Текст книги "Шоколадные деньги"

– Ты такая же красивая, как твоя мама.

Мне хочется сказать: «Нет, не красивая. Мы ничуть не похожи». Но мне очень уж нравится, что меня с ей сравнили. Это же комплимент.

Он рассматривает мой костюм, потом продолжает:

– Ты молодец, что на такое согласилась.

Точно у меня был выбор! Это что, новые друзья Бэбс, о которых я не знаю?

Мужчина красивый, но не такой, как Мак. У него светлые курчавые волосы, довольно длинные. И глаза у него другие. Не голубые, а карие, как у меня. Он тоже полон энергии, но как будто об этом не подозревает. Женщина рядом с ним более сдержанная. Такая несколько раз подумает, с кем разговаривать, а с кем нет, и ругательства вворачивать не станет. Не чопорная или самодовольная, нет, скорее леди.

– Спасибо, – говорю я.

– Я поражена, что ты умеешь ходить на таких каблуках, – говорит женщина. – Я всегда боюсь упасть.

Нет, надеть дешевые высокие каблуки ей не страх мешает. Просто она вежливая.

– Я много упражнялась.

Мне не хочется, чтобы она думала, будто я всегда ношу такую обувь. Но в глубине души я знаю, что они обратили на меня внимание не за мое лицо или костюм. Они заинтригованы, им любопытно. В чем же дело?

Он убирает руки с моих плеч, достает из кармана сигареты. Он все еще смотрит на меня, смотрит почти в упор. Ситуация становится неловкой.

Но он улавливает, что мне не по себе.

– Извини, Беттина. Я столько про тебя слышал, что забыл представиться. Я твой дядя Лукас. А это моя жена Поппи.

Я знала, что они приедут, но была так занята мыслями о Маке, что забыла. Что могла ему рассказать обо мне Бэбс? Да что угодно! Поскольку Лукас не состоит в списке мужчин, которых Бэбс трахает, нет риска его отпугнуть. Она что угодно может ему рассказывать о жизни в пентхаусе. Включая что-то о дочке.

Мне хочется спросить, что им известно. Но вечеринка слишком шумная. Такой разговор требует тишины и покоя. Я испытываю большое искушение хотя бы показать им мою комнату. Сказать Лукасу, как мне нравятся его картины.

– Где Бэбс? – дружески спрашивает Лукас. – Мы поднимались наверх переодеться, но официально на круиз не зарегистрировались.

Значит, Лукас больше похож на Мака, чем я думала. Пара добрых фраз, и он готов двигаться дальше. Я просто занимательное интермеццо перед тем, как окунуться в вечеринку. Что бы я ни говорила и как бы ни выглядела, всегда и всем нужна Бэбс. Я неопределенно указываю в толпу.

Десять вечера.

На улице темно, но пентхаус освещен лампами тики. Мак все еще не приехал. Если не знать Бэбс, можно подумать, что ей все равно. Но я наблюдаю за ней из своего шезлонга, – я ушла в уголок, чтобы выпить еще скотча. По легкой дрожи в ее правой руке, когда она курит, я могу определить, что она в ярости. Я сижу одна и просто наблюдаю. Фрэнсис ушла в комнату Стейси смотреть телевизор.

Мне хочется подойти к Бэбс, сказать, какая отличная получилась вечеринка. Она ловит мой взгляд и идет ко мне через всю комнату.

– Полный вперед, Беттина, – говорит она. – Я знаю, сколько труда ты вложила в свой номер. Тебя ждет сногсшибательный успех. В конце концов ты же моя дочь. Ты их потрясешь, особенно на этих каблуках.

Я сажусь прямее. Мой танец! Мак не пришел, но, по крайней мере, я могу сделать что-то, чтобы Бэбс почувствовала себя лучше. Вот только скотч, который я потягивала все это время, вдруг обращается против меня. Когда я встаю, голова у меня кружится. У меня позывы к рвоте. Но я несколько раз сглатываю, стараюсь их подавить, пока иду к себе в комнату за кассетой с «Кордебалетом». Захожу по пути в туалет посикать в надежде, что из меня выйдет часть скотча. Мне хочется сполоснуть лицо холодной водой, но я боюсь размазать макияж. Я просто смотрю в зеркало и думаю: «Я смогу. Я столько репетировала».

Я занимаю позицию на верху винтовой лестницы. Той самой, на которой срезала себе часть волос. Но сейчас ведь все иначе. На сей раз конец будет счастливый.

