень старомодная жена.

Я потянулся к бутылке, стоявшей под кроватью, и налил себе еще.

– Пожалуй, схожу проведаю твоих соотечественников, – сказала Кэтрин. – А ты пока почитай газеты.

– Это обязательно?

– Сейчас или потом.

– Ладно. Тогда сейчас.

– Я потом вернусь.

– А я к тому времени дочитаю газеты, – сказал я.

Глава двадцать вторая

Ночью похолодало, а на следующий день пошел дождь. По дороге домой из «Ospedale Maggiore» я насквозь промок. В палате слышно было, как дождь обрушивается на балкон и его ветром швыряет на стеклянную дверь. Я переоделся и глотнул коньяку, но он у меня не пошел. Ночью я почувствовал себя скверно, а после завтрака меня стошнило.

– Все ясно, – сказал местный врач. – Посмотрите на его белки, мисс.

Мисс Гейдж посмотрела. Показали и мне в зеркале. Белки пожелтели, это была желтуха. Я проболел две недели. Из-за этого об отпуске пришлось забыть. Мы планировали съездить в Палланцу на Лаго-Маджоре. Там хорошо осенью, когда желтеют листья. Есть пешеходные тропы, можно ловить в озере форель на блесну. Это лучше, чем Стреза, меньше народа. Из Милана до Стрезы рукой подать, поэтому там всегда наткнешься на каких-то знакомых. В Палланце есть симпатичная деревня, откуда можно на лодке добраться до островов, где живут рыбаки, а на самом большом острове есть ресторан. Но мы туда не поехали.

Однажды, когда я лежал с желтухой, в палату вошла мисс Ван Кампен, открыла шкаф и обнаружила там пустые бутылки. Большую партию уже унес привратник, и она, вероятно, это увидела и вот теперь нашла еще. В основном у меня там стояли бутылки из-под вермута, марсалы, капри, пустые фляги из-под кьянти и несколько коньячных бутылок. Привратник унес самые большие, из-под вермута и из-под кьянти в соломенной оплетке, а коньячные оставил на потом. И вот сейчас мисс Ван Кампен обнаружила несколько пустых бутылок из-под коньяка и бутылочку из-под кюммеля в виде медведя, сидящего на задних лапах, с поднятыми передними, с пробкой в стеклянной башке и прилипшими кристалликами на донышке. Эта бутылочка ее особенно разгневала. Она воздела ее над собой, и я засмеялся.

– Это кюммель, – сказал я. – Самый лучший кюммель, вот в таких медвежьих бутылочках, поступает из России.

– Это все бывший коньяк? – приступила к допросу мисс Ван Кампен.

– Всех бутылок мне отсюда не видно, но скорее всего да.

– И давно это продолжается?

– Я сам их покупал и приносил сюда, – объяснил я. – Ко мне часто заходили итальянские офицеры, и я держал для них коньяк.

– Но сами вы не пили? – риторически спросила она.

– Сам я тоже пил.

– Коньяк. Одиннадцать пустых бутылок и еще эта «медвежья».

– Кюммель.

– Я велю их унести. Больше у вас нет пустых бутылок?

– На данный момент нет.

– А я еще вас жалела, когда вы заболели желтухой. Вы недостойны жалости.

– Благодарю.

– Наверное, вас трудно винить в том, что вы не желаете возвращаться на фронт. Но, я думаю, вы могли бы найти более тонкий ход, чем провоцирование желтухи с помощью алкоголизма.

– С помощью чего?

– Алкоголизма. Вы не ослышались.

Я промолчал.

– Боюсь, что, если вы ничего лучше не придумаете, вам придется после поправки отправиться на фронт. Я не считаю, что самозаражение желтухой дает вам право на отпуск для поправки здоровья.

– Вы не считаете?

– Не считаю.

– Вы когда-нибудь болели желтухой, мисс Ван Кампен?

– Нет, но я наблюдала много случаев.

– Вы видели, какое удовольствие от этого получали пациенты?

– Все-таки это лучше, чем фронт.

