Текст книги "По ком звонит колокол"

– Послушай, – сказал он Ансельмо, – я очень рад тебя видеть.

– И я тебя тоже, – ответил старик.

Они карабкались вверх по склону в темноте, ветер дул им в спину, вокруг бушевала метель, но Ансельмо не чувствовал себя одиноким. Одиночество отступило, как только Inglés похлопал его по спине. Inglés был доволен и весел, они шутили. Inglés сказал, что все идет хорошо и он не волнуется. Глоток спиртного, разлившись внутри, согрел Ансельмо, ноги тоже согрелись от ходьбы.

– На дороге ничего особенного не было, – сказал он Роберту Джордану.

– Хорошо, – ответил Inglés. – Покажешь мне, когда придем.

Ансельмо теперь тоже был доволен и очень радовался тому, что не оставил свой наблюдательный пост.

Если бы он вернулся в лагерь, никто бы его не упрекнул. Это было бы благоразумно и правильно в сложившихся обстоятельствах, думал Роберт Джордан. Но он остался, как было велено. В Испании такое случается очень редко. Выстоять на посту в такую пургу – в некотором роде это очень многое значит. Недаром немцы называют штурм и шторм одним и тем же словом. Я, конечно, мог бы найти еще одного-двоих, кто не покинул бы свой пост. Наверняка мог бы. Интересно, Фернандо остался бы? Вполне вероятно. В конце концов, он ведь сам вызвался пойти со мной. Думаешь, остался бы? Было бы хорошо. Упрямства у него хватило бы. Надо будет прощупать его. Интересно, о чем сейчас думает этот табачный индеец?

– Фернандо, о чем ты сейчас думаешь? – спросил Роберт Джордан.

– Зачем тебе?

– Просто любопытно, – сказал Роберт Джордан.

– Я думаю об ужине, – ответил Фернандо.

– Любишь поесть?

– Да. Очень.

– Пилар, по-твоему, хорошо готовит?

– Средне, – ответил Фернандо.

Ну, прямо второй Кулидж, подумал Роберт Джордан. Но сдается мне, что он все-таки остался бы.

Сквозь пургу троица медленно продвигалась вверх по склону.

Глава шестнадцатая

– Эль Сордо приходил, – сказала Пилар Роберту Джордану. Из бушевавшей за порогом метели они только что вошли в дымное тепло пещеры, и женщина кивком подозвала Роберта Джордана к себе. – Он пошел искать лошадей.

– Хорошо. Он ничего не просил мне передать?

– Только то, что пошел за лошадьми.

– А тут как?

– No sé, – ответила Пилар. – Посмотри на него.

Роберт Джордан увидел Пабло как только вошел, тот, взглянув на него, ухмыльнулся. Он и сейчас все так же сидел за широким столом, Роберт Джордан усмехнулся и помахал ему рукой.

– Inglés, – крикнул Пабло. – А снег-то все идет, а, Inglés?

Роберт Джордан кивнул.

– Давай мне твою обувь, я ее высушу, – сказала Мария. – Повешу вот здесь, над огнем.

– Только не сожги, – сказал ей Роберт Джордан. – Не хочу ходить босиком. Что происходит? – спросил он, повернувшись к Пилар. – Собрание? А часовых что, не выставили?

– В такую метель? Qué va.

Шестеро мужчин сидели за столом, прислонясь к стене. Ансельмо и Фернандо еще стряхивали с курток снег, охлопывали штаны и постукивали ногами о стену у входа в пещеру.

– Дай твою куртку, – сказала Мария. – Надо снег стряхнуть, пока не растаял, а то промокнет.

Роберт Джордан снял куртку, сбил снег с брюк и расплел ремешки альпаргатов.

– Ты тут все намочишь, – сказала Пилар.

– Ты же сама меня позвала.

– Это не значит, что нельзя было вернуться ко входу, чтобы стряхнуть снег.

– Прости, – сказал Роберт Джордан, становясь босыми ногами на земляной пол. – Достань мне сухие носки из мешка, Мария.

– Владыка и господин, – сказала Пилар, подкладывая в огонь полено.

– Hay que aprovechar el tiempo – надо пользоваться преимуществами, которые предоставляет момент, – сказал Роберт Джордан.

– Тут заперто, – крикнула Мария.

– Вот ключ. – Он бросил ей ключ от своего заплечного мешка.

– Он сюда не подходит.

