Текст книги "По ком звонит колокол"

– Vaya[113]113
  Иди (здесь: отстань) (исп.).


[Закрыть]. Что там с завтраком? Где этот паршивый цыган?

– Какие занятия? – повторил вопрос Роберт Джордан. – Говори уж, сквернослов.

– Прыгать с самолетов без парашюта, – ответил Агустин, и глаза его заблестели. – Но это только для тех, кого мы пощадим. А остальных – приколотить гвоздями к воротным столбам, пусть повисят, а потом посбрасывать за забор.

– Гнусный твой язык, – сказал Ансельмо. – Так у нас никогда Республики не будет.

– Да я готов десять лиг[114]114
  В Испании лига – это старая единица измерения расстояния, 1 лига = 4.179 километра.


[Закрыть] проплыть в остром супе, сваренном из их cojones, – сказал Агустин. – А когда я смотрел на тех четверых, которых мы могли убить, я был как кобыла в загоне, ждущая жеребца.

– Тем не менее ты понимаешь, почему мы их не убили? – тихо спросил Роберт Джордан.

– Да, – ответил Агустин. – Понимаю. Но мне не терпелось, как той кобыле. Тот, кто сам такого не испытал, не поймет.

– Ты тогда сильно вспотел, – сказал Роберт Джордан. – Я думал, от страха.

– Да, и от страха тоже, – признался Агустин. – И от страха, и от того, другого. А сильнее, чем то, другое, ничего в жизни нет.

Да, мысленно согласился Роберт Джордан. Мы делаем то же самое с холодным сердцем, а они – нет, и так у них было всегда. Это для них как дополнительное таинство. Древнее, которое они исполняли еще до того, как с дальнего конца Средиземноморья к ним пришла новая религия, и от которого никогда не отрекались, только подавляли, прятали, чтобы снова явить его на свет во времена войн и инквизиции. Это народ аутодафе, акта веры. Убийство – то, что иногда приходится делать, но они относятся к этому не так, как мы. А ты, подумал он, разве ты никогда не был подвержен этой заразе? Разве не случалось с тобой такого в Сьерре? В Усере? В Эстремадуре за все то время, что ты там провел? Неужели никогда? Qué va, сказал он сам себе. Да каждый раз, когда ты взрывал эшелон.

Ладно, хватит этой сомнительной литературщины о берберах и древних иберийцах, признайся, что тебе нравилось убивать так же, как порой это нравится любому, кто стал солдатом по собственному выбору, независимо от того, говорит он об этом честно или кривит душой. Ансельмо это не нравится, потому что он охотник, а не солдат. Впрочем, и его не стоит идеализировать. Охотники убивают животных, солдаты – людей. Не лги себе, подумал он. И не делай из этого литературу. Ты давно этим заражен. И не пытайся очернить Ансельмо. Он – истинный христианин. Большая редкость в католической стране.

Но что касается Агустина, тогда я подумал, что это был страх. Естественный страх перед боем. Оказывается, не только. Конечно, теперь он, наверное, бравирует. Страх-то у него был. Я его страх рукой почувствовал. Ладно, хватит болтать.

– Иди взгляни, принес ли цыган еду, – сказал он Ансельмо. – Только сюда его не пускай. Он дурак. Сам принеси. И сколько бы он ни приволок, пусть тащит еще. Я голоден.

Глава двадцать четвертая

Теперь утро стало по-настоящему позднемайским: небо сделалось высоким и чистым, теплый ветерок обвевал плечи Роберта Джордана, снег быстро стаивал. Они завтракали. Каждому досталось по два толстых бутерброда с мясом и овечьим сыром, Роберт Джордан своим складным ножом нарезал лук и с обеих сторон обложил им мясо и сыр, заключенные между двумя ломтями хлеба.

– У тебя так будет разить изо рта, что фашисты на другом конце леса почуют, – сказал Агустин с набитым ртом.

– Дай мне бурдюк – я смою запах, – ответил Роберт Джордан, его рот тоже был набит мясом, сыром, луком и жеваным хлебом.

Никогда еще он не был так голоден. Набрав в рот вина, слегка отдававшего смолой от кожаного бурдюка, он проглотил еду, затем снова набрал полный рот вина, высоко подняв бурдюк, чтобы струя лилась сверху прямо в горло, донышко бурдюка, как и запрокинутая голова Роберта Джордана, при этом коснулись хвои маскировочных веток, загораживавших пулемет.