– Мисс Ван Кампен, вы когда-нибудь видели мужчину, который, чтобы вывести себя из строя, разбил бы себе мошонку?

Этот вопрос она проигнорировала. Перед ней стоял выбор: проигнорировать вопрос или уйти. Уйти мисс Ван Кампен пока не была готова – слишком долго она носила свою нелюбовь ко мне и теперь намеревалась сорвать куш.

– Я знала много мужчин, наносивших себе увечья, чтобы только не попасть на фронт.

– Вопрос был не об этом. Мне тоже приходилось видеть самовредительство. Я вас спросил, видели ли вы мужчину, который, чтобы вывести себя из строя, разбил бы себе мошонку. Ведь по ощущениям это ближе всего к желтухе, и, думается, немногие женщины его испытали. Вот почему, мисс Ван Кампен, я вас спросил, болели ли вы желтухой. Потому что если вы…

Но она уже покинула комнату. Вскоре ко мне пришла мисс Гейдж.

– Что вы такое сказали Ван Кампен? Она в ярости.

– Мы сравнивали наши ощущения. Я собирался ей заметить, что если она не рожала…

– Вот дурачок, – оборвала она меня. – Ей нужен ваш скальп.

– Он у нее в руках, – возразил я. – Она лишила меня отпуска, а теперь еще может подвести под военный трибунал. Ей хватит мстительности.

– Вы ей никогда не нравились, – сказала Гейдж. – Из-за чего сыр-бор?

– Она утверждает, что я напился до желтухи, чтобы не возвращаться на фронт.

– Пф-ф. Я присягну, что вы в рот не берете. И все остальные присягнут.

– Она нашла пустые бутылки.

– Я вам сто раз говорила, чтобы вы их выбрасывали. Где они сейчас?

– В шкафу.

– У вас чемодан есть?

– Нет. Сложите их в рюкзак.

Мисс Гейдж так и сделала.

– Я передам привратнику, – сказала она и направилась к выходу.

– Минуточку. – В дверях стояла мисс Ван Кампен. – Я забираю эти бутылки. – Рядом с ней стоял привратник. – Отнесите, пожалуйста, – обратилась она к нему. – Я их покажу доктору, вместе с моей докладной.

Она отбыла и следом за ней привратник с рюкзаком. Он хорошо знал, что там внутри.

Ничего особенного не случилось, если не считать того, что я остался без отпуска.

Глава двадцать третья

В тот вечер, когда я должен был возвращаться на фронт, я послал привратника занять мне место на поезд из Турина. Там он формировался, в Милан прибывал около десяти тридцати, а отправляться должен был только в полночь. Чтобы заполучить сидячее место, надо было проникнуть в поезд сразу по прибытии. Привратник взял с собой приятеля, пулеметчика, находящегося в отпуске, в прошлом работника портняжной мастерской, полагая, что вдвоем они уж как-нибудь застолбят одно местечко. Я дал им денег на перронные билеты, и они взяли мой багаж – большой рюкзак и два вещевых мешка.

Около пяти часов я попрощался со всеми в госпитале. Мой багаж был у привратника в сторожке, и мы договорились, что я приеду на вокзал незадолго до полуночи. Его жена расплакалась. Она называла меня «синьорино», вытирала слезы, пожимала мне руку и снова плакала. Я похлопал ее по спине, и она снова разрыдалась. Она штопала мои вещи. Это была веселая, маленького росточка, коренастая седая женщина. Но когда она плакала, от веселья на лице ничего не оставалось. Я зашел в винную лавку на углу и стал у окна. Было уже темно, холодно и туманно. Я заплатил за кофе и граппу и посматривал на прохожих в свете витрины. Увидев Кэтрин, я постучал в стекло. Она увидела меня, улыбнулась, и я вышел к ней. Она была в синем плаще с капюшоном и мягкой фетровой шляпке. Мы пошли по тротуару мимо винных лавок, пересекли рыночную площадь и через арку вышли на соборную площадь. Здесь проходила трамвайная линия, а за ней находился кафедральный собор. В тумане он казался белым и вымокшим. Мы пересекли трамвайные пути. Слева магазины с освещенными витринами и вход на галерею. Площадь утопала в тумане, и собор вблизи оказался огромным и действительно мокрым.