– Носки – в другом мешке. Лежат наверху, сбоку.

Девушка вынула носки, стянула горловину мешка ремешком, опустила клапан и ключом заперла замочек.

– Сядь, надень носки и хорошенько разотри ноги, – сказала она.

Роберт Джордан улыбнулся ей.

– Может, ты оботрешь их своими волосами? – спросил он так, чтобы слышала Пилар.

– Ну, ты и свинья, – сказала она. – Сначала он владыка и господин, а теперь – сам бывший Господь Бог. Огрей-ка ты его поленом, Мария.

– Да нет, – сказал ей Роберт Джордан. – Просто я шучу, потому что доволен.

– Ты доволен?

– Да, – ответил он. – Думаю, все идет очень хорошо.

– Роберто, – позвала Мария. – Иди сюда, сядь, разотри ноги, а я принесу тебе что-нибудь выпить, чтобы ты согрелся.

– Можно подумать, что до него никому не случалось промочить ноги, – сказала Пилар. – Или что раньше снега никогда не бывало.

Мария принесла овечью шкуру и положила у его ног.

– Вот, – сказала она. – Подложи ее себе под ноги, пока чувяки не высохли.

Шкура была не дубленая, только недавно высушенная, и, поставив на нее ноги в носках, Роберт Джордан услышал, как она хрустнула, словно пергамент.

Огонь чадил, и Пилар крикнула Марии:

– Раздуй очаг, бездельница. Тут тебе не коптильня.

– Сама раздуй, – огрызнулась Мария. – Я ищу бутылку, которую оставил Эль Сордо.

– Она – за его мешком, – сказала ей Пилар. – Что ты с ним нянчишься, как с грудным младенцем?

– Не как с младенцем, а как с мужчиной, который замерз и промок, – ответила Мария. – И который только что вернулся домой. А, вот она. – Она принесла бутылку Роберту Джордану. – Это та же бутылка, что и днем. Из такой бутылки можно смастерить красивую лампу. Когда у нас снова будет электричество, какую замечательную лампу мы сможем из нее сделать! – Она с восхищением посмотрела на двояковогнутую бутылку. – Как ты будешь это пить, Роберто?

– Я думал, что я – Inglés, – сказал ей Роберт Джордан.

– На людях я тебя называю Роберто, – тихо сказала она и покраснела. – Так как ты будешь это пить, Роберто?

– Роберто, – осипшим голосом передразнил ее Пабло и, насмешливо кивнув Роберту Джордану, добавил: – Как ты будешь это пить, дон Роберто?

– Хочешь тоже? – спросил его Роберт Джордан.

Пабло покачал головой и с достоинством ответил:

– Я напиваюсь вином.

– Ну, тогда оставайся со своим Бахусом, – сказал Роберт Джордан.

– Кто такой Бахус? – спросил Пабло.

– Твой друг, – ответил Роберт Джордан.

– Никогда про такого не слыхал, – угрюмо произнес Пабло. – Тут, в горах, такого точно нет.

– Плесни Ансельмо, – сказал Марии Роберт Джордан. – Вот уж кто действительно замерз.

Надевая сухие носки, он прихлебывал из кружки виски с водой, чистый и приятно согревающий на вкус. Но он не обволакивает всего тебя изнутри так, как абсент, думал он. С абсентом ничто не сравнится.

Кто бы мог подумать, что здесь может найтись виски, думал он. Но если поразмыслить, именно Ла Гранха – то единственное место в Испании, где его и можно найти. Только вообрази: Сордо достает бутылку виски для гостя-динамитчика, а потом не забывает прихватить ее с собой и оставить ему. Дело здесь не просто в хороших манерах. Для демонстрации хороших манер было бы достаточно выставить бутылку и формально выпить по стаканчику с гостем. Француз так бы и поступил, а потом припрятал бы бутылку до другого случая. Но проявить истинное внимание, подумать о том, что доставит гостю удовольствие, а потом еще принести это и оставить ему, чтобы он мог побаловать себя, когда ты сам будешь занят чем-то другим там, где у тебя будут все основания не думать ни о ком, кроме себя, и ни о чем, кроме дела, которое ты будешь делать в данный момент, – вот это по-испански, только испанцы на это способны. Определенная часть испанцев, подумал он. То, что они не забудут принести тебе виски, – одна из причин, по которым ты любишь этот народ. Впрочем, не романтизируй их, сказал он себе. Испанцы бывают очень разные, так же, как американцы. И все же это было благородно – принести виски.