– Хочешь еще бутерброд? – спросил его Агустин, протягивая свой второй бутерброд поверх разделявшего их пулемета.

– Нет, спасибо. Ешь сам.

– Не могу. Я не привык есть по утрам.

– Ты в самом деле не будешь его есть?

– Нет, бери.

Роберт Джордан взял бутерброд, положил его себе на колени, достал из бокового кармана куртки, где лежали гранаты, луковицу и раскрыл свой складной нож. Сняв тонкий серебристый лепесток, загрязнившийся в кармане, он отрезал толстый круг. Внешнее кольцо оторвалось и упало, он поднял его, сложил пополам и засунул внутрь бутерброда.

– Ты всегда ешь лук на завтрак? – спросил его Агустин.

– Когда он есть.

– У тебя в стране все так делают?

– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Там этого не одобряют.

– Рад слышать, – сказал Агустин. – Я всегда считал Америку цивилизованной страной.

– А что ты имеешь против лука?

– Запах. Больше ничего. В остальном он – что твоя роза.

Роберт Джордан с набитым ртом улыбнулся ему.

– Роза, – повторил он. – Ну, точно – роза. Роза – это роза – это лук.

– Лук действует тебе на мозги, – сказал Агустин. – Ты бы с ним поаккуратней.

– Луковица – это луковица – это луковица, – весело произнес Роберт Джордан и мысленно добавил: «Камень – это Stein, это скала, это валун, это галька».

– Прополощи рот вином, – сказал Агустин. – Чудной ты все же, Inglés. И совсем не похож на того последнего динамитчика, которого нам присылали.

– Между нами действительно есть одно существенное различие.

– И какое же?

– Я жив, а он мертв, – сказал Роберт Джордан и подумал: что это с тобой? Разве можно говорить такое? Еда, что ли, так тебя расслабила? Видать, от лука захмелел. Неужели только это и важно для тебя сейчас? Это никогда не было особо важно, честно признался он себе. Ты пытался сделать так, чтобы это что-то значило, но тебе никогда это не удавалось. А теперь времени осталось так мало, что нет смысла лгать.

– Нет, не в этом дело, – сказал он уже серьезно. – Тот, другой, был человеком, много выстрадавшим.

– А ты? Разве ты не страдал?

– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Я не из страдальцев.

– Я тоже, – сказал Агустин. – Есть люди, которые страдают, а есть такие, которые особо не страдают. Я страдаю мало.

– Тем лучше. – Роберт Джордан снова поднял бурдюк. – А вот с этим еще лучше.

– Я страдаю за других.

– Как и положено всем добрым людям.

– А за себя – очень мало.

– У тебя есть жена?

– Нет.

– У меня тоже.

– Но у тебя теперь есть Мария.

– Да.

– Странное дело, – сказал Агустин. – С тех пор как она прибилась к нам после поезда, Пилар стерегла ее от всех нас так строго, прямо как в монастыре кармелиток. Ты даже представить себе не можешь, с какой свирепостью она ее охраняла. А ты пришел – и она отдала ее тебе в подарок. Что ты про это думаешь?

– Все было не так.

– А как тогда?

– Она поручила ее моим заботам.

– А твоя забота проявляется в том, чтобы joder[115]115
  Трахать (груб. исп.).


[Закрыть] ее всю ночь?

– Если повезет.

– Хороша забота.

– А ты разве не понимаешь, что заботу можно проявлять и так?

– Понимаю, но так о ней позаботиться мог любой из нас.

– Давай больше не будем об этом, – сказал Роберт Джордан. – Я люблю ее всерьез.

– Всерьез?

– Серьезней для меня нет ничего на свете.

– А потом? После моста?

– Она уйдет со мной.

– Ну, тогда пусть никто больше об этом не болтает зря, а вы двое идите в добрый час. – Он поднял кожаный бурдюк и сделал долгий глоток, потом передал бурдюк Роберту Джордану. – Еще только одно, Inglés, можно? – сказал он.

– Конечно.

– Я тоже ее очень полюбил.

Роберт Джордан положил руку ему на плечо.

– Очень, – повторил Агустин. – Очень. Больше, чем кто-нибудь может себе представить.

– Я могу.

– Меня, как я ее увидел, сразу будто молнией ударило, и с тех пор не проходит.

