Текст книги "Ты знала"

Глава 23

На первый день рождения твоя мама подарила Вайолет куклу.

– Материнский инстинкт развивается в раннем детстве, – объявила она, разворачивая свежую рыбу с рынка. Вайолет сидела на полу в обнимку с пластиковым пупсом. «Ля-ля», – раз за разом повторяла она, тыкая пальцем в широко открытые глаза куклы, обрамленные длиннющими ресницами. Кукла пахла детской присыпкой и была одета, разумеется, в розовое.

Я пила вино и наблюдала, как твоя мама колдует над плитой. Она настояла на том, чтобы приготовить запеченного лосося с кленовым соусом, хотя я предложила заказать доставку из ресторана. Вайолет положила пупса мне на колени.

– Мама, ляля.

– Да, золотце, твой пупсик просто прелесть. – Я покачала его и поцеловала. – Теперь твоя очередь.

Она запечатлела на лысой голове куклы слюнявый поцелуй. Никогда не видела, чтобы наша дочь с такой нежностью относилась к кому-то кроме тебя. Впрочем, от комментариев я воздержалась, дабы не давать твоей маме лишний повод тобой гордиться.

– Вот умница.

Комнату наполнил аромат печеной рыбы. Ты ушел с отцом на хоккей. Твои родители приехали на три дня и поселились в отеле. У нас тут не разместиться, сказала я, хотя мы специально для них купили раскладной диван. Я слишком уставала, хотя Вайолет стала лучше спать. Мои нервы до сих пор были на пределе, так что три дня с твоей мамой стали бы для меня непреодолимым испытанием. Я испытывала к ней сложные чувства. Мне отчаянно требовалась помощь, но меня бесило, что она создала у тебя иллюзию, будто быть матерью – проще простого.

– Как наша малышка ходит в ясли?

– Хорошо. Кажется, ей нравятся воспитательницы. Всего за пару недель многому научилась.

Твоя мама подлила мне вина и наклонилась поцеловать Вайолет.

– А ты?

– Я?

– Наслаждаешься свободным временем?

Она двадцать лет просидела дома, заботясь о тебе и твоей сестре. Пекла пироги, заседала в родительском комитете, своими руками сшила каждую подушку, штору, салфетку и душевую занавеску. Все эти годы она носила одну и ту же прическу – светлое каре, запечатленное на семейных фотографиях в золоченых рамках, висящих в холле вашего дома.

– Я больше пишу. Стараюсь наверстывать упущенное.

– Должно быть, часы считаешь до окончания дня. Я всегда маялась, пока дети в школе. Вроде бы мечтаешь о тишине и покое, но все равно только о них и думаешь. – Она мечтательно улыбнулась, нарезая укроп. – По-моему, Фокс просто обожает Вайолет. Я всегда знала, что из него выйдет прекрасный отец.

Вайолет треснула по плите венчиком, держа куклу за ногу.

– Он… просто замечательный отец. – Твоя мама хотела услышать от меня эти слова, и я произнесла их, не покривив душой.

Она улыбнулась и принялась снимать цедру с лимона. Я попыталась взять Вайолет на руки, но та отшатнулась. Стало ясно: сейчас начнется. У меня внутри все перевернулось. Девочка рухнула на кафельный пол и разревелась.

– Пойдем, моя радость, пора купаться. – Мне не хотелось воевать с ней при твоей матери. Я подхватила визжащую Вайолет, затащила в ванную, закрыла дверь и включила воду.

Через несколько минут твоя мама постучалась и громко спросила, перекрикивая вопли:

– Тебе помочь?

– Капризничает. Устала.

Но она все равно вошла. К тому времени я промокла с головы до ног, а Вайолет вся побагровела от злости. Крепко держа ее выше локтя, я смыла шампунь у нее с волос. Когда я вытащила ее из ванны, она едва дышала от крика. Твоя мама молча передала мне полотенце.

– Давай я ее возьму.

