Текст книги "Шоколадные деньги"

Эшли Прентис Нортон
Шоколадные деньги

Ashley Prentice Norton

THE CHOCOLATE MONEY

© Комаринец А., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Часть I

1. Стрижка

Август 1978

В тот день, когда я остригла себе волосы и «испортила на хер Рождественскую открытку», мне было просто скучно, и никакая я не «дерзкая паршивка», как говорит всем своим подругам Бэбс.

Конец августа. Мне десять лет. Бэбс на кухне разговаривает с Энди, которая приходит после полудня по субботам пить «Кровавые Мэри» и есть яйца Бенедикт. Бэбс алкоголь не употребляет. Она вечно расхаживает с хрустальным бокалом для шампанского от Baccarat, в котором свежевыжатый сок (грейпфрут, слива или ежевика), разбавленный изрядной дозой минералки Perrier, – во фруктах ведь слишком много калорий. Я даже не знаю наверняка, нравится ли ей вкус, но на вид красиво.

– Видишь ли, Энди, – говорит Бэбс, – на завтра у нас намечена Открытка. Даже не знаю, как лучше. Выбрать летнюю тему или более рождественский настрой? Разумеется, никаких одинаковых свитеров с олешками, но, может, что-то чуть менее радикальное, чем в прошлом году. Я знаю, фотография ню была со вкусом, но не хочу, чтобы та сучка Нона Кардилл снова писала про меня гадости в своей колонке. Эта дуреха, наверное, вообще никогда белья не снимает. И всякие там звонки из школы. Никакого чувства юмора у людей. Никаких очков за креативность.

Когда в прошлом году мы разослали нашу рождественскую открытку, все в моем классе в Чикагской Начальной надо мной смеялись. Ну да, мы были голые, но я сидела на коленях у Бэбс и прикрывала ее интимные части. Лучше от этого не стало. Они говорили, у меня не все дома, раз я позволила снимать себя без одежды. Лучшее, что я смогла придумать в ответ: мол, это была не моя идея.

– Это же чистый авангард, Бэбс, – говорит Энди. – Открытка до сих пор висит у меня на холодильнике.

На мой взгляд, это слишком уж подхалимски, но Бэбс только смеется.

Я сижу на полу у кухонного стола, меня почти не видно, я читаю журнал Tiger Beat, где на обложке мой кумир – Брук Шилдс. Бэбс купила мне подписку в подарок на день рождения, и это был самый лучший подарок, какой она мне делала. Я смотрю, как они курят и сбрасывают пепел в свои тарелки от Villeroy & Boch – «воскресный» фарфор Бэбс. Не важно, что мы едим с этих тарелок, Бэбс что угодно превращает в пепельницу. Они с Энди прямо-таки висят на белой мраморной кухонной стойке, словно не в силах сидеть прямо. На Бэбс – белые шорты и белая плейбойская майка, серебристая головка зайчика на ней вышита стразами. На Энди – коричневое платье на завязках, настолько жатое, что выглядит так, будто она держит его под матрасом. На ногах у нее широкие сандалии «биркенштоки». Когда она вошла, я заметила волоски на пальцах ее ног.

Бэбс очень красивая, и мне очень хочется выглядеть как она. У нее голубые глаза и светлые волосы, которые она небрежно заплетает во французскую косу. Бэбс можно было бы счесть близняшкой Грейс Келли, если бы Грейс произносила слова вроде «член» или «киска» и била маленьких детей. Бэбс всегда говорит, что предпочла бы походить на Брижит Бардо, быть эдакой сексуальной, раскованной и расхристанной, как незастеленная постель, но такое ей не по зубам – фигурой не вышла. Она очень высокая – пять футов десять дюймов, и фигура у нее как у мальчика: узкие бедра, никакой задницы, никаких титек.

Ноги Бэбс прямо передо мной, и, выражаясь ее языком, они охренительно обалденные. Ее ляжки лоснятся от масла ши и пахнут южноафриканскими лимонами – спасибо лосьону Veritas. Она почти никогда не носит брюки или колготки. Ничем их не прикрывая, она извлекает максимум из погоды: ее ноги покрываются мурашками на холоде, сверкают на солнце, блестят под дождем.