– Могу себе представить.

– Слушай. Я говорю совершенно серьезно.

– Говори.

– Я никогда ее пальцем не тронул и даже не дал ей понять, но я очень ее люблю. Inglés, ты к ней не относись легко. То, что она спит с тобой, еще не значит, что она шлюха.

– Я буду ее любить.

– Верю. Только еще одно: ты не знаешь, какой бы она была, если бы не революция. На тебе ответственность. Вот уж кто действительно настрадался, так это она. Она – не то что мы.

– Я женюсь на ней.

– Нет. Я не про то. Во время революции это не обязательно. Но… – он кивнул, – так было бы лучше.

– Я женюсь на ней, – повторил Роберт Джордан и почувствовал, как ком подступил к горлу. – Я ее сильно люблю.

– Это потом, – сказал Агустин. – Когда будет подходящий момент. Самое важное – что у тебя есть такое намерение.

– Есть.

– Слушай, – сказал Агустин, – я много болтаю о таких вещах, в которые не имею права влезать, но… много у тебя здесь было знакомых девушек?

– Несколько.

– Шлюхи?

– Некоторые – нет.

– Сколько?

– Несколько.

– Ты спал с ними?

– Нет.

– Вот видишь?

– Да.

– Я что хочу сказать – что Марии было нелегко решиться.

– Мне тоже.

– Если бы я думал по-другому, я бы пристрелил тебя прошлой ночью, когда ты лежал с ней. Мы за это часто убиваем.

– Послушай, старина, – сказал Роберт Джордан. – Все получилось так… неофициально только потому, что у нас мало времени. Чего у нас мало, так это времени. Завтра придется воевать. Для меня одного это не имеет значения. Но для нас с Марией это значит, что за оставшееся короткое время мы должны прожить всю нашу жизнь.

– Да, день да ночь – не много, – сказал Агустин.

– Не много. Но был еще вчерашний день, и ночь перед ним, и эта ночь.

– Слушай, – сказал Агустин, – если я могу тебе помочь…

– Нет. У нас все хорошо.

– Если я могу что-нибудь сделать для тебя и для стриженой…

– Нет.

– И то правда – человек мало что может сделать для другого человека.

– Нет. Много.

– Что, например?

– Независимо от того, как пойдет дело сегодня и завтра, во всем, что касается операции, пообещай доверять мне и повиноваться, даже если мои приказы покажутся тебе неправильными.

– Можешь не сомневаться, я доверяю тебе. Особенно после того, как все обернулось с кавалерией и как ты услал лошадь.

– Это все ерунда. Ты видишь, что все, что мы делаем, делается для одной цели. Чтобы победить в войне. Если мы не победим, все остальное теряет смысл. Завтра нам предстоит очень важное дело. Действительно важное. Будет бой. А в бою требуется дисциплина. Потому что многое на самом деле не такое, каким кажется. Дисциплина должна основываться на полном доверии.

Агустин сплюнул на землю.

– Мария и то, о чем ты говоришь, – разные вещи, – сказал он. – Сколько там времени вам ни осталось, вы с ней должны использовать его по-человечески. И если я чем могу тебе в этом помочь, я готов. А что касается завтрашнего, то я буду повиноваться твоим приказам слепо. Если надо будет умереть ради завтрашнего дела, мы сделаем это с легким сердцем и с радостью.

– Я и сам так же чувствую, – сказал Роберт Джордан, – но мне было приятно услышать это от тебя.

– И вот еще что, – сказал Агустин. – Вон тот, там, наверху, – он указал на Простака, – он человек надежный. Что касается Пилар, тут и говорить нечего, ты еще даже не представляешь, насколько на нее можно положиться. На старика Ансельмо тоже. И на Андреса. И на Эладио. Он человек тихий, но верный. Как и Фернандо. Не знаю, что ты о нем думаешь. О нем не скажешь, что он живой, как ртуть, это правда. И унылый он, как вол, который тащит телегу в гору. Но когда доходит до боя и умения выполнять приказы, тут он – es muy hombre[116]116
  Настоящий мужчина (исп.).


[Закрыть]! Сам увидишь.

– Тогда, считай, все у нас в порядке.

– Нет. У нас есть два слабых звена. Цыган и Пабло. Но отряд Сордо по сравнению с нами – все равно что мы по сравнению с кучей козьего дерьма.

