Текст книги "Зверь (сборник)"

X. Когда Билли вернулся на свою гору

Мы возвратились к тому месту, где упустили волка, но не увидели никаких следов. Легким галопом мы проехали около мили на восток и продолжали двигаться, когда Кинг выдохнул: «Посмотри-ка!» Темное пятно двигалось впереди по снегу. Мы прибавили скорости. Появилось еще одно темное пятно, и еще, но они двигались не слишком быстро. Спустя пять минут, приблизившись, мы обнаружили трех наших борзых. Они упустили волка из виду и потеряли всякий интерес к охоте. Теперь они искали нас. Мы не увидели ни дичи, ни других охотников. Но, поспешив к следующему гребню холма, наткнулись на след, который искали, и двинулись по нему с тем же упорством, как если бы увидели самого волка. Еще один каньон появился у нас на пути, и, когда мы искали место, где его можно было бы пересечь, из его заросшей кустарником глубины донесся исступленный лай гончих. Звук нарастал и двигался к середине.

Мы помчались вдоль края оврага, надеясь увидеть добычу. Собаки появились на противоположной стороне, но не кучей, а вытянувшись в длинную беспорядочную линию. Спустя пять минут они поднялись на край и стало видно, что впереди мчится огромный черный волк. Он, как и прежде, бежал вприпрыжку, опустив голову и хвост. Сила сквозила в каждом движении его лап, челюсти и шея казались вдвое мощнее, чем у обычных волков, но мне почудилось, что его прыжки стали меньше и потеряли в скорости. Собаки медленно поднялись на высокий край и, увидев волка, слабо завыли – они тоже были почти на пределе. Увидев добычу, борзые оставили нас, бросились вниз по каньону и вверх на противоположную сторону, с той стремительной скоростью, которая могла стать губительной для них. Мы тем временем тщетно искали способ пересечь каньон.

Как неистовствовал охотник, видя свору приближающейся к развязке погони, покуда сам он застрял позади! Но он ехал, проклинал все на свете и все же ехал, тяжело, по неровной земле, вверх, к тому месту, где каньон сужался. Когда мы поравнялись с большим плоскогорьем, с юга вновь донесся слабый лай своры, затем, немного громче, – со стороны высокого холма. Мы остановились на холме и осмотрели снег. Появилось движущееся пятнышко, затем еще одно, не вместе, а в беспорядке друг за другом, и временами слышался далекий слабый лай. Они направлялись к нам и приближались, о да! Приближались, но очень медленно, поскольку никто уже не мог бежать. Впереди ковылял мрачный матерый убийца коров, а далеко позади – борзая, за ней еще одна, дальше – остальные собаки, кто быстрее, кто медленнее, еле идущие, но стойко продолжающие погоню. Долгие часы тяжелой работы взяли свое. Волк тщетно пытался отделаться от собак. Пробил его час: он был истощен, а у них еще оставались силы. Через некоторое время они оказались прямо напротив нас и поползли, оскальзываясь, по склону горы.

Мы не могли присоединиться к ним, так что смотрели, жадно пожирая их глазами и затаив дыхание. Теперь они были ближе, ветер доносил слабые отзвуки лая. Волк повернулся к крутому склону, к пути, который, казалось, хорошо был ему знаком, – он ни разу не оступился. Я сочувствовал ему всем сердцем – ведь волк вернулся, чтобы спасти своего друга, и на мгновение мы с охотником ощутили жалость, глядя, как волк оглядывается и с усилием поднимается по наклонной тропе, чтобы встретить смерть на своей горе. Ему некуда было бежать: его окружали пятнадцать собак, и люди были неподалеку. Волк уже не шел, а брел, пошатываясь, вверх. Собаки, выстроившись в линию, шли за ним по пятам, подходя все ближе. Мы могли слышать их тяжелое дыхание, но не лай – на него у собак уже не хватало сил. Мрачная процессия поднималась вверх по уступу, который сужался, обходя по кругу вершину горы, а затем спустилась на несколько ярдов, на нависающий над каньоном выступ. Собаки, идущие первыми, были бесстрашны, поскольку видели, что их враг совсем выбился из сил.