– Леди и джентльмены, – говорит Бэбс, – как капитан этого круизного лайнера я имею честь представить вам номер, подготовленный членом нашего экипажа. Моя дочь Беттина!

Все умолкают. Собравшиеся рассеянно хлопают, пока не видят меня на вершине лестницы. Тогда их энергия сосредотачивается и ударяет в меня точно волна. Я уже не на обочине вечера, я уже не помощница на празднике, я внутри самого праздника, я неотъемлемая его часть.

– Валяй, Беттина! Жги! – кричит Бэбс, улыбаясь мне снизу вверх, и выбрасывает вверх правую руку.

Я цепляюсь за перила. Тошнота не отступает. Я выжидаю мгновение, как учила меня Бэбс, и только потом включаю музыку. Потом я поднимаю голову, смотрю на зрителей. Начинается музыка. Поехали…

 
За танец десять, за внешность три
Отказом снова зад подотри…
 

Я покачиваю бедрами, снимаю халатик. Выставляю напоказ бикини. Высоченные каблуки в тон вышитым буквам.

 
Если у актрисы невезенье,
Грудь и бедра – вот спасенье!
 

Я вскидываю руку, тычу пальцем в воздух. Подпевая, стараюсь не пропустить ни такта. Все еще испытываю позывы к рвоте. Зрители смеются. Я боюсь, как бы они не решили, что я не умею танцевать. Я все равно продолжаю.

 
Обратись скорей к специалисту,
Он тебе шасси отладит быстро.
 

Теперь я двигаюсь гораздо медленней. Я уже перестала нервничать из-за танца. Мне просто надо добраться до подножия лестницы. Бэбс ненавидит тех, кто не доводит дело до конца. Гости все еще смеются.

 
На мою фигуру посмотри,
У меня не жизнь теперь, а попурри…
 

Остается пять ступенек. Всего пять ступенек. Я смотрю не на людей, а под ноги. Я уже больше не слышу музыки. Музыка превратилась в огромный шар звука, катящегося за мной вниз по лестнице. Жаль, что у меня нет биты, чтобы заслать его подальше… Я почти дошла. Почти закончила. Но нет. Я спотыкаюсь и падаю. И это не незначительное падение. Моя голова ударяется о край последней ступеньки, ноги перелетают через голову. Я чувствую удар, потом словно бы треск рвущейся ткани. Что-то мокрое…

Музыка все играет, но я просто лежу на мраморном полу. Белое бикини и скособоченные синие стилеты. Руки-ноги раскинуты, словно, спускаясь на лыжах, я налетела на камень. В голове у меня жгучая боль, такая сильная, что я ее почти не чувствую. Щеки у меня горят. Я знаю, что все стоят и на меня смотрят. Не могу позволить, чтобы они увидели, как я плачу. Я буду лежать тут, пока все не уйдут домой. Пусть на меня наступают. Мне все равно. Тогда я проберусь к себе в комнату. Постараюсь не попадаться на глаза Бэбс. Стану проигрывать в голове этот кошмар и недоумевать, как же это я сумела придумать такой идиотский план. Если бы я просто последовала примеру Фрэнсис, то не попала бы в такую передрягу. Она, наверное, все еще смотрит телевизор в комнате Стейси, пьет свой ананасовый сок, ест зеленое желе, в котором плавают крошечные оранжевые спасательные круги.

Чья-то рука у меня на спине… Она ласково меня гладит, потом берет за правый локоть, чтобы поднять. Поначалу я ничего не вижу, потому что лицо у меня залито кровью. Кровь струится из моего лба, и от того все размыто. Бэбс, говорю я себе. В кои-то веки она меня пожалела. Сейчас она мне скажет, мол, ничего страшного, мол, никакое это не фиаско, мол, я старалась как могла.

Я смотрю в пол и вижу рядом со своими ее стилеты цвета морской волы. Тут происходит нечто странное. Я вижу руки, которые меня касаются, меня поддерживают, и до меня доходит, что это не ее руки. Я поднимаю глаза и вижу его. Мака.

Он держит меня за локоть осторожно, просто чтобы удостовериться, что я не поскользнусь в крови и не упаду еще раз. Он отводит волосы от моего лица. Я не слишком четко его вижу, но понимаю, что он не потрудился одеться к празднику, что на нем самая обычная будничная рубашка. Пахнет от нее, как от всех прочих его рубашек, и от запаха я начинаю плакать. Я прислоняюсь к нему. Если бы Мак пришел раньше, Бэбс, вероятно, напрочь забыла бы про мой танцевальный номер. Ничего этого не случилось бы. Но теперь он тут. Наконец-то он пришел меня спасти.