– Значит, все хорошо.

– Да, – сказал Агустин. – Но лучше бы все случилось сегодня.

– Я тоже предпочел бы покончить со всем сегодня. Но нельзя.

– Думаешь, туго придется?

– Не исключено.

– Но ты, смотрю, не вешаешь носа, Inglés.

– Нет.

– Я тоже. Несмотря на Марию и все прочее.

– А знаешь почему?

– Нет.

– Вот и я не знаю. Может, потому, что день такой? Хороший день.

– Кто знает? А может, потому что нам предстоит дело.

– Наверное, так и есть, – согласился Роберт Джордан. – Но еще не сегодня. Самое главное, самое важное – это чтобы ничего не случилось сегодня.

Еще не закончив фразы, он что-то услышал. Это был отдаленный треск, распространявшийся поверху, выше, чем шелест теплого ветра в верхушках деревьев. Роберт Джордан не был уверен, что ему не показалось, поэтому, даже не закрыв рта, стал внимательно прислушиваться, поглядывая время от времени вверх, на Простака. Вот треск вроде бы послышался снова, но в следующий момент стих. Шум ветра мешал, поэтому Роберт Джордан предельно напряг слух, и сквозь шелест ветвей до него донесся слабый звук.

– Никакой трагедии для меня в том, что я никогда не буду с Марией, нет, – говорил между тем Агустин. – С меня и шлюх довольно, обходился же я раньше.

– Помолчи, – сказал Роберт Джордан. Они лежали рядом, но Роберт Джордан смотрел в сторону и не прислушивался к тому, что говорил Агустин. Тот вдруг испуганно посмотрел на него и спросил:

– Qué pasa?[117]117
  Что происходит? (исп.)


[Закрыть]

Роберт Джордан приложил палец к губам, продолжая прислушиваться. Звук донесся снова. Слабый, приглушенный, сухой и далекий. Но теперь сомнений не оставалось. Это была четкая, трескучая пулеметная очередь. Казалось, будто где-то почти за пределами слышимости одна за другой взрываются пачки маленьких петард.

Роберт Джордан посмотрел на Простака, который теперь не прятал голову, его лицо было повернуто к ним, рука лодочкой приставлена к уху, чтобы лучше слышать. Другой рукой он показал на одну из вершин самой высокой гряды.

– Бой идет у Эль Сордо, – догадался Роберт Джордан.

– Тогда пошли к нему на помощь, – сказал Агустин. – Собирай людей. Vamonos.

– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Мы остаемся здесь.

Глава двадцать пятая

Роберт Джордан посмотрел вверх, туда, где Простак нес свою стражу, и увидел, что тот куда-то указывает винтовкой. Он кивнул, но Простак, приложив руку к уху, еще энергичней стал указывать винтовкой, словно боялся, что его не поняли.

– Оставайся при пулемете, но не стреляй, пока не будешь совсем-совсем уверен, что они идут прямо на тебя. И даже тогда не стреляй, жди, пока они дойдут вон до тех кустов. – Роберт Джордан показал, до каких именно. – Ты понял?

– Да. Но…

– Никаких «но». Я все объясню позже, а сейчас я иду к Простаку.

Ансельмо, стоявшему рядом, он сказал:

– Viejo, оставайся здесь, при пулемете, с Агустином. – Говорил медленно, втолковывая: – Он не должен стрелять до тех пор, пока всадники не подъедут вплотную. Если они просто объявятся здесь, он должен пропустить их, как мы сделали в прошлый раз. Если все же придется стрелять, ты будешь крепко держать треногу и подавать ему полные диски взамен пустых.

– Хорошо, – сказал старик. – А как же Ла Гранха?

– Позже.

Роберт Джордан полез наверх, перебираясь через серые валуны или обходя их, валуны теперь стали мокрыми и скользили под рукой, когда приходилось подтягиваться. Солнце быстро растапливало на них остатки снега и уже высушило верхушки. Карабкаясь, Роберт Джордан окидывал взглядом окружающую местность: сосновый лес, продолговатую открытую поляну за ним и впадину перед вздымающимися дальше высокими горами. Вскоре он уже стоял рядом с Простаком в нише между двумя валунами, и смуглолицый коротышка докладывал ему:

– Они атакуют Сордо. Что будем делать?

– Ничего, – ответил Роберт Джордан.

