Текст книги "Любовь по-стамбульски. Сердечные авантюры в самом гастрономическом городе"

Холодная дрожь пробежала по телу, и пот тяжелыми каплями обрамил лоб: я поняла, что опоздала.

– Вы уже успели кого-то встретить?

– Не только встретить, но и обручиться, – и она бросилась обнимать меня на радость плешивой кошке, которая тут же заняла ее кресло. – Он сейчас подойдет. Я столько ему о вас рассказывала… Он просто чудо! Еще я каждое утро готовлю ему на завтрак аджуку по вашему рецепту. Сельджук говорит, что она выложила дорогу в его сердце! Ах да, он даже переехал ко мне, в крохотную студию, представляете? Не испугался…

Зато испугалась я. Слова кураторши египетской выставки гремели в ушах: «Жениться на иностранке очень выгодно! Никаких тебе расходов!» Нужно было что-то делать. И пока я строчила под столом сообщение Дипу с просьбой о помощи, молодой жених явился со всеми атрибутами стамбульского мачо: идеальной укладкой, белозубой улыбкой и безупречным английским – вылитый Бурак Озчивит[11]11
  Бурак Озчивит (1984 г.р.) – турецкий актер, известный ролями в сериалах «Великолепный век», «Королек – птичка певчая», «Черная любовь» и др.


[Закрыть]в молодости. Он долго пожимал мне обе руки, благодаря за Лизу, отчего чувство вины росло во мне как на дрожжах. Я подозрительно всматривалась в его глаза, которые, нужно отметить, были бездонны и искренни, однако теперь меня было не подкупить, и я приняла решение вывести его на чистую воду. Пришло сообщение от мягкотелого Дипа: «Не лезь не в свои дела». Но разве я могла оставить бедную девушку с этим очаровательным прихлебателем? Дождавшись, пока доверчивая Лиза отойдет в дамскую комнату, я заговорила не свойственным мне тоном коварного заговорщика:

– Мне все известно, перестаньте притворяться хотя бы передо мной. Вы должны рассказать Лизе всю правду. Сейчас. – И для убедительности я зачем-то сощурила глаза так, что почти перестала его видеть. Он задумался на мгновение и, к моему превеликому удивлению, кивнул.

– Вы правы, я поступил очень дурно, не рассказав Лизе. Удивлен, как быстро вы меня раскрыли…

Наслаждаясь победой, я все же ощущала некий осадок от того, как легко она мне досталась. Раскрасневшийся Сельджук вспотел от неловкости.

– Понимаете, когда ты из такой семьи, как моя, очень сложно рассчитывать на искренность со стороны женщин. Поэтому мой отец настоял на такой игре, хотя я изначально был против, поверьте мне.

– О какой игре идет речь? – пришлось его поторопить, так как в конце зала показалась улыбающаяся Лиза.

– Игре, в которой я не сказал Лизе, что являюсь наследником многомиллионной империи отца… Я даже переехал к ней только для того, чтобы быть уверенным, что ей нужен именно я, а не мои деньги… Но теперь, я вас уверяю, ее жизнь превратится в настоящую сказку! Я признаюсь ей во всем немедленно!

Не без удовольствия я слушала его искреннюю исповедь и понимала, что мужчины действительно неисправимые лгуны – что бы это ни значило…

Осенняя изморось поливала прохожих, и я, накинув капюшон, медленно брела к дому, в котором меня ждал совсем не стамбульский мужчина.

Рассматривая спорый танец дождя в свете фонаря, я улыбалась непогоде и тому, что историю девушки, бросившей все ради туманного счастья в незнакомом городе, ждал счастливый конец.

Любовь в больших городах особенна и неповторима: здесь невозможно без нее прожить ни дня. Яркими отблесками она блуждает по стеклянным стенам небоскребов, спускается на высоковольтные провода и скользит по ним, прошивая никогда не спящий город ночными флюидами – будоражащими и возбуждающими; она скатывается ближе к земле на блестящие крыши автомобилей, заглядывает в высокие витрины дорогих магазинов, залетает в распахнутые двери уютных ресторанов, оседает на дне винных бокалов, чайных стаканах-«армудах»[12]12
  Армуды – традиционные турецкие стаканы для чая грушевидной формы.


[Закрыть] и, наконец, оказывается на губах – чтобы позже, в свете исполинской коралловой луны соединить в пылком порыве два сердца, которым отныне суждено будет биться вместе.