Здесь, в самом узком месте, где любой неверный шаг мог привести к смерти, огромный волк развернулся и встретился с ними лицом к лицу. Припав на передние лапы, опустив голову и слегка приподняв хвост, он ощетинил гриву, обнажил клыки, но не издал ни единого звука, который мы могли бы услышать, – так он встретил свору. Его лапы ослабели от долгой погони, но шея, челюсти и сердце оставались сильными, и – сейчас всем, кто любит собак, лучше закрыть книгу, – все до единой пятнадцать собак взлетели вверх и упали вниз. Едва ли человеческий глаз мог различить, что произошло, но, как поток воды льется на скалы, разбрызгиваясь отдельными струями, так поток собак взлетел по тропе в едином порыве, и Темногривый встретил их всех. Слабый прыжок, встречный выпад, ранение – и Грязеплюх потерял опору и рухнул вниз. Дендер и Коали приблизились, попытались схватить волка; стремительный бросок, захват – и они упали с узкой тропы. Синее Пятнышко[4]4
  Кличка, кажущаяся странной для собаки, но в Америке тех лет так действительно называли крупных эффектных псов определенной масти: конечно, без синих пятен, а светло-тигровой, с темными полосами на песочном фоне. Дело в том, что «синее пятнышко» – народное название одного из американских махаонов: большой, красивой, очень приметной бабочки. У нее на крыльях есть пара синих пятен, но сами крылья желтые в черную полоску.


[Закрыть] бросился следующим, могучий Оскар и бесстрашный Тидж следом за ним – но волк стоял как скала, и после короткой схватки он остался один, большие собаки пропали. Остальные приближались, и последние подталкивали первых – вниз, к собственной смерти. Резкий удар, захват – всех до единой собак, от самых быстрых до самых сильных, волк скинул с уступа, и они, кувыркаясь, устремились вниз, в зияющую бездну, где острые скалы и обломки стволов довершили дело.

Через пятнадцать секунд все было кончено. Стремительный поток разбился о скалу – вся свора Пенрофа была уничтожена, а Билли Бэдлэндс стоял в гордом одиночестве на своей горе. С минуту он ждал, не появятся ли еще собаки. Никого не осталось, свора была мертва, но, ожидая, он смог перевести дыхание, а затем, впервые за всю эту драматическую сцену, подал голос: он испустил долгий торжествующий вой, отразившийся от стен каньона возле горы Сентинел.

Мы застыли, словно каменные изваяния. Ружья, которые мы держали в руках, были забыты. Все произошло так быстро, так бесповоротно… Мы не двинулись с места, пока волк не исчез. Все это случилось не так далеко: мы пошли пешком, чтобы посмотреть, вдруг кому-то из собак удалось избежать гибели. Но все они были мертвы. Мы ничего не могли сделать – и ничего не могли сказать.

XI. Вой на закате

Неделю спустя мы с Кингом ехали вверх по тропе от Дымовых Труб.

– Старику все это надоело, – сказал Кинг. – Он продал бы ранчо, если бы мог. Не знает, что делать дальше.

Солнце опускалось за горизонт за горой Сентинел. К тому моменту, как мы добрались до поворота на Дюмонт, из речной долины внизу донесся долгий раскатистый вой, подхваченный хором пронзительных завываний. Мы ничего не видели, лишь напряженно прислушивались. Звук повторился – охотничья песня волков. Она затихла, и ночь взрезал другой звук – пронзительный лай с подвыванием, сигнал: «Окружаем!»; послышалось короткое мычание – и тотчас оборвалось.

И, пришпоривая лошадь, Кинг мрачно сказал: «Это он, охотится вместе со стаей, и еще одной корове пришел конец».

Перевод Марии Таировой

Под редакцией Григория Панченко

Леди Леопард

Предысторию этого рассказа можно узнать со слов самого Сетона-Томпсона: «У рассказа “Леди Леопард” очень необычная история. Около пяти лет назад я прочел рассказ о странном приключении в пустыне – о дружбе солдата и леопарда. Он произвел на меня сильное впечатление.