– Все в порядке. – Вайолет цапнула меня зубами за щеку. Я взвыла сквозь зубы и попыталась отвернуться. Твоя мама ахнула, кое-как заставила Вайолет разжать челюсти и наконец забрала ее у меня. «О господи», – только и смогла пробормотать она.

Я посмотрела в зеркало на отметины, пустила холодную воду и приложила к щеке мокрое полотенце.

Мне ни разу не доводилось испытывать такого унижения. В зеркале отражалось лицо твоей матери; на нем был написан ужас.

Вайолет наконец перестала орать. Тихо хныкая, она переводила дух на руках у бабушки, прижималась к ней в поисках утешения, словно только что вырвалась из хватки палача.

– Извините, – пробормотала я, ни к кому не обращаясь.

– Давай, ты присмотришь за рыбой, а я надену малышке пижаму, ладно?

– Нет, не нужно. – Я взяла Вайолет, расстроенная, но преисполненная решимости довести дело до конца, однако она снова завопила. Щеки у твоей матери пылали. Я вернула ей Вайолет и отвернулась к раковине. Твоя мама, ласково воркуя, совсем как ты, понесла нашу дочь в детскую, а я плакала под шум воды из-под крана.

– Спасибо за ужин, Хелен. Очень вкусно.

– Не стоит благодарности.

– Извините за безобразную сцену.

– Милая, не нужно извиняться. Наверное, малышка просто устала. Она достаточно спит?

– Видимо, нет. – На самом деле Вайолет спала вполне достаточно. Мы с твоей мамой делали вид, что все не так уж плохо и ее поведению есть логичное объяснение. Так было принято в вашей семье, а я умела подстраиваться. – Наверное, сейчас у нее период любви к папе.

– Трудно ее в этом упрекнуть. – Твоя мать подмигнула и забрала тарелки. – Тебе с ним очень повезло.

А ему разве со мной не повезло?

– Дальше будет легче, – доверительно шепнула она, наливая мне еще вина.

Я кивнула. На глаза навернулись слезы. Твоя мама помолчала, а когда заговорила, ее голос зазвучал гораздо мягче, словно она смирилась с тем, что ситуация гораздо хуже, чем ей хотелось думать.

– Послушай, Блайт, никто не говорит, что быть матерью легко. Особенно если ребенок не такой, каким ты его представляла, или не такой, как… – Твоя мама поджала тонкие бледно-розовые губы. Она не посмела упомянуть о моей матери. – Но ты должна справиться. Ради всеобщего блага. Это твой долг.

Вернувшись домой, ты первым делом спросил, как Вайолет. Как там моя девочка? Тебе грело душу, что твоя мать проводит время с внучкой.

– Бо́льшую часть дня вела себя чудесно. – Твоя мама расцеловала тебя в обе щеки и наклонилась за сумочкой. Ты крепко обнял меня и чуть покачнулся. От тебя пахло пивом, перченым вяленым мясом и холодом. Когда я отстранилась, ты поинтересовался, что с моим лицом, и коснулся красной отметины на щеке. Я вздрогнула.

– Ничего. Подарочек от Вайолет. – Я взглянула на твою маму.

– Да, перед сном она устроила небольшой скандал, – подтвердила та. – У твоей дочурки тот еще характер.

Ты нахмурился. Повесил куртку. Твоя мама натянуто улыбнулась, приподняв брови, словно ожидала от тебя реакции. Я отвела взгляд. Мне было приятно, что она проявила солидарность, и стыдно, что я так нуждаюсь в ее поддержке.

– Держись, милая, – тихо сказала она и вышла. В такси ее ждал твой отец.

Глава 24

Более или менее ясно я помню себя лет с восьми. Наверное, не стоит полагаться только на детские воспоминания. Обычно люди воссоздают образы прошлого, опираясь на старые фотографии или истории, многократно пересказанные их родными. Ни у меня, ни у моей матери не было ни того, ни другого. Возможно, в этом и проблема: у нас есть только одна версия правды.