Но есть и те, к кому это загадочное чувство, праздно блуждающее по оживленным улицам и бурлящим площадям, никак не заглянет… И каждый день эти незадачливые горожане будут засыпать и просыпаться с надеждой – однажды суметь разглядеть отблеск нежности в случайном прохожем, особенный взгляд в приветливом официанте; застенчивую улыбку в соседке, которая просит иногда посидеть с ее шпицем; искренний кивок приветствия в печальном молящемся у шадирвана ветхой мечети; озорной тон в приезжей студентке, не знающей ни слова по-турецки, или смущенный румянец в печальном профессоре, которому также все еще хочется полюбить.

С того самого дня я стала смотреть на Стамбул иначе: теперь, заглядывая в недра его необъятной души, я искала особое, ни с чем не сравнимое чувство – ЛЮБОВЬ, приправленную магической смесью заатар[13]13
  Заатар – смесь из восточных специй, часто используемых в турецкой кухне. Состоит из сумаха, кунжута, тимьяна, майорана и других ингредиентов.


[Закрыть], способной пробуждать нежные чувства не только в горячих сердцах, но и в искушенных желудках…

Рецепт
Рецепт аджуки, ведущей прямиком к сердцу мужчины

Ингредиенты:

• 3 столовые ложки перечной пасты (салчи)

• 1 столовая ложка томатной пасты

• 4 столовые ложки оливкового масла

• 4 столовые ложки (примерно 50 г) чищеных грецких орехов

• 2 столовые ложки панировочных сухарей (можно измельчить один ломтик тостового хлеба)

• 1 столовая ложка гранатового соуса наршараба (можно заменить чайной ложкой лимонного сока)

• 2 зубчика чеснока

• Специи (каждой по 0,5–1 чайной ложке): зира, сушеная мята, черный перец, паприка.

Среди обязательных ингредиентов стамбульского завтрака непременно должна быть аджука – она пикантно оттенит диетическую яичницу, но, главное, не оставит равнодушным того, с кем мы делим самый ранний прием пищи. Некоторые называют аджуку закуской и ставят на стол к ужину, другие думают, что это пикантное мезе к стаканчику прохладной ракы, третьи видят в ней идеальную намазку для пресных крекеров и даже симитов. Однако, чем бы ее ни считали, секрет пряной и полезной пасты заключается в одном крохотном свойстве – связывать тесными узами тех, кто питает друг к другу самые нежные чувства.

Едва ли не каждое утро я закладываю в чашу блендера разом все без исключения ингредиенты и хорошенько пробиваю их до нежной консистенции терракотового оттенка. Иногда меняю набор специй, исключаю чеснок – если предстоит важная встреча на короткой дистанции, или кладу чуть больше оливкового масла – в этом случае аджука приобретет перламутровый оттенок и станет мягче на вид и вкус. С этим блюдом можно фантазировать до бесконечности: добавлять в супы и салаты, к отварным крупам и несладким пирогам, намазывать на яйца вкрутую или просто уплетать ложками для поднятия настроения. Главное – делать это в компании преданного друга, что само по себе чудесно…

Окурки. Кофе. И семьсот тридцать дней одиночества

22 сентября, Стамбул

Шумная песня утренних «вапуров». – Дрессировка черепах и капризных детей. – Сладостный сон стамбульской элиты. – Находка для интровертов и социопатов. – Трамвайчик в прошлое «Ностальжик». – Секретное превращение в караковых жеребцов. – Цепкие заголовки прессы прошлого века. – Любовные страдания как признак хорошего тона. – Дворцовые люстры на дверях платанов. – Эйфоричный экстаз резвого халая. – Отсыревшие спички в озябших руках. – Благородные девицы преклонного возраста. – Высоконравственная вахта соседских старушек. – Кулинарная святая троица как способ выявления влюбленных.

Припарковав машину напротив Музея Пера, я бросила взгляд на часы: без пятнадцати девять. Сегодня мне понадобилось всего полчаса, чтобы преодолеть расстояние от школы (в которую я по утрам отвозила девочек) до одного из красивейших районов города, где никогда не бывает скучно. Спокойный залив приветливо заигрывал с безжизненным солнцем – оно никак не желало просыпаться. Затянутые в плотные тучи, грозившие вот-вот обрушиться на безлюдные улицы проливным дождем, его лучи с трудом дотягивались до середины неба и растворялись в тяжелом влажном воздухе, так и не добравшись до гладкого Халича[14]14
  Залив Золотой Рог (тур.).