Недавно я пытался найти его, но не смог выяснить ни автора, ни название. Так что я записал его по памяти и назвал “Леди Леопард”. Затем, уже закончив свою версию, я вновь нашел ту историю. Это оказался рассказ “Страсть в пустыне” Оноре де Бальзака. Однако мое исполнение имело с ним так мало общего, за исключением основной идеи, что, извинившись перед выдающимся французом, я решил опубликовать собственный вариант».

Добавим лишь: «около пяти лет назад» означает, что это случилось примерно в 1930 г. Причем, хотя Сетон-Томпсон и воздает должное выдающимся заслугам Бальзака, в данном случае ему особенно смущаться нечего. Рассказ «Страсть в пустыне», шестьдесят четвертое по счету произведение в грандиозном цикле «Человеческая комедия», представляет собой часть небольшого подцикла, посвященного солдатской жизни и приключениям на лоне природы. Однако этот подцикл был Бальзаком едва начат – можно сказать, через силу и почти с отвращением, – и тут же с явным облегчением брошен. Для великого француза «звериная» (впрочем, как и солдатская) тематика была откровенно чуждой, малознакомой и неинтересной. А для Сетона-Томпсона – наоборот!

Эту историю рассказал мне суровый французский солдат. Его обветренное лицо было испещрено морщинами, широкие плечи сгорбились, он хромал, и у него не хватало одной руки. Но в его глазах, в этих зеркалах души, светились мужество и стойкость, которые сделали его идеальным солдатом лет эдак пятьдесят назад. В его манерах сквозили достоинство и простота, и, глядя на его серьезное и доброе лицо, я знал: он говорит правду.

Он был родом из Прованса и встал под знамена Наполеона во время злополучного Египетского похода[5]5
  В оригинале упоминается Верхний Нил, но у нас в исторических трудах принято название «Египетский поход».


[Закрыть]. Ему тогда было двадцать два, и по его рассказу я представлял его молодым Адонисом.

А затем я пошел на хитрость. Я заказал шампанское. О, как оно играет на струнах жизни, как развязывает язык и пробуждает арфу памяти!

Я не ошибся. И эту историю передаю такой, какой ее услышал.

В то время я был молод и импульсивен и страдал от жестокого разочарования в любви. Поэтому я присоединился к армии, ибо само имя Бонапарта обожали все сильные и храбрые люди. Мы отплыли в страну Сфинкса, и я был немало разочарован, оказавшись под командованием не самого Наполеона, а генерала Дезе, чьей задачей было вторжение в Верхний Египет.

Но арабы Магриба, каждый верхом на быстром скакуне, чувствовавшие себя в пустыне как дома, представляли собой совсем не то, что неторопливые оседлые крестьяне-феллахи, жившие вдоль Нила. Арабы набрасывались на нас в самый неожиданный момент, угоняли наших верблюдов, разоряли наши припасы, пока мы были слабы, а когда мы собирались с силами, чтобы дать отпор, они, словно ветер, уносились прочь на своих пустынных конях, скрываясь в облаках песка и пыли.

Я стоял на посту, когда они явились однажды ночью. Остальные часовые были убиты, а я попал в плен. Арабы увезли меня прочь, привязав к вьючному мулу. И после долгого двухдневного марша без единого шанса на передышку, они остановились в оазисе, где пальмы окружили водоем; все люди и все лошади были совершенно измотаны. Здесь они уснули.

Они не поставили часового – ни один араб не нес вахту в ту ночь. Меня же словно жгла изнутри мысль о побеге, побуждая действовать, не давая уснуть. Мои руки и ноги были связаны веревками, и, увидев, что весь отряд, полностью изможденный, забылся глубоким сном, я подполз, извиваясь, к ближайшему из своих похитителей. Зубами я вытянул из ножен его ятаган, и после множества молчаливых отчаянных попыток мне удалось зажать его между коленей. Так я перепилил веревку, стягивавшую мои руки. Освободившись, я разрезал путы на ногах и встал.

В тусклом звездном свете, двигаясь быстро и бесшумно, я раздобыл винтовку с большим количеством патронов и кинжал, а также по мешку овса и сушеных фиников.