Помню белую подкладку моей коляски, декоративную ленту с темно-синими цветочками, хромированную ручку, оплетенную соломкой. Мама тянет ко мне руки в желтых перчатках, большие, как стволы деревьев. Я не вижу ее лица, потому что солнце светит маме в спину. Понимаю, в таком возрасте я не могла ничего запомнить, и тем не менее помню запах скисшей молочной смеси, талька и сигарет, слышу шум автобусов, развозящих людей по домам.

Интересно, что запомнил Сэм.

Возможно, жесткую траву в парке или оранжевое одеяло, на котором он лежал. А может, запах тыквенных кексов, которые Вайолет пекла каждую неделю. Или большую ложку с красной пластиковой ручкой – она давала ему именно эту ложку, чтобы успокоить. Игрушку для ванной с мигающими огоньками, которые ты вечно грозился отключить. Или картину с изображением пухлого херувима в детской – ему нравилось по утрам ее разглядывать.

Лично мне кажется, первым воспоминанием Сэма были кафельные плитки в раздевалке бассейна. Раз в неделю я усаживала его на деревянную скамейку в углу, одной рукой придерживала, а второй открывала шкафчик для одежды. Сэм внимательно разглядывал стену и осторожно трогал плитки, словно они живые. Ему явно нравились эти маленькие цветные квадратики, разбросанные на белом фоне: желто-коричневые, изумрудно-зеленые, темно-синие, бирюзовые. Он издавал тихие звуки и таращил глаза, пока я надевала ему плавательный подгузник и оборачивала полотенце вокруг моей располневшей талии. Каждый раз, приходя в бассейн, я вместе с Сэмом радовалась этим плиткам. Они как будто пели для него свою неслышную песнь.

Я часто прихожу в эту раздевалку и смотрю на них, пытаясь найти Сэма.

Глава 25

Волосы у нее стали густыми и красивыми. Прохожие говорили: «Какая у вас замечательная девочка». Она застенчиво улыбалась, лепетала «спасибо», и на мгновение я видела в ней милого воспитанного ребенка, который не способен подталкивать меня к краю пропасти. Безобразные сцены стали случаться реже; начали проявляться другие свойства ее личности. Она обожала свою куклу и повсюду таскала с собой. К полутора годам знала все цвета. Бо́льшую часть года требовала, чтобы мы надевали ей колготки с новогодними елочками. На завтрак ела в основном омлет, называя его «желтое облачко». Боялась бурундуков и опасалась белок. Ей нравилась продавщица в цветочном магазине; каждую субботу мы покупали Вайолет цветок, который она ставила рядом с горшком, когда пи́сала. Ее действия были лишены всякого смысла, и в то же время в ней заключался смысл всего мира.

Вайолет держала меня на коротком поводке. Стоило мне убедить себя, что наши отношения наконец-то наладились, она тут же указывала на мое место в ее маленьком упорядоченном мирке.

Когда ей было три года, мы за полночь вернулись домой со свадьбы твоего друга. Не снимая пальто, я вошла в ее комнату.

В самолете меня охватила паника – вдруг случилась беда, вдруг она задохнулась во сне, а твоя мама не услышала, вдруг датчики угарного газа не сработали, вдруг самолет промахнется мимо посадочной полосы и взорвется? Мне необходимо было ее увидеть. Меня редко посещало такое вроде бы естественное желание, однако в тот момент я не могла вспомнить, что значит не хотеть ее видеть. Кто эта незнакомая мать, за которую мне так стыдно?

Вайолет спала. Услышав мои шаги, она приоткрыла глаза и тут же разочарованно сомкнула веки. На ее лице отразилась искренняя досада. Она натянула простыню в горошек до самого подбородка и отвернулась к окну. Я наклонилась к ней, чтобы поцеловать. Она вся застыла от нежеланного прикосновения.

Я вышла из комнаты и сказала тебе, что она спит. Ты тихо вошел к ней, а она обхватила тебя за шею, расцеловала в обе щеки, сообщила, что твоя мама включила ей мультик про русалочку, и попросила полежать с ней немного. Она ждала только тебя.

В тот момент я поняла: мне никогда не добиться ее любви.

