Текст книги "Приключения Рольфа"

Эрнест Сетон-Томпсон
Приключения Рольфа

© ИДДК

* * *

Глава 1. Вигвам под скалой

Было утро ранней весны, и солнце близилось уже к горизонту, когда Куонеб, последний из рода Мианос-Сайневе, вышел из своего вигвама, стоявшего под защитою скал, которые окаймляли восточную окраину Эземука. Поднявшись на самую верхушку огромного утёса, он молча остановился в ожидании, когда над полосою моря между Коннектикутом и Сионеки блеснут первые лучи восходящего солнца.

Безмолвную молитву Великому Духу он кончил в тот момент, когда золотистые лучи сверкнули из-за гряды облаков, висевших на горизонте у самого моря. И Куонеб запел индийский гимн восходящему солнцу, воззвание Дневному Богу.

 
О, ты, восстань из облаков,
Пролей на всё живительный свой свет!
Привет тебе и поклоненье!
 

И он всё пел и пел, ударяя в маленький том-том[1]1
  Том-том – музыкальный инструмент в виде бубна. Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть] и повторяя гимн до тех пор, пока из-за облаков не всплыло великое светило, совершилось ослепительное чудо восходящего солнца.

Тогда краснокожий вернулся назад в свой вигвам, приютившийся под защитою утёса, и, вымыв руки в чашке из липового дерева, начал готовить свой незатейливый завтрак.

Над огнём висел наполненный водой медный вылуженный котелок; когда вода закипела, индеец бросил туда горсть молотой кукурузы и несколько слизняков из двустворчатых ракушек. Пока варился завтрак, он взял ружьё, осторожно перебрался через скалистую вершину, защищавшую его вигвам от северо-западного ветра, и зоркими, как у сокола, глазами окинул обширный пруд, образовавшийся благодаря бобровой плотине в маленькой долине Эземук-Брук.

Пруд до сих пор ещё был покрыт зимним льдом, и только в более тёплых, мелководных местах виднелась уже вода, на которой могли оказаться утки. Но уток не оказалось; зато у окраины льда виднелся какой-то предмет, в котором индеец, несмотря на отдалённость его, признал мускусную крысу.

Пробираясь ползком кругом пруда, индеец скоро очутился на расстоянии выстрела от мускусной крысы, но вдруг раздумал стрелять и вернулся к себе в вигвам, чтобы переменить ружьё на оружие своих отцов, то есть на лук, стрелы и длинную верёвку. Несколько быстрых шагов – и он снова очутился в тридцати футах от мускусной крысы. Свернув верёвку кольцом, он положил её на землю, один конец её привязал к стреле и натянул лук… Ззз!.. стрела полетела, потянула верёвку, разворачивая её кольцо за кольцом, и вонзилась в тело мускусной крысы. Всплеск воды – и животное скользнуло под лёд.

Но другой конец верёвки был уже в руках охотника; ему достаточно было слегка потянуть, и мускусная крыса показалась из воды. Индеец убил её палкой и вытащил из пруда. Если бы он застрелил её из ружья, добыча его пропала бы безвозвратно.

Вернувшись домой, он съел свой скромный завтрак и накормил небольшую, похожую на волка, рыжую собаку, привязанную тут же внутри вигвама. Затем он осторожно стал снимать шкуру с убитой мускусной крысы; надрезав её аккуратно на задней части туловища и постепенно выворачивая наизнанку, он стянул шкуру, как перчатку, вплоть до самой морды, после чего растянул её на палке, чтобы она сохла на ней до тех пор, пока не сделается годной для продажи. Тело животного он выпотрошил и повесил в тени, себе на обед.

В то время, как он работал, в лесу послышались вдруг чьи-то шаги, и оттуда, пробираясь среди кустарников, вышел человек, высокого роста, с грубыми чертами лица, красным носом и закрученными кверху седыми усами. Увидя индейца, он остановился, взглянул с презрением на убитую им дичь и, пробормотав какое-то замечание относительно "крысоедов", направился к вигваму с очевидным намерением войти туда, но медленно и отчётливо произнесённое индейцем "проваливай!" заставило его изменить свои планы. Он проворчал что-то о "медно-красных бродягах" и повернул к ближайшей ферме.