Лошади были привязаны рядом. Все они были благородными созданиями, так что я взял первую попавшуюся, без промедления и шума оседлал ее и поспешил прочь. Сначала шагом, чтобы не нарушать тишину, но когда мы отошли достаточно далеко, я вонзил шпоры в бока лошади, и мы помчались галопом – и великолепным галопом – к сияющей на горизонте свободе.

В ту ночь не было луны, и Полярная звезда скрылась за облаками. Мы, солдаты, не слишком сильны в астрономии, но я был уверен, что ярко сияющая звезда, единственно различимая сейчас, могла быть только Утренней Звездой, обозначающей восток. И, зная, что мои люди в любом случае находятся далеко на востоке, я направил своего скакуна в ту сторону и ехал, ехал, пришпоривая его. Эта звезда стала моим проводником.

Наконец далеко впереди звезда зашла, и по какой-то странной, непонятной для меня причине полоса света появилась совсем на другой стороне неба, позади меня.

Увы мне, скудоумному! Звездой, на которую я ориентировался, была Венера на западе. Я часто гадал, вышло ли так случайно, или это произошло потому, что Венера была моей путеводной звездой, истинной звездой моей души.

Я не щадил ни себя, ни лошадь. Арабский жеребец был слишком изящен, чтобы долго выдерживать мой вес. Он совсем выбился из сил и уже не мог скакать галопом. Он шел, спотыкаясь и подволакивая ноги, и в тот самый момент, когда звезды исчезли с неба, несчастное животное упало и больше уже не смогло подняться.

Пока я сидел рядом с ним, полный печали и отчаяния, окончательно рассвело. Солнце поднялось с неправильной – с моей точки зрения – стороны света; я был ошеломлен и совершенно раздавлен. Ведь это означало, что все это время я не приближался к своим людям, но уходил все дальше в бескрайнее море песка.

Оглядывая песчаные волны с полной безысходностью, я заметил в утреннем свете неясные очертания далеких деревьев – возможно, пальм – в нескольких милях отсюда. Взяв все оружие и еду, я пешком отправился в путь, чтобы достичь обещанного рая.

Хотя казалось, что до манящих деревьев всего несколько миль, я весь день пробирался по песку, с трудом переставляя ноги. Я прибыл на место, как раз когда солнце начало клониться к горизонту. Небольшой лесок оказался рощей из нескольких сотен великолепных финиковых пальм, разбросанных по берегу впадины, в центре которой, в самой глубине, сверкал водоем.

Собрав все оставшиеся у меня силы, я добрался до воды и начал пить – о, каким восхитительным, животворящим казался мне каждый глоток! А затем, устроившись в полости, которую ветер выточил в скале, придав ей форму колыбели, я уснул беспробудным сном крайне измученного человека.

Разбудило меня солнце; хотя оно еще не полностью поднялось, но уже припекало, а моя каменная кровать не имела крыши – ни над ней, ни поблизости.

Стоя на этом небольшом возвышении, я хорошо – даже слишком хорошо – мог видеть окружающий меня ужасный мир. Пустыня – пугающая, величественная – раскинулась вокруг со всех сторон, как раскаленное море или сверкающее стальное зеркало, с изменчивыми яркими пятнами, над которыми воздух дрожал от жара, закручиваясь в бесчисленные вихри, способные перерасти – и часто перераставшие – в страшный самум. И восходящее солнце заливало пустыню жаром, пока сияющий бронзой небосвод и красно-коричневый песок не слились воедино, ужасающие и смертоносные.

Я закричал, чтобы подбодрить себя, но пустота небес и земли, казалось, поглотила звук, и я не услышал эха – лишь едкую насмешку в собственном опечаленном сердце.

В полдень я отправился к водоему, чтобы напиться, и, подойдя ближе, увидел небольшое стадо пустынных антилоп. Они тоже пришли на водопой, но заметили меня и стремглав бросились прочь. Утолив жажду, я хорошо осмотрел все вокруг и заметил не только следы антилоп и многих других маленьких обитателей пустыни, но и отпечатки лап, несомненно, принадлежавшие крупному хищнику. Льву, гепарду или леопарду – я не мог сказать точно. Но я внял предупреждению и решил построить убежище на ночь, которое могло бы хоть немного защитить меня. Увы, у меня не было возможности развести огонь, и я не представлял, как долго придется здесь прожить.