– Ну как, нравится? – спросил он Ансельмо.

Старик сидел у очага, обхватив большими ладонями кружку, и улыбался. В ответ на вопрос Роберта Джордана он покачал головой.

– Нет? – спросил его Роберт Джордан.

– Девочка влила в него воду, – объяснил Ансельмо.

– Роберто пьет именно так, – сказала Мария. – А ты что, какой-то особенный?

– Нет, – ответил Ансельмо. – Я совсем не особенный. Но мне нравится, когда оно вливается внутрь и обжигает.

– Дай мне его кружку, – сказал девушке Роберт Джордан, – а ему налей так, чтобы жгло.

Он перелил остатки из кружки Ансельмо в свою и отдал пустую кружку Марии, которая аккуратно налила в нее из бутылки.

– Вот это другое дело. – Ансельмо взял кружку, запрокинул голову и влил в себя ее содержимое. Взглянув на Марию, стоявшую перед ним с бутылкой в руке, он подмигнул ей, на глазах у него выступили слезы. – Вот это да, – сказал он. – Другое дело. – Он облизал губы. – Это – то самое, что убивает червячка, который нас точит.

– Роберто! – Не выпуская бутылки из рук, она подошла к нему. – Ты ужинать уже готов?

– А ужин готов?

– Он будет готов, когда ты пожелаешь.

– Остальные уже поели?

– Все, кроме тебя, Ансельмо и Фернандо.

– Ну, тогда и мы будем ужинать, – сказал он ей. – А ты?

– Я потом, с Пилар.

– Давай сейчас, вместе с нами.

– Нет. Это нехорошо.

– Да ладно, садись поешь. У меня на родине мужчина не начнет есть раньше жены.

– Это у тебя на родине. А здесь – лучше потом.

– Ешь с ним вместе, – сказал Пабло, глядя на нее из-за стола. – Ешь с ним. Пей с ним. Спи с ним. Умри с ним. Делай, как положено в его стране.

– Ты пьян? – спросил Роберт Джордан, подходя и становясь напротив.

Грязный, заросший щетиной человек, уставившись на него с блаженной улыбкой, ответил:

– Да. А где находится эта твоя родина, Inglés, где женщины едят вместе с мужчинами?

– В Estados Unidos[59]59
  Соединенные Штаты (исп.).


[Закрыть], штат Монтана.

– Это у вас там мужчины носят юбки, как женщины?

– Нет. Это в Шотландии.

– А послушай, Inglés, – не унимался Пабло, – когда ты ходишь в юбке…

– Я не хожу в юбке.

– …когда ты ходишь в юбке, – упрямо продолжал Пабло, – что у тебя под ней?

– Я не знаю, что носят шотландцы под юбкой, – сказал Роберт Джордан. – Сам всегда хотел узнать.

– Да не Escoceses[60]60
  Шотландцы (исп.).


[Закрыть], – сказал Пабло. – Кому какое дело до Escoceses? Кому какое дело до людей с таким чудны́м названием? Мне – никакого. Плевать мне на них. Я про тебя спрашиваю, Inglés. Ты. Что ты носишь под юбкой там, у себя на родине?

– Я тебе уже два раза сказал, что мы юбок не носим, – ответил Роберт Джордан. – Ни спьяну, ни смеха ради.

– Нет, ты скажи, что там, под юбкой, – упорствовал Пабло. – Все же знают, что вы – даже солдаты – ходите в юбках. Я на фотографиях видел и еще в цирке Прайса. Что у вас там, под юбками, а, Inglés?

– Los cojones?[61]61
  Яйца? (исп.)


[Закрыть] – сказал Роберт Джордан.

Ансельмо расхохотался, все остальные, слышавшие их перепалку, – тоже; все, кроме Фернандо. Он счел оскорбительным, что такое грубое слово было произнесено в присутствии женщин.

– Ну, это нормально, – сказал Пабло. – Только сдается мне, что, если с cojones у мужика все в порядке, он не станет носить юбку.

– Не связывайся с ним, Inglés, – сказал плосколицый со сломанным носом, которого называли Простаком. – Он пьяный. Лучше расскажи мне, что разводят в твоей стране.

– Крупный рогатый скот и овец, – ответил Роберт Джордан. – Еще выращивают много хлеба и бобов. А еще много сахарной свеклы.