Глава 2. Рольф Киттеринг и его дядя солдат

Был «вороний месяц» – март у белых. Приближался «травяной месяц», и по направлению от морского берега неслись уже к северу клинообразные стаи журавлей, радостно возвещавшие сверху, что «голодный месяц» прошёл, и весна не только близится, но уже водворилась на земле. На высоком сухом сучке клохтал глухарь, в лесу барабанил пёстрый дятел, куропатка кричала где-то в соснах, а в небе шумели крыльями и кричали дикие утки. Что удивительного после этого, если душа индейца тоже стремилась выразить свои чувства в песнях своего племени?

И вот Куонеб, вспомнив вдруг о чём-то, направился к югу вдоль горного хребта до того места, где тот расступался, пропуская протекавшую там реку, затем вдоль окраины Стрикленд-Плена поднялся на каменистый холм и там, как и всегда, нашёл голубоглазый, улыбающийся цветок жизни, первый цветок весны. Он не сорвал цветка, а сел и стал смотреть на него. Он не смеялся, не пел, не говорил и не давал ему нежных названий: он только сидел и не спускал с него глаз… Он пришёл сюда, уверенный, что найдёт его здесь. Кто решится сказать, что душа индейца не прониклась его красотой?

Он вынул трубку и мешок для табака, тут же вспомнил, чего ему не хватает, – мешок был пуст. Он вернулся к себе в вигвам, снял с подвешенной вверху полки растянутые на ней шкуры – семь шкурок мускусных крыс и одну шкурку выдры – и направился по тропинке, которая вела к югу, к обширной открытой равнине, известной под названием Стрикленд-Плена. Пройдя последнюю, он перебрался через следующий скалистый хребет и вошёл в маленький портовый городок Мианос.

«Сила Пек Торговый склад» – значилось на вывеске той двери, куда он вошёл. Мужчины и женщины продавали здесь и покупали. Индеец стал скромно в стороне и ждал, пока все были удовлетворены, и мистер Пек крикнул ему:

– А, Куонеб! С чем пришёл сегодня?

Куонеб развернул принесённые шкурки. Торговец осмотрел их внимательно и сказал:

– Опоздал… к весеннему сезону. Я не могу дать больше семи центов за каждую крысу и семидесяти пяти – за выдру.

Индеец собрал шкурки с таким решительным видом, что Сила поспешил сказать:

– Слушай, я дам по десяти за мускусную крысу.

– Десять за крысу и доллар за выдру, вот и всё, и товар, какой мне понравится, – был ответ.

Сила был очень заинтересован в том, чтобы посетитель его не перешёл на другую сторону улицы, где была вывеска:

«Сила МидТорговый склад»

Сделка состоялась, и индеец ушёл, унося с собой запас табаку, чаю и сахару.

Он пошёл вверх по реке Мианос, на берегу которой он расставил несколько капканов для мускусных крыс, опасаясь в то же время, что их украдут или унесут охотники, которые считали эту ловлю нарушением своих прав собственности.

Час спустя он был уже у Демилингского пруда и отсюда повернул к своему вигваму. Он шёл напрямик лесом, пока не дошёл до Кетрокской дороги; по ней он добрался до фермы и ветхого дома Микки Киттеринга. Он слышал, что хозяин фермы продаёт свежую оленью шкуру, и хотел купить её. Когда он подходил к дому, из сарая вышел Микки. Они сразу узнали друг друга. Этого было достаточно Куонебу, чтобы свернуть в сторону. Фермер вспомнил, что был "оскорблён". Он выкрикнул несколько проклятий и бросился за индейцем. "Чтобы спустить с него шкуру!" – это было его вполне определённым желанием. Индеец повернулся к нему и, не двигаясь с места, спокойно посмотрел на него.

Есть люди, которые не понимают различия между робостью и трусостью, и только какой-нибудь неожиданный случай даёт им возможность понять эту разницу. Какое-то смутное чувство подсказало белому человеку: "Берегись! Этот краснокожий – опасный человек", – и он пробормотал:

– Уходи прочь отсюда, или я пошлю за констеблем.

Но индеец не трогался с места и не спускал глаз с фермера, пока тот не ушёл, и только тогда продолжил свой путь к лесу.