Я чувствую другую руку на моем локте. Она отрывает меня от Мака, тащит на кухню. Бэбс. Она, наверное, вне себя, потому что Мак успел ко мне первым. Хочет утвердить свое право матери. Утешить меня. Мак идет за нами через распашную дверь. Мы все еще идем, когда вслед за нами бегом врываются Лукас и Поппи.

Хотя на кухне с нами еще трое взрослых, для меня в целом свете нас только двое: Бэбс и я. Повисает пауза. А потом… А потом Бэбс отводит правую руку, замахивается и дает мне пощечину. Со всей силы. По лицу. Я едва не падаю снова, но левой рукой она меня удерживает. Отвешивает новую пощечину. Щеку саднит, но боль – более живая и сконцентрированная, чем неряшливая кровь, льющаяся у меня со лба. Если бы от пощечин не было больно, ощущение было бы приятным. В каждой пощечине силы больше, чем Бэбс когда-либо обращала на мое тело. Оба раза, когда ее ладонь врезается в мою щеку, контакт превращает нас в единое существо. Я чувствую ее энергию и ее злость. А еще ее реакция воспринимается как любовь.

Бэбс меня отпускает.

– Неудачный ход, детка. Упасть и все испортить. Залить кровью рубашку Маку. Ты все испоганила.

Она права. Мне нечего сказать.

– Господи, Бэбс, – вмешивается Лукас. – Она же просто ребенок. Что на тебя нашло?

– Она мой долбаный ребенок, Лукас. Могу делать с ней что хочу.

– Нет, не можешь.

– Отлично, – говорит Бэбс, глядя на Поппи. – Забирай ее с собой в Нью-Йорк, родственничек. Мне-то что? Сам увидишь, сколько радости от двенадцатилетней паршивки.

Мак все еще стоит тут, стоит немым свидетелем. В отличие от Лукаса, он не произносит ни слова, но я чувствую, как он отстраняется. Наверное, думает, что все превратилось в семейную ссору. Не хочет вмешиваться.

– Завязывай с драмой, Бэбс. Никто никуда не поедет. Просто возьми себя в руки, – говорит Лукас.

– Драма?! Возьми себя руки?! Я тебе покажу драму!

Бэбс собирается дать пощечину Лукасу? Запустить в него чем-нибудь? Что бы ни было у нее на уме, Лукас на шаг отступает. Берет за руку Поппи.

– Послушай, все позади. Никто не упал за борт. Пошли танцевать под Дучина и поливать людей розовым шампанским.

Бэбс медлит, потом говорит:

– А неплохая, однако, идея.

У Бэбс есть Мак и Лукас. Шумная вечеринка и сексуальный наряд. К чему тратить на меня время? Ее жизнь продолжается.

– Беттина, найди Лили и скажи, чтобы она тебя помыла. И переоденься. Праздник окончен.

Она уходит в гостиную. Лукас и Поппи следом. Дело закрыто. Лукас – кузен Бэбс. В конце концов, он Баллентайн.

Мак задерживается.

Моя кровь залила ему всю рубашку. Красные отпечатки рук испачкали ему штаны. На запястьях у него следы крови. Наверное, даже на часах капли. Я привлекла его внимание, я произвела впечатление. Он растрепан и выглядит измученным треволнениями.

Мак подходит ко мне ближе. Наклоняется и целует меня в лоб. Немного моей крови остается у него на губах, и он отирает их тыльной стороной ладони. Кровь у меня все идет.

– Выздоравливай поскорей, Беттина, – говорит он.

Я думаю, он мог бы взять меня за руку и отвести наверх. Но нет. Он все-таки пришел на вечеринку.

Лили набирает мне ванну, держит у меня на лбу полотенце, чтобы остановить кровь. Стирает с лица остатки макияжа. Одевает меня в футболку и джинсы – самое оно надеть ребенку для поездки в больницу накладывать швы.