Теперь они втроем с Ансельмо и Фернандо сидели рядом и ужинали; тут же за столом, но чуть поодаль, сидели остальные – кроме Пабло, тот обосновался отдельно, перед миской с вином. На ужин было то же тушеное мясо, что и накануне, и Роберт Джордан жадно поглощал его.

– А горы в твоих краях есть? Должны быть, раз место так называется, – вежливо поинтересовался Простак, чтобы поддержать разговор. Ему было неловко за Пабло, который так напился.

– Да, гор много, и они очень высокие.

– А хорошие пастбища там есть?

– Да, отличные летние высокогорные пастбища в окружении лесов, они принадлежат государству. А осенью скот перегоняют на нижние пастбища.

– А земля у вас принадлежит крестьянам?

– Бо́льшая часть земли принадлежит тем, кто ее обрабатывает. Раньше она принадлежала государству, но тем, кто жил на определенном участке и обязался его возделывать, оно отдавало этот участок – площадью до полутораста гектаров – во владение.

– Скажи, а как именно это делалось? – спросил Агустин. – Похоже, в такой аграрной реформе есть толк.

– Вот здо́рово, – сказал Простак. – Значит, в твоей стране – коммунизм?

– Нет. Это все проводила Республика.

– По мне, так при Республике можно сделать все, – сказал Агустин. – Никакой другой формы управления и не надо.

– А крупные землевладельцы у вас есть? – спросил Андрес.

– Полно́.

– Значит, должна быть и несправедливость.

– Конечно. Несправедливости тоже много.

– Но вы ее поборете?

– Мы стараемся, все больше и больше. Но несправедливости еще много.

– А у вас нет огромных земельных владений, которые должны быть поделены?

– Есть. Но многие верят, что высокие налоги помогут разделить их.

– Это как?

Подбирая соус куском хлеба, Роберт Джордан объяснил, как работает система подоходных налогов и налогов на наследство.

– Но большие поместья все равно еще остаются. А еще существует налог на землю, – сказал он.

– Так ведь богатые, те, у кого много земли, могут устроить восстание против таких налогов. Сдается мне, что такие налоги могут вызвать революцию. Ваши богачи выступят против правительства, когда поймут, что им грозит, – точно так, как сделали здесь, у нас, фашисты, – сказал Простак.

– Это не исключено.

– Тогда вам у себя придется воевать так же, как мы воюем здесь.

– Да, придется.

– Но в вашей стране ведь фашистов не много?

– У нас много таких, которые пока не отдают себе отчета в том, что они фашисты, но придет время – поймут.

– А нельзя разделаться с ними до того, как они начнут бунтовать?

– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Расправляться с ними нельзя. Но можно воспитывать людей, чтобы они боялись наступления фашизма, умели распознавать его проявления и боролись с ними.

– А ты знаешь, где фашистов нет вообще? – спросил Андрес.

– Где?

– В том городе, откуда Пабло, – сказал Андрес и ухмыльнулся.

– Знаешь, что там сделали? – спросил Роберта Джордана Простак.

– Да. Я слышал эту историю.

– От Пилар?

– Да.

– Всего ты от женщины не мог узнать, – мрачно выговорил Пабло. – Потому что самого конца она не видела – упала со стула, на котором стояла под окном.

– Тогда сам расскажи ему, чем все кончилось, – сказала Пилар. – Раз я знаю не все, расскажи ты.

– Нет, – сказал Пабло. – Я никому еще этого не рассказывал.

– Не рассказывал, – согласилась Пилар. – И не расскажешь. Потому что теперь тебе хотелось бы, чтобы этого никогда не было.

– Нет, – сказал Пабло. – Неправда. Если бы везде фашистов поубивали так, как сделал я, и войны бы этой не было. Но я бы хотел, чтобы это было сделано не так, как оно было сделано.

– Чего это ты? – спросил его Простак. – У тебя, что ли, политика изменилась?

– Нет. Но там было много зверства, – ответил Пабло. – В те дни я был лютый.

– А теперь ты пьяный, – сказала Пилар.

– Да, – ответил Пабло. – С вашего разрешения.

– Мне ты нравился больше, когда был лютым, – сказала женщина. – Хуже пропойцы человека нет. Вор, когда не ворует, – такой же человек, как другие. Разбойник не разбойничает дома. Убийца может, придя домой, хоть вымыть руки. А пьяница воняет и блюет в собственной постели и выжигает себе спиртом все нутро.