[Закрыть]. Еще полчаса – и мутные воды запляшут в такт шумным моторам «вапуров»[15]15
  Пароход (тур.).


[Закрыть], соединяющих, словно нитями, два берега.

Музей Пера – место со смыслом, в котором я каждый раз спешу на третий этаж с одной-единственной целью: задержаться на несколько минут у картины Османа Хамди[16]16
  Осман Хамди (1842–1910) – турецкий живописец и археолог, основатель и директор Стамбульского археологического музея и Академии искусств в Стамбуле. Сын великого визиря Ибрагима Эдхем-паши.


[Закрыть]«Дрессировщик черепах». Мужчина в ярком дервишеском одеянии тщетно пытается дисциплинировать пять очаровательных пресмыкающихся, которые в это время наслаждаются салатными листьями, разбросанными по полу. С благоговейным трепетом я всматриваюсь в терпеливое лицо неунывающего дрессировщика, находя много общего между ним и мною в моменты убеждения капризных детей поступить подобающим образом. И он, и я знаем, что дрессировка черепах и детей бесполезна, и все же жертвенно играем определенную жизнью роль.

Музей еще закрыт, и я прохожу мимо, ловко уворачиваясь от моющей дорогу машины. Эти гигантские поливальные агрегаты на колесах ежеутренне будят рокочущим грохотом жилые кварталы, заставляя поеживаться в теплых постелях тех, кто привык просыпаться намного позже восхода солнца. Это своеобразная элита, позволяющая себе сладостный сон в то время, как «чопджу»[17]17
  Мусорщик (тур.).


[Закрыть]и «симитджи»[18]18
  Уличный торговец симитами (тур.).


[Закрыть]уже начали свой мелкий посредственный бизнес, заработка от которого едва хватает на день. Завтра, с рассветом, эти никогда не высыпающиеся люди снова займут свои места на пустынных улицах города в ожидании скромных подаяний в виде трех медяков от редких прохожих с осунувшимися сонными лицами.

Начало осени, которую вот уже третий год подряд я неизменно провожу в Стамбуле, приправлено щепоткой золотой куркумы и присыпано жменей бледной сушеной мяты. Эти ароматы витают вдоль широких тротуаров, по которым я неспешно бреду в надежде отыскать ответ на вопрос, который мучает меня последнее время.

Истикляль[19]19
  Истикляль – одна из самых известных исторических улиц в Стамбуле в районе Бейоглу.


[Закрыть]ранним осенним утром – находка для интровертов, социопатов и страдающих клаустрофобией особ. Широкая полоса безлюдного проспекта кажется совершеннейшей из улиц, особенно если присесть на одной из лавочек у остановки исторического трамвая. Нужно обязательно дождаться его приветливого позвякивания и глухого стука колес по тусклым стальным рельсам, которые будто бы разрезают пешеходную улицу на два параллельных мира: перепрыгнуть через рельсы – к удаче. Этим нехитрым упражнением занимаются сбежавшие с уроков мальчишки, а после ловко запрыгивают на подножку ретротранспорта, двигающегося так медленно, что подобные игры никто не считает опасными. Вот уже почти полтора столетия (если не считать перерыв в сорок лет в связи с утратой популярности электрического вида транспорта) очаровательный красный вагончик будит по утрам счастливых обладателей близлежащих квартир и создает незабываемую атмосферу старого Константинополя в глазах изумленных туристов. И хотя протяженность маршрута всего полтора километра, это небольшое расстояние от площади Таксим и почти до Галатской башни нужно преодолеть каждому именно на колесах, а после непременно вернуться пешком к запотевшим витринам антикварных магазинов и старинных кофеен.

– «Nostaljik» bekliyormusunuz?[20]20
  Ждете «Ностальжик»? (тур.)


[Закрыть]– раздался за спиной незнакомый голос так неожиданно, что я дернулась, едва не выронив блокнот, в который делала наброски глав для новой книги.

Рядом стоял печального вида человек с охапкой бледно-розовых астр. Это был один из тех уличных торговцев, которые слоняются от рассвета до заката по людным улицам города, пытаясь всучить спешащим прохожим всякую дребедень: бутылку воды, упаковку влажных салфеток или, как в моем случае, букет подвявших цветов. Коренные стамбульцы относятся к этому виду навязчивой торговли с удивительным терпением, расценивая приобретения на улице как благотворительный акт и способ поддержать неимущих. Со стороны выглядит похвально и благородно, хотя мне до сих пор страшно вступать в переговоры с унылыми коммерсантами, и каждый раз я стараюсь перейти на другую сторону улицы во избежание странной встречи.