Когда мы уходим, времени почти одиннадцать. Вечеринка чуть поутихла. Она уже не лихорадочно бурлит, а просто мягко клокочет. Бэбс и Мак о чем-то бурно разговаривают в углу. Наклонились друг к другу. Если бы тут не было гостей, Мак бы скоро ее поцеловал. А может, и нет. Может, это совсем другого типа разговор. Крайне личный, но знаменует, что все подошло к концу. Откуда мне знать…

Мы с Лили почти всю ночь проводим в приемном покое. Мне накладывают пятнадцать швов. Медсестры дарят мне розового плюшевого слоника с красным бантом. Странный получается чек или рецепт…

Домой мы возвращаемся под утро. Вечеринка окончена. В пентхаусе прибрано, только оконное стекло еще не вернули на место. Но разошлись не все. У входной двери пара белых конверсов. Кеды Лукаса. Они с Поппи, наверное, спят в гостевой комнате. Я пинаю кеды, и они разлетаются в разные стороны, перестав быть парой.

Рядом с ними мокасины Мака с коллекционными пенни в петельках и его синий пиджак. Я подхожу к горке вещей Мака и засовываю розового плюшевого слоника в карман его пиджака. Так я хочу сказать: «Спасибо» и «Не забывай меня». Спрашиваю себя, что он сделает со слоником, когда попадет домой?

На следующий вечер Бэбс ведет меня обедать. Без Стейси. Только мы вдвоем. Она заказывает мне креветочный коктейль и филе миньон. Мы практически не разговариваем. Бэбс ни словом не упоминает про мои швы. Она съедает свой салат «нисуаз» целиком и даже одну булочку. Позволяет мне заказать банановый крем на десерт. Ни слова о том, что я могу растолстеть. Ни единого.

7. Разрыв

Июнь 1980

С вечеринки прошло уже две недели, а от Мака ни слуху ни духу. Я все еще не знаю, о чем они говорили, когда мы с Лили поехали накладывать мне швы, но думаю, едва ли разговор закончился хорошо, пусть Мак и остался потом на ночь. Бэбс мне как-то сказала, что, если кто-то хочет с тобой трахаться, это еще не означает, что он хочет с тобой отношений или что ты ему вообще нравишься. «Не стоит приписывать слишком многое такому пустяку». Поэтому я не уверена, действительно ли Бэбс по нему скучает и действительно ли так удивлена. Но люди не бросают Бэбс, когда им вздумается. Только она в праве решать, когда им уходить.

Как-то перед обедом мы с Бэбс разбираем на кухне светло-голубые льняные салфетки и скатерти, оставшиеся от ее родителей. Бэбс заявила вдруг, что хороших вещей у нас очень много, а Лили недостаточно часто меняет скатерти. Мы слышим шум лифта. Бэбс все складывает и складывает салфетки.

Потом мы слышим его.

– Бэбс? – окликает он. Его шаги направляются к нам. – Ты тут?

Мак.

На Бэбс аквамариновый шелковый халат. Волосы у нее мокрые, и она без макияжа. Поначалу она молчит, ждет, когда он войдет. Потом:

– Да. Господи, Мак, если бы я знала, что ты придешь, я бы навела марафет. У нас тут вроде как день уборки.

Она тянется за поцелуем, но он отворачивает голову, и она попадает губами ему в шею.

– Какого черта, Мак? С чего это ты вдруг заботишься о приличиях? Мы уже целовались перед паршивкой, не забыл?

Он смотрит на меня, скорее морщится, чем улыбается.

– Привет, Беттина, – говорит он. До него только сейчас доходит, что я в одном с ними помещении, стою и смотрю на них.

– Так где, черт побери, тебя носило? Обедать будешь?

– Давай поговорим об этом в гостиной.

– Так, значит, есть «это». Нет. «Это» может оставаться прямо на кухне. Хочу показать Беттине, как ведет себя мужик после того, как его трахают так, что в глазах темнеет, а потом он решает, что ему надо передохнуть.

– Ты же знаешь, что я хочу не просто передохнуть. Это мы уже проходили. Все кончено.

– Тогда какого черта ты здесь?

– Я пришел за запонками. Они были на мне, когда я был у тебя месяц назад, а в Чайном доме я уже повсюду искал. Наверное, я тут их забыл.

Бэбс разражается хохотом.

– Ты хочешь сказать, что специально приехал за запонками? Чушь собачья. Я бы их тебе прислала, сам знаешь. Их тут нет, дорогуша. Делайла нашла бы их, когда прибиралась у меня в комнате.

– Мэгс подарила их мне на нашу годовщину, Бэбс. Может, я поищу? Может, они под кроватью.

– А пошел ты.

Он пытается взять ее за руку, но она ее отдергивает. Потом она даже обнимает меня за плечи.