Отсюда стрельба слышалась отчетливо, и, посмотрев вперед, он увидел за дальней поляной, там, где снова начинался крутой подъем, отряд кавалеристов, выехавший из лесу и направившийся вверх по заснеженному склону в том направлении, откуда доносилась стрельба. На белом фоне снега темными силуэтами четко вырисовывалась длинная двойная цепочка людей на лошадях, наискось снизу вверх пересекавшая склон. Вот она достигла вершины и снова углубилась в лес.

– Мы должны им помочь, – сказал Простак. Его голос звучал сухо и невыразительно.

– Невозможно, – ответил ему Роберт Джордан. – Я опасался этого все утро.

– Почему?

– Прошлой ночью они пошли красть лошадей. Но снег прекратился, и их нашли по следам.

– Мы должны им помочь, – повторил Простак. – Нельзя же оставить их там одних. Они – наши товарищи.

Роберт Джордан положил руку ему на плечо.

– Мы ничего не можем сделать, – сказал он. – Если бы могли, я бы сделал все, что от меня зависит.

– Туда можно подобраться сверху. По той дороге мы пройдем и с лошадьми, и с двумя пулеметами: с тем, что внизу, и с твоим. И тогда сможем им помочь.

– Послушай… – начал было Роберт Джордан.

– Вон что я слушаю, – перебил его Простак.

Пулеметные очереди накатывали волнами, перекрывая друг друга. Потом послышались взрывы ручных гранат, тяжелые и глухие на фоне сухой трескотни пулеметов.

– Им конец, – сказал Роберт Джордан. – И конец им пришел, когда перестал падать снег. Если мы туда пойдем, нам тоже будет конец. Мы не имеем права разбивать те силы, которые имеем.

Серая щетина покрывала щеки Простака, подбородок до самой губы и сползала на шею. На остальной части его плоского лица кожа была коричневой; глаза серые, глубоко посаженные, приплюснутый нос явно когда-то был сломан. Глядя на него, Роберт Джордан видел, как подрагивает щетина возле уголков его рта и над кадыком.

– Ты только прислушайся, – сказал Простак. – Там же настоящая бойня.

– Если лощину окружили, так и есть, – согласился Роберт Джордан. – Но кто-то мог и выбраться.

– Если бы мы выступили сейчас, мы могли бы ударить по фашистам сзади, – сказал Простак. – Пошли туда четверых из нас с лошадьми.

– И что потом? Что будет после того, как вы ударите по ним с тыла?

– Мы соединимся с Сордо.

– Чтобы вместе умереть? Посмотри на солнце. До вечера еще далеко.

Небо было высоким, безоблачным, и солнце припекало им спины. На южном склоне под ними образовались большие темные проталины, с деревьев снег уже полностью сполз. От мокрых нижних валунов, пригретых жарким солнцем, шел чуть заметный пар.

– Придется тебе с этим смириться, – сказал Роберт Джордан. – Hey qué aguantarse. На войне такое случается.

– Неужели мы ничего не можем сделать? Ты вправду так считаешь? – Простак посмотрел на него, и Роберт Джордан понял, что может ему доверять. – Ну, пошли хоть меня и еще кого-нибудь одного с маленьким пулеметом.

– Бесполезно, – сказал Роберт Джордан. На миг ему показалось, что он увидел в небе то, чего ждал, но это оказался ястреб, скользнувший вниз по нисходящему потоку воздуха и вновь взмывший над кромкой дальнего соснового леса. – Даже если бы мы все туда пошли, все равно ничего не смогли бы сделать, – сказал он.

В этот момент интенсивность стрельбы удвоилась; на нее накладывалось уханье ручных гранат.

– Так их разэдак! – ругнулся Простак в каком-то почти религиозном порыве богохульства, в глазах у него стояли слезы, щеки нервно дергались. – О Господи и Пресвятая Дева! Чтоб им, мать их, гореть в огне на том свете.

– Успокойся, – сказал Роберт Джордан. – Скоро у тебя будет возможность поквитаться с ними. Вон женщина идет.

Пилар карабкалась к ним, грузно, с трудом пробираясь между валунами.

Каждый раз, когда порывы ветра доносили до них шум стрельбы, Простак бормотал: «А, чтоб им!.. О Боже и Пресвятая Дева! В бога душу мать…» Роберт Джордан спустился навстречу Пилар, тяжело перелезавшей через последний валун, чтобы помочь.