– Так вы ждете «Ностальжик»? – повторил цветочник в ужасно потрепанном костюме, однако начищенных до блеска остроносых туфлях. Исторический трамвайчик стамбульцы называют нежно «Ностальжик», как будто по сей день испытывают теплое чувство тоски по давно ушедшим временам изящного позапрошлого века.

Уныние – отличительная черта старожилов окутанного грустью города, которую они умело культивируют и превозносят до уровня высокой национальной идеи.

Вы редко встретите здесь рассказывающего анекдоты старика или хохочущую старушку, что вполне легко представить себе в любом другом городе мира. Здешние обитатели пребывают в легкой форме хронической меланхолии, печальные лучи которой расходятся далеко за пределы отсыревших домов и заполоняют сердца всех и каждого, кто только попытается прикоснуться к истории загадочного города.

– Спасибо, но я не буду покупать у вас цветы, – постаралась сказать как можно убедительней и избежать продолжения разговора. Конечно, можно было встать и пересесть на другую лавку, но я оставалась на месте, потому что именно здесь ко мне приходили светлые и оформленные мысли, которые я незамедлительно заносила в свой блокнот.

– А я вам и не предлагаю их покупать. Я спросил, ждете ли вы трамвай.

– Трамвай? Нет, я просто сижу…

Человек, который сперва показался мне стариком, теперь приосанился и выглядел вполне приятным мужчиной лет пятидесяти, хотя его ужасно старили неопрятная одежда и рассыпающиеся охапки пестрых астр, которые пахли далеким детством, затерявшимся в пыльном углу девичьей памяти. Розовые астры росли в бабушкином саду, и их непременно срезали такими же охапками к первому сентября. Потом мама, подоткнув полы юбки, присаживалась на низком пороге и вязала однотипные букеты, с которыми потом я и соседские детишки дружно семенили в школу, звеня высокими голосами.

Цветочник еще с минуту потоптался на месте, тяжело вздохнул и сел на лавку напротив. Я резко закрыла блокнот и собралась направиться на поиски нового пристанища, но незнакомец протянул мне несколько цветков и улыбнулся так мило, что я снова приземлилась и потянулась за кошельком.

– Ne kadar çiçekler?[21]21
  Сколько стоят цветы? (тур.)


[Закрыть]

– Нисколько! Это вам, чтобы вы улыбнулись.

– Спасибо, но я не могу их так взять.

Как назло, в кошельке не оказалось ни куруша наличности, а банкомата вблизи я не видела. Букетик из астр сиротливо лежал у меня на коленях, а цветочник подбирал рассыпающиеся цветки, чтобы двинуться дальше.

– Вы не бойтесь, – еще раз подбодрил он меня. – Я ведь нормальный человек, как все они, – и он кивнул в сторону группки аккуратных парней в костюмах, спешивших, очевидно, в офис. – Просто мне не повезло… Не повезло с любовью. Я ее нашел и тут же потерял.

«Чичекчи»[22]22
  Цветочник (тур.).


[Закрыть]засмеялся приятным бархатным голосом, и астры закивали, будто соглашались со всем сказанным.

– Не сладили с женой? – я старалась как можно тактичней ненадолго протянуть разговор – как знак благодарности за красивый жест с цветами.

– Нет-нет, до женитьбы не дошло. Моя история простая и неинтересная.

Я снова раскрыла блокнот, показывая, что любая история достойна быть услышанной. И такой малости бывает достаточно, чтобы сделать кому-то приятно.

– Я влюбился в дочку своего босса. Работал водителем в их семье. Возил хозяина с женой на работу, детей в школу, потом в институт…

– Дочка босса была студенткой?

– Школьницей. Я ждал ее совершеннолетия, и в день ее рождения признался. Она меня тоже любила… Очень любила!

Я глядела на странного вида человека и с трудом верила его фантазиям.

– Вы сомневаетесь? Зря… Это я сейчас так выгляжу, а тогда… У меня были хороший костюм, часы, чудесный автомобиль… Ни одного седого волоса на голове не было!