– Мы с Беттиной правда очень заняты. Я позвоню, если их найду.

Мак открывает было рот, но осекается. Он просто не знает, что говорить в такой ситуации. Он уходит из пентхауса с пустыми руками. От Бэбс халявы не жди.

Мы садимся за стол. Когда Лили подает еду и уходит, Бэбс возвращается к визиту Мака.

– Он говорит, мол, все кончено. У меня не бывает «все кончено». Возможно, «с меня хватит», но «все кончено» звучит как в плохом кино. Я просто знаю, что Мэгс поставила ему ультиматум, а он испугался, что, если мы не поостынем, она вышвырнет его из Чайного дома. Это просто чушь собачья. Она никогда не станет пачкать себе руки разводом, и она знает, что рано или поздно Мак снова нечто подобное выкинет. Три минуты миссионерского секса просто не для него.

– Значит, он вернется? – спрашиваю я.

– Не сомневаюсь. – Запустив руку в карман халата, она вытаскивает три золотых морских узелка, бросает их в пепельницу, продолжает курить.

Мне хочется выхватить их из пепельницы, но я смотрю, как она присыпает их пеплом.

– Вопрос в том, приму ли я его назад. Я не слишком жалую «новые начала».

Мне хочется вступиться за Мака, сказать Бэбс, что он стоит того, чтобы ждать, но я держу язык за зубами. Она ведь может выйти из себя, если решит, что я не всецело на ее стороне. Я просто смотрю на золотые узелки и думаю, а вдруг, когда закончится обед, их удастся спасти.

– С одной стороны, было бы глупо лишать мое естество его талантов, а с другой, нельзя же позволять ему думать, что я так легко сдамся.

Она снова затягивается своей «Дачес Голден лайт», потом тушит ее о запонку.

– По моим прикидкам, он вернется недели через две. У меня достаточно времени, чтобы решить, как поступить.

– Звучит разумно, Бэбс, – говорю я.

Как только она встанет, я заберу запонки и буду спать с ними. Положу под подушку, как молитвенник. Она закуривает очередную сигарету.

Обед никак не заканчивается, и я понемногу прихожу в отчаяние. Бэбс повторяет и повторяет, мол, через две недели он снова появится в пентхаусе, и я точно знаю, что она примет его назад. Нет смысла обсуждать другие варианты. Но запонки… Так мучительно видеть, как они лежат в пепельнице, как их заваливает гора окурков. Словно Бэбс прижигает сигаретой Маку запястья.

Наконец она отодвигает стул. Я было расслабляюсь, но вдруг вижу, что она забирает пепельницу с собой. Я встаю и иду за ней в ванную. Она поворачивается и замечает меня.

– Обычно, девочка моя, я предпочитаю ходить по-большому одна, но у тебя что-то на уме. Тогда поступим иначе.

Она берет меня за руку, в другой удерживает на весу переполненную пепельницу. Мы переступаем порог.

– Мак облажался. Конечно, он вернется, а пока я ему не банковская ячейка. Но нельзя упускать из виду главное: если мужчина решает вдруг от тебя отдохнуть, никогда не возвращай ему его игрушки. Но и сентиментальности не поддавайся, не прячь их по углам. Выброси. Он поймет. Возможно, не во всех подробностях, но суть-то уловит. А именно, что в конечном итоге ты победила.

Не успевает последнее слово сорваться у нее с языка, как она опрокидывает содержимое пепельницы в унитаз. Запонки тонут, и я слышу, как они со звуком мелкой гальки ударяются о дно чаши. Окурки от сигарет плавают, как опавшие листья на поверхности озера. Бэбс кладет руку на серебряную ручку и нажимает.

Интересно, она права? Мне кажется, что подобные ритуальные жесты лучше приберечь до тех пор, кода все действительно закончится.

Три недели спустя Бэбс приходит ко мне в игровую комнату.

– Вылазка на природу, – заявляет она. – Хочу показать тебе, где я выросла, Беттина.

Мы с Бэбс садимся в ее красный «Ягуар» с откидным верхом. Лили с вечера упаковала нам корзинку для пикника. Бэбс говорит, мол, мы остановимся у Чайного дома, потом поедем на кладбище Грасс-вудс и устроим себе пикник на могилах Эйдоры и Монти. Я стараюсь не думать о предстоящем. Мало того что в Чайном доме теперь живут Мэгс и Мак, которые, вероятно, не захотят, чтобы Бэбс к ним заезжала, так еще и кладбище: нормальные люди не устраивают пикник на кладбище. Но я так счастлива, что могу провести день с Бэбс, что на все соглашаюсь.