– Тебе просто кажется, – отвечал ты каждый раз, стоило мне об этом заговорить, – напридумывала всякого и теперь не можешь отделаться от своих навязчивых мыслей.

– Но ей полагается любить меня. Я ее мать, она должна нуждаться во мне.

– У нее нет никаких проблем.

У нее. У нее нет никаких проблем, сказал ты.

Утром за завтраком твоя мама рассказала, как чудесно они провели выходные. Ты качал Вайолет на коленях, сияя от радости.

– Значит, все прошло хорошо? – убирая со стола после еды, тихо поинтересовалась я.

– Вайолет – сущий ангелочек. – Твоя мама потерла мне поясницу, словно желая облегчить боль. – Думаю, она скучала по вам обоим.

Глава 26

В третьем классе мы целую неделю делали букеты для мам – приклеивали пуговицы изнутри желтых и розовых бумажных корзиночек для маффинов, мастерили стебли из фетровых трубочек, потом прикрепляли все это на толстый картон и самым красивым почерком писали стихотворение: Букет чудесный подарю, маму милую люблю. Я закончила последней. Не помню, чтобы я раньше делала открытку для мамы – по крайней мере, такая красивая получилась впервые. «Просто прелесть, твоей маме обязательно понравится», – похвалила меня учительница.

Всем выдали приглашения на чаепитие для мам. По дороге домой я выбросила свое в мусор – мне не хотелось, чтобы мама узнала о чаепитии. Точнее, мне не хотелось, чтобы мама узнала и не пошла. В девять лет я уже научилась справляться с разочарованиями. Утром, завтракая в одиночестве (мама, как обычно, спала), я придумывала, что скажу в школе: мама нездорова, у нее пищевое отравление, она не придет на чай.

После уроков мы украшали класс бумажными цветами. Я стояла на стуле, пытаясь прикрепить цветок к доске объявлений.

– Я не рано? – раздался мамин голос.

От неожиданности я чуть не свалилась со стула. Учительница тепло приветствовала маму; не о чем волноваться, сказала она, вы просто приехали первой, хорошо, что вам уже лучше. Кажется, мама не догадалась про мою ложь, – она слишком нервничала, чтобы задумываться. На ней был персиковый костюм из букле с красной отделкой и перламутровые сережки, как из сказки. Я не привыкла видеть ее такой мягкой и женственной. Мое сердце затрепетало: она пришла. Каким-то образом узнала о чаепитии и пришла.

Пока мы ждали, мама попросила меня провести экскурсию по классу. Я показала ей погодную станцию, счеты и таблицу умножения, а она смеялась, будто никогда раньше не видела цифр и вообще считать не умеет. Постепенно начали подходить мамы других детей. Мама пристально изучала каждую – наряд, прическу, украшения. Я чувствовала ее неуверенность, и это меня поразило – раньше она не придавала значения, что о ней думают другие.

Наконец в дверях появилась миссис Эллингтон. Томас крикнул: «Мам, я здесь!» Он расставлял чайные чашки и блюдца, принесенные учительницей из дома. Миссис Эллингтон помахала ему, но сперва подошла к нам и протянула руку моей маме.

– Сесилия, рада вас видеть, прекрасно выглядите. Этот цвет вам очень к лицу. – Мама ответила на рукопожатие, а миссис Эллингтон коснулась щекой ее щеки, как принято между взрослыми женщинами. Мама никогда так не делала. Любопытно, чем она пахла для миссис Эллингтон.

– Вы тоже прекрасно выглядите. Спасибо за все это. – Мама кивнула в сторону стола, на котором красовались белоснежные салфетки и тарелки с выпечкой. Значит, вот кто сообщил ей о чаепитии. Миссис Эллингтон махнула рукой – мол, пустяки, – словно сто лет знакома с мамой. При мне они ни разу не упоминали друг о друге.

– У тебя такая красивая мама, – шепнула мне одна из девочек.

– Настоящая актриса, – добавила другая.