Поскольку я ее дочь, то надеюсь, что со временем у меня тоже отрастут такие, а еще мне кажется, что уж мне-то она могла бы разрешить их потрогать. Но нет, для меня ее тело под запретом. Словно она боится, что мои маленькие ручонки оставят на ее коже отпечатки и безвозвратно их испортят.

Энди даже чуточку привлекательной не назовешь, вот почему Бэбс с ней дружит. У Энди курчавые волосы с проседью и большие лошадиные зубы. Она всегда и во всем, по любому поводу согласна с Бэбс.

– В этом разница между нашей Открыткой и всеми остальными. Как тебе прекрасно известно. Нельзя просто сфоткать абы что и послать друзьям. Надо подумать, потратить на нее время. Чтобы, открыв конверт, люди удивились. Мне хочется что-то в духе «Поворотного пункта»[1]1
  Фильм (1977) реж. Герберта Росса, кинодебют Михаила Барышникова. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть]: у нас обеих волосы собраны в пучок и мы в одинаковых трико. Но с привкусом Нового года. Боюсь, это мало кто поймет. Какая жалость, что мы не знакомы с Мишей. Колготки у него там просто сказочные!

Я не понимаю. Пучки и трико? Какие еще колготки? И кто такой Миша? И с каких это пор Бэбс увлекается балетом?

– Те, кто не знает этого фильма, не заслуживают твоей Открытки, Бэбс.

Сегодня Энди держится на удивление авторитетно, задает стандарт друзьям Бэбс. На мой взгляд, она надеется, что очередная Открытка проредит категорию тех, кто нравится Бэбс, и сама Энди поднимется на пару ступенек выше. В настоящий момент Энди просто «дневная» подружка. На обед, когда приходят люди поинтересней, ее не приглашают. Но Энди думает, что, если она будет появляться снова и снова, Бэбс поднимет ее статус, найдет для нее место за столом. Как же, держи карман шире. Мнение о людях Бэбс составляет раз и навсегда, никаких пересмотров и пересдач зачета. Как и я, Энди в вечном ожидании, постоянно «на низком старте», но это никогда не сработает. На хорошие места всегда находятся люди получше.

Бэбс замечает, что я слушаю их разговор, и говорит:

– Хватит тут слоняться, Беттина. Пойди займись на хрен чем-нибудь полезным.

Ее «чертовски раздражает», когда кто-то слоняется, поэтому я встаю и ухожу.

Бэбс постоянно говорит подобные вещи, и я привыкла. Но уходить и искать, чем бы заняться, мне не хочется. Я – единственный ребенок, но напрочь лишена мифического воображения одинокого ребенка: в отличие от знаменитой Элоизы из книжки, я не могу провести день за починкой сломанной куклы или часами скармливать черепахе изюм.

У меня есть няня, но не обожающая или шикарная, как Мэри Поппинс. Стейси двадцать лет, и она не из Англии, а из Лиона в штате Висконсин. Перед тем как поступить на работу к Бэбс, она жила в маленьком доме на ранчо со своей семьей. Обычно няням у нас удавалось продержаться месяцев девять, а Стейси с нами уже два года. Истинный подвиг.

Любимые профессиональные обязанности Стейси – курить Virginia Slims с ментолом (Бэбс никогда бы не наняла няню, которая не курит) и гонять по Лейк-шор-драйв в «пейсере», которым разрешает ей пользоваться Бэбс. Она читает «космо» и выделяет маркером абзацы о том, как довести мужчину до экстаза. Я ее нисколько не интересую.

Я не могу целиком и полностью ее винить. Я – маленькая девочка, с которой трудно общаться и которая не знает никаких кунштюков. Я не люблю наклейки, я не играю с куклами Барби, а мультики считаю глупыми. Для меня важно когда-нибудь подружиться с Брук Шилдс. Бэбс однажды столкнулась с ней в «Студии 54»[2]2
  Культовый ночной клуб и всемирно известная дискотека в Нью-Йорке (1977–1980), прославившаяся легендарными вечеринками, жестким фейсконтролем, беспорядочными половыми связями и непомерным употреблением наркотиков.