– Ты женщина, ты не понимаешь, – рассудительно произнес Пабло. – Я пью только вино и был бы доволен жизнью, если бы не те люди, которых я убил. Они – моя горесть. – Он мрачно покачал головой.

– Налейте ему того, что принес Сордо, – сказала Пилар. – Дайте ему чего-нибудь, чтобы оживить его. А то он становится таким жалким, что смотреть тошно.

– Если бы я мог снова сделать их живыми, я бы сделал, – сказал Пабло.

– Иди ты знаешь куда! – Агустин ругнулся. – Кому ты это говоришь?

– Всем бы им вернул жизнь, – печально повторил Пабло. – Всем до единого.

– Мать твою! – рявкнул на него Агустин. – Или заткни свою поганую глотку, или катись отсюда. Те, кого ты убил, были фашистами.

– Ты меня слышал: я всем бы им вернул жизнь.

– А потом пошел бы по воде аки посуху, – вставила Пилар. – В жизни не видела такого мужчины. Еще до вчерашнего дня в тебе было хоть что-то мужское. А того, что осталось сегодня, не хватило бы, чтобы заделать и котенка-заморыша. Совсем отупел от пьянства – и, глядите, доволен.

– Мы должны были убить или всех, или никого. – Пабло утвердительно кивнул. – Всех или никого.

– Слушай, Inglés, – сказал Агустин, – а как ты очутился в Испании? Не обращай внимания на Пабло. Он пьяный.

– Первый раз я приехал сюда двенадцать лет назад – изучать язык и страну, – ответил Роберт Джордан. – Я преподаю испанский в университете.

– Не больно-то ты похож на профессора, – сказал Простак.

– У него бороды нет, – вставил Пабло. – Вы посмотрите на него. У него нет бороды.

– Ты правда профессор?

– Преподаватель.

– Но ты кого-то учишь?

– Да.

– Но почему испанскому? – спросил Андрес. – Разве тебе не легче было бы учить английскому, раз ты англичанин?

– Он говорит по-испански, как мы, – сказал Ансельмо. – Почему бы ему не учить кого-то испанскому?

– Да, но все-таки разве это не нахальство, чтобы иностранец учил кого-то испанскому? – сказал Фернандо. – Не обижайся, дон Роберто, лично против тебя я ничего не имею.

– Он не настоящий профессор, – вставил Пабло, очень довольный собой. – У него нет бороды.

– Английский-то ты, конечно, знаешь лучше, – продолжал Фернандо. – Ясно, что лучше и легче тебе было бы учить английскому.

– Он же не испанцев испанскому учит… – вмешалась Пилар.

– Надеюсь, что нет, – перебил ее Фернандо.

– Дай мне договорить, осел упрямый, – сказала Пилар. – Он учит испанскому американцев. Северных американцев.

– А они что, не знают испанского? – спросил Фернандо. – Южные американцы знают.

– Вот осел, – сказала Пилар. – Он учит испанскому северных американцев, которые говорят по-английски.

– И все равно я думаю, что ему было бы проще учить английскому, раз он на нем говорит, – не сдавался Фернандо.

– Ты что, не слышишь, что он говорит по-испански? – Пилар безнадежно покачала головой, переглянувшись с Робертом Джорданом.

– Да. Говорит, но с акцентом.

– С каким? – поинтересовался Роберт Джордан.

– С эстремадурским, – чопорно ответил Фернандо.

– Мама ро́дная, – вставила Пилар. – Что за народ!

– Это не исключено, – ответил Фернандо Роберт Джордан. – Сюда я приехал именно оттуда.

– И ему это хорошо известно, – сказала Пилар. – Ну, ты, старая дева, – она повернулась к Фернандо, – наелся?

– Если еды достаточно, я бы съел еще, – ответил ей Фернандо. – И не думай, что я хотел сказать что-то против тебя, дон Роберто…

– Мать твою так и этак, – беззлобно сказал Агустин. – Неужели мы делали революцию для того, чтобы товарища называть доном Роберто?

– А по мне, так революция – это чтобы всех называть донами, – сказал Фернандо. – При Республике так и должно быть.

– Мать твою, – снова сказал Агустин. – Так ее и этак.

– И все равно я думаю, что дону Роберто было бы проще учить английскому.