Я смотрела на маму, пытаясь представить, какой ее видят мои одноклассники. Она молодо выглядела; из-за плотно сжатых губ черты лица казались резче. Судя по тому, как она нервно постукивала мыском туфли, ей хотелось курить. Интересно, откуда у нее костюм – висел в шкафу или она купила его специально ради сегодняшнего случая? Мои подруги восторженно таращились на нас, усаживаясь рядом со своими не столь эффектными матерями. Впервые в жизни я испытала гордость за маму. Она чувствовала себя в центре внимания. Она старалась. Ради меня.

Учительница вручила наши открытки, и все мамы принялись умиляться. Я держала свою, чтобы мама прочла стихотворение. Я никогда ничего подобного ей не говорила. Мы обе знали, что она не лучшая мать. Далеко не лучшая.

– Тебе нравится?

– Нравится. Спасибо. – Мама отвела взгляд и положила открытку на стол. – Пить хочется. Блайт, нальешь воды?

Однако мне хотелось, чтобы она почувствовала себя лучшей матерью, чем есть на самом деле. Мне нужно было, чтобы она стала лучшей матерью. Я взяла открытку и нетвердым голосом вновь прочла стишок, перекрикивая шум.

– Букет чудесный подарю, маму милую… – я запнулась и сглотнула, – …люблю.

Не поднимая взгляда, она забрала открытку.

– Дети, прошу остаться еще на пять минут!

– Увидимся дома, ладно? – Мама погладила меня по голове, подхватила сумочку и ушла. Миссис Эллингтон проводила ее взглядом.

Когда я вернулась домой, в духовке томился пирог с курицей. На маме все еще был персиковый костюм. Папа сел за стол и объявил, что зверски проголодался.

– Ну, расскажите про чаепитие в честь Дня матери.

Мама молча положила ему на тарелку картофельное пюре.

– Как прошло? – спросил он у меня.

– Хорошо. – Я сделала глоток молока. Мама вынула форму с пирогом из духовки, поставила на стол и положила рядом ложку.

– Эй, береги столешницу! – Папа схватил кухонное полотенце, подсунул под раскаленную форму и сердито взглянул на маму, но та словно не заметила.

– Я сделала для мамы открытку.

– Здорово. Где же она? – поинтересовался папа с набитым ртом. – Принеси ее сюда, – обратился он к маме.

– Что принести? – переспросила та, стоя у раковины.

– Открытку на День матери.

Мама недоуменно покачала головой, как будто ничего не получала.

– Не помню, куда я ее положила.

– Должна быть где-то здесь. Посмотри в сумке.

– Не знаю, куда она подевалась. – Мама взглянула на меня и снова покачала головой. – Не знаю, не помню. – Она закурила и заткнула раковину пробкой, чтобы мыть посуду. Она никогда не ела вместе с нами. Я вообще ни разу не видела, как она ест.

У меня упало сердце. Кажется, я сказала лишнее.

– Ничего страшного, папа.

– Нет уж, раз ты своими руками сделала маме открытку, мы обязательно ее найдем и поставим на холодильник.

– Себ.

– Найди ее, Сесилия.

Мама швырнула ему в лицо кухонное полотенце. Я вздрогнула и уронила вилку. Папа сидел, закрыв глаза, с мокрой тряпкой на лице. Он положил приборы и так сжал кулаки, что костяшки стали цветом как пюре. Мне хотелось, чтобы он накричал на маму с яростью, равной ее собственной, но он сохранял мертвенное спокойствие.

– Я пошла на это гребаное чаепитие. Я была там, сидела за столом и ела печенье. Что еще вам от меня нужно? – Мама схватила пачку сигарет и выбежала на крыльцо.

Папа снял с головы полотенце, аккуратно свернул, положил на стол, взял вилку и сказал мне:

– Ешь.

Глава 27

Зимой Вайолет исполнилось четыре, а в начале весны нам позвонила воспитательница из детского сада и предложила встретиться в пятницу после занятий.

– Особенно беспокоиться не о чем, – произнесла она, подчеркнув слово «особенно», – но нам нужно поговорить.