– Хочешь зайти?

– Нет, – ответила Кэтрин, и мы пошли дальше.

Мы прошли мимо солдата и его девушки, стоявших в тени контрфорса. Они прижались к камню, и солдат укрыл ее своим плащом.

– Они как мы, – сказал я.

– Таких, как мы, нет, – откликнулась Кэтрин не слишком радостно.

– Если бы им было куда пойти…

– Не факт, что это пошло бы им на пользу.

– Не знаю. Каждый должен иметь куда пойти.

– У них есть собор, – сказала Кэтрин.

Мы его уже миновали и, пересекая площадь, оглянулись назад. Собор красиво смотрелся в тумане. Мы остановились перед витриной кожгалантереи. Сапоги для верховой езды, рюкзак, лыжные ботинки. Каждый предмет подан как экспонат: в центре рюкзак, с одной стороны сапоги, с другой – лыжные ботинки. Кожа темная, блестящая, как потертое седло. Свет играет на тускло сверкающей кожаной поверхности.

– Как-нибудь покатаемся на лыжах.

– Через два месяца в Мюррене откроется лыжный сезон, – сказала Кэтрин.

– Давай поедем.

– Хорошо. – Мы прошли мимо других витрин, а затем свернули в узкую боковую улочку. – Я никогда здесь не бывала.

– Я этой дорогой возвращаюсь в госпиталь, – сказал я.

Мы шли по правой стороне, а навстречу, сквозь туман, двигались люди. Все витрины были освещены. Наше внимание привлекли груды сыров. Перед оружейным магазином я остановился.

– Давай зайдем на минутку. Я должен купить оружие.

– Какое оружие?

– Пистолет.

Мы вошли, я расстегнул ремень с пустой кобурой и положил на прилавок, за которым стояли две женщины. Они принесли несколько пистолетов.

– Он должен сюда войти, – сказал я, открывая кобуру. Это была серая кожаная кобура, которую я купил в магазине подержанных товаров, чтобы носить ее в городе.

– У них есть хорошие пистолеты? – усомнилась Кэтрин.

– Они все примерно одинаковые. Могу я проверить вот этот? – спросил я у женщины.

– У нас сейчас нет тира, – сказала она. – Но он очень хороший. Берите – не прогадаете.

Я сделал холостой выстрел, потом оттянул затвор. Хотя пружина была упругая, работала она гладко. Я прицелился и сделал еще один холостой выстрел.

– Опробован в деле, – сказала женщина. – Принадлежал офицеру, отличному стрелку.

– Он купил его у вас?

– Да.

– А как он снова к вам попал?

– Через его ординарца.

– Может, и мой вернется так же, – сказал я. – Почем товар?

– Пятьдесят лир. Дешевле не бывает.

– Хорошо. И еще две запасные обоймы и коробку с патронами.

Она вытащила все из-под прилавка.

– А сабля вам не нужна? – спросила она. – У меня есть очень дешевые сабли.

– Я еду на фронт.

– Ах, так. Тогда вам не нужна сабля.

Я расплатился, зарядил и вставил обойму, сунул пистолет в кобуру, зарядил запасные обоймы и сунул их в специальные отделения в кобуре, после чего снова застегнул ремень. Теперь его оттягивал пистолет. Все же, подумал я, лучше иметь при себе боевое оружие. А патроны всегда найдутся.

– Вот теперь мы вооружены, – сказал я. – Это главное, что я должен был не забыть сделать. Мой старый пропал еще до того, как я оказался в госпитале.

– Надеюсь, пистолет хороший, – сказала Кэтрин.

– Что-то еще? – спросила женщина.

– Да вроде нет.

– К нему есть страховочный шнур, – напомнила она.

– Я заметил.

Женщина на этом не успокоилась.

– А свисток вам не нужен?