– У дона Роберто нет бороды, – сказал Пабло. – Он не настоящий профессор.

– Как это у меня нет бороды? – сказал Роберт Джордан. – А это что? – Он провел рукой по подбородку и по щекам, на которых уже отросла трехдневная русая щетина.

– Это разве борода? – сказал Пабло и покачал головой. – Это не борода. – Теперь он почти веселился. – Дон Роберто не настоящий профессор.

– Идите вы все знаете куда, – сказал Агустин. – Дурдом какой-то.

– Ты бы выпил, – сказал ему Пабло. – По-моему, здесь все нормально. Кроме того, что у дона Роберто нет бороды.

Мария погладила Роберта Джордана по щеке.

– У него есть борода, – сказала она Пабло.

– Ну, тебе лучше знать, – ответил Пабло.

Роберт Джордан посмотрел на него. Не думаю, что прощелыга так уж пьян, подумал он. Нет, не настолько. И, наверное, мне лучше быть начеку.

– Слушай, – сказал он Пабло, – как, по-твоему, долго еще будет снег идти?

– А ты как думаешь?

– Я тебя спросил.

– Спроси кого-нибудь другого, – ответил Пабло. – Я тебе не служба разведки. Это у тебя бумага от службы разведки. Спрашивай женщину. Она ведь тут теперь командует.

– Я спрашиваю тебя.

– А идите вы все к чертовой матери, – сказал ему Пабло. – И ты, и женщина, и девчонка.

– Он пьяный, – сказал Простак. – Не обращай на него внимания, Inglés.

– Не думаю, что он так уж пьян, – ответил Роберт Джордан.

Мария стояла у него за спиной, и Роберт Джордан видел, что Пабло наблюдает за ней через его плечо. Маленькие свинячьи глазки смотрели на нее с круглого заросшего щетиной лица, и Роберт Джордан подумал: повидал я убийц и на этой войне, и до нее, все они разные, ничего между ними общего нет; и не существует такого понятия, как «тип преступника»; но Пабло определенно не красавец.

– Я не верю, что ты умеешь пить, – сказал он Пабло. – И что ты сейчас пьян, тоже не верю.

– Я пьян, – с достоинством возразил Пабло. – Пить – это раз плюнуть. Вот напиться – это надо уметь. Estoy muy borracho[62]62
  Я очень пьян (исп.).


[Закрыть].

– Сомневаюсь, – сказал Роберт Джордан. – Вот что ты – трус, это точно.

В пещере вдруг стало так тихо, что он услышал, как шипят поленья, сгорая в пламени очага, на котором Пилар готовила еду, и как хрустнула овечья шкура, когда он перенес тяжесть тела на ноги. Ему показалось, что он даже слышит, как падает снег за порогом. Конечно, этого быть не могло, но тишину там, где шел снег, он слышал.

Надо убить его и покончить с этим, думал Роберт Джордан. Не знаю, что он задумал, но явно ничего хорошего. Мост – послезавтра, а у этого человека дурные мысли, и он создает опасность для дела, может его сорвать. Ну, давай же. Покончим с этим раз и навсегда.

Пабло ухмыльнулся, поднял большой палец и провел ногтем по горлу. Потом едва заметно покачал головой, лишь чуть-чуть повернув ее на короткой толстой шее в одну и в другую сторону.

– Нет, Inglés, – сказал он. – Не подзуживай меня. – Он посмотрел на Пилар и добавил, обращаясь уже к ней: – Так ты от меня не отделаешься.

– Sinverguenza[63]63
  Бесстыжий (исп.).


[Закрыть], – сказал ему Роберт Джордан, мысленно уже настроившись действовать. – Cobarde[64]64
  Трус (исп.).


[Закрыть].

– Очень может быть, – ответил Пабло. – Но на эту удочку ты меня не поймаешь. Выпей, Inglés, и мигни женщине, что ничего не вышло.

– Закрой рот, – сказал Роберт Джордан. – Я подзуживаю тебя ради собственного удовольствия.

– Зря стараешься, – сказал Пабло. – Я не клюну.

– Ты – bicho raro[65]65
  Здесь: гнусное насекомое (исп.).


[Закрыть], – сказал Роберт Джордан, не отступая, не желая, чтобы затея во второй раз провалилась, и в то же время понимая, что все это уже было; ему казалось, что он по памяти играет роль персонажа то ли из какой-то прочитанной книги, то ли из собственного сна, и он чувствовал, что все движется по кругу.