Ты отнесся к этому предложению с недоверием, хотя в глубине души волновался. Что, наша дочь не хочет делиться фломастерами?

Мы уселись на детских стульчиках, едва не прижимая колени к подбородку. Воспитательница принесла нам воды в розовых пластиковых стаканах, пахнущих хозяйственным мылом.

Всем известно, что начинать разговор нужно с хорошего.

– Вайолет – чудесная девочка, очень способная и сообразительная. Она необычайно развита для своих лет.

Однако были случаи, когда Вайолет обижала детей в группе. Например, один мальчик боится садиться рядом с ней, потому что пару раз она сильно выкрутила ему пальцы, доведя до слез. Одну девочку сильно ткнула карандашом в бедро. Позавчера, на прогулке, стащила с другой девочки штаны и засунула ей в трусы горсть камней.

Кровь бросилась мне в лицо; я прикрыла шею, в уверенности, что та пошла пятнами. Мне было стыдно за дочь; какой ужас – мы вырастили ребенка, способного на подобные поступки. Я взглянула в окно на детскую площадку, усыпанную мелкими камушками, вспомнила, какой агрессивной Вайолет была в младенчестве, какой бесчувственной стала сейчас. Я легко могла представить, что она действительно совершила все перечисленное.

– Да, она извиняется, когда ее об этом просят, – замявшись, ответила воспитательница на твой вопрос. – Она понимает, что подобное поведение недопустимо, однако это ее не останавливает. Полагаю, на данном этапе нам следует установить для нее определенные последствия.

Мы обсудили стратегию поведения и поблагодарили за встречу.

– Каждый ребенок через это проходит. Проверяет границы. Скорее всего, ей просто здесь скучно. Ты видела эти пластиковые игрушки? Они же для младенцев. Сколько мы платим за садик?

Я задумчиво смотрела, как на дне твоего бокала пляшут пузырьки. По моему настоянию мы зашли выпить. Я надеялась, это поможет нам снять напряжение.

– Мы поговорим с ней, – рассудительно произнес ты. – Попробуем выяснить, что случилось. Наверняка ее что-то спровоцировало.

Я кивнула. Твоя реакция казалась мне нелепой. Вроде бы здравомыслящий человек, но когда дело касалось дочери, ты совершенно терял рассудок и был готов защищать ее, несмотря ни на что.

– Что молчишь? – сердито спросил ты.

– Я расстроена, разочарована. Да, конечно, мы поговорим с ней…

– Но?..

– Но я не удивлена.

Ты покачал головой. Ну вот, пошло-поехало.

– Другие дети ее возраста в таких случаях кусаются, дерутся или говорят «я не позову тебя на день рождения». А она действует… жестоко, расчетливо. – Я обхватила голову руками.

– Ей всего четыре, Блайт. Она еще шнурки не умеет завязывать.

– Я люблю ее, просто мне кажется…

– Правда любишь?

Как, наверное, тебе было сладко. Ты давно думал об этом и сейчас впервые произнес вслух. На барной стойке остались следы от стаканов.

– Я люблю ее, Фокс. Дело не во мне. – Мне вспомнилось, как аккуратно воспитательница подбирала слова.

Я вернулась домой одна, дала няне денег на такси. Вайолет уже спала. Я прилегла к ней на кровать, укрыла ноги покрывалом. Она шевельнулась, и я затаила дыхание. Ей не хотелось, чтобы я была рядом. Мне тоже часто этого не хотелось. Глядя на нее, спящую, я надеялась обрести нечто важное. Возможно, мне необходимо было почувствовать ее сладкий запах, чтобы вспомнить, откуда она взялась. Да, Вайолет неидеальна, с ней непросто, однако она моя дочь и я должна дать ей больше, чем даю сейчас.

Тем не менее, лежа в темноте и вспоминая разговор с воспитательницей, я испытала нечто вроде удовлетворения. Меня постоянно терзало ужасное, неотступное подозрение – с моей дочерью что-то не так, и теперь я убедилась, что неодинока в своих сомнениях.