[Закрыть] и попросила для меня автограф – на коктейльной салфетке. Я была так счастлива, что вставила салфетку в рамку вместе с фотографией Брук. Это самое большое мое сокровище.

В отличие от Брук, я не роскошная, даже ничуточки не хорошенькая. Во мне четыре фута и три дюйма, и у меня русые волосы, на которых не держится завивка. Однажды Бэбс попыталась придать им объем, обработав электрическими щипцами, но только обожгла мне скальп. Бэбс обещает, что, когда мне исполнится одиннадцать, она на день рождения отправит меня к парикмахеру, чтобы он сделал мне профессионально высветленные «перья».

Единственное мое достоинство – я худая, и Бэбс любит покупать мне одежду. Она уйму денег на нее тратит: замшевые или кожаные штаны, которые она выбирает в Париже, футболки с шелкографией Уорхолла, серые передники из жатого шелка и черные бархатные балетки. Но все это попусту, я – спичка, которая, сколько ни чиркай, никак не вспыхивает.

Оставив Бэбс и Энди на кухне, я решаю пойти в игровую комнату пентхауса. Бэбс называет так нашу квартиру, потому что она размером с настоящий дом: два этажа, четыре камина, шесть спален, восемь туалетов и вдобавок терраса. Проблема в том, что в игровой нет ничего, с чем мне хотелось бы поиграть. Это же просто огромная комната песочного цвета с ковролином от стены до стены и огромными игрушками – эдакая детская площадка на открытом воздухе по версии Бэбс. Тут есть красная деревянная «полоса препятствий» с турниками и металлической горкой, песочница, засыпанная песком с какого-то пляжа во Франции, и блестящая черная лошадь в натуральную величину с гривой и хвостом из настоящих конских волос. Скукотища.

Помимо игрушек тут есть глянцевая зеленая скамейка, которая выглядит так, словно ее украли из настоящего парка. Скамейка законным образом принадлежит Бэбс, но есть в ней что-то тревожное: к ней прибита золотая табличка, которая гласит «МОНТГОМЕРИ И ЭЙДОРА БАЛЛЕНТАЙН. Убыли 26 мая 1967. Да упокоятся они…».

Монтгомери и Эйдора Баллентайн – это родители Бэбс. Они умерли в результате несчастного случая на яхте за год до моего рождения. В подлокотник скамейки вмонтирована стеклянная пепельница. В результате аварии отцу Бэбс одним махом снесло голову. Мать живьем затащило в двигатель яхты. Он еще работал и покрошил ее тело в кровавые ошметки.

Над скамейкой – картины Лукаса. Лукас – двоюродный брат Бэбс. Как и Брук Шилдс, он живет в Нью-Йорке. Лукас имеет свободный доступ к жизни Бэбс. Она так разговаривает с ним по телефону, что я пришла к выводу, что он ей нравится, но с сексом это никак не связано. Она говорит с ним так, как говорила бы с братом, и однажды даже перед ним извинилась. Возможно, они с Бэбс два сапога пара, ведь у Лукаса тоже есть «шоколадные деньги». Лукас женат на женщине по имени Поппи, и у них есть сын по имени Джо-Джо, но я их никогда не встречала. Бэбс говорит, Лукас терпеть не может летать самолетом.

Картины у Лукаса абстрактные: по большей части серые и черные линии на больших белых полотнах. Хотя я их не понимаю, они мне взаправду нравятся. Каждые два месяца он присылает свежую партию, а Бэбс отправляет назад почтой старые, которые он потом выставляет в галерее и, хочется надеяться, продает.

Рассматривать картины, может, и не слишком интересно, но от них мне становится не так одиноко, они означают, что у меня есть какая-то тень семьи помимо Бэбс. Если Бэбс скажет, мол, все, с нее хватит, Лукас может стать запасным вариантом. Не знаю точно, как доберусь из Чикаго в Нью-Йорк, но надо же с чего-то начинать. Пусть здесь, на двадцать девятом этаже, балом правит воображение Бэбс, но от реального мира меня отделяет лишь поездка на лифте.