Весь день я работал над постройкой хижины: срубал ятаганом небольшие пальмы и стаскивал их к выбранному для нее месту, как и валяющиеся вокруг камни. Прежде чем опустилась ночь, невысокие стены хижины были готовы, а также плотная крыша из пальмовых стволов, покрытых сверху широкими листьями. Поужинав финиками и водой, я улегся в своей новой обители и забылся здоровым сном – благословением молодости, находящей радость в упорном труде.

Я сделал вход, но обошелся без окон. Хижина была в длину примерно с меня, и половину ее занимало ложе, которое я соорудил из пальмовых листьев.

В середине ночи меня разбудил странный и зловещий звук. Он походил одновременно на рычание и на храп, но исходил из куда более могучих легких, чем человеческие.

Я вспомнил следы, которые видел возле водоема, и почувствовал, как мои волосы встали дыбом от ужаса. Кем бы ни было это создание, сейчас оно лежало рядом со входом в мою хижину. Я приподнялся, опираясь на локоть, и постепенно разглядел во тьме огромный темный силуэт, с одного края которого тускло светились два желто-зеленых огонька. Сперва я решил, что это какая-то причудливая галлюцинация, порожденная моим мозгом, покачал головой и замер. Огоньки поднялись выше, держась на одном расстоянии друг от друга. Храп прекратился или скорее сменился низким урчанием, и в тот же миг меня обдало волной острого, пронизывающего звериного запаха, заполнившего всю хижину. И теперь я в полной мере осознал, что оказался в ловушке, запертый в собственном доме каким-то огромным хищником. Каким именно, я точно не мог сказать. Но он находился здесь, наблюдал за мной, и это урчание было злобным предупреждающим голосом зверя, знающего, что я в его власти.

У меня была винтовка, а также ятаган и кинжал. «Что ж, без боя не сдамся», – мрачно подумал я, пытаясь подбодрить себя. Будь сейчас достаточно света, и я бы прикончил зверя немедля, но для меня темнота была непроницаема, тогда как хищнику едва ли мешала. Я знал, что если просто раню его выстрелом, зверь быстро разделается со мной. И раз уж я мог ждать, то ждал, все время ощущая на себе пристальный изучающий взгляд, способный видеть сквозь мрак.

Наконец взошла луна, озарив развернувшуюся сцену своим тропическим блеском. В ее прибывающем свете я ясно разглядел длинный гибкий пятнистый силуэт леопарда, роскошный в своей кошачьей грации, но ужасающий своими размерами. Я, натренированный сражаться в ближнем бою, медленно вытянул из ножен ятаган, в этих обстоятельствах более надежный, чем ружье. Но крыша была слишком низкой, чтобы как следует замахнуться, тут даже не встать в полный рост, а ятаган – не то оружие, которым удобно колоть. Зверь находился слишком далеко и успел бы заметить, если бы я попытался броситься вперед. Нет, несомненно, лучше всего было подождать по возможности, пока не наступит день, а затем надеяться, что единственный выстрел из ружья окажется удачным.

Когда рассвело, я смог спокойно разглядеть своего врага – необычайно красивого большого леопарда с пятнами свежей крови на морде, лапах и белоснежном горле. «Хорошо, – подумал я, – он недавно неплохо поужинал, так что не должен быть слишком голодным. Это даст мне немного времени». Когда леопард в конце концов встал, он томно повел головой, задрал великолепный хвост и, прислонившись к дверному проему, потерся о него шеей, как кошка трется о кресло. И теперь я смог полностью его разглядеть. Несмотря на огромный размер, это оказалась самка. Мех на ее горле, груди и животе был белоснежным, украшенным черными как смоль пятнами, напоминающими куски угля среди лебяжьего пуха. На лапах пятна собирались в розетки, словно в браслеты из черного блестящего бархата. Сверху шкура была золотисто-коричневой, короткошерстной и лоснящейся, испещренной разбросанными повсюду розетками черного бархата. По обе стороны от рта топорщились усы, словно яркие серебряные брызги, белые и плотные. И в глубине, под широким лбом, сверкали, как драгоценные камни, ее глаза – то аметист, то порою топаз, но всегда с отблесками пламени цвета опала.