Сказки про отсутствие седых волос я слышала часто. Стамбульские мужчины нередко хорохорятся друг перед другом, похваляясь моложавостью и успехом у девушек, а после отправляются к доверенному «куаферу»[23]23
  Парикмахер (тур.).


[Закрыть], который отточенными движениями покрывает их пышные шевелюры иссиня-черной краской. После таких манипуляций все без исключения кавалеры предпенсионного возраста напоминают караковых жеребцов, о секретном окрашивании которых знают все, но делают вид, что не догадываются. Это своеобразная городская солидарность сродни круговой поруке: ведь каждый однажды может оказаться в их положении.

С трудом мне представлялась юная студентка из благополучной семьи, ответившая взаимностью пятидесятилетнему «шофер-бею» – я определенно ничего не смыслила в стамбульских отношениях, или же любовь все же временами бывала слепа.

– Мы откладывали вместе деньги, чтобы бежать в Грецию, но ее отец все узнал. Он тут же выслал бедняжку учиться в Англию. Мы не успели даже проститься толком. – Его глаза вмиг наполнились слезами, которые он по-мужски промокнул рукавом и звучно шмыгнул носом.

– Не печальтесь так… Может быть, все еще образумится…

– Уже нет. Хозяин сразу уволил, не дав, конечно же, никаких рекомендаций. Затем меня лишили «ehliyet»[24]24
  Водительские права (тур.).


[Закрыть]и никуда не брали на работу. Как будто я прокаженный! За несколько месяцев я потерял все и, наверное, умер бы от горя, если бы не память о моей Фюсун…

С недоверием я выслушала безотрадную и необычную историю любви, в которой было море печали и столько же нестыковок.

– Мне нужно идти, – вдруг сорвался он, когда увидел приближающихся патрульных. – Долго сидеть на одном месте нельзя. Я иду в Джихангир[25]25
  Джихангир – один из богемных районов Стамбула недалеко от площади Таксим, в котором проживают преимущественно творческая интеллигенция и иностранцы.


[Закрыть]. Если хотите, пойдемте вместе…

Я быстро сунула блокнот в сумку и поспешила за странным цветочником, который то и дело останавливался то у тротуарного выступа, то под осыпающимся эркером пустующего отеля или у входа в пассаж старинного здания с провисающей дверью на старых заржавленных петлях.

– Я вспоминаю места, которые нас связывают. Тут Фюсун поскользнулась, и я подал ей руку. В тот день она ходила с мамой по магазинам, а я издали любовался ее смешными косичками. Иногда она тайком улыбалась мне… А здесь у нее упала перчатка, когда в первый снег она бежала за трамваем. Я отыскал перчатку и бережно надел ей на руку…

Улицы постепенно наполнялись людьми, которые издавали столько шума, что становилось все труднее понимать тихую и внятную речь моего спутника. Несколько раз я начинала прощаться, но нестерпимое желание дослушать до конца спонтанную исповедь было таким сильным, что я продолжала плестись следом, наблюдая, как астры постепенно перекочевывали из рук грустного «чичекчи» к равнодушным покупателям. История была странной и в то же время невероятно типичной для этого погрязшего в любовных интригах неугомонного города.

Стамбул буквально полнился трагическими историями подобного толка. Они передавались из уст в уста, из дома в дом, перекидывались на кварталы, пока весь район не начинал судачить о каком-нибудь несчастном, что свел счеты с жизнью из-за отца возлюбленной, не давшего согласия на брак. Классика жанра! Газеты начала прошлого века пестрели цепкими заголовками и еще более душещипательными описаниями последних минут жизни женихов и любовников, невест и любовниц, которые прыгали с многочисленных мостов и башен города с такой частотой, что многие сооружения в конце концов были попросту закрыты для посещения. И даже сейчас, в век прогрессивных взглядов и вседозволенности, порой натыкаешься на печальную новость о том, как очередной юнец бросился с Галатской башни от неразделенных чувств.

Трагическая любовь культивируется в Стамбуле так же, как меланхолия и благородная грусть. Страдания из-за любви давно стали чертой добропорядочных семей, признаком хорошего тона и главной темой турецких сериалов, которые ежегодно набирают рекордные просмотры на мировых киноплощадках.