На мне красивое летнее платьице, которое Бэбс купила днем раньше. В белую и розовую клетку. Конечно, оно больше бы подошло девочке помладше, но все равно миленькое. А еще на мне новенькие белые сандалии. На Бэбс – белые шорты, нежно-розовый топ с принтом Лилли Пулитцер[13]13
  Светская львица и дизайнер (1931–2013).


[Закрыть] и лаймово-зеленые открытые босоножки от «Джек Роджерс». Ноги у нее загорелые и стройные. Когда она нажимает на педали, видно, как движутся под кожей мышцы. Ногти у нее на ногах покрашены нежно-розовым лаком – в тон топу. Светлые волосы распущены и убраны ото лба, как ободком, огромными солнечными очками «Джекки О.»[14]14
  Солнцезащитные очки-стрекозы, закрывающие половину лица, введенные в моду Жаклин Кеннеди-Онассис.


[Закрыть]. В целом вид совершенно грасс-вудсский. Словно сам пригород – это клуб со строгим дресс-кодом. Не похоже на Бэбс – одеваться так, чтобы подольститься к другим людям. Наверное, у нее есть какой-то план.

Она врубает последний хит Стиви Уандера и курит, не отрывая рук от рулевого колеса. Мы едем по Лейк-шор-драйв до Шеридан-роуд. Я смотрю, как мимо бегут дома. Сначала они маленькие и скромные, потом начинают увеличиваться в размерах. Чем дальше мы отъезжаем от города, тем больше и больше становятся лужайки. Словно у них наконец достаточно места, чтобы потянуться и вздохнуть свободно.

На пол у моих ног Бэбс поставила шестибаночную упаковку имбирного лимонада. Сказала, мол я могу пить сколько хочу. Я еще не ела ланч, и мне скорее хочется есть, чем пить, но я выпиваю по меньшей мере три банки. Я все поглядываю на Бэбс, проверяя, нет ли тут подвоха, но она даже не морщится, когда я щелчком открываю следующую банку. Она даже улыбается.

Мы проезжаем Ивенстон, Кенилворт, Лейк-Форст. Наконец мы оказываемся в Грасс-вудс. На парковке у железнодорожной станции пусто, ни одной машины. Никто из мужчин никуда не едет. Все они дома, где им и полагается быть.

Бэбс едет по нескольким длинным петляющим шоссе, притормаживает у забора с огроменными воротами. Ворота открыты, и Бэбс в них сворачивает, под колесами хрустит гравий. Перед нами – величественный дом цвета лососины с черными ставнями. Дом большой и солидный с виду. Он выглядит так, словно способен дать отпор кому угодно. Бэбс не смогла бы убрать тут окна, превратить его в круизный лайнер, танцевать по нему в белом купальнике. Чайный дом стоит на твердой земле, незыблемый и непреложный.

Едва въехав в ворота, Бэбс останавливает «Ягуар», выходит и бросает бычок прямо на гравий дрожки, даже не затушив. Окурок – своего рода визитная карточка. Я почти уверена, что Мэгс не курит.

Бэбс упирает руки в бока, прислоняется к машине, уверенная и спокойная, будто красавица с рекламного плаката. Закурив очередную сигарету, она неспешно осматривается по сторонам. Рядом с нами своего рода сторожка. Видно только одну машину. Коричневый универсал. Бэбс как-то мне сказала, что у Мака зеленый «Остин Мини». Наверное, Мака нет дома. Слава богу.

Она проводит рукой по капоту универсала и говорит:

– Готова поспорить, она его подвозит до станции и забирает в этой старой развалюхе. – Она то ли смеется, то ли фыркает.

Мне незачем спрашивать, кого она имеет в виду. В своем интересе к людям Бэбс до крайности однобока. В настоящий момент «он» всегда относится к Маку, «она» – к Мэгс. Я никогда не встречала Мэгс. Но что-то мне подсказывает, что я вот-вот с ней познакомлюсь.

Мне нужно в туалет. Я так была занята, впитывая новые впечатления, что на меня просто накатывает.

– Мне хочется писать, Бэбс, – говорю я.

Одна проблема, которая решит другую: нам придется уехать из Чайного дома и поискать ресторан, где я могла бы сходить в туалет, а значит, мы избежим встречи с Мэгс. Бэбс кивает.