– Очень гнусное, да, – согласился Пабло. – Очень гнусное и очень пьяное. Твое здоровье, Inglés. – Он зачерпнул вина кружкой и высоко поднял ее. – Salud y cojones[66]66
  За яйца (исп.).


[Закрыть].

А он действительно гнусный, подумал Роберт Джордан, но умный и совсем не простой. Он больше не слышал треска поленьев из-за собственного тяжелого шумного дыхания.

– За тебя, – сказал он, тоже зачерпывая вино из миски. Без этих тостов ему и предательство не в радость будет, подумал он. Ну, давай и ты. – Salud, – сказал он. – Salud и еще раз salud! – И добавил про себя: черта тебе лысого, а не здоровья[67]67
  Первое значение слова salud – здоровье.


[Закрыть].

– Дон Роберто, – торжественно произнес Пабло.

– Дон Пабло, – в тон ему ответил Роберт Джордан.

– Но ты не профессор, – сказал Пабло. – Потому что у тебя нет бороды. А чтоб развязаться со мной, тебе пришлось бы меня убить, но для этого у тебя cojones не хватит.

Он смотрел на Роберта Джордана, сжав губы так, что они превратились в узкую щелку, – как у рыбы, подумал Роберт Джордан. При такой голове он похож сейчас на рыбу-ежа, которая раздувается, глотнув воздуха, когда ее вытаскивают из воды.

– Salud, Пабло, – сказал Роберт Джордан, поднял кружку и выпил. – Я многому учусь у тебя.

– О, я учу профессора. – Пабло кивнул. – Давай-давай, дон Роберто. Глядишь, мы друзьями станем.

– Мы уже друзья, – сказал Роберт Джордан.

– Но теперь мы будем добрыми друзьями.

– Мы уже добрые друзья.

– Пойду-ка я отсюда, – сказал Агустин. – Правду говорят, что человек за свою жизнь должен съесть тонну дерьма, но у меня уже сейчас по двадцать пять фунтов в каждом ухе.

– Ты чего, negro[68]68
  Черный, негр (исп.).


[Закрыть]? – спросил его Пабло. – Тебе не нравится смотреть, как мы с доном Роберто братаемся?

– Следи за языком, не называй меня negro. – Агустин подошел и встал напротив Пабло, опустив руки, сжатые в кулаки.

– Другим ты же позволяешь так себя называть, – сказал Пабло.

– Только не тебе.

– Ладно, тогда – blаnco[69]69
  Белый (исп.).


[Закрыть]…

– И не так тоже.

– Как же тогда тебя называть, красным, что ли?

– Да. Я красный. Rojo. В честь Республики и красной звезды нашей армии. А зовут меня Агустин.

– Какой патриот! – сказал Пабло. – Ты только посмотри, Inglés, какой образцовый патриот.

Агустин сильно ударил его по губам тыльной стороной левой ладони. Пабло не шелохнулся, не изменил выражения лица. Уголки его губ были испачканы вином. Но Роберт Джордан заметил, как сузились его зрачки – как у кошки на ярком свету, когда они превращаются в тонкие вертикальные щелки.

– И так не получится, – сказал Пабло, поворачиваясь к Пилар. – Не рассчитывай на это, женщина. Я и на такое не клюну.

Агустин снова ударил его. На этот раз кулаком. Роберт Джордан держал пистолет наготове под столом. Он снял его с предохранителя и левой рукой оттолкнул Марию. Она отступила совсем немного, и тогда он снова, на этот раз сильно, ткнул ее в ребра, чтобы отогнать подальше. Она отошла, и, краем глаза увидев, что она, скользнув вдоль стены, встала у очага, он снова перевел взгляд на Пабло.

Тот сидел, вперившись в Агустина непроницаемыми свинячьими глазками, круглая голова была неподвижна. Его зрачки теперь казались еще у́же. Он облизал губы, потом, подняв руку, вытер их тыльной стороной ладони и, взглянув на нее, увидел кровь. Проведя по губам языком, он сплюнул.

– И так не выйдет, – сказал он. – Я не дурак. Не поддамся.

– Cabrо́n, – сказал Агустин.

– Ты бы должен соображать, – сказал Пабло. – Ты ведь знаешь эту женщину.

Агустин опять ударил его, сильно, по губам, но Пабло лишь рассмеялся ему в лицо, оскалив желтые гнилые источенные зубы в кровавой щели рта.