Бэбс считает, что она такая же талантливая, как Лукас. Есть три вещи, которые она действительно хорошо умеет: устраивать вечеринки, делать скрапбуки и, разумеется, придумывать Открытки. Ее скрапбукинг оригинален тем, что в ее книгах почти нет картинок, там сплошь счета из ресторанов, куда она ходила, за одежду и обувь, которые она купила, коктейльные салфетки с вечеринок, на которых она бывала. Свои «книги» она хранит в гардеробной за шубами, они расставлены по годам. Она строго-настрого велела никогда их не открывать, мол они не для меня. Но я ничего не могу с собой поделать. Это же практически ее дневник.

Зато уж в Открытках я знаю толк. Я целый год жду, когда мы будем делать очередную, ведь это значит, что мы весь день проведем вместе, будем позировать в разных нарядах, пробовать разные места съемок. Поскольку Открытка намечена на завтра, я немного успокаиваюсь, решаю послушаться и чем-нибудь себя занять: заставляю себя поиграть в игровой. Я пять минут вишу вниз головой на шведской стенке, дважды падаю с жуткой лошади и ударяюсь рукой, смотрю, сколько сил хватает, на картины Лукаса.

Потом я решаю пробраться в гостиную. Мне не полагается ходить туда одной, но это лучшая комната во всем пентхаусе, тут столько всего разного. Она – в два этажа высотой, а по площади занимает едва ли не половину пентхауса. В ней – ты словно в парящем в небе коробе из прозрачного пластика. Вместо одной стены тут огромное окно, которое тянется от пола до потолка и из которого открывается потрясающий вид на озеро Мичиган. Поток машин на Лейк-шор-драйв виден до самой Норт-авеню. Летом даже видно, как женщины, у которых нет членской карточки кантри-клуба, сидят на пляже Оук-бич и натирают себя дешевым лосьоном для загара и, наверное, читают Даниэлу Стил.

Бэбс купила пентхаус после смерти родителей. До того она жила в пригороде Чикаго под названием Грасс-вудс, в большом особняке под названием «Чайный дом». Я рада, что Бэбс переехала в город и купила пентхаус. Пусть пентхаус меньше, чем дом, зато в нем есть много крутых штук, например винтовая лестница, которая ведет в ее спальню. Ступеньки у нее – большие плиты кремового мрамора с прожилками, а перила – длинная серебряная трубка, загибающаяся, как соломинка для лимонада. Перила соединены со ступеньками серебряными палками, и мне нравится просовывать между ними голову.

Сегодня я решаю рискнуть и подняться на верх лестницы, чтобы элегантно спуститься вниз, как это делает Бэбс, когда открывает вечеринку. И с самого начала у меня все не задается. Я так поглощена тем, что, задрав голову, смотрю вверх, что едва не опрокидываю чашку из майолики, в которой лежат сигареты Бэбс, а потом наступаю на ее ножницы для скрапбукинга.

Я люблю эти ножницы, лезвия у них длинные и серебряные, как два меча, а рукоять – золотая и усеянная бриллиантами, рубинами и изумрудами. Она бугристая и гладкая одновременно, как липкая от песка морская ракушка. Иногда я беру ножницы в рот и сосу. У них металлический вкус, но на удивление приятный.

Подняв ножницы, я прижимаю их к щеке, потом все же отвожу руку. Чем дольше я их держу, тем труднее положить их назад. Я широко развожу лезвия и снова подношу к правой щеке. Лезвия еще чуток расходятся, и я легонько надавливаю.

В рот мне попадает несколько волосков, еще несколько прилипают к губам. Не выпуская из рук ножниц, я их сдуваю. Я мешкаю и воображаю, как Бэбс шепчет мне на ухо: «Ты такая долбаная трусиха».

Слова звучат так реально, что я ежусь. Когда Бэбс меня оскорбляет, я никогда ей не отвечаю. Просто сижу и слушаю, глаза у меня на мокром месте, и губы дрожат. Словно кто-то пролил мой «Ширли Темпл»[3]3
  Безалкогольный коктейль из имбирного лимонада с толикой сиропа гренадин, который часто подают обедающим со взрослыми детям вместо собственно коктейля.