– Пожалуй, нет.

Женщина с нами попрощалась, и мы вышли на улицу. Кэтрин бросила прощальный взгляд. Женщина кивнула нам через витрину.

– Для чего это зеркальце в деревянной рамке?

– Для приманки. Во время охоты его вертят в руке, жаворонки прилетают на «зайчика», и итальянцы их отстреливают.

– До чего изобретательный народ, – сказала Кэтрин. – А у вас в Америке, милый, жаворонков не отстреливают?

– Вообще-то нет.

Мы пересекли улицу и пошли по другой стороне.

– Мне уже лучше, – сказала она. – Когда мы вышли, я чувствовала себя ужасно.

– Нам всегда хорошо, когда мы вместе.

– Мы всегда будем вместе.

– Да, если не считать того, что в полночь я уезжаю.

– Не думай об этом, милый.

Мы шли по улице. В тумане свет фонарей отдавал в желтизну.

– Ты не устал? – спросила Кэтрин.

– А ты?

– Я в порядке. Приятно прогуляться.

– Но не будем перебарщивать.

– Не будем.

Мы миновали темный переулок и вышли на большую улицу. Я остановился и прижался к губам Кэтрин. Пока мы целовались, я чувствовал ее руку на своем плече. Потом она потянула за полы моего плаща и завернулась в него вместе со мной. Мы стояли посреди улицы, прижавшись к высокой стене.

– Пойдем куда-нибудь, – предложил я.

– Хорошо, – согласилась она.

Широкая улица вывела нас к каналу. Напротив выстроились каменные дома. А впереди был мост, по которому проехал трамвай.

– Там мы поймаем экипаж, – сказал я.

Мы стояли на мосту, окутанные туманом. Прошло несколько заполненных трамваев, люди возвращались домой. Мимо проехал экипаж с седоками. Стало накрапывать.

– Может, пешком или на трамвае? – предложила Кэтрин.

– Дождемся экипажа, – сказал я. – Они тут часто ездят.

– А вот и он.

Кучер остановил лошадь и запустил счетчик. Верх экипажа был поднят. Плащ кучера уже промок, как и его поблескивающий от дождя лакированный цилиндр. Мы нырнули в темноту укрытия.

– Куда ты сказал ему ехать?

– На вокзал. Напротив есть отель.

– И нас туда пустят? Без багажа?

– Да, – сказал я.

Дорога под дождем, по узким улочкам, предстояла долгая.

– А как насчет ужина? – спросила Кэтрин. – Я уже проголодалась.

– Закажем в номер.

– Мне нечего надеть. У меня нет ночной рубашки.

– Ничего, купим, – успокоил я ее и обратился к кучеру: – Поезжайте по виа Манцони.

Он покивал и на следующем перекрестке свернул налево. Кэтрин высмотрела магазин одежды.

– Вот здесь, – показала она.

Я попросил остановиться, она вышла и скрылась в магазине. А я остался ждать. Дождь все шел, и я вдыхал запахи мокрого асфальта и пара, идущего от лошади. Кэтрин вернулась со свертком, уселась рядом, и мы поехали дальше.

– Я мотовка, милый, – сказала она. – Но ночнушка красивая.

Когда мы подъехали к отелю, я попросил Кэтрин подождать, а сам пошел переговорить с менеджером. Свободных комнат было много. Я вернулся, расплатился с кучером, и мы с Кэтрин вместе прошли внутрь. Мальчик-лифтер в униформе с блестящими пуговицами взял у нее сверток. Менеджер движением головы пригласил нас к лифту. Там было много красного плюша и бронзы. Менеджер поехал с нами.

– Месье и мадам желают ужин в номер?

– Да. Распорядитесь, чтобы нам принесли меню, – попросил я.

– Желаете что-нибудь особенное? Дичь или суфле?

Лифт миновал три этажа, отмечая каждый своеобразным щелчком, и наконец со щелчком остановился.

– А какая у вас дичь?

– Можно приготовить фазана или вальдшнепа.

– Вальдшнепа, – сказал я.