Тем временем мы оказались на улицах, которые раньше ускользали от моего зоркого глаза, хотя и находились в пяти минутах ходьбы от череды генеральных консульств, которыми богат этот район. Широкие мостовые неожиданно сменились узкими крутыми спусками, которые, по моим подсчетам, вели нас прямиком к Босфору. Здесь все выглядело иначе, и неожиданно мне захотелось воскликнуть «Viva Italia!» – так сильно было похоже это место на стареющий Рим с его очаровательными прямоугольными двориками и неповторимой архитектурной патетикой, свойственной едва ли не каждому зданию, построенному на Апеннинским полуострове. На смену разнокалиберным домам причудливого Константинополя с неимоверным количеством мраморных пилястр, высоких портиков, украшенных лепниной, деревянной резьбой и искусной чугунной ковкой, пришли классические здания идеальной формы. Их средоточие в крохотном стамбульском квартале было настолько плотным, что дух захватывало от ощущения, которое может дарить лишь старая добрая классика. Я вспомнила, как на лекции по античной культуре профессор задала нам, напыщенным и ничего не знавшим студентам, вопрос: «Что такого особенного в древнегреческих статуях и храмах, что мы по сей день считаем их эталоном и всячески подражаем им?» В зале воцарилась тишина.

– Пропорция! А вместе с ней и симметрия! – прервала наши немые предположения профессор и пожелала как-нибудь на досуге обдумать это. Прошло много лет, и вот наконец я добралась и до этой мысли. В полной мере я ощутила всю силу несокрушимости пропорции и симметрии, которые прекрасной геометрией были вписаны в фасады романской архитектуры.

Когда-то в этих кварталах, объединенных сегодня известным каждому туристу словом «Бейоглу», жили просвещенные итальянцы. В основном это были бравые выходцы из Генуи и Венеции, подавшиеся в чужие края на поиски доблести и счастья. Их предки выстроили на северном берегу Золотого Рога прекрасную Христову башню, которую позже переименуют в Галату. Именно с нее открываются самые захватывающие виды на прекрасный Константинополь, история которого давно канула в Лету, но память о ней живет и по сей день.

Генуэзцы всегда проявляли особую смекалку: вначале сражались против османов, но стоило бесстрашным туркам покорить стены великого Византия, как предприимчивые итальянцы преклонили колени перед новым правителем и поклялись ему служить верой и правдой. Султан Мехмет Фатих был благосклоннее, чем его описывали недоброжелатели. Он легко принимал новых подданных, гарантируя им безопасность и покровительство – взамен на налоги, конечно… В столице новоиспеченной империи грянул финансовый бум: предприимчивые купцы набивали золотыми дукатами кошели, один за другим появлялись мраморные палаццо, окруженные францисканскими монастырями и соборами. На месте генерального консульства Италии, привлекающего прохожих всегда распахнутыми белоснежными ставнями, стоял особняк легендарного Людовико Гритти[26]26
  Людовико Гритти (1480–1534 гг.) – османский дипломат и политик венецианского происхождения; последние четыре года своей жизни регент Венгрии.


[Закрыть]– богатейшего интригана и проходимца Османской империи. Поговаривают, что очаровательный юноша был внебрачным сыном венецианского дожа[27]27
  Дож – титул главы государства в итальянских морских республиках – Венецианской, Генуэзской и Амальфийской.


[Закрыть]и прекрасной греческой рабыни – эта незначительная деталь биографии, однако, не помешала стать Людовико одним из влиятельнейших фигур при султане Сулеймане Великолепном. Гритти искусно плел интриги по всем фронтам, наслаждаясь тонкой игрой в дипломатию, которая, нужно признать, все же привела его к полному поражению.

Цветочник торопливо ковылял вниз по узким улочкам, представлявшим собой настолько театральное зрелище, что порой отличить их от закулисных декораций было просто невозможно. Выложенные круглым булыжником мостовые покрывали яркие полотнища винтажных ковров, которые старьевщики выставляли напоказ любознательным прохожим с надеждой подзаработать. Прямо на низких ветвях платанов изобретательные торговцы крепили грубыми бечевками старинные дворцовые люстры: под слоем пыли едва улавливался благородный блеск cristallo veneziano[28]28
  Венецианский хрусталь (ит.).


[Закрыть].