[Закрыть].

Но поскольку Бэбс в комнате нет, у меня хватает храбрости дать отпор. Я собираю солидную горсть волос, основательно за них дергаю. От боли я словно бы вся просыпаюсь. Меня заливает восторг. Я на всю ширину раскрываю ножницы, а потом изо всех сил сжимаю ручки. Щелк. Волосы у меня тонюсенькие и почти не оказывают сопротивления – точно мясницкий нож прорезает торт на день рождения.

После краткого мига триумфа я ударяюсь в дикую панику. Мои волосы прилипли к лезвиям, а ведь ими полагается резать только бумагу для скрапбукинга. Ничего больше. Я сворачиваю ампутированные пряди в комок и заталкиваю под уголок ковра. В это мгновение, будь я постарше, я помедлила бы, закурила, хорошенько несколько раз затянулась. Но мне только десять, и нельзя терять время.

Я тщательно вытираю ножницы подолом платья, потом рассматриваю лезвия в ярком солнечном свете, льющемся в окно гостиной. Выглядят чистыми. Я осторожно кладу ножницы назад на ступеньку. Я хочу доказать, что все снова нормально, поэтому иду на кухню искать Бэбс.

Они с Энди покончили с едой и больше не разговаривают. Вид у Энди нервный. Она еще не готова уйти и закончить свой день одна. Между ними повисла пауза, а Бэбс пауз не переносит. Они словно бы ждали, когда я войду.

Бэбс бросает на меня взгляд и говорит:

– Что ты на хрен сделала с волосами?

Бэбс вечно говорит «черт». Это не всегда гадкое слово, но сегодня гадкое.

– Ничего, – отвечаю я.

Я правда удивлена, что она способна определить, что я сделала. Я-то думала, что решила проблему. Но Бэбс всегда видит меня насквозь.

– Беттина, детка, ложь тебе не поможет.

Она спокойно поворачивается к раковине, подставляет под струю воды тлеющую сигарету. Выбрасывает окурок в мусорное ведро.

Сложив руки на груди, Энди поворачивается ко мне, делает встревоженное лицо. Она хмурится, точно случившееся глубоко ее обеспокоило. Но благодаря мне она внезапно оказалась в одной лиге с Бэбс. Энди никогда не совершила бы такой глупости, как обрезать себе волосы.

– Никакое это не долбаное «ничего», – без тени эмоций продолжает Бэбс. – На голове у тебя дерьмо. Мне-то самой наплевать, но завтра у нас Открытка.

Бэбс спокойна, а это взаправду дурной знак. Если я делаю что-то не так, она почти никогда не орет. Напротив, чем больше она выходит из себя, тем больше она отстраняется от ситуации.

Она исключит меня из Открытки? Это было бы самым страшным наказанием на свете. Все знают, что в Рождественскую Открытку обязательно включают детей. Если только они не умерли или не заперты в каком-нибудь страшном месте.

Повернувшись ко мне спиной, Бэбс споласкивает желток с тарелки Энди. Обычно она посуду не моет, но сегодня суббота, и у слуг, которые бы делали это за нее, выходной. Она терпеть не может, когда остаются хотя бы малюсенькие следы еды.

Внезапно она разражается смехом. Я знаю, что это не хороший смех, а такой, который означает, что сейчас случится нечто дурное. Если я попробую засмеяться, мой смех не сольется с ее, а отскочит ко мне же, как мячик. Энди ведет себя так, будто понимает, в чем шутка, а потому тоже смеется.

– Пойди надень гребаные туфли, Беттина, – говорит Бэбс.

Вернувшись, я слышу, как Бэбс говорит в телефон:

– Джефф? У нас кризис. Паршивка играла в парикмахерскую и черт-те что себе на голове сотворила. А у нас завтра Открытка. Исходного материала немного, но, может, ты постараешься?

Бэбс поджимает и расслабляет пальцы на ногах, и я слышу, как хрустят суставы. Она, как всегда, босиком. Ногти у нее на ногах выкрашены мандариновым лаком. Она всегда носит какой-нибудь крутой цвет. Она делает педикюр, маникюр и эпиляцию вдвое чаше нормальных женщин. Крошечная азиатка, которую почему-то зовут Мануэла, приходит по утрам раз в неделю и орудует инструментами, существующими исключительно для Бэбс.