Нрав у Киттеринга был неприятный. Он хвастался тем, что служил солдатом. До некоторой степени он, пожалуй, походил на солдата: густые седые усы торчали, точно рога, кверху по обе стороны его красного носа на красном лице, и придавали ему крайне воинственный вид. Плечи у него были широкие, поступь важная, а в распоряжении его вдобавок был целый набор самых отборных выражений, которые были новы и производили поэтому сильное впечатление в Коннектикуте. Он женился поздно на женщине, которая была бы ему хорошей женой, дай он ей на это возможность. Но он был пьяница и задался мыслью переделать её на свой лад. Старания его увенчались плачевным успехом. Детей у них не было, но к ним явился сын его брата, пятнадцатилетний мальчик; если бы они обращались с ним хорошо, он стал бы благословением их дома. Но Микки зашёл слишком далеко. Природное добродушие его потонуло в спиртных напитках. Хвастливый и ограниченный, он делил людей на две части: на лиц высшего разряда, перед которыми он пресмыкался, и на людей низшего разряда, с которыми он становился крикливым, злоязычным, нахальным грубияном, за исключением проблесков доброты в те редкие минуты, когда он не был пьян или не мучился желанием снова напиться. Сын его брата не унаследовал, к счастью, наклонностей со стороны семьи отца и походил на свою мать, дочь учёного духовного лица, который положил все силы, чтобы дать ей образование, но оставил её без гроша, неспособной к улучшению своего материального положения.

Рольф рано лишился отца, а когда ему исполнилось пятнадцать лет, умерла его мать, которую он очень любил.

Рольф остался один на свете. Он прошёл только начальную школу, ничего не читал, кроме Библии и "Робинзона Крузо", имел смутное сознание, что Бог везде, и питал недоверие к тем, которые могли быть его близкими.

В день похорон матери он покинул селение Риддинг и направился по незнакомой дороге к югу, где у его дяди Микаэля была ферма, и где он надеялся найти приют.

В этот день он прошёл пятнадцать миль, ночевал на гумне, а на следующий день сделал двадцать пять миль и добрался до своего будущего дома.

– Войди, мальчик, – сказали ему довольно дружелюбно: приход его совпал по счастливой случайности с полосой хорошего настроения духа, да к тому же он, пятнадцатилетний юноша, являлся подспорьем для фермы.

Глава 3. Рольф ловит енота и находит друга

Тётушка Пру, быстроглазая и красноносая, вела себя сначала очень сдержанно, но церемонии с её стороны сразу прекратились, когда Рольф прошёл все тайны кормления свиней, кур, телят, доения коров и множество других занятий, знакомых ему с детства. И чего только он ни делал! Всякий посторонний наблюдатель сразу приходил к тому заключению, что тётушка Пру освобождала себя решительно от всяких трудов, сваливая всё на Рольфа. Он работал без отдыха, стараясь делать всё хорошо, но скоро увидел, что, несмотря на все старания, никогда не дождётся похвалы и ничего, кроме побоев, не получит. Проблески доброты редко появлялись в сердце его дяди, а тётка его оказалась сварливой пьяницей, и те дни, когда Рольф голодал со своей матерью и переносил лишения, казались ему теперь днями невозвратного счастливого детства.

К вечеру он так уставал, а утром ему так хотелось спать, что он не в состоянии был читать обычных молитв и мало-помалу совсем отвык от этой привычки. Чем больше присматривался он к своим родственникам, тем больше порочных наклонностей находил у них. Как возмутился он, когда в один прекрасный день понял, что куры, которых дядя его приносил откуда-то ночью, попадали сюда без ведома и согласия их владельцев. Микки поспешил обратить всё это в шутку и только как бы невзначай сказал Рольфу, что ему следует скорее начать работать по ночам. Слова эти были для Рольфа одним из многих указаний на то, в какое нехорошее место попал он, бедный сирота.

Доблестный дядя не сразу уяснил себе, должен ли он смотреть на молчаливого мальчика, как на лицо высшего разряда, которого следует бояться, или низшего, которое следует держать в страхе. Но убедившись в покорности Рольфа, Микки расхрабрился и всё чаще и чаще стал наносить ему побои; Рольф переносил последние легче, чем постоянные придирки и воркотню тётки. И вот всё хорошее, что было посеяно в душе его покойной матерью, стало мало-помалу колебаться под влиянием такой ужасной обстановки.

Рольфу до сих пор не удавалось найти себе товарищей среди деревенских мальчиков; случай натолкнул его на неожиданного друга.

Однажды весною он встал до восхода солнца и погнал корову в лес. Он встретил незнакомого человека и очень удивился, когда тот подозвал его. Подойдя к нему ближе, он увидел, что это человек высокого роста, с тёмной кожей и чёрными прямыми волосами с проседью… индеец, без сомнения. Незнакомец протянул ему мешок и сказал:

– Я загнал енота в это дупло. Подержи мешок, а я вгоню его туда.