Район Джихангир – вечное пристанище обреченно влюбленных парочек, творческой интеллигенции и расслабленной богемы, ведущей ночной образ жизни и не обременяющей себя сухими правилами городского быта. Здесь можно петь до утра под звездами серенады, писать картины с обнаженной натуры на крышах чужих домов и предаваться страсти в скромных обителях любви – исписанных граффити парадных. Безрассудный квартал не спит ночи напролет… Он звенит тонкими стаканами с мутной ракы – от нее остается дурманящее послевкусие на губах и сладостные воспоминания поздним утром следующего дня. Здесь в растерянности кружат незнакомые и одинокие посетители мейхане[29]29
  Мейхане – традиционное питейное заведение в Турции.


[Закрыть]в резвом халае[30]30
  Халай – народный турецкий танец, который исполняется группой людей на торжествах, праздниках и просто по вечерам. Танцу свойственно ускорение темпа, а также то, что исполняться он может часами без остановки.


[Закрыть], что способен довести любого до почти эйфоричного экстаза, растворяющего ощущение места и времени. Разве не это же испытывают дервиши, часами кружащиеся в ритуальном круге, склонив голову набок? Их образ преисполнен символов и тайн, которые хранились столетиями вплоть до безрассудного изгнания суфийских аскетов из возрождавшегося Стамбула – молодая Турецкая Республика начала двадцатого века[31]31
  Автор ссылается к годам прихода к власти первого президента Турции Мустафы Кемаля Ататюрка. Его имя связано с громкими реформами, которые до сих пор почитаются в стране как самые прогрессивные и многообещающие.


[Закрыть]легко высвобождалась от вековых традиций, которые, по мнению новых лидеров, тянули страну в черную пропасть имперской истории.

– Ей было всего семнадцать, и мы с нетерпением ждали совершеннолетия… – Вдруг снова завел свою печальную песню мой странный спутник.

– Еще немного, и моей дочери будет столько же, – зачем-то проронила я, а про себя подумала, что с трудом могу соединить нежный девичий образ с прокуренной сгорбленной фигурой пусть и романтичного, но все же довольно зрелого человека. Он был определенно не молод… Седые сбившиеся виски, выглядывавшие из-под пожеванного соломенного канотье, смотрелись более чем странно в городе, где культ мужской стрижки был доведен до драматичного пика безрассудства. Местные «беи» заглядывали в «куаферные»[32]32
  Парикмахерские (тур.).


[Закрыть]так же часто, как пили чай или бросали томные взгляды на проплывающих мимо красавиц. Мой же спутник выглядел жалко и убого, что делало его образ рядом с молодой и хорошенькой девушкой разве что комичным…

Набоковский сюжет «а-ля Лолита» сбивал с толку и селил сомнения в психической адекватности странного спутника.

– А вам не кажется, что слишком большая разница в возрасте – помеха в отношениях?

Цветочник грустно вздохнул, стянул с головы скукоженный головной убор, и на смуглый морщинистый лоб упала копна черных нестриженых волос. Седыми они были только на висках.

– Мне сорок два. Тогда было на два года меньше. Не мальчик, конечно, но и не так стар…

Он снова аккуратно натянул некое подобие шляпы, чем добавил себе уверенных два десятка суровых лет.

– Первые полгода я не ел и не пил. Просто не мог. Друзья меня кое-как привели в чувство, но к прежней жизни я так и не вернулся. Зарабатываю цветами, и то только потому, что это ее любимые астры.

Я стояла в замешательстве. События тайно разворачивающегося романа, который стал для меня сегодня настоящим откровением, происходили не в средневековой Вероне, а во вполне современном городе двадцать первого века со всеми вытекающими последствиями, как мобильная связь, интернет, социальные сети… Как могут потеряться влюбленные в наше время?!

– А вы пробовали связаться с вашей Фюсун? Позвонить ей? Написать?

Цветочник обреченно покачал головой и тяжело вздохнул, на что я только от удивления раскрыла рот. Постыдная безынициативность… Есть ли смысл посыпать голову пеплом, не приложив при этом ни малейшего усилия для исправления ситуации?..

– Возможно, ваша Фюсун выходила с вами на связь? – Мне нужно было немедленно докопаться до причины сбоя в коммуникации и по возможности устранить поломку. В моей системе мироздания найти человека на восьмимиллиардной планете было проще, чем отыскать на полках стамбульских супермаркетов несоленый творог для сырников и буханку бородинского хлеба. И даже с этими непосильными задачами я справилась на ура благодаря благословенным аккаунтам интернет-паутины. Правда, как оказалось, любимые когда-то творожники и присыпанный золотым кориандром ржаной хлеб в мировой столице чревоугодия утратили прежнюю привлекательность: за несколько лет пребывания в этом городе Стамбул, не прекращая, баловал нас кулинарными изысками уличных столовых с мелодичным названием «локанта»[33]33
  Локанта – популярное заведение общественного питания типа бистро в Стамбуле и других регионах Турции.