Мы шагали по потертому ковру мимо множества дверей. Перед одной менеджер остановился и открыл ее ключом.

– Прошу. Чудесная комната.

Мальчик-лифтер положил сверток на стол в центре комнаты. Менеджер раздвинул шторы.

– Какой туман, – сказал он.

Мебель, отделанная красным плюшем. Зеркала, два кресла, большая кровать с атласным покрывалом. Дверь в ванную.

– Я распоряжусь, чтобы принесли меню. – Менеджер поклонился и покинул нас.

Я посмотрел в окно и потом потянул за шнур, опускавший плотные плюшевые шторы. Кэтрин сидела на кровати, разглядывая хрустальную люстру. Она сняла шляпку, и ее волосы отливали на свету. Плащ она бросила на кровать. Увидев себя в зеркале, она поправила волосы. Я видел ее сразу в трех зеркалах. Глаза у нее были печальные.

– Что-то не так, милая?

– Первый раз чувствую себя шлюхой, – сказала она. Я снова раздвинул шторы и стал смотреть в окно. Вот уж не думал, что все так повернется.

– Ты не шлюха.

– Я знаю, милый. Но чувствовать себя такой не очень-то приятно. – Ее голос звучал сухо и безжизненно.

– Это лучший отель из всех, куда бы нас пустили, – сказал я, глядя в окно. На той стороне площади светились огни вокзала. По улице проезжали экипажи. Виднелись деревья в парке. Освещенные окна отбрасывали блики на мокрую мостовую. О черт, неужели мы должны ссориться в такую минуту, подумал я.

– Иди сюда, – позвала Кэтрин. В ее голосе зазвучали живые нотки. – Иди же. Я снова хорошая девочка.

Я повернулся к ней. Она улыбалась. Я подошел, сел рядом и поцеловал ее.

– Ты моя хорошая девочка.

– Твоя, а чья же, – сказала она.

После ужина нам стало хорошо, а еще позже мы почувствовали себя счастливыми и через какое-то время уже были здесь как дома. Моя палата в госпитале была нашим домом, и то же самое произошло с этой комнатой.

Кэтрин надела мою гимнастерку. Мы страшно проголодались, еда была вкусная, и мы выпили бутылку капри и бутылку сент-эстефа. Пил в основном я, но Кэтрин тоже пригубила, и настроение у нее стало превосходным. На ужин нам принесли вальдшнепа с картофельным суфле, пюре из каштанов, салат и сабайон на десерт.

– Хорошая комната, – сказала Кэтрин. – Очень милая. Жаль, что мы здесь раньше не останавлива-лись.

– Чудна́я комната, но милая.

– Красивая штука разврат, – сказала Кэтрин. – У тех, кто знает в нем толк, неплохой вкус. Шикарный красный плюш. То, что надо. А какие зеркала!

– Ты чудесная.

– Вот только непонятно, как просыпаться в такой комнате. Но хороша.

Я налил еще стакан сент-эстефа.

– Надо бы нам согрешить по-настоящему, – сказала Кэтрин. – А то у нас все так просто и невинно. Даже не верится, что мы делаем что-то нехорошее.

– Ты классная.

– Я голодная. Я жутко голодная.

– Ты такая чудная и простая.

– Я простая. Ты первый, кто это понял.

– Когда мы только познакомились, я целый день себе представлял, как мы пойдем в отель «Кавур» и как все будет.

– Какой ты бесстыжий. Это не похоже на «Кавур»?

– Нет. Но нас бы туда не пустили.

– Когда-нибудь пустят. Вот чем мы с тобой отличаемся, милый. Я себе ничего не представляла.

– Совсем ничего?

– Так, по мелочи, – сказала она.

– Ты чудесная. – Я налил себе еще вина.

– Я совсем простая, – повторила Кэтрин.

– Поначалу я так не думал. Я решил, что ты сумасшедшая.

– Я была немного сумасшедшей. Но так, по-простому. Я не запутала тебя, милый?

– Вино – класс, – сказал я. – Сразу забываешь все плохое.