– Qué tal[118]118
  Как дела? Что слышно? (исп.)


[Закрыть], женщина? – сказал он, беря ее за запястья и подтягивая вверх.

– Твой бинокль, – ответила она, сняв с шеи и подняв над головой бинокль Роберта Джордана. – Значит, до Сордо все же добрались?

– Да.

– Pobre[119]119
  Бедный (исп.).


[Закрыть] Сордо, – сокрушенно сказала она.

Пилар тяжело дышала после подъема, поэтому опиралась на руку Роберта Джордана, оглядывая окрестности.

– И как, по-твоему, там у него дела?

– Плохо. Очень плохо.

– Значит, он – jodido?[120]120
  Пропал, погиб (исп.).


[Закрыть]

– Думаю, да.

– Pobre, – повторила Пилар. – И конечно, из-за лошадей?

– Скорее всего.

– Pobre, – снова сказала Пилар. И потом: – Рафаэль наплел мне какую-то дурацкую историю про кавалерию. Кто здесь был?

– Сначала патруль, потом часть эскадрона.

– И докуда они дошли?

Роберт Джордан показал ей место, где остановился патруль, потом место, где был спрятан пулемет. С той точки, где они стояли, был виден лишь один ботинок Агустина, торчавший из задней части укрытия.

– А цыган наплел, будто они подошли так близко, что дуло пулемета упиралось в грудь передней лошади, – сказала Пилар. – Ну что за племя! Ты бинокль в пещере забыл.

– Вы вещи собрали?

– Все, что можно унести с собой. Про Пабло никаких вестей?

– Он опережал кавалерию на сорок минут. Они пошли по его следу.

Пилар усмехнулась. Она все еще держалась за его руку, но теперь отпустила ее.

– Его им никогда не найти, – сказала она. – А Сордо? Мы можем что-нибудь сделать?

– Ничего.

– Pobre, – вздохнула она. – Ты уверен? Совершенно уверен, что он jodido?

– Да. Кавалеристов было слишком много.

– Больше, чем тех, которые побывали здесь?

– Туда сейчас поднимается целый эскадрон.

– Ты только послушай, какая там стрельба, – сказала Пилар. – Pobre, pobre Сордо.

Они постояли, прислушиваясь к звукам стрельбы.

– Простак хотел идти к нему, – сказал Роберт Джордан.

– Ты что, спятил? – обернулась Пилар к плосколицему Простаку. – Ну что за напасть, сколько же у нас тут locos[121]121
  Сумасшедшие (исп.).


[Закрыть] развелось!

– Я хотел ему помочь.

– Qué va, помочь! – сказала Пилар. – Еще один герой нашелся. Ты что, думаешь, что недостаточно быстро умрешь без такой идиотской вылазки?

Роберт Джордан посмотрел на нее: смуглое крупное лицо с высокими индейскими скулами, широко поставленные темные глаза, смеющийся рот с тяжелой, горестно изогнутой верхней губой.

– Пора тебе уже вести себя как мужчина, – сказала она Простаку. – Как взрослый мужчина. Гляди, вон у тебя уже седина в волосах.

– Не смейся надо мной, – угрюмо сказал Простак. – Если у человека есть сердце и хоть немного воображения…

– …то он должен научиться держать их в узде, – продолжила за него Пилар. – Не волнуйся, с нами ты тоже недолго протянешь. Незачем искать смерти у чужих. А что касается твоего воображения, то у цыгана его куда больше – на всех нас хватит. Таких небылиц мне нагородил!

– Если бы ты все видела сама, ты бы не называла это небылицами, – сказал Простак. – Опасно было не на шутку.

– Qué va, – отмахнулась Пилар. – Какие-то верховые проехали мимо. А вы все уже из себя героев строите. А все потому, что дела у нас серьезного слишком давно не было.

– А то, что там, у Сордо, сейчас происходит, тоже, по-твоему, несерьезно? – на сей раз презрительно спросил Простак. Было видно, что каждая пулеметная очередь, звук которой приносил ветер, причиняет ему боль, и он хотел либо идти на помощь Сордо, либо чтобы Пилар убралась и оставила его в покое.

– Total, qué?[122]122
  Здесь: ну и что теперь? (исп.)


[Закрыть] – сказала Пилар. – Что случилось, то случилось. Нечего свои cojones подставлять под чужое несчастье.