Леди Леопард была прекрасна и не проявляла агрессии. Но она казалась весьма жестокой, и я знал, что она может стать совершеннейшим дьяволом, если ее разозлить.

«Что ж, – пришла мысль, – или ты умрешь, или я. Мы оба ждем подходящего момента, чтобы напасть».

И я медленно поднял винтовку, целясь ей в сердце. Я чувствовал, что она в моей власти, и все же не мог спустить курок. Она качнулась ближе, потерлась плечом о проем. Я приготовился закончить дело. Она повернулась, глядя на меня сверкающими глазами – желто-зелеными в отблесках золотистого меха, – и в то же мгновение старое воспоминание завладело всем моим существом.

Однажды у меня была возлюбленная, добрая фея и безжалостный дьявол в одном лице, настоящая тигрица. Она была настолько же красива, насколько упряма; ее волосы были красно-золотыми, а глаза походили на драгоценные зеленые топазы. Она была прекрасной и обаятельной, но безумно ревнивой и жестокой – страшнее вампира. Много раз она угрожала мне с ножом в руках. Я любил ее как сумасшедший, но она измучила меня, а потом оттолкнула, обдав презрением. Я ушел в армию, а спустя неделю она лишила себя жизни. Да, таким был конец моей пламенной Миньоны. Она послала мне короткую записку: «Прощай, но мы встретимся снова».

Долгое время она была принцессой моих снов и постоянно появлялась в них. И, глядя на прекрасного зверя, стоявшего передо мной, с золотисто-красной шкурой и красно-золотистыми глазами, я почувствовал муки старой любви – любви, которая умерла, но все еще была жива.

Леди Леопард смотрела на меня, и ее глаза сверкали, словно драгоценные камни. В них не было угрозы, в них было понимание, в них была любовь. Я выдохнул, не сумев сдержаться: «Миньона!»

Я не предполагал, что она поймет меня, но говорил доброжелательно и ласково. Она плавно вошла внутрь хижины, и, когда она потерлась спиной и шеей о мои колени, словно большая кошка, жаждущая любви, я отложил винтовку и начал гладить ее голову, шею, спину. Она вздрогнула, как от удара током, потерлась о мою руку – и замурлыкала тем долгим низким урчащим звуком, который на кошачьем языке означает любовь. «Я люблю тебя, я принимаю твою любовь».

С этого момента леди Леопард демонстрировала все признаки привязанности, следуя за мной по пятам, терлась о мои ноги, требуя ласки. И все же временами мне казалось, что это не более чем прелюдия к смертоносной атаке, – так кошка играет с мышью, готовая расправиться с ней, когда придет время.

В тот же вечер огромный стервятник приземлился недалеко от водоема. Я осторожно подошел ближе, чтобы получше разглядеть его, как вдруг внезапно леди Леопард бросилась вперед и преградила мне путь со злобным рычанием. На морде ее, без сомнения, была написана ярость, она же светилась в глазах, сквозила в каждом движении.

«Ого! – подумал я. – Моя леди ревнива». Я отступил и вернулся в нашу хижину, где она сразу же вновь превратилась в ласкового котенка.

Так же прошла ночь. Леди Леопард заняла место возле моей кровати. Она уходила на какое-то время, но вернулась с рассветом.

В то время я подозревал, что она поедает труп моей лошади. Следы, отметки на ее морде и белом мехе, казалось, подтверждали это. Может, сперва так и было, но здесь она могла найти и другие источники пропитания.

На третье утро, когда я проснулся, леди Леопард не оказалось рядом, но вскоре она появилась, неся в зубах небольшую упитанную газель, очевидно, только что ею убитую. Она положила ее к моим ногам, замурлыкала и запрыгала вокруг. Я принялся снимать шкуру с добычи. Леди Леопард ревностно следила за процессом и, когда я разделал тушу, принялась за еду, рыча и облизывая еще теплое мясо.