– Приятное, – согласилась Кэтрин. – Только у моего отца от него разыгралась ужасная подагра.

– У тебя есть отец?

– Да. И у него подагра. Тебе необязательно с ним встречаться. А у тебя разве нет отца?

– Нет, – ответил я. – У меня отчим.

– Он мне понравится?

– Тебе необязательно с ним встречаться.

– Мы чудесно проводим время, – сказала Кэтрин. – Все остальное мне неинтересно. Я счастлива быть твоей женой.

Пришел официант и забрал ненужное. Стало так тихо, что слышался только шум дождя. Где-то внизу просигналил автомобиль.

– «А за спиною Время мчится в своей крылатой колеснице», – процитировал я.

– Я знаю эти стихи, – сказала Кэтрин. – Это Марвелл. Только они о девушке, которая отказывала мужчине в близости.

Ко мне пришла холодная ясность, и я захотел конкретики.

– Где ты собираешься рожать?

– Не знаю. В самом лучшем месте, какое только смогу найти.

– И как ты это устроишь?

– Наилучшим образом. Не переживай, милый. Мы можем нарожать кучу детишек, пока идет война.

– Мне скоро надо будет идти.

– Я знаю. Ты можешь идти хоть сейчас.

– Нет.

– Тогда, милый, не переживай. До сих пор ты был такой спокойный и вдруг начал переживать.

– Больше не буду. Ты часто будешь мне писать?

– Каждый день. Они читают письма?

– Они не настолько хорошо знают английский, чтобы задержать письмо.

– Я буду писать очень витиевато, – сказала Кэтрин.

– Но не слишком.

– Я буду писать немного витиевато.

– Боюсь, что нам пора идти.

– Хорошо, милый.

– Не хочется покидать наш чудесный дом.

– Мне тоже.

– Но надо идти.

– Хорошо. Мы ни в одном доме надолго не задерживаемся.

– Еще задержимся.

– Тебя будет ждать прекрасный дом, когда ты вернешься.

– Может, я скоро вернусь.

– Пусть тебя слегка ранят в ногу.

– Или в мочку уха.

– Нет, уши пусть не трогают.

– А ноги можно?

– Ноги уже и так пострадали.

– Милая, нам пора. Правда.

– Хорошо. Ты первый.

Глава двадцать четвертая

Мы не стали вызывать лифт, а пошли вниз пешком. Ковер на лестнице был потертый. За ужин я заплатил официанту, еще когда его принесли, сейчас же он сидел на стуле у выхода. Он вскочил и поклонился, и я прошел за ним в швейцарскую, где оплатил счет за номер. Менеджер, считая меня своим другом, от аванса отказался, однако перед уходом не забыл посадить официанта у входной двери, чтобы я не улизнул, не заплатив. Такое, видимо, случается даже с друзьями. Много нас, друзей, во время войны.

Я попросил официанта достать нам экипаж, и он ушел со свертком Кэтрин, раскрыв зонт. Мы видели, как он под дождем пересек улицу. Мы стояли и смотрели в окно.

– Как ты себя чувствуешь, Кэт?

– Я засыпаю.

– А я голодный.

– У тебя какая-то еда осталась?

– Да. В вещевом мешке.

Подъехал экипаж. Лошадь понуро стояла под дождем. Официант соскочил на землю, открыл зонт и направился к дверям, где мы его уже ждали. Под его зонтом мы прошли по мокрой дорожке к экипажу у обочины. В сточной канаве бежала вода.

– Ваш сверток на сиденье, – сказал официант. Он стоял с раскрытым зонтом, пока мы не сели. Я дал ему на чай.

– Большое спасибо. Приятного путешествия, – пожелал он.

Кучер подхватил вожжи, и лошадь затрусила. Официант развернулся под зонтом и потопал в гостиницу. Мы проехали немного, свернули налево, потом направо и оказались перед вокзалом. Под фонарем, укрывшись от дождя, стояли два карабинера в поблескивающих шляпах. В лучах станционных огней струйки воды казались чистыми и прозрачными. Из-под арки, втянув голову под дождем, вышел носильщик.