Я стою и смотрю на Бэбс, пока она выслушивает ответ Джеффа.

– Сделай хоть что-нибудь. Я знаю, ты сможешь, – произносит Бэбс. – Я тоже тебя люблю. И у тебя такая невероятно красивая задница. Даже лучше моей.

Такой у Бэбс способ выражать благодарность. Она никогда не говорит «спасибо».

Бэбс любит «голубков», как она их называет. Как-то она мне сказала, что «голубки» – это мужчины, которые занимаются сексом с другими мужчинами. Каждый по очереди вставляет свой пенис в попку другому – так она это объяснила. У меня возникла уйма вопросов, как это происходит. Они забеременеть могут? А как быть с какашками, которые там застряли? У них есть особые инструменты, чтобы заранее их вынимать? Но Бэбс была не в настроении вдаваться в подробности. Она просто сказала: «Голубки самые лучшие. Они взаправду хотят сделать тебя красивой» – и на этом ушла от темы.

Бэбс позвонила Стейси по домашнему телефону, пусть даже комната Стейси – у самой кухни. Стейси притащилась в пурпурных махровых шортах и пурпурной футболке с сердечками. На ней были ортопедические тапки от плоскостопия, а в руках – розовая банка Tab[4]4
  Безалкогольный напиток, предшественник «диет-колы».


[Закрыть]. У нее русые волосы, которые пушатся у лица, и огромные голубые глаза, как у диснеевского персонажа. Но нос у нее чересчур большой, а потому все портит. До нас она работала в закусочной «Дейри Квин».

– Да, мисс Баллентайн, – произносит Стейси сладеньким «чем-могу-быть-полезна» тоном, каким никогда не говорит со мной.

– Стейси, у нас несвоевременный кризис.

– Правда? – переспрашивает Стейси в восторге, что ее допустили к драме.

– Правда, – без эмоций отвечает Бэбс. – Очевидно, Беттину ни на минуту нельзя оставить без присмотра, чтобы она не испоганила всем день. Знаю, сегодня у тебя выходной, но не могла бы ты отвести ее в «Зодиак»? Возможно, Джефф сумеет как-нибудь исправить это дерьмо.

«Зодиак» расположен на Оук-стрит, рядом с кинотеатром «Эсквайр», и занимает два этажа. Наружная стена у него стеклянная, и прохожим видно, как людям стригут волосы.

Когда мы переходим Мичиган-авеню, Стейси идет очень быстро и дергает меня за руку, точно я мешкающая трехлетка. Когда мы добираемся до противоположного тротуара, она набрасывается на меня:

– Можно было бы подумать, твоя мамаша заметила мои секущиеся концы, – злобно шепчет она мне на ухо. – А ты знаешь, что моя последняя стрижка обошлась в восемь долларов? И это было в «Чистом гении», где тебе дважды моют голову шампунем. Дважды!

Перед тем как толкнуть дверь салона, Стейси ерошит и жамкает себе волосы, зачесывает их на лицо. Наверное, она думает, что если постарается себя обезобразить, то Джефф решит, что ее прическа плохо выглядит, и настоит, чтобы постричь и ее тоже.

Я знаю, что радости от нашего похода в «Зодиак» ждать нечего, что нас ждет своего рода травматология перед реанимацией.

В салоне черный потолок, черные стены и черные кожаные кресла. На потолке нарисованы скопления золотых звезд, а еще с него низко свисают зеркальные шары, как на дискотеке. Вокруг скоплений звезд вьются названия двенадцати астрологических знаков.

Джефф занят, он подстригает волосы пожилой женщине и смеется за работой. Он высокий, с широкими плечами и блондинистыми светлыми патлами. Его ассистентка Никки говорит, чтобы мы сели на диван в дальнем углу. Она говорит, мол, придется подождать.

Стейси хватает стопку журналов и закуривает ментоловую Virginia Slims. Я просто сижу. Жду.