– Просто поднимись на крыльцо и постучи, – говорит она. – Так уж вышло, что я знаю, туалетов там достаточно. В конце концов, я в этом доме выросла. В вестибюле есть уборная.

– Я не знакома с теми, кто тут живет, – возражаю я, хотя, конечно же, я знакома.

– Да не будь ты такой чертовой трусихой. Если тебе надо, иди.

– А ты со мной пойдешь? – спрашиваю я, заранее зная, каков будет ответ.

С другой стороны, иметь в сопровождающих Бэбс, возможно, не самая удачная мысль.

– Не-а. Тебе же надо, детка, – говорит она, точно я сама во всем виновата. Тут она недалека от истины.

Я стараюсь не паниковать. Я перебираю варианты. Можно пописать прямо тут, где стоим. Нет. Можно подойти к дому поближе и пописать где-нибудь на лужайке. Никто не увидит, тогда я вернусь в машину, и мы сможем уехать.

Бэбс ждет.

Я мелкими шажками направляюсь к дому, с каждым шажком желудок у меня подпрыгивает к горлу. Я знаю, что Бэбс за мной наблюдает, как положено присматривать за маленькими детьми. А потом она вдруг исчезает. Я вижу, как она садится в машину, сдает задом по скрипучему гравию и уезжает. Теперь у меня две проблемы. Но в туалет мне нужно так сильно, что я боюсь обмочиться, если не попаду в дом как можно скорей. Я перехожу на бег.

И вдруг я вижу ее. Жену Мака. Мэгс. Она выходит из боковой двери Чайного дома. На ней штаны цвета хаки, розовая с голубым рубашка и резиновые сапоги, наверное, она возилась в саду. Она такая красивая и выглядит такой милой, что мне хочется плакать. Точно роман Бэбс с Маком – это моя вина. Волосы у нее собраны узлом на затылке, а глаза – небесно-голубые и ясные. Как озеро, в котором никто не плавает. Лицо отчасти в тени козырька и нетронуто солнцем, зато руки загорелые. Она подносит руку ко лбу, прикрывая глаза от яркого солнца.

– Я могу вам чем-то помочь?

Я знаю, Мэгс видит во мне ту, кем я не являюсь, – самую ординарную двенадцатилетнюю девчонку в розовом с белым летнем платье. Приятельницу ее сына Хейлера, наверное.

– Э… э… Мне, честное слово, очень нужно в туалет. – Я забываю сказать «пожалуйста». Вот как сильно мне нужно.

Я знаю, она хочет спросить: «Как ты сюда попала?» – но этого не делает. Она хорошая мать. Понимает, как сильно мне нужно в туалет.

Она заводит меня в дом. Как Бэбс и сказала, одна дверь в вестибюле ведет прямо в уборную. Унитаз там розовый, как цветок. Я сажусь. Устраиваюсь поудобнее. Перевожу дух, когда сильная, мерная струя жидкости ударяют в дно чаши. Заканчиваю. Подтираюсь, натягиваю трусы и иду мыть руки. На приступочке у раковины лежат аккуратно сложенные льняные полотенца для рук. На всех монограмма «МММ». Марго и Маккормак Морс. Проблема. Я не хочу их пачкать, не хочу сдвигать их с места, но не хочу, чтобы выглядело так, будто я не помыла руки.

Я открываю кран. Беру кусок розового глицеринового мыла из белой фарфоровой мыльницы на раковине и тру им руки. Закончив, я провожу ногтем указательного пальца по мылу. Остается длинная борозда. Мэгс поймет, что я им пользовалась, поймет, что знаю, что такое хорошие манеры, поймет, что я добросовестно отношусь к гигиене. Я вытираю руки о платье, оставляя на подоле мокрые полосы.

В вестибюле Чайного дома целый ворох плащей и обуви – жилой беспорядок, какого никогда не бывает в пентхаусе. Я замечаю синий свитер. Хлопковый, с воротником в рубчик, приблизительно моего размера. Аккуратно свернутый, он лежит на потертой старинной скамье. Под ним – пара детских кроссовок с высоким верхом. Рядом – кепка в красную с синим и желтым клетку. Это все Хейлера? Мне хочется подержать кепку, забрать ее с собой в пентхаус. Может быть, спать в ней.

Мэгс стоит на крыльце, прямо у входной двери. Я стараюсь вести себя как можно вежливее. Надеюсь выбраться отсюда, не причиняя неприятностей.