– Спасибо, – сказал я. – Мне помощь не нужна.

Он снова ушел под арку. Я повернулся к Кэтрин. Из-за поднятого верха ее лицо было в тени.

– Нам надо прощаться.

– Я не могу войти с тобой?

– Нет. Счастливо, Кэт.

– Ты ему скажешь «в госпиталь»?

– Да.

Я назвал кучеру адрес. Он кивнул.

– Пока, – сказал я. – Береги себя и маленькую Кэтрин.

– Счастливо, милый.

– Счастливо.

Я соскочил под дождь, экипаж тронулся. Кэтрин высунулась, и фонарь высветил ее лицо. Она улыбнулась и помахала мне рукой. Экипаж удалялся, а она показывала мне на арку. Я посмотрел, там стояли все те же два карабинера. И только тут до меня дошло: она просила меня укрыться от дождя. Я зашел под арку и оттуда смотрел, как экипаж сворачивает за угол. Пройдя через вокзал, я вышел на платформу.

Здесь меня встретил наш привратник и проводил в вагон, где было полно народу, мы прошли по коридору, а за дверью, в уголке заполненного купе, меня поджидал знакомый пулеметчик. Мой рюкзак и вещевые мешки лежали в сетке для багажа у него над головой. Многие пассажиры стояли в коридоре, и, когда мы вошли в купе, все подозрительно на нас посмотрели. Мест в поезде не хватало, и люди были настроены враждебно. Пулеметчик освободил мое место. Кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся. Это был высокий сухопарый капитан артиллерии с красным шрамом вдоль подбородка. Он все видел из коридора через стеклянную дверь и вошел следом.

– В чем дело? – спросил я, встретившись с ним взглядом.

Выше меня ростом, под козырьком фуражки тонкое лицо, на котором розовеет свежий шрам. Все, кто был в купе, молча на меня смотрели.

– Вы не имеете права, – сказал он. – Нельзя, чтобы солдат держал вам место.

– Так уж случилось.

Он сглотнул, и я увидел движение его кадыка вверх-вниз. Пулеметчик стоял, закрывая собой свободное место. Через стеклянную дверь внутрь заглядывали другие пассажиры. Купе хранило молчание.

– Вы не имеете права так поступать. Я находился здесь за два часа до вашего прихода.

– Чего вы хотите?

– Это место.

– Я тоже.

Я смотрел на него и чувствовал, что против меня настроено все купе. Они не виноваты. Он прав. Но не хотелось отдавать место. Молчание затягивалось.

Черт с ним, подумал я.

– Садитесь, синьор капитан, – сказал я. Пулеметчик отошел в сторону, и высокий капитан сел, поглядев на меня. Вид у него был недовольный. Хотя он свое получил. – Достаньте мои вещи, – попросил я пулеметчика.

Мы вышли в коридор. Поезд был набит битком, и я понимал, что на место рассчитывать не приходится. Я дал носильщику и пулеметчику по десять лир. Они прошли по коридору и спустились на платформу. Оба посматривали на окна, но свободных мест нигде не было.

– Может, кто-то сойдет в Брешии, – предположил носильщик.

– И еще больше зайдет, – сказал пулеметчик.

Я с ними попрощался, мы пожали друг другу руки, и они ушли. У обоих на душе было скверно. Мы все стояли в коридоре, когда поезд тронулся. Мимо проплыли огни вокзала и склады. Из-за дождя из окон скоро стало ничего не видно. Спать я улегся прямо на пол, предварительно распихав записную книжку, деньги и документы по карманам рубашки и брюк. Я проспал до утра, просыпался только в Брешии и Вероне, когда в поезд входили новые пассажиры, но тут же снова засыпал. Голову я положил на один вещевой мешок, а второй обнимал руками, и все через меня перешагивали, стараясь не наступить. Весь пол в коридоре был занят спящими. Другие стояли на ногах, держась за оконные поручни или прислонившись к дверям купе. Меньше народу не становилось.