Я не поклонник сырого мяса, но в армии мы часто вялили его излишки, нарезая на тонкие полоски и высушивая на солнце. Обработанное таким образом, оно долго хранится, и его можно есть, никак больше не готовя.

Я уже нарезал мясо, когда мне пришло в голову, что шкуру тоже можно использовать. Из нее могла получиться фляга для воды, которая пригодится мне, когда я вновь отправлюсь в путь. Я наполнил шкуру песком, придав ей форму фляги, и связал кожаными полосками. Шкура с ноги превратилась в горловину, и, когда она высохла, я высыпал песок – теперь у меня была сумка для воды.

Моя спутница наблюдала за тем, что я делал, не выказывая никаких эмоций. Но то, что я предпринял позже, возымело совсем другой эффект. Мысль о побеге или спасении не покидала меня, и, чтобы приблизить такую возможность, я решил пожертвовать своей красной рубашкой. С трудом взобравшись на высокую пальму, я повесил рубашку на самый длинный побег, словно сигнальный флаг. Моя леди Леопард наблюдала за мной, не сводя глаз, тихонько рыча, а как только я спустился, она молниеносно взобралась наверх, яростно ударила по флагштоку, опрокинув его на землю, и так же быстро спустилась.

Теперь мы начали понимать друг друга. Наша дружба росла с каждым днем. Я обнаружил, что всегда могу завоевать ее расположение, поглаживая ее спину, голову и морду. Она любила прикосновения моих рук и после нескольких поглаживаний терлась о меня головой, громко мурлыча, или каталась по земле у моих ног в полном экстазе. Страх, что она убьет меня, исчез через несколько дней. Спустя две недели мы стали лучшими друзьями, не разлучались ни днем, ни ночью. Она добывала себе еду и воду и всегда часть добычи предлагала мне. Моя жизнь была прекрасна, я имел в своем распоряжении множество фиников, сушеного мяса и воды. И все острее чувствовал, что в драгоценных глазах моей леди Леопард живет душа – душа женщины, и все чаще называл ее Миньоной.

Иногда по утрам она отлучалась из нашей хижины, но всегда прибегала, и прибегала с радостью, стоило лишь громко позвать ее: «Миньона!» Мы, несомненно, были друзьями, даже больше, чем друзьями, – ближе и дороже друг другу. Мысль о том, чтобы убить ее, или страх, что она убьет меня, полностью испарились. В нашей жизни в пустыне мы были честными и равными партнерами.

И все же я не мог перестать надеяться на воссоединение с людьми. Готовясь к побегу, запасся финиками и сушеным мясом. В одну из ночей наполнил водой свою флягу и повесил снаружи на хижину.

Как обычно, леди Леопард встала на рассвете и исчезла. Я знал, что ее не будет по меньшей мере час. Так что я повесил сумку с водой на шею, привязав ее к двум кожаным ремням, крест-накрест обхватившим мою грудь, взял еду и оружие и отправился на восток, шагая так быстро, как только мог. Я надеялся за три-четыре дня добраться до своих собратьев по оружию.

Я был одержим целым роем мыслей, вскоре превратившихся в бред: надежда на побег, страх погони и мести, решимость сражаться за свободу и сильные угрызения совести, нежные мысли о моей светлоглазой королеве пустыни, спасшей и полюбившей меня.

Солнце встало, и, ослепленный, я бросился вперед, изнуряя себя без особой необходимости, глядя перед собой в поисках обнадеживающих знаков и назад – в страхе. Пересекая скалистый откос, я запнулся на его дальнем краю и, потеряв равновесие, полетел вниз по расщелине через тернистую чащу, ошеломленный, исцарапанный, истекающий кровью. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что повис на ремнях от сумки с водой, зацепившихся за ветви крепкой акации. Я был абсолютно беспомощен. Не знаю, как долго я так провисел. Но через час после того, как пришел в чувство, я услышал громкий пронзительный рев, и в мгновение ока моя леди Леопард бросилась ко мне, перескакивая по камням.

Ее морда исказилась от ярости. Она встала надо мной и грозно зарычала.