– Зря стараешься, – сказал он, взял кружку и зачерпнул вина из миски. – Ни у кого здесь не хватит cojones убить меня, так что глупо распускать руки.

– Cobarde, – сказал Агустин.

– И оскорблять тоже без толку, – сказал Пабло и, шумно прополоскав рот вином, выплюнул его на пол. – Словами меня не проймешь.

Стоя прямо перед ним и глядя на него сверху вниз, Агустин поносил его, выговаривая слова медленно, четко, со злостью и презрением, размеренно, как будто разбрасывал по полю навоз, вилами подхватывая его с телеги.

– Это тоже не поможет, – сказал Пабло. – Брось, Агустин. И не бей меня больше – руки поранишь.

Агустин отвернулся от него и пошел к выходу.

– Не ходи туда, – сказал Пабло. – Там снег. Оставайся здесь, тут уютней.

– Ты! Ты!.. – произнес Агустин, повернувшись к нему с порога и вложив в это «ты» все свое презрение. – Ты…

– Да, я, – ответил Пабло. – И я буду жить, когда все вы помрете.

Он снова наполнил вином кружку и отсалютовал ею Роберту Джордану.

– За профессора, – сказал он и добавил, повернувшись к Пилар: – За сеньору командиршу. – И потом, обведя кружкой всех присутствовавших: – И за всех вас, мечтатели.

Агустин вернулся и резко, ребром ладони, выбил кружку у него из рук.

– Зря добро перевел, – сказал Пабло. – Глупо.

Агустин грубо выругался в ответ.

– Нет, – сказал Пабло, снова наполняя кружку. – Я ж пьяный, ты что, не видишь? Разве трезвый я столько разговариваю? Но умному человеку иногда нужно напиться, чтобы иметь дело с дураками.

– Пошел ты знаешь куда, трус несчастный, – сказала ему Пилар. – Уж мне ли не знать все про тебя и твою трусость.

– Ну и язык у этой женщины, – сказал Пабло. – Хорошо, пойду. Пойду проведаю лошадей.

– Вот-вот, иди трахайся со своими лошадьми, – сказал Агустин. – Разве для тебя это не привычное дело?

– Нет, – Пабло тряхнул головой. Он снял со стены свой просторный теплый плащ-накидку и, посмотрев на Агустина, сказал: – Эх ты, похабник.

– А что ж ты собираешься делать со своими лошадьми? – спросил Агустин.

– Посмотрю, как они там, – ответил Пабло.

– И трахну их, – продолжил за него Агустин. – Кобылятник паршивый.

– Я их очень люблю, – сказал Пабло. – Они даже сзади выглядят лучше, чем эти люди, и ума у них поболе. А вы веселитесь дальше. – Он ухмыльнулся. – Расскажи им про мост, Inglés. Объясни, кто что должен будет делать в бою. Растолкуй, как вы будете отходить. Куда ты их поведешь после моста, Inglés? Куда ты поведешь своих патриотов? Я весь день думал об этом, пока напивался.

– И что же ты надумал? – спросил Агустин.

– Что я надумал? – сказал Пабло и, не открывая рта, ощупал губы языком изнутри. – Qué te importa[70]70
  Какое тебе дело (исп.).


[Закрыть], что я надумал.

– Говори, – сказал Агустин.

– Я много чего надумал, – сказал Пабло. Он стал натягивать плащ-накидку, круглая голова просунулась через ее отверстие и торчала теперь над грязными желтыми складками ткани. – Много чего.

– Ну и что же? – подстегнул его Агустин. – Что?

– Например, что вы – кучка витающих в облаках мечтателей, – сказал Пабло. – И верховодят вами – женщина, у которой мозги между ног, и чужак, который пришел, чтобы вас погубить.

– Убирайся отсюда! – крикнула ему Пилар. – Чтоб тебе сгинуть в снегу! Чтоб духу твоего гребаного тут не было, maricón[71]71
  Педераст (исп.).


[Закрыть] кобылячий, ни на что больше не годный.

– Вот это да! – восхитился Агустин, но как-то рассеянно. Он был озабочен.

– Я пойду, – сказал Пабло. – Но скоро вернусь. – Он приподнял попону, закрывавшую вход в пещеру, и ступил наружу, но с порога крикнул: – А снег-то все идет, Inglés!