Рольф охотно согласился на это и подержал мешок у дупла, а индеец вскарабкался по дереву до второго отверстия повыше и, просунув палку в дупло, пошевелил ею там несколько раз. В дупле послышалось царапанье, и мешок вдруг наполнился и сделался тяжелее. Рольф с торжествующим видом поспешил завязать его. Индеец усмехнулся и спрыгнул на землю.

– А теперь что будешь делать с ним? – спросил Рольф.

– Учить собаку, – был ответ.

– Где?

Индеец указал в сторону Эземукского пруда.

– Так ты, значит, тот певец-индеец, который живёт под Эбской скалой?

– Да. Некоторые называют меня так. Настоящее моё имя Куонеб.

– Погоди часок, я вернусь и помогу тебе, – сказал Рольф, в котором сразу проснулся врождённый охотничий инстинкт.

Индеец кивнул головой в знак согласия.

– Крикни раза три, если не сразу найдёшь меня, – сказал он, перекидывая через плечо палку, на конце которой и на приличном расстоянии от его спины висел мешок с енотом.

Рольф погнал корову домой.

Он предложил свои услуги индейцу под влиянием внезапно охватившего его увлечения, но, как только вернулся к обычной суетливой обстановке дома, сразу почувствовал, как трудно будет ему вырваться оттуда. Долго ломал он себе голову над тем, какой предлог выдумать, чтобы отлучиться, и наконец остановился на двух поговорках: "Если не знаешь, как тебе поступить, не поступай вовсе" или "Если не можешь добиться чего-нибудь деликатным способом, иди напролом".

Он накормил лошадей, вычистил конюшню, подоил корову, накормил свиней, кур, телят, запряг лошадь, наколол дров и свёз в дровяной сарай, выпустил овцу, привязал лошадей к телеге, процедил молоко в крынки, подсыпал побольше кукурузы в кадку для корма свиньям, помог вымыть посуду после завтрака, исправил изгородь, принёс картофелю из подвала, работая всё время под аккомпанемент сварливого языка тётки. Кончив всё это, он погнал опять корову в лес с твёрдым решением вернуться поскорее.

Глава 4. Охота на енота приносит Рольфу много неприятностей

Не час, а целых три часа прошло, пока Рольф добрался до Пайпетевского пруда. Он никогда ещё не был в этом месте; громко и отрывисто крикнул он три раза, как это было условлено раньше, и тотчас же получил ответ и указание, куда идти. Куонеб стоял на верхушке утёса. Увидя Рольфа, он провёл его к южной стороне вигвама. Рольфу представилось, что он вступает в новую жизнь. Некоторые из прежних соседей его в Риддинге, хорошо знавшие индейцев, много рассказывали ему о замечательном искусстве краснокожих в стрельбе из лука. Сам Рольф раза два встречался с проходившими мимо индейцами и до отвращения бывал поражён их грязным, нищенским видом. И вот здесь, в вигваме, он увидел нечто другое; идеального ничего не было, ибо по одежде своей индеец походил на бедного фермера, кроме головы и ног: голова у него была обнажена, а на ногах были надеты мокасины, украшенные бусами. Покрыт вигвам был парусиной с нарисованными на ней священными символами. Над огнём висел медный котелок продолговатой формы, какие изготовляются в Англии для продажи индейцам, а тарелки были сделаны из берёзовой коры и липового дерева. Ружьё и охотничий нож были произведениями рук бледнолицых, зато лук, стрелы, лыжи, том-том и футляр для ружья из кожи дикобраза были сделаны, очевидно, самим индейцем из материала, добытого им в лесу.

Индеец провёл Рольфа к себе в вигвам. Собака, почти ещё щенок, сердито заворчала, почувствовав ненавистный запах бледнолицего. Куонеб слегка ударил щенка по голове, что значило по-индейски: "Успокойся, всё хорошо". Отвязав затем собаку, он вывел её из вигвама.

– Снеси это, – сказал индеец Рольфу, указывая на мешок, висевший на палке между двумя деревьями.

Собака подозрительно повела носом в сторону мешка и заворчала; ей не позволили подходить к нему близко. Рольф попробовал подружиться с собакой, но безуспешно, и Куонеб сказал ему:

– Оставь Ску́кума[2]2
  Скукум или Скукум-Чек – на одном из индейских наречий «мутные воды».


[Закрыть] в покое; он подружится сам, когда захочет… может и никогда.