– Иди ты знаешь куда, – сказал Простак. – Вот бывают же такие женщины – глупые и жестокие до невозможности.

– Они бывают нужны для того, чтобы придавать твердости мужчинам, плохо снаряженным для продолжения рода, – подхватила Пилар. – Ну, раз больше тут смотреть не на что, я пошла.

И в этот момент Роберт Джордан услышал летящий высоко в небе самолет. Он поднял голову, и ему показалось, что это тот же разведывательный самолет, который он видел утром. Теперь он, судя по всему, возвращался от линии фронта и двигался в ту сторону, где в горах атаковали Эль Сордо.

– Вот она, птица – вестница беды, – сказала Пилар. – Он оттуда видит, что происходит на земле?

– Конечно, видит, если не слепой, – ответил Роберт Джордан.

Они наблюдали, как ровно, серебрясь на солнце, движется высоко в небе самолет. Он приближался слева, на месте его пропеллеров виднелись два сплошных светлых круга.

– Пригнитесь, – сказал Роберт Джордан.

Потом самолет оказался у них над головами, и его тень заскользила по длинной поляне, рев мотора стал зловещим. Но вот самолет пролетел над ними и стал удаляться к оконечности поляны. Они провожали его взглядом, пока он не скрылся, а потом увидели, что он разворачивается по широкой дуге, возвращается, делает два круга над горами и окончательно исчезает в направлении Сеговии.

Роберт Джордан посмотрел на Пилар. Ее лоб покрылся испариной, она закусила нижнюю губу и покачала головой.

– Каждому свое, – сказала она. – Мне – вот это.

– Уж не заразилась ли ты от меня страхом? – съязвил Простак.

– Нет. – Она положила руку ему на плечо. – Как можно от тебя заразиться, когда у тебя никакого страха нет? Я-то это знаю. Прости, что слишком грубо пошутила над тобой. Все мы в одном котле варимся. – Потом она обратилась к Роберту Джордану: – Я пришлю вам еды и вина. Что-нибудь еще нужно?

– Пока – нет. А где остальные?

– Твой резерв внизу, в целости и сохранности. – Она ухмыльнулась. – Все скрыто из виду и готово к уходу в любой момент. Мария стережет твои мешки.

– Не выпускай ее из пещеры, если паче чаяния авиация действительно налетит.

– Слушаюсь, господин мой Inglés, – сказала Пилар. – Твоего (дарю его тебе) цыгана я послала собирать грибы – чтобы приготовить подливку для зайцев. Грибов сейчас много. А зайцев, думаю, придется съесть сразу, хотя на второй день, а тем более на третий они вкуснее.

– Да, наверное, лучше их съесть, – согласился Роберт Джордан, и Пилар положила свою большую руку ему на плечо поверх автоматного ремня, перепоясывавшего ему грудь, а потом дотянулась до головы и взъерошила ему волосы.

– Ай да Inglés! – сказала она. – Я пришлю Марию с puchero[123]123
  Горшок для приготовления еды (исп.).


[Закрыть], когда еда будет готова.

Пальба, доносившаяся с дальних гор, почти стихла, теперь иногда раздавались лишь одиночные выстрелы.

– Думаешь, все кончено? – спросила Пилар.

– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Судя по звукам, которые до нас доносились, их атаковали, но они отбили нападение. Теперь, по моим догадкам, атакующие их окружили и, спрятавшись в укрытии, ждут самолетов.

Пилар обернулась к Простаку:

– Ты. Ты понимаешь, что я совсем не хотела тебя обидеть?

– Ya lo sé[124]124
  Я это знаю (исп.).


[Закрыть], – ответил Простак. – Я от тебя и похуже вещи слыхал. Язык у тебя паршивый. Но ты его попридержи, женщина. Сордо был моим хорошим товарищем.

– А моим, что ли, не был? – вспылила Пилар. – Слушай, плосколицый, во время войны бывает невозможно высказать то, что чувствуешь. У нас и своих бед достаточно, чтобы брать на себя еще и беду Сордо.

Простак был по-прежнему угрюм.

– Снадобье бы тебе какое-нибудь выпить, – сказала ему Пилар. – Ладно, пошла готовить зайцев.

– Ты принесла мне документы того requeté? – спросил ее Роберт Джордан.

– Вот дура, забыла, – ответила она. – Я пришлю с ними Марию.