Проходит два часа, а Джефф даже не смотрит в мою сторону. Мне так скучно, что я наконец бросаю взгляд в зеркало возле черного кожаного дивана, рискую узнать, что у меня с волосами. И с удивлением вижу, что не такая уж катастрофа. Просто прическа у меня кособокая. И не такая уж уродливая, просто выглядит странно. Будь у меня обруч или баретка, никто и не заметил бы.

Пока мы ждем, свет в салоне меняется, и я чувствую, что день подходит к концу. Стейси заметно расстроена. Она достает из своей огромной сумки две банки Tab и пластиковую баночку шоколадных карамелек Баллентайн – «Сосалки Золотой Берег». Она трясет коробку, стараясь сбить карамельки со стенок, но лишь вызывает этим неприязненные взгляды. Даже мне известно, что в парикмахерской нельзя есть сладкое. Здесь вам не киношка.

Стилисты складывают свои инструменты. Они убирают щетки и наворачивают черные шнуры на фены. Они опрыскивают зеркала «уиндексом» и стирают с них налет дня.

Наконец Джефф смотрит на нас и кивком показывает, что готов. Пока я забираюсь на кресло, он разглядывает свои ногти, точно они у него взаправду интересные. Ничего мне не говорит, пока я устраиваюсь. Может, мне надо самой завести беседу? Но я никогда не разговаривала один на один с «голубком». Я не знаю, что именно мне полагается говорить. Не хочу случайно его обидеть.

Он повязывает мне вокруг шеи грязную накидку, на которую налипли чужие волосы. Он опрыскивает мне голову из бутылки с водой. Женщина с шампунями давно ушла.

– А для моих волос что-нибудь предложите? – спрашивает, надвигаясь на него, Стейси. Я совсем про нее забыла. Но она никогда не сдается.

– Расчешите, – сухо отвечает Джефф.

Стейси отступает.

Джефф начинает стричь или, точнее, кромсать мои волосы. Пока он трудится, я зажмуриваюсь. Ну почему я просто не распорола себе щеку и не избавила себя от этого кошмара?

Наконец Джефф останавливается и включает фен. Он не берет щетку, чтобы уложить мне волосы, как делал это со всеми остальными. Он просто водит жарким воздухом по моему скальпу небрежными кругами и взад-вперед, словно сдувает с газона опавшие листья. Я открываю глаза.

Я стараюсь сделать вид, будто довольна, но это невозможно. Волос у меня на голове почти не осталось. Они лежат на полу, смешались с волосами прочих клиенток Джеффа. Может, если он даст мне немного времени, я сумею выбрать мои, забрать с собой и дома как-нибудь приладить на место?

Стейси поднимает глаза с соседнего кресла, куда устроилась, старательно игнорируя Джеффа. И разражается хохотом. Мне хочется запустить ей в голову полной банкой Tab.

Бэбс звонит Джеффу, как только мы переступаем порог пентхауса, чтобы сказать, как гениально все получилось. Невзирая на тот факт, что салон уже закрыт, он сразу берет трубку. Наверное, ждал ее реакции.

– Девчонка-сорванец, – говорит Бэбс. – Джин Сиберг в «A bout de soufflé»[5]5
  «На последнем дыхании» (фр.) – дебютный полнометражный фильм Жан-Люка Годара, одна из первых и наиболее характерных картин «французской волны». Благодаря роли в этом фильме американская актриса Джин Сиберг стала культовой фигурой во Франции и США, в обиход даже вошло выражение «стрижка под Джин Сиберг».


[Закрыть]. Ты превзошел самого себя, детка.

Я понятия не имею, кто такая Джин Сиберг, и я точно не хочу прическу, как у нее.

Бэбс ерошит мне волосы. Заканчивая разговор, она выводит кружки большим пальцем у меня на лбу.

– Браво, дружок, – говорит она, щебеча в трубку. – Открытка будет потрясающая. К черту «Поворотный пункт». Придумаем что-нибудь другое. Эта прическа такая охрененно классная!

Мне хочется радоваться комплименту, но в глубине души я спрашиваю себя, не завладела ли ее вниманием только потому, что ей нравится, как меня покалечили.