Охотники вышли на открытую равнину, которая находилась на двести-триста ярдов дальше к югу. Здесь они выпустили из мешка енота, удерживая собаку на приличном от него расстоянии до тех пор, пока енот, собравшись с духом, не пустился бежать. Тогда собаку спустили с привязи, и она с громким лаем бросилась к еноту, который так хватил её зубами, что она с визгом отскочила назад. Енот нёсся вперёд изо всех сил, а по следам его – собака и охотники; собака снова схватила его и получила вторичный урок. Продолжая бежать вперёд, енот то увёртывался в стороны, то оборачивался назад, собираясь вступить в борьбу с собакой, и добрался таким образом до лесу. Здесь он остановился под невысоким, но толстым деревом и вскарабкался на него, в третий раз прогнал от себя собаку.

Охотники всячески старались раздразнить собаку, которая, наконец, с громким лаем попыталась вскарабкаться на дерево. На этот раз они ничего больше не хотели, и первый урок Скукума был кончен. Он понял свою обязанность гнаться за большим зверем, узнал его запах и научился карабкаться на дерево, громко лая.

Тогда Куонеб, вооружившись вилообразной палкой и верёвочной петлёй, сам взобрался на дерево. После некоторого затруднения ему удалось накинуть петлю на шею енота и, стащив его с дерева, усадить в мешок; он отнёс его к вигваму и привязал там в ожидании дальнейших уроков. В последующие два-три урока он предполагал гнать его к дереву, как и сегодня, выпустить потом на свободу и дать ему уйти из виду, чтобы собака нашла его по следу и, выследив, загнала бы снова на дерево. Затем сбить его оттуда выстрелом и позволить собаке покончить с ним, а в награду устроить ей обед из мяса енота. Но планы Куонеба расстроились, ибо енот в последнюю ночь перегрыз свои путы, и утром вместо пленника Куонеб нашёл только ошейник и цепь.

Рольф был сильно взволнован всем, что видел в этот день. Охотничьи инстинкты ещё сильнее заговорили в нём. Никакой жестокости он не видел в том, что делал Куонеб; пострадала только собака, но она казалась совершенно счастливой и довольной. Всё это как нельзя более подходило к вкусам Рольфа; мальчик сразу почувствовал необыкновенный подъём духа и заранее уже мечтал о настоящей охоте на енота, когда собака будет окончательно выдрессирована. Только что пережитый эпизод представлял такой разительный контраст с той жалкой жизнью, которую он час тому назад оставил позади себя, что он стоял как зачарованный. Он ясно чувствовал запах енота, и глаза его горели и искрились. Он был так погружён в свои мысли, что не заметил приближения третьего лица, привлечённого необычным шумом охоты. Зато собака сразу увидела его; громкий лай её привлёк внимание охотников на человека, стоявшего на горе. Красное лицо и седые усы не оставляли никакого сомнения Рольфу, что это его дядя.

– Вот ты где, негодный мальчишка! Так-то ты теряешь время… погоди, я тебя проучу!

Собака сидела на привязи, индеец казался безобидным, а Рольф видимо струсил, и дядя окончательно расхрабрился. Он ездил перед этим в лес, и в руках у него была длинная плеть. Не прошло и минуты, как плеть, словно раскалённое железо, обвилась кругом ног Рольфа. Мальчик громко вскрикнул и пустился бежать; дядя преследовал его по пятам, осыпая ударами. Индеец, предполагавший, что это отец Рольфа, удивился его странному способу выражать свою любовь, но молчал, ибо пятая заповедь свято чтится в вигвамах индейцев. Рольфу удалось несколько раз увернуться от жестоких ударов, но тем не менее он был в конце концов загнан в угол между скалами. Ремень хватил его здесь прямо по лицу, оставив на нём красную, как бы обожжённую огнём полосу.

– Попался мне! – крикнул рассвирепевший пьяница.

Рольф обезумел от отчаяния. Он схватил два тяжёлых камня и с злым умыслом бросил один из них в голову дяди. Микки вовремя уклонился от него в сторону, но второй камень, пущенный ниже, ударил его по бедру. Микки заревел от боли. Рольф поднял ещё несколько камней и крикнул:

– Сделайте ещё один шаг – и я убью вас.

Красное лицо подёрнулось землистым оттенком, и Микки завопил в бессильном бешенстве, что Рольфа научил всему индеец и, что он слишком поздно догадался об этом. И седоголовый пьяница, продолжая ругаться, вопить и изрыгать проклятия, захромал к своему нагружённому дровами возу.