– Спасибо, что разрешили воспользоваться уборной. Мне правда было очень надо.

– Тебе получше? – спрашивает Мэгс.

«Не слишком», – хочется ответить мне. Значит, экскурсию по Чайному дому мне все-таки не устроят. Пропуск у меня был только в туалет.

Она делает шаг в мою сторону.

– Прости, но я никак нем могу понять, как ты сюда попала.

Дерево в палисаднике закрывает мне обзор, но я чувствую, что Бэбс вернулась. Но мне никак не угадать, каков будет ее следующий шаг. Я сосредотачиваюсь на Мэгс, хочу сказать что-то, что прозвучит логично, придумать историю, которая ее удовлетворит.

– Мы катались с мамой, и мне очень понадобилось в туалет, и она заехала в ворота дома, который показался ей приятным. Она увидела машину у ворот и поняла, что, наверное, дома кто-то есть.

Хотя Бэбс часто называет меня лгуньей, пока все, что я говорю, чистая правда.

– Но почему мама не подвезла тебя до двери? – спрашивает Мэгс.

– Э… – я усиленно соображаю. – У нее было какое-то дело. – А вот это неправда.

– Ох, глупость какая, – говорит Мэгс. – Мне очень жаль, что тебе пришлось идти пешком.

– Нет, все в порядке. Спасибо, – говорю я. – Мне нужно возвращаться к машине.

Я знаю, что Бэбс меня ждет. Знаю, что она теряет терпение. Я поворачиваюсь уходить, но Мэгс хватает меня за руку.

– Постой-ка, у тебя лицо почему-то знакомое. Может, я знаю твоих родителей?

– Сомневаюсь, – говорю я. Совсем уже неправда.

– Как тебя зовут?

– Беттина.

Ошибка. Мне следовало бы что-то придумать, поднапрячься по части лжи. Мэгс отдергивает руку, точно я ее обожгла. Наверное, жалеет, что не сказала мне напиться из чаши унитаза, а не писать туда.

– Беттина? – переспрашивает она, проверяя, не ослышалась ли.

– Беттина, – повторяю я.

Взгляд у Мэгс уже не дружелюбный и не материнский.

– Тебе не следует заходить в дома чужих людей, Беттина, – говорит она. – Даже если тебе надо воспользоваться уборной. Так у нас в Грасс-вудс не делается.

В другой руке она сжимает лопату, ее пальцы впиваются в деревянную ручку. «Брось ею в меня», – хочется сказать мне. У меня нет нужного ответа.

Она поворачивается ко мне спиной, уходит к боковому входу в дом.

– Доброго тебе дня, – сухо говорит она, отряхивая грязь с сапог, когда поднимается на ступеньку.

– Спасибо, Мэгс, – говорю я, стараясь вложить в это прощание «извините».

Резко обернувшись, она смотрит мне прямо в лицо. Будь она человеком иного склада, она в этот момент заорала бы. Но она только говорит:

– Миссис Морс. Тебе правда пора идти. До свидания, Беттина.

Я смотрю, как она исчезает в Чайном доме. Я возвращаюсь по подъездной дорожке искать Бэбс.

Бэбс рвет на газоне одуванчики. Она взаправду выглядит так, будто это ее мирок.

Она на меня смотрит. У меня на лице моя «фирменная задумчивая мина» – по выражению Бэбс. Я думаю о Хейлере. Где он? На занятиях по теннису в «Хопсеквеске»? В скаутском лагере? Я наконец познакомилась с Мэгс, но теперь до меня доходит, что познакомиться-то я на самом деле хотела с ним.

Бэбс легко проскальзывает в салон машины. Я тоже сажусь. Закурив, она с мгновение мешкает, прежде чем запустить мотор.

– Ну и как прошло? – спрашивает она.

– Ммм… нормально. – Я не знаю, чего она от меня ждет.

– Видела ее?

– Да.

– И как она тебе?

– Хорошенькая. – Поскольку Бэбс красавица, думаю, она не слишком обидится на мою оценку.

– Хорошенькая крошка, кошка драная. Все в этой деревеньке на одно лицо. И мысль у них на всех одна – одна и та же. В отличие от тебя, ни у одной нет мозгов. Они листают альбомчики с картинками и думают, будто начитанны. Они раз в год ходят на балет или в оперу и считают себя культурными. Должно же быть что-то помимо «хорошенькой». Она с тобой разговаривала?