[Закрыть], так что мои дети давно позабыли о таких отеческих лакомствах, как манная каша, оладушки или блинчики со сметаной.

Цветочник завернул за угол красного малоэтажного здания. Из крохотного окошка высунулась аккуратно уложенная голова молодого человека. Он глянул по сторонам и быстро кивнул в сторону двери. Я последовала за странным знакомым, который теперь в дополнение ко всем своим недостаткам еще поражал халатностью и безразличием из-за нежелания броситься на поиски любви всей его жизни.

Мы оказались в небольшом помещении музейного типа. Спертый пыльный воздух говорил о захламленности комнат, что меня, завсегдатая антикварных лавок, конечно же, не пугало.

– Nasilsiniz, Kemal-Bey? Iyimisiniz?[34]34
  Как вы, Кемаль-бей? Все хорошо? (тур.)


[Закрыть]– вежливо обратился все тот же парнишка к цветочнику. Очевидно, они были знакомы давно. Цветочник на удивление быстро приосанился и даже порозовел.

– Проходите, не стесняйтесь, – и Кемаль-бей учтиво пропустил меня вперед, демонстрируя идеальные манеры и очаровательную улыбку. И как я раньше не замечала, что за грубой щетиной на осунувшемся лице прячутся удивительно чувственные губы… Я представила, как галантен мог быть этот человек: как услужливо открывал он дверцы автомобиля капризным женщинам, строгому хозяину, как бережно относил в дом покупки и, подмигнув, передавал их из рук в руки горничным в большом красивом доме, в котором имел честь работать.

Умение служить – одна из черт жителей старого Стамбула, и с каждым днем, нужно отметить, он становится только старше. Известные семьи, которых не счесть – так много их накопилось за время великолепного султаната, – ведут поистине королевский образ жизни, который был бы совершенно невозможен без наличия особого института преданных слуг. И если в Европе и на других континентах прогресс нещадно уничтожает класс личных работников, заменяя их разновидностями Сири, Алексы и прочих чудес ИТ-сферы, то здесь по старинке большие дома полнятся экономками, гувернантками, няньками, поварами и водителями, которые гордо несут звание домашнего персонала, ничуть не стесняясь своего незавидного положения. Напротив, с редким достоинством они произносят имя своего нанимателя. Домашним работникам хорошо известно, какую реакцию в глазах других могут вызывать определенные фамилии. Быть частью (пусть и в статусе прислуги) таких семей – не просто везение, а счастливый билет в безоблачное будущее, если, конечно, следовать строгим правилам, главным из которых пренебрег Кемаль-бей.

Молодой человек, который так вежливо проводил нас внутрь пыльного помещения, оказался студентом исторического факультета, а здесь он подрабатывал билетером – в одном из самых странных музеев не менее странного города. Об этом месте я слышала давно, однако оказаться в нем за два с половиной года жизни в Стамбуле мне так и не пришлось.

– Музей невинности[35]35
  Музей невинности в Стамбуле открыт в 2012 году писателем, Нобелевским лауреатом в области литературы Орханом Памуком и связан по смыслу с одноименным романом того же автора. Расположен в старинном историческом здании в квартале Чукурджума района Джихангир.


[Закрыть]в вашем распоряжении! – браво произнес студент и длинными тонкими руками пригласил нас к лестнице, которая уходила высоко, соединяя несколько этажей типичного османского дома, уверенно перешагнувшего столетний рубеж. Особняк был все еще крепок благодаря свежему ремонту, что в ветшающих зданиях района Джихангир большая редкость. Обычно старожилы этих мест проявляют абсолютную невнимательность к неровностям штукатурки, трещинам на стенах и готовому обвалиться потолку. Они словно не замечают того, от чего любой другой человек пришел бы в отчаянное негодование и немедленно занялся капитальным ремонтом. Но только не в Стамбуле… Здесь люди (при всей их любви к красоте и эстетике) остаются совершенно равнодушными к бытовым хлопотам, отчего временами город кажется стареющей рассыпающейся лачугой, в сердце которой, правда, неизменно теплится камин, ежевечерне разжигаемый его радетельными обитателями.