– Миньона! – слабо позвал я.

И в тот же миг она прониклась сочувствием ко мне, гнев исчез с ее морды и из ее голоса. Она вспрыгнула на колючий ствол, разорвала ремни сумки, зацепившиеся за него, и я смог спуститься. После этого она вытащила меня из каменной ловушки на ровный песок.

Я жадно выпил воду. Леди Леопард полакала немного, а затем в неистовстве разорвала сумку на мелкие клочки.

Она подождала, пока я оправился настолько, что смог погладить ее голову в знак благодарности и прося прощения. У меня не было сомнений насчет того, каким путем я должен теперь идти. Я поплелся назад, к оазису, и моя дикая возлюбленная шла рядом со мной.

Весь день мы добирались назад, но в оазисе нас ждали пища и отдых.

Прошло целых три дня, прежде чем я поправился. Леди Леопард не отходила от моей постели. Она приносила мне свою добычу, но к воде мне приходилось ковылять самому. Я больше не сомневался в силе привязанности моей пустынной возлюбленной. И не последним свидетельством ее чувств была жестокая ревность при любом намеке на то, что наша любовная связь может быть разрушена. Я стыдился своего вероломства, и все же мое сердце продолжало стремиться к людям. Желание воссоединиться с ними переполняло меня.

Однажды, когда Миньона ушла раздобыть себе завтрак, я составил новый план. От края своей красной рубашки я оторвал длинную полосу. На каждом ее конце я закрепил по камню. К середине привязал рукав красной рубашки, скатанный в сверток и неплотно связанный. Затем, после множества бесплодных попыток, я забросил его на верхушку тонкой пальмы, растущей на гребне холма. Благодаря камням ткань обернулась вокруг ствола, словно болас[6]6
  Болас – охотничье метательное оружие, состоящее из ремня или связки ремней, к концам которых привязаны обернутые кожей круглые камни, костяные грузы, каменные шары и т. п. (Примеч. ред.)


[Закрыть], и повисла. Спустя совсем немного времени бриз развернул сверток, и мой флаг из красного рукава затрепетал на ветру.

Когда моя возлюбленная леди Леопард вернулась домой, я был в хижине. Но вскоре она заметила трепещущий красный флаг. Она посмотрела на него с подозрением, обошла вокруг дерева, понюхав ствол, убедилась, что я не забирался на него, и постепенно смирилась с флагом. В следующие несколько дней я видел, как она рассматривала его с интересом и подозрением, но в конце концов перестала.

Спустя два месяца я все еще был пленником моей королевы пустыни. Никогда в жизни я не встречал более прекрасного создания; она была красива, когда злилась и когда спала, но только играя раскрывалась во всем великолепии. Я научился любить ее глубоко и искренне. И хотя я все еще ждал того дня, когда смогу сбежать, мне было больно осознавать, что и для нее, и для меня это будет страшный удар – агония скорби, возможно, смертельная агония.

Миньона была на охоте в тот день, а я прогуливался по вершине холма рядом с деревом, на котором висел мой флаг. Вдалеке над песками я увидел темное облако пыли. Оно быстро росло, и я понял, что приближаются всадники. Кто? Арабские солдаты или собратья из Франции? Я поспешил в хижину, чтобы взять оружие и спрятаться.

Отряд быстро приближался. После я узнал, что они заметили мой флаг. Теперь, когда они были близко, я смутно различал французскую форму. Они замедлились, перешли на шаг, всматриваясь в флаг и исследуя каждую впадину, где мог скрываться враг. Мое сердце затрепетало, я вышел вперед с приветственным криком. Но в тот же миг Миньона преградила мне путь. Взбешенная фурия, она стояла между нами. Ее клыки сверкали, морда исказилась от ярости, а в груди рокотало рычание, сотрясавшее все ее тело. Я попытался обойти ее. Встав на задние лапы, она положила передние мне на плечи, и, глядя в ее пламенеющие глаза, я знал, что смотрю в глаза женщины, сошедшей с ума от ревности. Она ударила меня лапой по лицу – жестоко, до крови. Я вскинул винтовку, целясь ей в сердце, и выстрелил.